Кремлевский пасьянс [Сергей Викторович Соболев] (fb2) читать онлайн

Артур Крижановский Кремлевский пасьянс

Кататонический ступор.

Проявляется обездвиженностью, повышением мышечного тонуса и молчанием (отказом от речи).

Любая попытка изменить позу вызывает резкое напряжение мышц с противодействием.

Из справочника по психиатрии.

Часть первая

Глава первая

Аллах акбар!

Тяжелый десантный нож с хрустом вошел в грудную клетку, но моджахед продолжал кричать и крик его был ужасен, бесконечное а-а-а из черного провала рта – последняя молитва и предсмертное проклятие. Кровь праведника тягуче стекала по рифленой костяной рукоятке, сухой полынный ветер бережно подхватывал капли и уносил их ввысь, чтобы пролить на суровую землю бедной страны, и вот уже от Кандагара до Герата тысячи новых воинов ислама славят Господа: «Аллах акбар!» Почему ты не падаешь, ведь я убил тебя, выполняя свой интернациональный долг, защищая страну, в которой ты родился и жил, будь ты проклят, Афганистан! Да ты, матерый дух, признайся, сколько людей ты отправил в страну теней, но на этот раз тебе крупно не повезло, ты нарвался на меня, а я умею убивать, это единственное, что я умею делать хорошо, так пусть теперь твоя душа отправляется в рай, в сады Эдемские, где блеск и радость, реки из меда и вечное блаженство. Я не люблю красный цвет, это цвет крови, а в России снег белый-белый, как одежды святых, но мне их никогда не носить.

Прости меня, если можешь, и замолчи.

Прошу тебя, замолчи!

Замолчи-и-и!!!

Ревун замолк, но лампочка под потолком продолжала равномерно пульсировать красным. Щелкнул динамик, и усталый мужской голос буднично произнес: «Боевая тревога. Внимание, боевая тревога. Командирам рот прибыть в штабной модуль».

Ермаков плеснул в лицо холодной водой, пригладил ладонями короткий ежик волос и бросил взгляд на часы – пять минут первого. Он чертыхнулся про себя, – третьи сутки без сна! – но тренированное тело автоматически выполнило нужную работу, и, спустя минуту, Ермаков, экипированный в камуфляж, выскочил из ротной канцелярии, где его сморил кратковременный сон. В коридоре он столкнулся с дежурным по роте, но не стал слушать доклад, бросив на ходу:

– Я в штаб!

Из казармы на плац выскакивали заспанные десантники, взводные и сержанты резкими окриками торопились привести их в чувство. Это было не так просто. Рота, выполнявшая боевое задание по сопровождению автоколонны, вернулась в военгородок только поздним вечером.

Старшему лейтенанту Евгению Ермакову, командиру роты Отдельного Кабульского батальона ВДВ, было двадцать четыре года от роду и десять месяцев из них он воевал в Афганистане. Ермаков умел воевать, и это единственное, что он умел делать хорошо, даже слишком хорошо для простого советского офицера, пусть и прошедшего подготовку в десантных войсках. Но все его положительные качества на этой войне непостижимым образом превратились в недостатки, которые, правда, до поры до времени были видны лишь одному ему.

Десять месяцев Афганистана превратили его в холодную, бездушную машину, смертоносное оружие, которому абсолютно все равно, в какую цель оно наведено и кто нажимает на курок. Вернее, почти превратили, поскольку еще что-то не позволяло переступить определенную черту. За ней существовало, по крайней мере, две вещи: предательство и убийство мирных жителей. На первое он был органически неспособен, а вот второе… Да, здесь он подошел уже близко.

В конце января 1985 года старший лейтенант Ермаков подал по инстанции рапорт о предоставлении ему отпуска. О втором своем решении – демобилизоваться из Вооруженных сил, начать новую жизнь и попытаться хоть в какой-то степени возместить причиненный им миру ущерб – Ермаков не стал распространяться. В конце концов, это его личное дело.

Чужая война. Для Ермакова она подходила к концу. Он считал дни и ждал. Ему приходилось очень трудно, хотя внешне это никак не выражалось. У войны свои законы и ей нет никакого дела, что Ермаков в душе уже считает себя демобилизованным.

Ждать оставалось недолго. Он терпел и надеялся, что за оставшиеся до отпуска дни не случится ничего экстраординарного. Ничего такого, о чем он жалел бы потом всю оставшуюся жизнь.

В штабном модуле было накурено и многолюдно. Ермаков коротко доложился и, уловив встречный кивок и приглашающий жест комбата, уселся на свободный стул.

– Все собрались?

Майор Васильев выглядел старше своих тридцати пяти. Четыре афганских года, за вычетом нескольких недель, проведенных в госпитале и двух кратковременных отпусках, наложили на него свой отпечаток. Батальон он принял в июле восемьдесят первого, да так и застрял здесь на все эти годы. Характер у него был крутой, но солдаты и офицеры если и не любили его, то уж во всяком случае уважали. Свирепость Васильева была преимущественно направлена в сторону вышестоящих штабов, стычки с которыми у него происходили практически ежедневно.

Батальон размещался в специально построенном для него военном городке на северной окраине Кабула, в треугольнике между военным аэродромом, складом ГСМ, который на деле представлял из себя россыпь низких строений из белого силикатного кирпича и огромных топливных цистерн, и бетонной лентой шоссе.

Поначалу служба для Васильева складывалась неплохо. Батальон подчинялся непосредственно штабу ОКСА, и начальство, по каким-то одному ему ведомым соображениям, держало батальон под рукой. Боевые задания в тот период были большой редкостью, и десантники, в основном, привлекались к патрулированию улиц Кабула. С приходом нового начальства в восемьдесят третьем картина кардинально поменялась и «придворная гвардия» все чаще стала появляться в гуще боевых действий. С тех пор ни одна мало-мальски крупная военная операция в Афганистане не прошла без участия в ней Отдельного Кабульского батальона ВДВ. Если прибавить к этому регулярное участие в сопровождении и прикрытии колонн, отдельные локальные разборки в «зеленке» Кандагара и Герата, изнурительные экспедиции по горным кишлакам, деблокирование дорожных постов и застав, погони за караванами, протаскивающими военные грузы из Пакистана и Ирана, то становится ясно, что жизнь у десантников была хлопотной и небезопасной. Батальон нес ощутимые потери, особенно в тех случаях, когда действовал с листа, рассредоточенно, несколькими штурмовыми группами, приданными командирам разных частей. После одного из таких боевых заданий, превратившегося в череду бесконечных боев в течение недели, Васильев с трудом собрал батальон воедино и после подсчета потерь отправился в штаб ОКСА.

– Истребить нас хочешь, сука! – с налитыми кровью глазами он навис над начальником оперативного управления штаба. – Я не посмотрю, что у тебя большая звезда, а у меня маленькая, зато мой кулак поболее твоего будет!

Он сунул свой огромный мозолистый кулак под нос генералу. Ошеломленный невиданной дерзостью генерал попытался поставить подчиненного на место, но Васильев гаркнул, убрав сжатый кулак за спину, от греха подальше:

– Молчать! Еще раз нас подставите, поведу свой батальон на Кабул!

Эта выходка, естественно, не осталась без последствий. В очередной раз из-под носа уплыло звание подполковника, штабники задробили наградной лист. Впрочем, наград и без того у Васильева было едва ли не больше, чем у любого другого офицера, воевавшего в Афганистане. И если бы не прямое вмешательство самого Меркулова, командующего ВДВ страны, то неизвестно, чем бы закончилась вся эта история.

– Курвы! – процедил Васильев. – В кои веки собрал батальон, так эти засранцы из штаба какую-то новую подлость придумали! А когда новобранцев обучать, матчастью заниматься? А?!

Он с угрозой посмотрел на замполита батальона, словно именно тот был виноват во всех его бедах.

– Ладно, начнем. Приказ из штаба армии. Батальон перебрасывается в район Джелалабада. Майор Фомин из оперативного управления, да, из того самого гребаного штаба, введет вас в курс дела.

Васильев небрежно кивнул в сторону стоявшего рядом офицера. Ермаков только сейчас обратил внимание на незнакомца. Возраст около тридцати, высокий, всего на два-три сантиметра ниже самого Ермакова, лицо умное, волевое, нетронутое загаром, следовательно в Афгане не так давно. В уголках плотно сжатого рта скрыта легкая презрительная улыбка, как защитная реакция на колкость комбата. Их взгляды на мгновение пересеклись и то, что Ермаков успел прочесть в глазах Фомина, ему очень не понравилось.

– Карту северо-восточных провинций, – коротко приказал Фомин.

Начштаба подошел к стене и раздернул плотные темно-синие шторки, скрывавшие доску с пришпиленной кнопками картой.

Фомин взял протянутую указку и несколько секунд стоял молча, вглядываясь в цветные пятна пустынь, оазисов и горных массивов.

– Штаб армии располагает сведениями, что Надир готовится перейти к решительным действиям. Ожидается, что его основные силы перейдут границу восточнее Джелалабада. Скорее всего, это произойдет следующей ночью.

Кто-то из офицеров удивленно присвистнул, а капитан Савченко, занимавший должность замкомбата, высказался предельно откровенно:

– Брехня!

– Отставить! – глухо скомандовал Васильев.

– Да трус он, этот Надир! – пробормотал Савченко. – Трус и шакал, шумит много, а сам боится нос высунуть из Пакистана.

– Отставить! – не повышая голоса приказал Васильев. – Продолжайте, майор.

Сам Фомин, казалось, никак не отреагировал на реакцию десантников. Его лицо продолжало хранить бесстрастное выражение. Он повернулся к карте и ткнул в участок афгано-пакистанской границы:

– Прошлой ночью здесь просочилась банда моджахедов, численностью до пятисот человек. Три часа назад из Джелалабада поступило известие о прорыве еще одной группировки, примерно такой же численности. Обе банды организационно принадлежат к так называемой армии шейха Надира. В настоящий момент моджахеды пытаются просочиться в «зеленку» Джелалабада. После соединения с действующими в этом районе духовскими бандами они попытаются подавить придорожные заставы, с тем, чтобы в дальнейшем оседлать шоссе Кабул – Джелалабад, одновременно сковывая действия местного гарнизона. Тем самым они подготовят плацдарм и обеспечат переход основных сил Надира через границу. События в Герате помните?

Когда Фомин замолчал, в штабном бараке повисла тишина. Да, эти люди помнили о Герате и вряд ли хоть один из них забудет об этом кошмаре до конца жизни.

Жаркой весной восемьдесят четвертого года батальон в спешном порядке был переброшен в район Герата. Там как раз намечалась крупная совместная операция советских и афганских войск против Турана Исмаила. Этому главарю удалось объединить под своим началом три крупные банды моджахедов, скопить значительные силы, до семи тысяч боевиков, в пригороде Деванча и самом Герате. Мятежники применили новую тактику. Они просочились в город, растворились среди мирного населения и ждали сигнала о начале путча. Смысл акции заключался в том, чтобы вырезать активистов, посеять панику среди местного населения, создать кровавый хаос, а затем провозгласить автономию от Афганистана, так называемую мусульманскую республику Герат. Сил вполне должно было хватить на то, чтобы продержаться несколько дней, пока Гератского эмира и его республику не признают Иран, Пакистан и страны Запада. Мятеж удалось предотвратить, банды Турана Исмаила были разбиты наголову, но за это пришлось заплатить дорогую цену. Батальон Васильева участвовал в операции с первого и до последнего дня: вел уличные бои в Герате и Деванче, штурмовал кишлаки Исмаила, опорные пункты в горах, превращенные в крепости с минными полями, долговременными инженерными сооружениями и артбатареями. Действовал против отдельных групп наемников, осуществлявших дерзкие налеты на мосты и автоколонны. Эти спецгруппы состояли из настоящих профи, преимущественно англичан, западных немцев и французов. В Герате батальон понес тяжелые потери – только убитых двенадцать человек, и этот непрерывный двухнедельный бой навсегда врезался в память людей, сверливших майора Фомина недобрыми взглядами.

– Да, мы помним Герат, – спокойно произнес Васильев. – Нам понятна и ваша аналогия между Надиром и Тураном Исмаилом.

– Очень хорошо, – кивнул Фомин. – Действительно, аналогия вполне уместна, с одним лишь уточнением: у Надира войск как минимум в три раза больше, чем в свое время было у Исмаила. Если он сумеет договориться с союзниками, то под Джелалабадом может появиться тридцать тысяч моджахедов только из Пакистана плюс местные душманы. И если Герат находится у черта на куличках, то Джелалабад – это ключи от Кабула. С потерей вилайета война разгорится с новой силой. А теперь к делу.

«Какого черта он все время смотрит на меня?» – думал Ермаков, с трудом концентрируясь на словах Фомина. Штабник ему сразу не понравился. Что-то в этом человеке его беспокоило, какая-то мелочь, деталь. И лишь в очередной раз перехватив на себе взгляд майора, Ермаков вдруг понял, что его раздражало в Фомине.

Взгляд. Каждый раз, когда он ловил на себе этот взгляд, где-то глубоко внутри звучал сигнал тревоги. Тренированные мышцы самопроизвольно сокращались, тело стремилось уйти с линии огня, а рука непроизвольно тянулась к кобуре. Разум, в свою очередь, молниеносно реагировал на эти импульсы, выдавая запрет на активные действия.

«Что-то неладное со мной происходит, – вяло подумал Ермаков. – Я постепенно превращаюсь в параноика и скоро начну искать духов в собственной постели».

Он устал, устал смертельно. Его слегка подташнивало, и это ощущение собственной слабости он испытывал впервые. Он попытался справиться с приступом тошноты и это ему почти удалось. Но взгляд Фомина ему определенно не нравился. Взгляд снайпера-убийцы. Так смотрят сквозь прорезь прицела в бою. Ермакову не раз доводилось перехватывать на себе подобные взгляды, и только благодаря первоклассной реакции и совершенным рефлексам тренированного тела он до сих пор оставался жив. Как ни странно, эта догадка помогла ему избавиться от усталости.

«Чепуха! – пробормотал про себя Ермаков. – Откуда среди своих враги? Пора в отпуск, Ермаков. Пора в Союз».

Фомин посмотрел на часы и продолжал говорить, четко выговаривая каждое слово.

– Вертолеты будут через сорок пять минут. Три взвода перебросим по воздуху, в Джелалабаде их уже ждут. Задачу им поставят на месте. В настоящее время наши мотострелки и афганские части пытаются воспрепятствовать попыткам боевиков просочиться в оазисы Джелалабада. Скорее всего, ваши десантники будут действовать тремя самостоятельными группами в тылу противника.

Васильев поморщился и шепнул начальнику штаба несколько слов. Тот кивнул и принялся делать отметки в блокноте.

– Батальон, за исключением этих трех групп, пойдет в Джелалабад своим ходом, на броне. В семь утра из Кабула в Джелалабад отправляются две большие колонны с топливом и военными грузами. Намечается крупная военная операция. Ваш батальон, Васильев, будет задействован в боевом охранении колонн. Начальники застав и гарнизонов в пути следования уже предупреждены и окажут вам необходимую поддержку. У вас есть время проверить матчасть, накормить людей, заправиться и погрузить боезапас. В пять тридцать утра колонна батальона выдвигается к развилке шоссе на Джелалабад и там ожидает прибытия первой группы. Точные инструкции будут переданы из штаба армии. Вопросы?

Офицер из штаба ОКСА пристально посмотрел на Васильева, и от их скрестившихся взглядов в помещении, казалось, произошла вспышка.

– Вопросы? – вкрадчивым голосом произнес Васильев. – Нет вопросов.

Он не удержался и вполголоса выругался.

– Эти говнюки из штаба опять раздергали батальон на части! Твою мать! Иногда мне кажется, что у любого афганского осла больше умных мыслей, чем в голове штабника!

Он перекатил тугие желваки по скулам и глухо добавил:

– Ясно, майор. Нет вопросов. Будет исполнено.

– Разрешите вопрос, – вмешался замкомбата Савченко. В своей «любви» к штабу ОКСА он превосходил даже самого Васильева. – Товарищ майор, а вы с нами в Джелалабад пойдете?

– Нет.

Майор скользнул по нему холодным взглядом и отвернулся.

– Понятно, – хмуро протянул Савченко. – Товарищ майор нужен в Кабуле. Без товарища майора Кабулу никак не обойтись. Зато когда-нибудь товарищ майор спросит у такой рабочей скотинки, как мы: «События в Джелалабаде помните?»

– Отставить, Савченко! – скучным голосом приказал Васильев. – Все свободны. Начинайте работать. Старшему лейтенанту Ермакову остаться.

Ермаков уже успел добраться до выхода, когда до него, наконец, дошел смысл слов комбата. Он развернулся и с легким недоумением посмотрел на Васильева.

– Останьтесь, Ермаков, – повторил тот приказ. – Есть разговор.

Васильев повернулся к начальнику штаба и помполиту, полушепотом сказал им несколько слов и те, понимающе кивнув, вышли вслед за офицерами.

– Вот это и есть старший лейтенант Ермаков, – сказал он Фомину.

Васильев помолчал несколько секунд, всматриваясь в неподвижное лицо оперативника, и с непонятной даже самому себе угрозой в голосе добавил:

– Тот самый, о котором вы меня расспрашивали.

Глава вторая

– Я заочно уже знаком с вами, – кивнул Фомин, протягивая руку.

Ермаков опять наткнулся на оценивающий взгляд и опустил глаза на руку майора, словно раздумывая, стоит ли ее пожимать. Наконец они обменялись рукопожатием. Ермаков сразу насторожился. В этом человеке ощущалась огромная скрытая сила. Рукопожатие получилось вялым, но оно о многом сказало Ермакову и заставило его всмотреться в Фомина. Сухощав, подтянут, Ермаков по едва уловимым признакам сделал вывод, что майор в прекрасной физической форме. Хорошо тренирован, пожалуй, слишком хорошо для обычного штабного офицера. По своим физическим данным вряд ли уступает ему или комбату Васильеву, которого тоже Бог силой не обделил. Занятный тип.

– У меня для вас особое задание, – продолжил майор, от которого не скрылось внимание, проявленное к его персоне Ермаковым. Он извлек из планшета карту и расстелил ее на столе.

– В двух словах введу вас в курс дела. Информация секретная и разглашению не подлежит.

Фомин поочередно заглянул в глаза офицеров, убеждаясь, что его слова ими поняты правильно.

– Кто такой Надир, вы и без меня знаете. Значение этой фигуры в стане вооруженной оппозиции трудно переоценить. В «альянсе семи» он играет первую скрипку, а если лидерам группировок удастся договориться и создать исламское правительство, то, несомненно, его возглавит Надир. У него самые прочные контакты с официальными властями Ирана и Пакистана, кроме того, на него делают ставку американцы и их западные коллеги. Надир контролирует половину лагерей беженцев, отчисляя в свой карман огромные суммы от различного рода субсидий. Он наложил лапу на поставки оружия и продовольствия и располагает крупными силами как в самом Пакистане, так и здесь. Надир – хитрый и изворотливый делец. Он дьявольски осторожен и скрытен, подозрителен до умопомрачения, по-восточному подл и коварен. Надо отдать ему должное, этот человек умеет привлекать капиталы для продолжения войны. Одним словом, Надир крепкий орешек, а если говорить идеологическими штампами, само имя Надира превращено во флаг исламского движения в Афганистане.

– Зачем лишние слова, майор, – поморщился Васильев. – Обойдемся без лекций.

– Я веду к тому, – бесстрастно продолжил Фомин, – что пока существует такой человек как Надир, у нас постоянно будут возникать проблемы, схожие с гератскими.

– Это и так понятно, майор, – поторопил его Васильев. – А что от нас-то требуется?

– Есть возможность решить проблему Надира. Причем, самым кардинальным способом.

Офицеры переглянулись, и Васильев задумчиво произнес:

– Давно пора отправить его к Аллаху. Но к нему не подступиться. Как вы вообще себе это представляете? Сбросить десант прямо в гущу его тридцатитысячной армии? Прошу прощения, я не очень высокого мнения об умственных способностях наших штабных офицеров, в штабах полно кретинов, но не до такой же степени? Скорее всего, он вообще не собирается переходить границу и, как обычно, отсидится в Пакистане.

Майор Фомин едва заметно улыбнулся и ткнул острием карандаша в точку на карте.

– Уже перешел. Вот здесь, северо-восточнее Джелалабада.

– Ничего не понимаю…

Васильев провел пальцем по бледной полоске шрама, пересекавшего мощный квадратный подбородок, и еще раз повторил:

– Ничего не понимаю, майор. У вас точные сведения?

– Информация достоверная, сразу из двух источников, причем информаторы находятся в Пакистане, в непосредственном окружении Надира.

– Сколько стволов у Надира? Вы сообщили нам о составе двух банд, а об этой третьей по счету не упоминали.

– А нет никакой банды.

Легкая улыбка опять тронула кончики губ Фомина.

– Границу перешли шесть человек, включая самого Надира. Если верить источникам, а я не вижу причин им не доверять, можете поверить мне на слово, это очень ценные источники и мы редко ими пользуемся, чтобы не засветить; так вот, по их данным, Надир перешел границу прошлой ночью в тридцати километрах к северу от места прорыва его передовой группировки. А направляется он в район Кашрана, это в предгорьях Гиндукуша.

– Что-то здесь не сходится, – недоверчиво посмотрел на него Васильев. – Чтобы Надир таким образом перешел границу и практически в одиночку отправился в район, расположенный в сотне километров от кордона… Нет, не могу поверить. Что скажете, Ермаков?

– Похоже на липу, – лаконично произнес Ермаков. – И абсолютно не похоже на образ действий Надира.

– И мы в штабе поначалу не поверили, – согласно кивнул Фомин. – Действительно, это не похоже на Надира. Тем более, что причина экспедиции источниками обозначена не очень внятно. Вроде того, что он отправился на север для переговоров с главарями духовских шаек, орудующих в этом районе. Якобы они перегрызлись между собой и требуется твердая рука, чтобы навести порядок.

– Шито белыми нитками, – хмыкнул Васильев.

– Согласен, версия выглядит подозрительно. По нашим данным, там нет настолько крупных банд, чтобы они могли представлять хоть какой-то интерес для такой личности, как Надир. Местность там глухая и малолюдная, несколько горных кишлаков с двумя-тремя десятками жителей. Во-вторых, в иерархии этих банд и их главарей черт ногу сломит, духи признают только голую силу. Если бы речь шла о простых контактах с местными главарями, сомневаюсь, что Надир бы отправился на такую встречу малочисленной группой. Так что вы правы, Васильев, это отпадает. К счастью, у нас есть одна зацепка, позволяющая утверждать, что сведения из пакистанских источников верны, а сам Надир действительно пересек границу и держит путь в район Кашрана. Мы располагаем сведениями, которые также позволяют объяснить малочисленность прикрытия Надира.

– А неплохо бы и нас посвятить, – сказал Васильев.

– Все объясняется очень просто.

Фомин поводил острием карандаша по карте, отыскивая в закрашенных светло-коричневым предгорьях Гиндукуша нужную точку. Затем он взял со стола циркуль и обвел вокруг точки круг, радиусом примерно в десять километров.

– У Надира есть семья. Его ближние родственники, по нашим сведениям, скрываются в одном из горных кишлаков Кашрана. Теперь вы поняли, к чему я веду?

– Что тут неясного, – пробормотал Васильев. – Все становится на свои места. Все муслимы знают, что у Надира в Афгане осталась семья. Он сам об этом кричит на всех углах. Когда его обвиняют в воровстве или попытках дать деру на Запад, он гневно восклицает, что пока его жена и дети в Афганистане, его сердце и корни здесь. Хрен их разберет, эти мусульманские обычаи.

– Да, все это время он использовал семью как козырную карту, – согласился с ним Фомин. – А сейчас, очевидно, решил тайно перетащить своих домочадцев через кордон. Понятно, что в этой щекотливой ситуации он не рискнет задействовать слишком большое количество людей и вынужден будет воспользоваться услугами только самых надежных и преданных.

– Иначе, он потеряет свое лицо, – вставил Васильев.

– Вы правы, Васильев. На Востоке подобные вещи недопустимы, даже когда речь идет о влиятельных людях. Но вернемся к тому, с чего я начал. Есть возможность решить проблему Надира. Самым кардинальным образом.

– Не так-то просто это будет сделать, – перебил его Васильев. – Чтобы устроить засады во всех этих горных кишлаках, всего нашего батальона не хватит.

– Согласен. Если привлечь крупные силы, шансы на успех будут почти нулевые. Он переждет облаву в одной из многочисленных пещер или еще в какой-нибудь дыре, а затем вернется в Пакистан. Действуя таким образом, мы лишь спугнем его. Это не выход. Я предлагаю следующий план.

Фомин снова склонился над картой, нашел на ней две точки и соединил их пунктирной линией.

– Я считаю, он пойдет здесь. Дневной переход составит примерно пятьдесят километров. Район малолюдный, в стороне от дорог и наших застав, и бояться ему здесь некого. Затем у него есть на выбор два варианта: подняться в горы и следовать в Кашран труднопроходимыми горными тропами через перевал Чаканг, или выбрать более легкий путь – пересечь по диагонали плато и через ущелье выйти к кишлакам. Если он выберет первый вариант, нам его не поймать. Но не будем забывать, что над ним довлеет фактор времени, через двое суток его основные силы пойдут на прорыв и к тому времени Надир должен вернуться обратно в Пакистан и командовать операцией. Я уверен, он выбрал более короткий путь. Следовательно, у нас есть шанс перехватить Надира и его людей вот здесь…

Фомин обвел карандашом точку на карте.

– Устроим засаду у входа в ущелье. Это место ему никак не миновать.

– Здесь на карте нанесен кишлак, – заметил Васильев, склонившийся над столом.

– Скорее всего, он остановится в кишлаке на ночь, – высказал предположение Фомин. – Но даже если Надир успеет до нашего появления проскочить ущелье, мы возьмем его, когда он будет возвращаться.

Васильев погрузился в размышления, искоса поглядывая то на Фомина, то на карту, а Ермаков продолжал молчать. Он понимал, что этот разговор имеет самое прямое отношение к его персоне. Единственное, чего ему хотелось в эти минуты, это вытрясти застрявший в ушах крик моджахеда, убитого им полгода назад в «зеленке» Кандагара.

Васильев наконец оторвался от карты и спросил:

– Я так понял, Фомин, что вы хотите повесить Надира на нашу шею? В связи с этим несколько вопросов. Кто входит в группу Надира и что представляют из себя эти люди? Какие силы вы собираетесь привлечь к операции? И последнее. Имеется ли «добро» из штаба на проведение этой акции?

– Я отвечу на все вопросы, – кивнул Фомин. – Источники сообщают, что Надира сопровождают пятеро: Ахрам, его правая рука, двое телохранителей-курдов и еще парочка странных типов. Относительно этих двух известно, что они белые, говорят на английском, скорее всего американцы, то ли инструкторы, то ли наемные телохранители. Эти пятеро опасные люди. Самого же Надира в счет принимать не стоит, он человек не военный. Предлагаю следующий план действий. Для проведения операции по захвату или уничтожению группы Надира вполне достаточно двадцати человек. Командование группой поручается старшему лейтенанту Ермакову.

Ермаков вскинул голову, но промолчал, решив дослушать майора до конца.

– Ермаков, вам следует лично отобрать два десятка людей, из числа наиболее опытных и подготовленных. Разделите их на две группы по десять человек. Одна группа заблокирует подходы к кишлаку, вторая засядет в ущелье. Если удастся обнаружить Надира, обе группы будут действовать сообща. Вертолеты прилетят через сорок минут. В два тридцать мы должны быть на месте. Добро от штаба армии имеется, подтверждение получите по радио. У меня все. Вопросы?

– Почему я?

Ермаков сам удивился, услышав свой голос. Задание ему пришлось не по душе, он прекрасно представлял себе, что такое ночная вылазка в условиях горной местности. Когда речь идет о Надире, можно ожидать чего угодно. Самый лучший для него вариант, если сведения майора не подтвердятся и Надир не покидал Пакистан. Но возможен и другой вариант. Надир действительно держит путь в Кашран, но у него не пять человек охраны, а к примеру, пятьдесят пять.

– В самом деле, Фомин… Почему мы? – вмешался Васильев. – Для проведения подобных акций существуют специальные подразделения. Насколько мне известно, в Кабуле при штабе ОКСА околачиваются две разведывательно-диверсионные группы. Почему бы вам не использовать этих бездельников?

– Вы спрашиваете, почему? – притворно удивился Фомин. – А вы кто? Клоуны из цирка или десант, элита Советской Армии? Вы армейский спецназ. Вы обучены и хорошо подготовлены для подобных действий, другое дело, что вас постоянно используют не по назначению и делают это настолько часто, что вы уже психологически смирились с этим и почти ничем не отличаетесь от мотострелков. Что, Васильев, я не прав?

– Продолжайте, – буркнул комбат.

– Не нужно обижаться, – пожал плечами Фомин. – Ну хорошо, я несколько перегнул палку, сравнив вас с мотострелками. Ваш батальон считается лучшим среди частей воздушно-десантных войск страны. Ваши солдаты и офицеры обстреляны, они прошли огонь и воду, по выучке и боевому опыту им нет равных не только в ОКСА, но и во всей нашей армии. Вы лучшие, и это главное объяснение тому, что наш выбор остановился на вас.

– Хватит петь дифирамбы, майор, – сухо сказал Васильев. – Почему Ермаков, а не я, или, к примеру, не мой заместитель.

Фомин ответил не сразу, и в штабное помещение ворвались звуки извне: шумы прогревающихся моторов боевой техники, отрывистые команды офицеров и сержантов.

– Майор Васильев, вы, согласно занимаемой должности, будете командовать батальоном. Работа предстоит серьезная и вы нужны нам в Джелалабаде. Я согласен с вами, командовать группой должен опытный, подготовленный офицер. Из двух кандидатур, вашего зама и Ермакова, мы отдаем предпочтение последнему. Если ваш батальон считается лучшим в ВДВ, причем это полностью соответствует действительности, то рота Ермакова лучшая в вашем батальоне. Если штаб ОКСА затыкает вами все дыры, то тоже самое, Васильев, вы проделываете с ротой Ермакова. И даже несмотря на это обстоятельство, потери у него намного меньше, чем у остальных. На чем-то же должен основываться его успех? Не скрою, я наслышан об индивидуальных качествах и профессиональной подготовке старшего лейтенанта Ермакова…

Ермаков вновь поймал себя на мысли, что Фомин похож на снайпера, ловящего противника в перекрестке оптического прицела.

– А чтобы разрушить сложившееся у вас предубеждение о работе штабников из ОКСА, я намерен сообщить несколько новостей. Надеюсь, они поднимут ваше настроение.

Он повернулся к комбату, и его взгляд стал более дружелюбным.

– Васильев, в МО, наконец, подписан приказ о присвоении вам очередного звания. Копия поступила в штаб несколько часов назад и я видел ее своими глазами. Так что примите мои поздравления.

Фомин протянул руку, и Васильев нехотя пожал ее, хотя по лицу было видно, что он рад этой новости. К комбату подошел Ермаков и они обменялись крепким рукопожатием. В присутствии постороннего человека Ермаков не хотел более открыто проявлять свои чувства к Васильеву, который был для него одновременно отцом и братом.

– Это еще не все, Васильев. После Джелалабада сдадите батальон своему заместителю, а сами отправитесь в Союз.

Васильев резко вскинул голову, но Фомин сделал успокаивающий жест.

– Я предупреждал, новости только хорошие. Вас переводят в Псковскую дивизию, получите полк, а через год-полтора звание полковника. Все, Васильев, ваша война закончена. Меркулов нажал на замминистра, так что готовьтесь принимать полк. После того, естественно, как закончите свои дела в Джелалабаде.

– Могли бы и у меня спросить, – буркнул Васильев. Впрочем, он не скрывал, что и вторая весть ему по душе.

– Для Ермакова у меня также кое-что припасено. Подписан приказ о присвоении вам внеочередного звания. Это раз. К вашей Звезде в ближайшее время прибавится Красное Знамя. Это два. И наконец самое главное. Вопрос с отпуском решен положительно, через две недели отправитесь за речку. После отпуска примете дела у заместителя Васильева.

На Ермакова опять нахлынула усталость. У него даже не было сил радоваться. Голову сверлила одна-единственная мысль: «В отпуск! Скорее в отпуск! Сутки в горах и паковать чемоданы. К черту все эти звезды, ордена и должности! К черту армию и эту чужую войну!»

– Нет, ну надо же!

Васильев растянул рот в недоброй ухмылке, обнажив при этом нижний ряд зубов, почти сплошь металлических.

– Ермаков, к нам приехал Дед Мороз! Пода-арков нам привез…

– Но и это еще не все, – невозмутимо продолжил Фомин. – В случае успеха все участники операции будут награждены высокими правительственными наградами. Если получится взять Надира живым, – надеюсь, вы понимаете, какие выгоды в этом случае мы сумеем извлечь, – вы, Ермаков, получите Героя.

В штабе повисла тишина. Когда зазвонил телефон, Ермаков вздрогнул от неожиданности.

– Я занят!! – рявкнул в трубку Васильев и бросил ее на стол.

– А ты, Фомин, что ты получишь в случае успеха?

Васильев уставился помутневшими от ярости глазами на Фомина.

– Я понимаю вас, Васильев.

Ни один мускул не дрогнул на лице Фомина. Этот человек хорошо владел собой и умело скрывал свои истинные чувства.

– Я прекрасно вас понимаю. Нет, я не собираюсь отсиживаться, как вы выражаетесь, в говенном штабе. Я вылетаю с группой Ермакова.

– Ах вот оно что, – ухмылка исчезла с лица комбата. – Решил на горбу моих парней проехаться? Звание, орденочек, а то и звездочку на грудь заработать? Так?

Васильев с шумом процедил воздух сквозь плотно сжатые зубы и подошел вплотную к Фомину.

– Заруби себе на носу, майор! Если с Ермаковым что-нибудь случится… Если ты привезешь из Кашрана трупы моих ребят, я тебя под землей найду! И знаешь, что я с тобой сделаю?

Васильев поднял вверху руку и с хрустом сжал огромную пятерню.

– Раздавлю!

– Я вас не боюсь, Васильев.

Судя по тону, которым сказал эти слова Фомин, было ясно, что он, действительно, не испугался угрозы Васильева.

– И примите напоследок совет, – не повышая голоса продолжил Фомин. – Не бросайтесь словами попусту.

Он круто развернулся на каблуках и кивнул Ермакову.

– Пойдемте. Нужно отобрать людей и подготовить снаряжение. Скоро прибудут вертолеты.

– Минуту! – поднял руку Васильев. – Майор, могу я сказать Ермакову пару слов наедине?

– Добро, у вас есть минута, – кивнул Фомин и вышел.

– Значит так, Ермаков…

Комбат придвинулся к нему вплотную и торопливо зашептал:

– Этот человек мне не нравится. Активно не нравится, ты меня понял?

Ермаков был единственным офицером батальона, к кому комбат всегда обращался на «вы», если не считать замполита, которого Васильев откровенно недолюбливал, как и любого другого работника политорганов. Тем самым он подчеркивал свое уважение к молодому офицеру, которого многому научил и от которого, особенно в последнее время, и сам кое-чему научился. То, что Васильев обратился к нему на «ты», говорило Ермакову о многом.

– Я понял, Палыч, – тихо сказал Ермаков. Он также впервые назвал Васильева по отчеству, а не по должности, как обычно, показав тем самым, что ценит его заботу и установившиеся между ними доверительные отношения.

– Он не тот, за кого себя выдает, – жарко зашептал на ухо Васильев. – Человек с двойным дном. Он, сука, только прикидывается дохлым бараном, а сам хват, каких поискать!

– Да, я заметил, – согласился с ним Ермаков.

– Будь осторожен, Женя! Глаз с него не спускай. Следи не за духами, а за этой сволочью! Нутром чую, втянет он тебя в историю… Кого с собой берешь?

– Своих. На одну группу поставлю старшину Витвицкого, за второй будет присматривать Калайчев, замкомвзвода.

– Возьми кого-нибудь из офицеров.

– Нет, – качнул головой Ермаков. – Я своим доверяю. Разрешите идти, командир?

Они постояли несколько секунд молча, вглядываясь друг в друга, как будто прощаясь навсегда, затем Васильев шагнул навстречу и крепко обнял Ермакова.

– Давай, Ермаков, иди. Будь осторожен.

Ермаков взялся за дверную ручку, когда комбат опять позвал его:

– Ермаков! Ты тоже хват! Все будет путем.

Ермаков козырнул и отправился отдавать распоряжения.

Два «Ми-8» оторвали от земли свои пятнистые фюзеляжи и взяли курс на северо-восток, унося в стальных утробах десантную группу в составе двадцати двух человек. Командир Отдельного Кабульского батальона ВДВ майор Васильев неподвижно застыл на краю плаца и сумрачным взглядом провожал вертолеты, пока они не скрылись в ночном небе. Над ухом кашлянули, и майор резко повернулся.

– Ну что, начштаба, навел справки?

– Навел. Интересная получается картинка. В штабе ОКСА он появился две недели назад…

– А я что говорил!

Васильев выругался и сплюнул на плац.

– Удалось выяснить, откуда он перевелся в Кабул?

– Да. Из Москвы. Точнее, из Генштаба.

– Из Генштаба? Впечатляет, но ровным счетом ни о чем не говорит.

Начштаба еще больше понизил голос и следующую фразу произнес почти шепотом:

– Это еще не все, командир…

– Я уже и сам догадался, – мрачно процедил Васильев. – Выкладывай!

– Мой дружок из штаба ОКСА связался с дежурным по оперативному управлению Генштаба. Он наш однокашник и попытался разузнать побольше об этом Фомине…

Начштаба опять замолчал и Васильев нетерпеливо прикрикнул:

– Не тяни резину! Что там еще? Что сказали в Генштабе?

– По-дружески посоветовали больше не наводить справки о Фомине. Если, конечно, не стремишься к крупным неприятностям. А напоследок дружок из ОКСА сообщил мне по секрету, что у Фомина в Афгане полный карт-бланш. Он действует самостоятельно, точнее, имеет право действовать именем командования ОКСА. Вот так, командир…

Васильев выдал виртуозное ругательство и с тоской посмотрел в ту сторону, куда отправились вертолеты.

– Пропал парень. Понимаешь, у меня такое предчувствие, что мы больше не увидим Ермакова.

– И у меня, – признался начштаба. – Но мы не можем ничего поделать. Штаб армии подтвердил полномочия Фомина и дал «добро» на проведение операции.

– Я верю в Ермакова! Такие не пропадают.

Комбат растянул губы в улыбке, не замечая, что противоречит сказанным только что собственным словам.

– Ты, конечно, хват, майор Фомин, но на этот раз тебя ждет сюрприз! Только рыпнись, и я тебе не позавидую! Надо же, сука, дохлым бараном прикинулся…

Комбат махнул рукой и, быстро успокаиваясь от пришедшей внезапно в голову мысли, отправился готовить батальон к передислокации в Джелалабад.

Глава третья

Без четверти три группа Ермакова высадилась на ровной каменистой площадке у подошвы горы, на обратном склоне которой прилепился горный кишлак. Погода была хуже не придумаешь: температура чуть выше нуля, с севера, с заснеженных вершин Гиндукуша, дул пронизывающий ветер, луна скрывалась за плотной пеленой низких туч.

Договорились идти налегке, но поклажи все равно набралось достаточно много. Десантники были одеты по-зимнему тепло. На голове черные шерстяные шлемы, сверху каски, грудь защищает бронежилет, тяжелые «лифчики» с боеприпасами, – четыре полностью снаряженных магазина для «акаэсов», две гранаты «Ф1» и две РГД, на правом бедре тяжелый десантный нож, за плечами двухсуточный сухпаек и вода, сверху наброшен маскхалат. Витвицкий и Калайчев, не теряя времени, распределили поклажу: четыре комплекта альпинистского снаряжения, два ручных пулемета, четыре снайперские винтовки и гранатомет, одну полевую и две портативные рации (их привез с собой Фомин), а также четыре ракетницы и диск с патронами для пулеметов. Фомин с Ермаковым отошли в сторонку. Майор расстелил на гладкой, отшлифованной ветром поверхности валуна карту и включил специальный фонарь, луч которого можно было заметить только с близкого расстояния. Он быстро сориентировался по карте и показал точку, где высадилась группа.

– До кишлака четыре километра. Двинемся по краю плато, у входа в ущелье разделимся. Вы со своей группой перекроете единственную тропу, ведущую в кишлак, мы оседлаем вход в ущелье и прикроем вас с тыла. Радист с полевой рацией в какой группе?

– Сержанта Калайчева. Он пойдет с вами.

– Добро. На все время операции действует режим радиомолчания. Пользоваться только УКВ-рациями.

– Если поблизости есть духи, они могут засечь наши переговоры.

– Нет, Ермаков, не могут. Эти рации снабжены кодирующими устройствами. Если кто-то даже наткнется на нашу волну, внешне это будет выглядеть как помехи от атмосферных разрядов.

Ермаков коротко проинструктировал десантников, выставил боевое охранение и скомандовал движение. Двигаться по каменистому плато в кромешной темноте – удовольствие не из приятных. На двухкилометровой высоте воздух сильно разрежен и вместо одного вдоха-выдоха приходилось делать два. Группа шла практически бесшумно, лишь иногда хрустнет под тяжелым горным ботинком кусок породы или послышится шелест раздуваемой ветром материи камуфляжа. Чтобы покрыть расстояние в четыре километра, группе понадобилось почти два часа.

– Ну что там? – тихо спросил Ермаков, не отрывая глаз от окуляров инфракрасного бинокля. С его помощью он пытался обследовать подходы к ущелью. Заметно похолодало, зарядил мокрый снег, видимость снизилась практически до нуля. Группа временно расположилась в каменном распадке, неподалеку от входа в ущелье, пока отряженные Ермаковым двое саперов и старшина Витвицкий проверяли обстановку.

Витвицкий несколько секунд хрипло дышал, пытаясь восстановить дыхание. Ермаков оторвался от бинокля и нетерпеливо взглянул в его сторону.

– Пусто, командир. Я прошел двести метров по ущелью, никаких следов.

– Какие к черту следы, – глухо проронил Ермаков. – Тут под носом ничего не видно…

– Так точно, командир, – согласился Витвицкий. – Я и говорю, никаких следов.

– Мины?

– Саперы на карачках там ползали. Всечисто.

– Ясно, – протяжно вздохнул Ермаков. Он засучил рукав и бросил взгляд на фосфоресцирующий циферблат. До рассвета чуть больше двух часов.

– Что скажешь, старшина?

Ермаков опять вскинул к глазам бинокль, пытаясь отыскать среди зыбких зеленых теней и силуэтов вход в ущелье.

– Что молчишь?

– Ну, не знаю, командир…

Витвицкий придвинулся к нему поближе.

– У меня такое чувство, что мы здесь не одни.

– Видел что-нибудь?

– Ни хрена не видел. Я же говорю, пусто, никаких следов. Но ощущение такое есть. Хребтом чую, где-то поблизости чужие. И еще мне показалось, что за мной постоянно кто-то наблюдает. Понимаете, командир?

– Понимаю, – хмыкнул Ермаков. – Я испытываю примерно то же. Ладно, наши подозрения к делу не подошьешь. Собирай группу, будем двигать к кишлаку.

Витвицкий бесшумно исчез, а Ермаков тем временем погрузился в размышления. Еще на плато ему показалось, что за группой ведется скрытое наблюдение. Ермаков всегда доверял собственной интуиции, и это обстоятельство не раз спасало ему жизнь. Он обладал сверхобостренным чувством опасности. Способность улавливать импульсы внешней угрозы среди обычных людей встречается крайне редко. Некоторым людям, по роду службы часто сталкивающимся с опасностями, иногда удается после длительных тренировок развить в себе это качество.

Ермакову в этом смысле повезло. У него это ценное качество присутствовало с рождения, а служба в Афганистане лишь помогла проявиться его уникальным способностям в полной мере. В его практике уже было несколько случаев, когда он успевал скатываться в люк бэтээра или падать в укрытие за доли секунды до рокового выстрела. Зачастую он даже не успевал осознать опасность, мышцы работали в этот момент молниеносно и предельно точно, выводя уязвимую плоть из-под огня. Нет, он не был ясновидцем и его способности не проявлялись в повседневной жизни – только в минуты смертельной опасности. В настоящий момент это шестое чувство сигнализировало об опасности, хотя внешние ее признаки отсутствовали. Ермаков не видел также причин не доверять старшине Витвицкому. Три месяца назад, когда заболел гепатитом прапорщик Крылов, он сам уговорил Васильева поставить замкомвзвода Витвицкого на должность старшины. Временно. Поскольку в мире нет ничего более постоянного, чем временное, Витвицкий и по сию пору занимал пост старшины, о чем Ермаков ни разу не пожалел. У Витвицкого почти не было слабых мест. При без малого двухметровом росте он был хорошо координирован, а его движения напоминали повадки дикой кошки. По физической силе и навыкам рукопашного боя он превосходил любого в роте, за исключением самого Ермакова, превосходство которого признал сразу и безоговорочно. Перед армией успел год поучиться в Бауманке и после школы сержантов был направлен в Кабульский батальон ВДВ. Ермаков ценил в старшине не только физическую силу, но и острый ум, умение изворачиваться в любой самой неблагоприятной ситуации. После назначения на должность Витвицкий изменился только в лучшую сторону, он был справедлив и никогда не путал ротное имущество со своим. Служить ему оставалось три месяца, также как и Калайчеву, которого Ермаков ценил и уважал в такой же степени, как и старшину.

Калайчев до перевода в Кабул служил в Вильнюсе, за что получил от солдат кличку «Прибалт». Он и впрямь был похож на прибалта – светловолосый и немногословный, и если Витвицкий любил иногда изображать из себя рубаху-парня, то Калайчев предпочитал не выходить за рамки уставных отношений, идет ли речь об отношениях с офицерами или солдатами первого года службы. Ермакова и этих двух опытных сержантов, казалось, связывали незримые нити. Каждый из них всегда точно знал, где находятся и чем занимаются двое других. Сложившиеся между ними отношения нельзя назвать дружбой, скорее, это было чувство локтя, а, как известно, доверие в бою ценится зачастую даже выше, чем обычная дружба. Они так притерлись друг к другу, что зачастую им хватало для общения двух-трех слов или короткого взгляда. Ермаков по отношению к солдатам был строг и требователен, жалость на войне зачастую приводит к трагическим последствиям, но он терпеть не мог неоправданной жестокости, а тем более беспредела. Благодаря Витвицкому и Калайчеву ему удалось выкорчевать дедовщину и превратить роту в единый боеспособный механизм.

Глава четвертая

– В ущелье чисто, – вполголоса доложил Ермаков. – Следов группы Надира нет. Мин на подходах к ущелью нет.

О своих подозрениях Ермаков говорить не стал.

– Добро, – кивнул Фомин. – Разделимся на две группы. В кишлак не входить. Прибудете на место, ждите дальнейших распоряжений. Связь по УКВ.

Мимо Ермакова проскользнули темные тени. Он встретился глазами с Калайчевым и сделал неприметный жест в сторону майора. Калайчев понимающе кивнул и скрылся в темноте вслед за остальными десантниками. Еще во время марш-броска через плато Калайчев незаметно предупредил его, что сопровождающий группу офицер внушает ему подозрения. Тогда Ермаков ничего не ответил, но когда подвернулся удобный момент, шепотом попросил Калайчева следить за майором в оба, и не отходить от него ни на шаг.

Группа Ермакова продвигалась очень медленно, буквально на ощупь, пересекая по диагонали каменную осыпь. Кишлак располагался на небольшой каменистой площадке в трехстах метрах выше и левее входа в ущелье. К нему вела горная тропа, истертая за долгие годы подошвами людей и животных. Ермаков резонно заключил, что на этой тропе их могут ждать неприятные сюрпризы и выбрал более безопасный кружной путь. Четверть часа они продирались сквозь сплошной каменный хаос, но в итоге удалось занять важное со стратегической точки зрения место. Они вышли на террасу естественного происхождения прямо над кишлаком, и если бы не нулевая видимость, кишлак был бы виден сейчас как на ладони.

Ермаков распределил людей и взял у старшины рацию.

– Прибыли на место.

– Что так долго? – отозвалась рация голосом Фомина.

– По тропе не стал подниматься, слишком рискованно. Сейчас находимся на террасе, над кишлаком. Окружил кишлак полукольцом, на большее людей не хватает.

– Добро, Ермаков. Ограничьтесь пока наблюдением, без моей команды ничего не предпринимать. Вы меня поняли?

– Так точно! В кишлак пока не входить. Конец связи.

– Он что, сбрендил? – сердито прошептал Витвицкий. – Что значит, «в кишлак не входить»? Какого хрена тогда мы сюда приперлись? До конца света будем здесь загорать?

– Отставить, старшина, – тихо приказал Ермаков. – Я вижу, до тебя еще не дошло… Хорошо, я просвещу тебя. Не я командую здесь, а этот офицер. Это его операция, и мы обязаны ему подчиняться, так же, как вы обязаны подчиняться мне. Все ясно?

– Что тут неясного, – угрюмо процедил Витвицкий. – Опять будем каштаны из огня для чужого дяди таскать…

– Ладно, Витвицкий, – прервал бурчание старшины Ермаков, – займись лучше делом. Обойди людей и предупреди всех, чтобы не теряли связи друг с другом. В такой темноте не разберешь, где свой, где чужой. Скажи, что Саидов скоро пойдет в кишлак, чтобы ненароком не подстрелили парня. Когда закончишь с этим, двигай наверх, посмотри, что там, но далеко не забирайся. Даю тебе четверть часа. Действуй.

Снег внезапно прекратился, и Ермаков прикипел глазами к окулярам бинокля. Кишлак не выглядел заброшенным. На небольшой площадке, нависшей прямо над пропастью, прилепились друг к другу шесть приземистых глиняных строений. Скорее всего, здесь жили семьи пастухов, чьи пастбища находятся где-то неподалеку в горах. Сквозь оптику ночного видения очертания дувалов казались размытыми, несколько раз в той стороне почудилось движение, но это могло быть и оптическим обманом. Ермаков прислонился спиной к валуну и принялся разглядывать в бинокль горные склоны. Сверху над ними нависает карниз, дальше склон становится круче и переходит в отвесную стену. Над осыпью, где они недавно проходили, он обнаружил несколько отверстий, возможно, входы в пещеры. У него по-прежнему не исчезало ощущение, что за ними наблюдают чужие глаза.

Ермаков повесил бинокль на грудь и перебрался к находившейся неподалеку груде камней.

– Вы, Саидов?

– Так точно, я, – отозвался прерывистым шепотом солдат.

– Слушайте меня внимательно, Саидов. Видите тропу? Левее от нас… Она ведет вниз, к кишлаку.

Ермаков протянул таджику оптику и подождал, пока тот закончит разглядывать местность.

– Вы сейчас спуститесь по тропе и обследуете кишлак. Только без шума, да, Саидов? И сразу назад. Я буду следить за вами, если что, подстрахую. Все, пошел…

Ермаков поймал себя на мысли, что сегодня он расходует в несколько раз больше слов, чем обычно. Ему не хотелось заражать своими подозрениями солдат, но сейчас был особый случай. Ермаков ощущал себя канатоходцем, работающим на огромной высоте без всякой страховки, и любое неверное движение могло привести к беде. Он только что нарушил приказ Фомина. Ему и раньше приходилось вносить коррективы в приказы начальства, не часто, но приходилось. Но сейчас особый случай, и у Ермакова не было уверенности, что он поступает правильно.

Саидов, казалось, оставался в кишлаке бесконечно долго. Ермаков следил за ним сквозь оптику снайперского прицела и был готов вогнать пулю в каждого, кто попытается выйти из дувала. Два или три раза он едва не нажал на курок, приняв мерцание теней за подбирающихся к Саидову духов. К тому времени, когда Саидов вернулся, Ермаков был мокрым от пота и его руки дрожали от перенесенного напряжения. Одновременно с Саидовым вернулся и старшина. Ермаков жестом показал ему на место возле себя.

– Сначала вы, Саидов.

– В кишлаке люди. Думаю, мирные люди. Все спят. Я в один дувал заходил, там старик и две женщины, молодая и старая. Старуха проснулась… Нет, меня не заметила. Я тихо-тихо ушел. Потом ходил ко второму дувалу, слышал плач ребенка. Заходить не стал, дувал совсем маленький, много людей не спрячешь. Проверил остальные, там никого нет. Оружия не видел. Охраны нет. Я думаю, командир, мирный кишлак. Чужих людей там нет.

– Вы уверены, Саидов?

– Обижаете, командир. Мирный кишлак, точно.

– Спасибо, Саидов. Возвращайтесь на место.

Ермаков повернулся к старшине.

– Что скажешь?

– Похоже на то, что Саидов прав и кишлак, действительно, мирный. Но эта гора… – Витвицкий ткнул пальцем за спину, – эта гора мне не нравится.

– А в чем дело? – насторожился Ермаков.

– Прямо над нами карниз, видите?

– Да, я заметил.

– С этого карниза наверх ведут две тропы. Я задал себе вопрос, на кой черт эти тропы, если выше начинается отвесная круча? По одной из них я прошел и знаете куда вышел?

– Пещеры? – догадался Ермаков.

– Не то слово. Там целый лабиринт. Черт ногу сломит. Я сунул нос в парочку пещер и сразу назад.

– Выводы? – поторопил его Ермаков.

– Вывод простой – мне это место не нравится. И вся наша операция не нравится. И офицер, который здесь командует, не нравится…

– Отставить, – сухо приказал Ермаков. – Давай по делу.

– По делу? По делу вроде бы и нечего сказать.

Витвицкий сдвинул на затылок каску и почесал под шлемом.

– Шорох, шумы, какие-то тени… Такое ощущение, что там кто-то есть.

– Опять твои ощущения, – вздохнул Ермаков и протянул старшине бинокль.

– Осыпь видишь? Мы пересекли ее, когда поднимались сюда. Теперь возьми повыше. Ну что?

– Пещеры… Похоже, там полно этих дырок.

Витвицкий вернул бинокль и вполголоса выругался.

– Ловушка, командир. В этих пещерах можно целую армию спрятать. Мы в мешке. Надо выбираться. К черту этот кишлак!

– Остынь, старшина. Сейчас доложу…

– Ермаков, вы нарушили приказ!

Ермаков ожидал услышать в голосе Фомина гнев или раздражение, но тот разговаривал спокойно, как-будто по-прежнему находился в штабе батальона, а не на боевом задании.

– Вы задумывались над последствиями, Ермаков? А что, если вашего солдата засекли? Вы понимаете, что по вашей вине операция находится на грани срыва?

– Там нет духов, товарищ майор.

Ермаков изо всех сил старался держать себя в руках, хотя в голове у него давно уже звучал сигнал тревоги.

– Кишлак мирный. Нам лучше выбираться отсюда. Наверху полно пещер, и если там есть хоть парочка духов, они с рассветом перещелкают нас, как куропаток.

– Отставить, Ермаков! Я беру командование на себя. Слушайте приказ. Кишлак уничтожить! Выполняйте!

– Он что там, охренел!

– Тихо, старшина, – почему-то шепотом произнес Ермаков. – Стой тихо и смотри за пещерами.

На глаза наползла красная пелена гнева, но Ермаков быстро справился с этим. Он давно уже понял, что такие чувства, как ярость и гнев, делают человека слабым.

– Майор, я повторяю, – медленно, очень медленно, едва не по слогам проговорил в микрофон Ермаков. – Кишлак мирный. Вы понимаете, мирный, и людей Надира там нет. А в мирных людей я не стреляю. Я не убийца, вы понимаете это, майор Фомин?

– Я понимаю одно, старший лейтенант Ермаков! Если вы не выполните мой приказ, пойдете под трибунал!

Спокойствие вновь вернулось к Ермакову. Он посмотрел прямо в глаза темной афганской ночи и включил тангенту микрофона:

– Знаешь что, Фомин! Пошел ты к черту! Я вывожу людей.

– Ермаков, ты сукин сын и дилетант! Все, начинаем работать!!

Глава пятая

Ермаков так и не успел понять, к кому относится фоминское «начинаем работать». Зато он успел схватить Витвицкого за рукав и увлечь его за собой, в укрытие. Теперь они находились по другую сторону валуна, спиной к кишлаку и лицом к пещерам.

Он сделал это вовремя. Откуда-то сверху донеслись звуки резких сухих щелчков, и Ермаков, вскинув «акаэс», выпустил длинную вполмагазина очередь по пещерам, показывая остальным десантникам цель. По ним также стреляли, с обратной стороны камня, за которым они нашли укрытие, доносились какие-то странные чавкающие звуки, мало напоминающие звук, который издает пуля, угодившая в камень.

– Огонь! Огонь по пещерам!!

Ермаков выругался и отцепил висевшую на поясном ремне ракетницу. Красная ракета прочертила ночное небо и угодила прямо в зев одной из пещер.

– Старшина, возьми на себя пещеры над осыпью! Аккуратно, не высовывайся.

Он перезарядил ракетницу и выпустил еще одну красную ракету, на этот раз прямо в зенит. Затем он сменил магазин и открыл стрельбу трассерами, указывая группе цель. На левом фланге его активно поддержали: по горе длинными очередями стегал пулемет, огрызались два или три «акаэса». Центр почему-то молчал, работал лишь автомат Саидова.

– Командир, рация…

Витвицкий передвинул ногой рацию, продолжая стегать свинцовыми бичами по пещерам над осыпью.

– Где Фомин?! – прохрипел в рацию Ермаков. – Фомин, ты слышишь меня?

– Командир, это я, – отозвалась рация встревоженным голосом Калайчева. – Что за стрельба? Помощь вам нужна?

– Фомин где? – повторил вопрос Ермаков.

– Нет Фомина. Только что ушел к вам и минуты не прошло. Сказал, пошел разбираться…

– Я же просил, Калайчев… Я же просил глаз с него не спускать, – простонал Ермаков.

– Виноват, командир. Догнать его?

Ермаков заметил вспышку на горе и всадил туда длинную очередь. Какой-то темный бесформенный предмет кулем свалился на карниз.

– Есть!!

– Не понял, командир?

– Это я не тебе. Слушай сюда, Калайчев… Не вздумай преследовать Фомина.

До него только сейчас дошло, что он едва не допустил непоправимую ошибку. Если бы Калайчев попытался преследовать Фомина, он был бы уже мертв.

– Понял, Калайчев?

– Понял. Иду на помощь.

– Отставить! Тут снайперы засели по пещерам. Они контролируют все подходы. Сколько их, не знаю, но похоже, до черта.

Он уловил заминку в бою и сразу же понял, с чем это связано. Замолчал пулемет. Теперь на левом фланге работал короткими лишь один «акаэс». Сквозь автоматные очереди ухо Ермакова четко различало частые щелчки выстрелов со стороны пещер. Он попытался определить по звуку тип оружия. Похоже, стреляют из М-16, оборудованных пэбээсами и ночной оптикой.

– Прижали нас, Калайчев. Есть «двадцать первые». Слушай приказ. Выводи людей из ущелья. Дальше двигай по плато в сторону, противоположную той, откуда мы пришли. Слышишь, Калайчев? Выводи людей из зоны боя!

– Командир, я так не могу! Я вызову по рации вертолеты с подкреплением и помогу вам. Мы уже возле осыпи.

– Отставить, – рявкнул Ермаков. – Ты что, не понимаешь, Калайчев?! Это ловушка! Здесь все пристреляно снайперами. Вас перебьют в одну секунду, стоит лишь вам высунуть нос из-за осыпи! Назад!! Понял, Калайчев?! Не слышу?!

– Есть, вывожу людей.

– Ладно, Калайчев, не обижайся. Сохрани людей, я тебя очень прошу! Ну все, некогда разговоры разговаривать. Прощай…

Время от времени о камень ударялись какие-то предметы, издававшие при ударе о поверхность валуна странные чавкающие звуки.

– Они что там, вишневыми косточками в нас стреляют? – зло спросил Витвицкий.

Ермаков отбросил ставшую ненужной рацию и повернулся к старшине.

– Старшина, мы с тобой вдвоем остались. Слушай внимательно… Давай кубарем вниз к кишлаку, я тебя прикрою. Потом к тем камням…

Ермаков рукой показал направление.

– Если повезет, выберешься.

Он неожиданно схватил Витвицкого за грудки и притянул его к себе.

– Ты обязан выбраться! Это приказ!!

Витвицкий хотел возразить, но, наткнувшись на взгляд Ермакова, осекся.

– Так точно, выберусь.

Ермаков разжал пальцы. Витвицкий отшатнулся и молча сел на корточки, обхватив колени руками.

– Что, страшно стало? – глухо спросил Ермаков. – Ничего, тем, кто наверху, скоро еще не так страшно будет. Я сейчас отпевание устрою. Панихиду по невинно убиенным… А теперь слушай приказ. Это последний приказ и ты его на всю жизнь запомни.

– Запомню, – едва слышно сказал старшина.

– Я не знаю, кто эти люди в пещерах и какое ко всему этому имеет отношение Фомин, но им нужен я. Я один, понял? А наши парни… Их кровь теперь на мне. А ты уходи, старшина. Догонишь Калайчева, поговори с ним. Кто бы ни спрашивал, про Фомина ни слова. Версия будет такая – попали в засаду, командир роты приказал вывести людей, а сам остался прикрывать. Понял?

– Так точно.

– Дальше. Будет дознание, про Фомина ни слова. Держите язык за зубами. Повтори.

– Про Фомина ни слова.

– И не вздумайте наводить о нем справки, а тем более искать встречи с ним. Сейчас он намного сильнее любого из вас, раздавит. Выждите время, пусть даже десять лет. И если мне не удастся добраться до него сейчас…

– Я понял, командир, – глухо сказал Витвицкий. – Мы его из-под земли достанем.

– Добро. А сейчас забудь о Фомине. Нет на свете майора Фомина и ты никогда о нем не слышал.

– Я забыл о Фомине, – медленно повторил старшина. – И никогда о нем не слышал.

Ермаков заглянул ему в лицо и Витвицкому показалось, что огромный огненный глаз просветил его насквозь, все взвесил, сосчитал и разделил.

– Прощай, старшина! Все, пошел, пошел…

Ермаков поднялся над валуном и выстрелил из ракетницы в сторону пещер. Затем он перехватил поудобнее автомат, прижал его к щеке и короткими прицельными очередями принялся хлестать по черным провалам пещер.

Старшина рывком преодолел расстояние, отделявшее его от тропы, и стремглав бросился вниз, едва касаясь ногами земли и рискуя в каждый момент расшибить голову о камни. Вокруг него зацокали пули, резко рвануло на боку камуфляж, но он уже успел укрыться за стеной одного из дувалов. Сверху он услышал хриплый голос Ермакова:

– Уходи из кишлака, старшина! Немедленно уходи!!

В одном из дувалов громко завывали женщины, сбоку доносился пронзительный детский плач. Он рванулся в ту сторону, но ночное небо уже прочертили дымные следы, и Витвицкий изменил направление, распластав в полете свое огромное тело.

Дохнуло горячим, взрывная волна упруго толкнула в спину, проволокла по воздуху добрый десяток метров и швырнула на камни. Он успел услышать, как ломаются кости и потерял сознание.

– Вот так, да?! – свирепо прорычал Ермаков. – Так вы не только вишневыми косточками умеете швыряться?! Ну, ну…

За спиной чадно коптили дувалы кишлака, разбитые прямыми попаданиями из гранатометов.

Ермаков выщелкнул опустевший магазин и пошарил по карманчикам лифчика. Он зло выругался и прислонил автомат к камню. Его верный боевой друг свое отслужил. Ствол автомата перегрелся и пули потеряли убойную силу.

– Саидов?! – тихо позвал Ермаков.

Он опустился на землю и скользнул ужом между камней. Его гибкое тренированное тело действовало безошибочно, перетекая из одной впадины в другую, как жидкая ртуть. И вновь до его слуха донеслись эти странные звуки, как будто сверху на него пикировали рассерженные шмели.

Саидов лежал на животе, широко разбросав в стороны руки. Автомат был рядом, на изгибе его левого локтя. Он потянул Саидова за ногу, пытаясь втащить его в укрытие.

Витвицкий очнулся от собственного протяжного стона. В глазах мелькали цветные пятна, в голове стреляло и взрывалось. Он сделал над собой усилие и попытался встать, но едва не потерял сознание от дикой боли в левой руке. По спине стекало что-то теплое, болело ушибленное колено.

– Нет, ты не сдохнешь здесь, – простонал старшина. – Ты обещал… Ради всех, кто погиб. Ради Ермакова…

Он сцепил зубы и пополз между камней. Каждое движение доставляло ему острую боль, но ненависть к Фомину была сильнее боли. Да, он забудет о Фомине, но сейчас эта ненависть должна помочь ему выбраться к своим. И если кто-либо посмеет встать на его пути, он разорвет его на части.

Ермакову наконец удалось втащить Саидова в укрытие. Он стащил с таджика камуфляж и приложил пальцы к сонной артерии. Саидов был мертв. Одна пуля снесла подбородок, вторая вошла в левый глаз. Стреляли снайперы, профессионалы высокого класса, но Ермаков уже давно об этом и сам догадался. Он пошарил в «лифчике» Саидова и обнаружил там два снаряженных магазина. Заменил магазин в автомате Саидова, начатый сунул в патронташ. Отцепил гранаты и рассовал их по карманам. Он уже не воспринимал эту войну как чужую.

Пора начинать панихиду.

Витвицкий заметил метнувшуюся к нему тень и выбросил вперед руки, пытаясь добраться до горла врага. Но его руки сомкнулись в пустоте, а над ухом раздался возбужденный шепот:

– Ты что, Саня, охренел?! Это же я, Калайчев! Ты меня слышишь?

– Слышу, – старшина с большим трудом проталкивал слова сквозь спекшиеся губы. – Там Ермаков.

– Знаю. Сейчас я ему подсоблю.

– Подожди, – простонал Витвицкий. – Где люди? Почему ты здесь?

– Группу повел Богданов, с ними будет порядок. А я вернулся. Я не мог не вернуться, понимаешь? Я себе такого никогда не прощу!

– Ладно. Что там у Ермакова? Он еще держится?

– Молчит Ермаков. И снайперы молчат. Похоже, все кончено.

– Черта с два они его возьмут, – начал Витвицкий, но Калайчев опередил его.

– Что ж ты молчишь? Кровищи целая лужа натекла. Сейчас перевяжу.

Он перевернул старшину на спину и тот приглушенно застонал.

– Хреново, Саня, – прошептал Калайчев. – Но не смертельно. Рука сломана, это факт… Осколочек в спине, прямо под лопаткой засел, сука… И для полного счастья дырка в боку, хорошо, хоть навылет… Какую шкуру испортили, гады! А ты, Саня, не дрейфь, прорвемся!

Он извлек шприц и ампулу с промедолом, но старшина цепко схватил его за руку.

– Подожди колоть. Значит так, Калайчев. Командир приказал нам выбираться отсюда. Понял?

– Что тут непонятного, – кивнул Калайчев и попытался освободить руку, но старшина держал ее мертвой хваткой.

– Это не все. Фомина нужно забыть! Это приказ Ермакова. Мы попали в засаду, и Ермаков приказал нам выводить остатки группы из боя, сам остался прикрывать. Не забудь. Калайчев, ты не знаешь майора Фомина. А потом мы его найдем. Ты и я. А сейчас забыть.

– Не трать силы. Я понял, не сомневайся. Давай скорее перевяжу. Ты и так уже потерял много крови.

Ермаков остался возле Саидова, пытаясь продумать план действий. Он кожей чувствовал, что снайперы сквозь ночную оптику контролируют каждое его движение. Пока он в безопасности в этом укрытии, но стоит высунуть нос из-за камней… Внутренне он уже был готов к смерти, но предстояло сделать еще кое-какие дела и тогда можно уходить. Он не хотел жить после всего, что случилось. Он даже сейчас чувствовал на себе укоризненные взгляды своих солдат. Они верили в него, верили как в Бога, а он не смог уберечь их от смерти. Теперь их кровь на нем.

Нет, ему еще рано думать о смерти. Он еще не отслужил панихиду. Ермаков хотел добраться до убийц, заглянуть им в глаза, понять, что это за люди и ради чего они убили столько людей. А для этого ему нужно прорваться на карниз и еще выше, к пещерам. Он оторвал тело от камня и выиграл у смерти еще десяток метров. Теперь тропа, ведущая на карниз, находилась прямо перед ним.

Калайчев повернулся в сторону горы, откуда до его слуха донеслись сухие щелчки выстрелов. Похоже, снайперы садят по Ермакову. Он с хрустом разорвал концы бинта и затянул тугой узел на груди старшины.

– Погоди, Санек! Надо командиру подсобить.

Он затащил Витвицкого за выступ скалы, вернулся к тому месту, где оставил ручной пулемет, и занял позицию за камнем. До рассвета уже оставалось немного и окружающие предметы постепенно обретали свои очертания. Калайчев определил точки, где засели снайперы, и плотно прижался щекой к прикладу.

– А вот это, суки, вам понравится?!

Длинная очередь стеганула вдоль пещер, ненадолго заглядывая в каждую из них, заставляя снайперов откатываться в глубь каменных нор.

Ермаков сложил руки рупором и прохрипел сорванным голосом:

– Уходите!!

Но пулемет продолжал долбить по горе, и Ермаков понял, что нельзя упускать столь удобный случай. Резким движением он выскочил из укрытия и метнулся по тропе, на карниз. Два или три раза совсем рядом зловеще прогудели шмели, но Ермакову удалось увернуться от их смертоносных жал. Его зрение и слух обострились и в какой-то момент ему даже показалось, что он видит, как при замедленной съемке, эти странные, не похожие на обычные пули, предметы.

Ермаков выбрался на карниз и, тяжело дыша, прижался к отвесной стене. Сейчас снайперам не так просто будет до него добраться. Но в его нынешнем положении есть и свои минусы. При желании они могут забросать его гранатами.

Ермаков увидел распростертое тело и наклонился к нему. На голове черный шерстяной шлем, пестрая длиннополая одежда в пятнах крови. Под халатом черный комбинезон. Он стащил с головы убитого шлем и негромко выругался.

Это был не моджахед. Белый. Европеец.

Ну что, Ермаков? Ты все еще веришь, что Фомин здесь ни при чем? Что Фомина подвели информаторы, вследствие чего мы нарвались на засаду, а сам Фомин трусливо сбежал? Ты продолжаешь верить в белых наемников и американских инструкторов?

Прижимаясь спиной к склону горы, он продвинулся еще несколько метров по направлению к тропе, ведущей к пещерам. Там он наткнулся на второй труп.

И этот был не афганец. Белый.

Он сбросил с себя лишнюю одежду, стащил каску и бронежилет, нацепил патронташ поверх тельняшки. Он сдернул с «лифчика» две «Ф-1» и разогнул усики. В голову ему пришла неожиданная мысль, но он отогнал ее, как назойливую муху.

Мне наплевать, кто вы. Пусть даже черти из ада. Держите гостинцы!

– Ну ты и заводной, командир! – восхищенно произнес Калайчев, когда в пещерах загрохотали взрывы. Он перенес огонь чуть правее, где мелькали темные фигурки. После нескольких коротких очередей звонко клацнул затвор и пулемет замолчал.

– Какого черта! – выругался Калайчев. – На самом интересном месте! Надо было с собой цинк с патронами захватить.

Он с тревогой посмотрел на гору, где громыхнули еще два взрыва, и в сердцах отбросил бесполезный пулемет в сторону.

Ермаков на одном дыхании преодолел два десятка выбитых в скале ступеней и ввалился в пещеру, предварительно закатив туда парочку РГД. Он с удовлетворением воспринял стоны, донесшиеся из глубины, и добавил для верности несколько очередей. Чьи-то руки обхватили его сзади за плечи, но Ермаков для начала ударом тяжелого кованого ботинка размозжил коленную чашечку противника, затем вывернулся и нанес молниеносный удар снизу вверх в незащищенное горло. Удар был настолько резким и сильным, что голова нападавшего практически отделилась от тела.

Он отшвырнул в сторону обмякшее тело и устремился в боковой проход.

– Фомин! – хрипло позвал Ермаков. – Я здесь! Ну что же ты, трус! Я тебя все равно достану!!

Он бросил в галерею последнюю гранату и подождал за выступом, пока просвистят осколки. Галерея привела его в другую пещеру, более просторную. Он нажал на курок, чтобы подсветить, но очередь получилась короткой, магазин опустел.

– Страшно, Фомин?! Я так и думал, что ты трус!

Ермаков выщелкнул опустевший магазин и едва успел отклониться от направленной ему прямо в лицо автоматной очереди. Сухо кашлянул пистолет, и очередь оборвалась.

– Я здесь, Ермаков, – донесся знакомый голос из противоположного угла пещеры.

Вспыхнул фонарь и на какое-то время ослепил Ермакова.

– Я здесь. Вы меня искали?

Все решали доли секунды, Ермаков разжал пальцы и выпустил ставший бесполезным автомат. Продолжая движение, его рука направилась к кобуре, но затем изменила направление. Он успел наполовину извлечь из ножен тяжелый десантный нож, когда негромко щелкнул выстрел из пистолета и острое невидимое жало впилось ему в грудь.

Он падал долго, целую вечность.

Калайчев снял каску, стащил шлем и, не мигая, смотрел в сторону горы. Гора молчала, но в его ушах продолжали греметь выстрелы и взрывы гранат. Он развернулся и совершенно открыто, не прячась, направился к выступу скалы, за которым оставил раненого старшину.

– Ну что там?

Калайчев нагнулся, пощупал пульс и потянулся за новой ампулой промедола.

– Хватит, – простонал Витвицкий. – Ты и так вкатил лошадиную дозу. Что там, на горе?

– Все, – глухо ответил Калайчев.

Старшина что-то неразборчиво простонал, но его силы иссякли, и наркотический сон наконец избавил его от боли и страданий.

Калайчев взвалил на плечи тяжелое тело старшины и, пошатываясь, направился в сторону плато. Они были беззащитны, и любой стрелок легко мог уложить их одной пулей. Но Калайчев не думал об этом. Он боялся только одного – нарушить последний приказ командира.

Вертолеты прибыли в восемь утра, один из них был с красным крестом на фюзеляже. Они сняли с плато десантников и направились в Джелалабад.

Чуть позже возле кишлака появились два «Ми-8». Они несколько раз облетели вокруг горы и зависли над террасой. Как только два десятка людей, одетых в камуфляж без знаков различия, покинули борт, вертолеты развернулись в сторону Кабула.

Примерно в полдень над кишлаком появились хищные силуэты двадцатьчетверок. Они сделали широкий круг и принялись по очереди пикировать на гору и прилепившийся к ней кишлак. Из подбрюший вырывались дымные трассы ракет, затем они сбросили бомбовую нагрузку и расстреляли весь боекомплект.

Теперь никто не сможет с уверенностью сказать, что здесь произошло в ночь с 15 на 16 февраля 1985 года.

Командир Отдельного Кабульского батальона ВДВ майор Васильев был убит в этот же день прицельным выстрелом снайпера в голову. Это случилось на одном из отрезков шоссе Кабул – Джелалабад, считавшемся до того времени спокойным и безопасным. Майор медленно сполз из верхнего люка вниз, и солдаты долго не тревожили его, думая, что их командир решил подремать.

Часть вторая

Глава первая

То, что случилось, – случилось в феврале 1985 года.

Февраль и март 85-го. Что мы знаем о них? Скупые строки официальной хроники, путанные высказывания очевидцев, немногочисленные и какие-то торопливые эпизоды в мемуарах первых лиц. Странное умолчание… Или заговор молчания?

1985-й. Год поворотный. Именно здесь хранятся ответы на некоторые неразгаданные до сих пор тайны. Именно отсюда берет начало грандиозная ложь, невиданная по своим масштабам мистификация, жертвой которой стали миллионы людей.

С тех пор минуло десять лет. Время подводить итоги и задавать вопросы. Прежде всего самому себе, зная что не ты первый задаешь эти вопросы и вряд ли будешь последним. Слишком много вокруг всего этого лжи и раскопать правду будет не так-то просто.

Что с нами происходит? Когда это началось? И чем все закончится? Вот уже десять лет мы послушно следуем за новыми пастырями. У них благообразная внешность и лексика пророков. Они обещали по капле выдавить из нас рабов, но выдавили остатки человеческого. Они присягнули вывести нас в страну обетованную, но мы потеряли собственную страну. Мы так слепо верили, мы были так глупы и наивны, нам так хотелось лучшей жизни, настоящей свободы и настоящего равенства, что мы легко дали себя одурачить, разрушив собственными руками все, чем гордились наши предки.

С нами происходит какая-то странная метаморфоза. Мы перестаем быть людьми. Мы превращаемся в хищника с человеческим лицом. Но человек и без этого уже достаточно страшен и непредсказуем.

У нас отняты все права, кроме одного, – всеми доступными способами, включая самые низкие и подлые, бороться за выживание. И мы боремся. Из нашей груди вырываются хриплые стоны, мы пускаем в дело любые средства, включая собственные зубы и ногти, лишь бы выжить, лишь бы уцелеть в смертоносных безжалостных джунглях новой жизни.

Там, за кордоном, нас по-прежнему боятся и не понимают. Нас боялись и раньше, когда мы были сильны и хорошо вооружены, но это был страх перед грубой силой. Сейчас, когда мы слабы и почти безоружны, нас боятся еще больше. И те, которые испытывают страх перед нами, правы. Это страх перед неизвестностью. У нас почти не осталось ограничителей и тормозов, и мы готовы на все. Ради того, чтобы выжить.

Нет, нас нельзя назвать даже падшими ангелами. Мы еще падаем и никто не знает, как долго будет длиться падение.

Февраль и март 1985 года. Что мы знаем о них? Эти два месяца – белое пятно на исторической карте России. Терра инкогнита. Целина. Что за тайны хранит в себе это время? И будут ли они когда-нибудь преданы огласке? Нет, автор не рискует брать на себя такое бремя – быть первопроходцем. Еще живы многие очевидцы и участники тех событий. У них еще есть шанс. Сказать правду, покаяться или промолчать – это дело их совести.

Подождем. Мы научились ждать за эти годы. А чтобы не скучать все это время, расскажем свою историю.

Эта история – плод воображения автора. Любые совпадения с истинными событиями февраля – марта 1985 года являются случайными. Имена и фамилии некоторых реально существующих людей, без упоминания которых нам не обойтись, изменены. Пусть им ничто не помешает. У них еще есть время сказать правду.

Глава вторая

В блоке «А» центрального корпуса «Кремлевки» в эти дни было тихо и малолюдно. Объясняется это просто, из шести палат блока в настоящий момент занята только одна – под номером первым. Несмотря на дневное время, внутри палаты царит полумрак, все шторы задернуты, слева от кровати единственного пациента горит ночник. В темноте светятся рубином и изумрудом шкалы и экраны многочисленных приборов, изредка раздается попискивание самописца. Кроме самого больного, в палате несут круглосуточное дежурство врач и опытная медсестра. Время от времени к больному заглядывают лечащий врач профессор Галазов или академик Чанов – начальник Четвертого управления Минздрава СССР. Они перекидываются парой-тройкой фраз с дежурным врачом, скользят рассеянным взглядом по показаниям приборов и торопливо уходят, словно боятся, что ЭТО случится именно в их присутствии. Затем расходятся по своим кабинетам, чтобы строчить бюллетени о состоянии здоровья своего пациента. Бюллетени поступали в один из кабинетов Секретариата ЦК КПСС. Отсюда по особому списку они направлялись членам Политбюро. Но не всем. Список был коротким. Доступ к секретной информации имели пятеро: двое секретарей ЦК, министр обороны, председатель КГБ и министр иностранных дел.

Читатель уже успел догадаться, что пациент палаты № 1 не был простым человеком. Его титул звучал длинно и маловразумительно, поэтому ограничимся двумя словами – Генеральный секретарь. Этому человеку было семьдесят два года, когда судьба вытянула для него счастливый жребий. Но та же судьба сыграла с ним злую шутку – к тому времени, когда он стал правителем самого большого государства в мире, одной из двух сверхдержав, его организм уже был разрушен неизлечимой болезнью. Похоже, в силу своих болезней он так и не успел осознать собственное величие. Передвигался он с большим трудом, плохо понимал происходящее вокруг, каждая прочитанная по бумажке речь давалась ему с трудом. Болезнь Генсека не составляла секрета для его соратников. Наоборот, именно это обстоятельство и сыграло главную роль в том, что этого немощного человека, по меткому выражению одного из всемогущей пятерки – «эту серую канцелярскую мышь», поставили на столь ответственный пост.

На этом посту он устраивал всех, ибо был неопасен. По сути, он был Никто. Страной и половиной мира от его имени правили другие. И накапливали силы для решающего сражения за престол.

Человек по имени Никто умирал.

Во втором часу дня в центральном корпусе «Кремлевки» поднялся переполох. В вестибюле появилась группа людей в штатском, обслуживающий персонал и немногочисленных посетителей вежливо попросили пройти в боковые крылья здания. Часть дверей была заперта, остальные взяты под охрану.

К парадному входу подкатила кавалькада черных правительственных автомобилей, захлопали дверцы машин, и группа представительного вида мужчин поднялась в вестибюль. В фойе, отделанном мрамором и карельской березой, их встречали академик Чанов и профессор Галазов. Они обменялись рукопожатиями с двумя мужчинами из этой группы, не обращая внимания на остальных: со вторым лицом государства секретарем ЦК Лычевым и Председателем КГБ Черновым. Внешне эти двое поразительно напоминали братьев близнецов: примерно одного возраста – под шестьдесят и роста – не выше среднего. Оба внушительной комплекции, седина на висках, пальто одинакового темно-серого цвета, возможно даже скроенные у одного портного. На голове у Лычева меховая шапка, Чернов одет в генеральскую папаху из серебристо-черной мерлуши. Разные у них были только глаза – у первого взгляд покровительственно-барственный и даже пренебрежительный, у второго глаза пустые, как у замороженной рыбы, лишь изредка в их глубине вспыхивали недобрые огоньки.

– Как он там? – начальственным басом спросил Лычев. – Скоро загнется?

Чанова передернуло, но он сохранил вежливую полуулыбку на широкоскулом лице и кивнул в сторону лифта, намекая тем самым, что разговор не для чужих ушей. Оставив свиту в вестибюле, они вчетвером поднялись на третий этаж, где размещались палаты блока «А».

– Плохо, – виноватым голосом произнес академик, когда они подошли к дверям палаты.

– Я и без тебя знаю, что плохо, – недовольным тоном бросил Лычев. Они вошли в просторное помещение с двумя столами, уставленными телефонами правительственной связи. Обычно на весь период болезни Генсека эти столы занимают его помощники, но сегодня помещение пустовало. Больной две недели назад потерял речь и держать здесь людей не было никакого смысла. Смежные помещения занимала охрана, контролирующая немногочисленный персонал, допущенный для работы в блоке «А».

– Ты мне лучше скажи, когда он загнется? – громко пробасил Лычев. – Когда, наконец, сдохнет наш дорогой и горячо любимый товарищ? – со смешком добавил он, сбрасывая пальто, тут же услужливо подхваченное Галазовым.

Второе лицо имело привычку говорить всем «ты». В прежние времена он умел быть вежливым, обходительным и полезным и, благодаря во многом этим качествам, быстро поднимался по ступеням партийной иерархии. Но сейчас он был на самом верху и прятать свое истинное лицо не было никакой нужды.

– Десять дней, – сухо произнес академик, набрасывая на плечи Лычева белоснежный халат. – От силы пятнадцать. Вы хотите к нему пройти?

– А ты думаешь, я ради твоих красивых глаз сюда приехал? – коротко хохотнул Лычев.

– Василич, – повернулся он к своему спутнику, – подожди меня здесь.

Лычев толкнул дверь в палату и остановился у входа, давая глазам привыкнуть к полумраку.

– Посидите пока в предбаннике, – попросил академик дежурного врача и повернулся к медсестре: – Вас это также касается.

Когда они остались вдвоем, Лычев подошел к кровати и склонился над больным. Какое-то время он молча вглядывался в лицо своего бывшего соратника, затем резко отшатнулся, словно испугался, что тот сможет прочесть его мысли.

– Он в сознании? – почему-то шепотом спросил Лычев.

– Нет, – покачал головой академик. – Он редко приходит в себя. По правде говоря, он уже почти мертв.

– Лучше бы он был настоящим трупом, – пробасил посетитель, заметно осмелев, и принялся с интересом разглядывать многочисленные трубки и датчики, связывавшие тело больного с приборами и системами жизнеобеспечения.

– А если проявить к больному гуманность? – вдруг спросил он.

– Гуманность? Это как?

Чанов сделал вид, что не понял намек Лычева.

– Как, как… – передразнил его Лычев. – Вот так!

И продемонстрировал характерный жест, как бы отключая по одной трубке и шланги.

– И все, – вздохнул он напоследок. – И отпустили бы бедолагу. Сам же говорил, что он уже почти труп.

– Зачем вы так? – В голосе Чанова поневоле прозвучала обида. – Сами же меня потом в порошок сотрете…

– Правильно, сотру, – легко согласился Лычев. – Ладно, считай, что я пошутил. Это останется между нами, так?

– Да, врачебная тайна, – выдавил из себя улыбку академик.

– Ну вот и прекрасно!

Посетитель хлопнул его по плечу и направился к выходу.

– Значит, десять дней?

– Возможно, и пятнадцать, – осторожно заметил Чанов. – Но это максимум.

– Две недели, – коротко бросил своему спутнику Лычев, усаживаясь в правительственный лимузин. – Поедем вместе. Нужно обсудить ситуацию.

– Много, – покачал головой Чернов. – С каждым днем этот выскочка становится все сильнее. Зря мы посадили в кресло серую мышь. Надо было давать бой.

– У нас не было стопроцентной уверенности, – нахмурился Лычев.

– Сейчас ее еще меньше.

– Зато у нас есть план, – многозначительно сказал Лычев. – Все готово?

– Почти, – уклончиво ответил Чернов.

– Что значит «почти»? – вскипел Лычев, но быстро остыл. – Ладно, давай не будем давить друг на друга. Дело сложное, я бы сказал, деликатное, надо обкашлять. Едем к тебе. Водитель, площадь Дзержинского!

Не прошло и часа, как «Кремлевку» навестила еще одна важная персона. Все повторилось с точностью до деталей. Люди в штатском очистили вестибюль, к подъезду подкатила кавалькада машин, из них высадилось полтора десятка представительных мужчин и направилось внутрь здания, где гостей уже встречали академик Чанов и профессор Галазов. На этот раз они выделили из толпы прибывших только одного человека, вежливо поздоровались и направились вместе с ним в блок «А». Этот человек был еще сравнительно молод, чуть старше пятидесяти, среднего роста, подвижен, крепкого телосложения. Так уж случилось, что у Генсека не было официального преемника, зато неофициальных было сразу двое – Лычев и Сергеев. Оба к этому времени успели стать заметными фигурами в партии и государстве, каждый из них представлял в Политбюро не только самого себя, но и интересы двух партийно-государственных элит, цели и задачи которых в последнее время заметно рознились.

– Как он? – спросил Сергеев, вглядываясь в лицо больного. – Как себя чувствует наш дорогой и горячо любимый товарищ?

– Он без сознания, – тихо подсказал академик.

Сергеев сразу потерял интерес к больному и пытливо посмотрел на Чанова.

– Сколько?

– Две недели.

Академик пожевал губами и добавил:

– В худшем случае десять дней.

Сергеев поскреб подбородок и задумчиво произнес:

– Мало. Могу не успеть.

– Что? – переспросил его Чанов. – Извините, не расслышал.

– Вот что, академик. Я очень надеюсь, что наш дорогой товарищ поправится. Я верю в отечественную медицину, верю в чудеса, которые способны творить наши врачи…

Сергеев остановил словесный поток и взял академика за рукав:

– Товарищ Чанов… Виктор Алексеевич, скажите, может, для больного что-нибудь нужно? Импортные препараты, приборы? Вы только скажите, из-под земли достанем. Очень важно, чтобы наш дорогой и любимый товарищ прожил как можно дольше…

Он выпустил рукав и механически добавил:

– На благо нашей партии и советского народа.

– Я все понимаю, – академик постарался вложить в свои слова максимум преданности. – Мы с Галазовым, а также другие врачи делаем все возможное, но… Медицина здесь бессильна.

Сергеев сухо кивнул. Надел пальто, меховую шапку пирожком. Прощаясь с Чановым, он заглянул ему в глаза и жестко сказал:

– Чанов, минимум две недели! Головой отвечаешь.

– Сегодня сводку можно не делать, – с иронией сказал академик, когда они с Галазовым вошли в его кабинет. – Все важные персоны уже отметились.

На столе стоял поднос с кофейником и бисквитами, и Чанов разлил кофе по чашкам. Когда он помешивал ложечкой кофе, его пальцы заметно дрожали.

– Брось переживать, Алексеич, – успокаивающе произнес Галазов. – Лучше скажи, что ты думаешь об этих визитерах?

Они уже давно были знакомы друг с другом и могли говорить вполне откровенно.

– Ты прекрасно знаешь, что я о них думаю, – поморщился Чанов. – Относительно визита… Очевидно, фактор времени играет для каждого из них важную роль. Но какое кощунство… Господи, куда мы катимся?

Он задумчиво помешивал ложечкой остывший кофе. Отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел на Галазова.

– Кстати, дорогой. Ты как лечащий врач… Как ты думаешь, а когда он отдаст концы? Только честно?

– Честно? – переспросил Галазов. – Если честно, то хрен его знает!

Оба врача многозначительно переглянулись и, не выдержав, громко расхохотались.

Глава третья

Разговор в кабинете Председателя КГБ подходил к концу. Глаза Лычева рассеянно скользили по дубовым панелям кабинета, портретам вождей, зеленому сукну длинного стола. Лычев молчал, пытаясь вспомнить что-то важное, какую-то деталь, упущенную им в разговоре. Он вздохнул и уже в который раз сказал:

– Значит так, Василич… Разрабатываем пока оба варианта. Сугубо секретно и очень тщательно. Проследи, чтобы все было чисто. Сам понимаешь, решается не только наша с тобой судьба.

– Я понимаю, – сухо заметил хозяин кабинета. – План отличается простотой и высокой эффективностью. Главное – суметь правильно воспользоваться результатами.

– Можешь не сомневаться, – в глазах Лычева вспыхнули злые огоньки. – Я сумею ими воспользоваться.

Чернов нахмурился, и Лычев торопливо поправился:

– Я хотел сказать, мы воспользуемся.

– Есть желание узнать подробности?

В голосе председателя КГБ отчетливо прозвучала ирония.

– Нет.

Лычев поерзал в кресле и повторил еще раз, на этот раз более спокойным тоном:

– Нет, дорогой. Я не хочу знать никаких подробностей. Вы профессионалы, вам и карты в руки. Я должен быть уверен в одном – что в нужный момент палец нажмет на курок. С твоей стороны все готово?

– Я сказал, почти готово. Я должен знать, кто будет мишенью.

Чернов сказал эти слова бесстрастным тоном, а его пустые выцветшие глаза смотрели куда-то поверх головы собеседника.

– Ладно, Василич, – вздохнул Лычев. – Давай отбросим дипломатию и поговорим без обиняков. Санкции на проведение акции не будет, даже на первый ее вариант. Политбюро на такое не пойдет. Нас выставят вон и до конца дней упрячут на «заслуженный отдых». А если прознают про существование еще одного плана…

Он покачал головой и добавил:

– Это будет полный… Друзья-коллеги нас не поймут.

– Кто будет мишенью? – повторил свой вопрос Чернов.

– А ты не догадываешься? – взорвался Лычев. – Не строй из себя дурочку! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь! Говори, что ты хочешь?

– Я уже говорил, – мрачно заметил хозяин кабинета.

– И всего-то?

Лычев облегченно вздохнул. Кажется, ему все же удалось склонить на свою сторону этого опасного человека. Лычев занимал высокий пост, но, как и прежде, в душе побаивался грозных органов. Этот страх был вбит в него с детства, и иногда Лычев даже забывал, что именно он, секретарь ЦК, курирует сейчас КГБ и что любого гэбэшника он может при желании раздавить, как клопа. Но Чернов опасный человек и лучше иметь его среди своих союзников.

– Я обещаю, – произнес он искренне. – Ты будешь вторым человеком в государстве. Разве этого мало?

– Сейчас это место занято.

– А мы его освободим, – со смешком заявил Лычев. – По рукам?

Чернов вяло пожал протянутую руку, и они поднялись с кресел.

– Все, Василич, закругляемся. Время еще есть, так что готовьтесь. Дату и цель я сообщу своевременно, а пока что придется ограничить наши контакты. Понадобится помощь, обращайся.

– Есть проблема, – Чернов не скрывал своей обеспокоенности. – На предварительной стадии нам пришлось проделать большой объем работы. В таких случаях всегда трудно избежать мелких просчетов. За один из кончиков сейчас пытается кое-кто уцепиться. Если они потянут…

– Кто? – тяжело посмотрел на него Лычев.

– Министерство обороны. Вернее, ГРУ.

У Лычева подогнулись ноги в коленях, и он опустился в кресло.

– Я же просил… Я требовал, чтобы вы действовали осторожно!

Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. Но большой опыт, приобретенный в аппаратных схватках, помог ему взять себя в руки.

– И насколько это серьезно? Как глубоко они копнули?

Чернов посмотрел на него с легким презрением, появившаяся на лице улыбка обнажила желтые от многолетнего курения зубы.

– Нет, весь клубок им не распутать, но могут возникнуть неприятности. И неприятности эти падут на мою голову. Мне нужно прикрытие.

– Я не хочу ссориться с военными, – задумчиво сказал Лычев. – Они еще не определились, колеблются. Но прикрытие обеспечу, не сомневайся. Твои люди пусть то же пораскинут мозгами, нужно сбить этих ищеек со следа.

Он опять поднялся с кресла.

– С маршалом я сам поговорю. Нечего ГРУ совать нос в наши внутренние дела. Все, я беру решение этой проблемы на себя. И все же, Василич, я очень тебя прошу, соблюдайте осторожность!

Он подошел к портрету Ленина на стене и сказал:

– Промедление – смерти подобно!

Повернулся к председателю КГБ и добавил:

– Все, Чернов, разговор окончен. Работайте спокойно. Я дам сигнал, когда спустить курок.

Когда Лычев покинул кабинет, на губах хозяина Лубянки появилась недобрая улыбка. Спесивый болван желает сделать из него марионетку? Нет, этот номер не пройдет. Он влез не в свою епархию, в подобных играх ничего не смыслит. Тем хуже для Лычева. Пусть пока корчит из себя барина. «Я дам сигнал, когда спустить курок»… Пустоголовый дилетант. Не удосужился даже задать себе элементарный вопрос: а захочет ли Чернов спустить курок? И если захочет, то в кого направит оружие? Не в его ли тупую башку?

Чернов почувствовал удовлетворение от удачно проведенной комбинации. Игра близка к финалу, все нити у него в руках. По-настоящему контролирует ситуацию только он, Чернов. Да, он ввязался в опасную игру, но у него есть преимущество первого хода. Главное же заключается в том, что теперь он может выбрать любой цвет – белый или черный. Или сразу два, что сулит немалые выгоды.

Глава четвертая

– Меня нет, – предупредил Сергеев помощника, направляясь в свой кабинет. – Ни для кого.

– Даже для жены? – удивленно переспросил тот.

– Даже для жены, – подтвердил Сергеев. – Якимов здесь?

– Да, он ждет вас в кабинете.

Якимов стоял у окна и приветствовал появление Сергеева дружелюбным кивком. Несмотря на разницу в возрасте, она составляла почти десять лет, они считались друзьями. Злые языки поговаривали, что у Сергеева нет друзей, только единомышленники, но это была неправда, и одно из подтверждений тому – Якимов. У этого человека политическая карьера складывалась не так гладко, как у Сергеева, взлеты чередовались с падениями, он прошел огонь и воду, в ЦК знал все и вся, и его умные проницательные глаза смотрели на окружающий мир с легкой иронией, словно он наперед уже знал все, что может случиться. Сейчас его дела шли в гору – Секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро, ближайший соратник Сергеева. Если у Сергеева и была команда, то этот человек, вне всякого сомнения, составлял лучшую ее половину. Якимов был единственным, кто мог заходить к Сергееву без предварительной договоренности.

– Ты звал меня, о Зевс, – шутливо спросил Якимов, но осекся под мрачным взглядом хозяина кабинета.

– Извини, – буркнул Сергеев, – не до шуток. Только что из «Кремлевки». Больше двух недель не протянет.

– Это что, новость для тебя?

– Нет, но я все же рассчитывал, что он протянет чуть подольше. Лишняя неделя нам бы не помешала. Мы можем лишиться важного козыря.

– Ты говоришь о Женеве?

Сергеев кивнул и нажал на кнопку селектора.

– Распорядитесь, чтобы нам принесли чаю.

Эти двое понимали друг друга с полуслова. На двенадцатое марта было запланировано начало переговоров между СССР и США по ядерным и космическим вооружениям. Переговоры должны состояться в Женеве. Сам по себе этот факт ровным счетом ничего не означал, мало ли какие проводятся переговоры, но на Женеву была сделана большая ставка. По совету Якимова, Сергеев уже второй год проявлял повышенную активность на международной арене, причем действовал на удивление толково и грамотно. Последняя его поездка была особенно удачной, и встречу с Маргарет Тэтчер и британскими политиками он не без основания записал себе в актив. Тем самым Сергеев недвусмысленно намекнул западным политикам: «Я такой же, как вы, и со мной всегда можно договориться. После того, конечно, как я стану первым человеком государства».

А договариваться нужно было и следовало делать это как можно скорее. В текущем году администрация США запланировала выделить на военный бюджет почти триста миллиардов долларов. Эти цифры были хорошо известны Москве и послужили предметом бурного обсуждения на закрытом заседании Политбюро. Найти адекватный ответ не удалось – при крайнем напряжении сил советский военный бюджет в эквивалентном выражении не дотягивал даже до двух третей американского. С каждым годом положение становилось все более катастрофическим, все ресурсы исчерпаны, страна и так тратила на военные расходы почти сорок процентов ВНП^[1]. Гонка вооружения для Советского Союза становилась делом крайне разорительным. Американские власти, в свою очередь, были прекрасно осведомлены о состоянии дел в советской экономике и блокировали любые попытки договориться. Аналитики ЦРУ прогнозировали неизбежный крах советской экономики уже к девяностому году. При одном условии – если Советы сохранят нынешний уровень военных затрат. Они были недалеки от истины, и Сергеев это прекрасно знал.

Проблема еще заключалась в том, что американцы не шли на переговоры. Ни под каким видом. Они не соглашались ни на какие условия. Затягивание переговоров являлось в настоящий момент их единственной и, нужно признать, очень эффективной тактикой. Плод уже дозревает и скоро наступит время, когда можно будет сорвать его без особых усилий.

В Советском Союзе это хорошо понимали, но что-либо предпринять в этой ситуации было трудно. Средств, чтобы поднять экономику и обеспечить перевооружение армии, у СССР не было. Но даже в этой драматической ситуации большинство в ЦК и слушать не хотело о сокращении прямых военных расходов. Создалось тупиковое положение, и тот, кто сумеет усадить американцев за стол переговоров, получит в свои руки огромные козыри.

Ценой колоссальных усилий, опираясь на поддержку Смоленской площади и своих единомышленников, Сергееву удалось наладить прерванный диалог и договориться с американцами о встрече в Женеве. Не без труда ему удалось добиться и согласия Политбюро. Кстати, это было на том заседании, где в последний раз присутствовал Генсек. Кроме Сергеева, в Женеву должны были отправиться министры обороны и иностранных дел, американскую делегацию возглавлял вице-президент. Нет, немедленного успеха от этих переговоров Сергеев не ждал, это было бы глупо. Но он знал, что сказать американцам, и, по крайней мере, добился бы договоренности о встрече в верхах. Он надеялся участвовать в этой встрече уже в ранге руководителя государства. Многое зависит от американцев, но они обязаны проявить гибкость, ведь Сергеев уже не раз достаточно прозрачно высказывался о своих ближайших планах.

Выходит, он напрасно форсировал события. Пока Сергеев будет в Женеве, компания Лычева тоже не будет терять времени зря. Черт бы побрал все эти внутрипартийные законы и традиции! Почему обязательно нужно ждать, пока очередного небожителя не зароют в землю? Почему бы заранее не освободить умирающего человека от бремени ответственности? Азиатчина! Еще три месяца назад, когда было ясно, что Генсек смертельно болен, Сергеев попытался осторожно прощупать почву относительно его смещения, но был не понят даже своими ближайшими соратниками.

– Нужно переиграть с Женевой, – нарушил молчание Якимов, словно прочитал его мысли. – Тебе нельзя сейчас покидать Москву. В таких делах все решают часы и даже минуты.

– Я такого же мнения, – медленно кивнул Сергеев. – Но как подать эту неприятную новость американцам? В любом случае, женевского козыря у нас на руках не будет. Это плохо.

– Но не смертельно, – краешком губ улыбнулся Якимов. – У нас и без того есть преимущество. Пусть небольшое, шаткое, но мы явно сильнее Лычева.

– Не забывай, в Политбюро у нас равенство сил, – возразил ему Сергеев.

– Да, но только в том случае, если министр обороны примет сторону Лычева. Маршал все еще колеблется. Тебе нужно поговорить с ним еще раз.

– Я не знаю, с какой стороны к нему подступиться. Лычев наобещал ему с три короба, а мы не можем себе этого позволить. Но ты прав, с военными и оборонкой нужно договариваться.

Он помолчал и задумчиво добавил:

– У меня нет сомнений, что мы победим. Проблема заключается в другом. Наша победа должна быть достаточно убедительной, это обстоятельство не позволит в будущем Лычеву и его друзьям открыто противодействовать нашим замыслам. В противном случае они будут постоянно путаться у нас под ногами, совать нам палки в колеса, все, что угодно, вплоть до открытого саботажа. Нужно обезопасить себя от этих людей уже сейчас, поэтому победа должна быть как можно более убедительной.

– Ну, не знаю… – протянул Якимов. – Как ты себе это представляешь?

Сергеев тяжело вздохнул и покачал головой.

– Да, наверное, ты прав. Остается только уповать на его величество случай. И еще надеяться, что Лычев допустит какую-нибудь оплошность.

В тот момент Сергеев даже не подозревал, что оба его предположения сбудутся. И очень скоро.

Глава пятая

Министр обороны был не на шутку встревожен, и это обстоятельство не ускользнуло от Кандаурова. Генерал-полковник Кандауров возглавлял ГРУ четвертый год и хорошо знал маршала по прошлым временам, когда тот был первым заместителем Устинова. У министра крутой нрав и сам он не из разряда пугливых. Еще больше встревожился Кандауров, когда узнал, что перед ним у маршала побывал начальник Генштаба.

Маршал сухо ответил на приветствие и жестом пригласил Кандаурова следовать за ним. Они пересекли огромный кабинет и оказались в другом, более скромном по размерам помещении. Комната отдыха, где они расположились за небольшим столиком, напоминала уютную гостиную в каком-нибудь европейском отеле.

– Владимир Алексеевич, два часа назад я имел разговор с Лычевым. Признаюсь, некоторые аспекты этого разговора мне очень не понравились.

Сразу после Лычева ему позвонил Сергеев, но маршал не стал рассказывать об этом Кандаурову. Он все еще не определился, кому из этих двух претендентов отдать предпочтение. Министр обороны прекрасно осознавал, что позиция армии и оборонной промышленности может сыграть в споре между Сергеевым и Лычевым решающую роль. Сам маршал был человеком военным до мозга костей, политические интриги и закулисные сделки претили ему, но в стране безвременье, нет единой сильной руки, а последствия раскола могут быть ужасными. До поры до времени он занимал в этом споре нейтральную позицию, но сейчас наступило время выбирать сторону. Он не имел права ошибиться, поскольку прекрасно знал цену такой ошибки, лично для него, министра обороны, для людей, которых он выдвинул на ключевые посты в армии, для всего мощного и чрезвычайно сложного организма Вооруженных сил СССР. Все, чему он посвятил лучшие годы своей жизни, может пойти прахом, стоит лишь ему допустить промах.

Министр обороны не доверял ни Лычеву, ни, тем более, Сергееву. Он оказался в роли невесты, которую ведут под венец сразу два жениха, и оба ей кажутся постылыми, а их уверения в любви насквозь фальшивыми. Эти двое из разряда тех молодцев, которые могут испариться после первой же брачной ночи, оставив девушку в «интересном положении». Но других предложений не было, и маршалу предстояло сделать выбор среди этой парочки. Конечно, он мог и дальше продолжать играть в нейтралитет, но подобная тактика к добру не приведет. Победитель не простит этого маршалу и найдет способ избавиться от не слишком сговорчивого министра обороны, поставив на его место послушного человека. Благо, подлецы никогда не переводились в Отечестве.

– Товарищ маршал, – кашлянул в кулак Кандауров, напоминая о себе. – Я так понимаю, что эти «аспекты» касаются вверенного мне ведомства?

– Совершенно верно. В чем дело, Владимир Алексеевич? Чем объяснить столь повышенный интерес к ГРУ со стороны ЦК? Напортачили где-нибудь или опять не поделили добычу с коллегами из госбезопасности?

– Скорее, второе, чем первое, – осторожно заметил Кандауров, в то же время пытаясь припомнить все ЧП, имевшие место в последнее время. – Могу я узнать подробности? В этом случае мне проще будет ответить на ваш вопрос.

– Подробности? – хмыкнул маршал, раздумывая, в какой степени он может довериться Кандаурову. В принципе, он не видел причин не доверять своему подчиненному. Такого же мнения придерживается и начальник Генштаба. Так или иначе, ему потребуется помощь Кандаурова и часть информации он ему может открыть.

– Подробности? Пожалуйста. Беседа была короткой и носила предварительный характер. В общих чертах мы коснулись стратегических целей и приоритетов оборонной промышленности, Лычев проинформировал меня о своей позиции по созданию новых образцов вооружения. Ничего существенного он не сказал, да и какой смысл говорить о подобных вещах по телефону. Лычев обозначил пунктиром проблемы, для обсуждения которых нам следовало бы встретиться лично, вот и все, пожалуй.

Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на Кандаурова.

– Надеюсь, вы понимаете смысл и цель этого разговора.

– Понимаю, Николай Алексеевич.

Кандауров был хорошо осведомлен о схватке, разгоревшейся в верхах, и позволил себе сделать предположение:

– Я почти уверен, что с чем-то подобным к вам обратился и Сергеев?

«Сукин сын! – с уважением подумал маршал. – А голова у тебя и впрямь работает неплохо». Естественно, эта мысль вслух не прозвучала.

– Вернемся к предмету нашего разговора. В конце разговора, проходившего, как говорится, в теплой и дружественной обстановке, Лычев вдруг ни с того ни с сего взъярился. Он проинформировал меня, что располагает сведениями о наличии крупных недостатков в работе военной разведки. Если так и дальше будет продолжаться… Одним словом, ЦК вынуждено будет заняться кадровыми перестановками. Когда я попросил его уточнить суть претензий к ГРУ, Лычев ушел от прямого ответа, заявив примерно следующее: «Я надеюсь, вы сами приструните товарищей из ГРУ. Напомните им еще раз, что их дело – внешняя разведка в интересах укрепления обороноспособности страны, а внутренними расследованиями, в том числе и в армейской среде, пусть занимаются компетентные органы: КГБ, МВД и прокуратура! Время сейчас трудное, нужно крепить ряды и прочее в таком же духе.

Маршал раздраженно махнул рукой и после небольшой паузы добавил:

– Кандауров, в его последних словах прозвучала угроза. Я не мог ошибиться. Это тем более странно, что ссориться ему сейчас с нами явно не с руки. Отсюда следует, что дело не в каких-то пустяках, где-то вы крупно прокололись или наступили на его любимую мозоль. Что скажете, Владимир Алексеевич?

Кандауров внутренне весь подобрался и смело посмотрел министру в глаза.

– Товарищ маршал! Николай Андреевич, мне нечего от вас скрывать. У меня есть только одно объяснение столь пристальному вниманию Лычева к ГРУ – он действует с подачи Чернова. Что же касается наших взаимоотношений с коллегами из ПГУ, то здесь за последнее время не случилось ничего экстраординарного. Несколько раз лопухнулись они, у нас также были небольшие неприятности, и если у Чернова есть компромат на резидентов ГРУ, то примерно такое же количество негатива на офицеров внешней разведки КГБ хранится в вашей знаменитой папке.

Кандауров имел в виду объемную папку из черной кожи, с которой министр обороны отправлялся на заседания Политбюро и другие важные совещания. У маршала как-то сразу не сложились отношения с председателем КГБ Черновым, тот частенько пользовался недозволенными приемами в незатухающей конкурентной борьбе двух монстров: армии и госбезопасности. Для подобных случаев и накапливался компромат на чекистов, а основным поставщиком сведений служило ГРУ.

– Владимир Алексеевич, если я вас правильно понял, речь идет об операциях, проводимых вашим ведомством внутри страны? Что же получается, товарищ Кандауров? Выходит, Лычев прав, утверждая, что вы занимаетесь противозаконной деятельностью?

Лицо Кандаурова приняло страдальческое выражение, и он позволил себе проигнорировать вопрос министра. Впрочем, маршал и не нуждался в ответе, он хорошо знал истинное положение дел. Сложный и громоздкий армейский механизм покоился на трех китах: политорганы, особые отделы и, собственно, армейские структуры. Эти три вертикали пронизывали армию сверху донизу. Политорганы замыкались непосредственно на ЦК, а особые отделы курировал Третий главк КГБ. Последнее обстоятельство играло немаловажную роль, поскольку позволяло руководству госбезопасности контролировать ситуацию не только в отдельных подразделениях, но и на самом верху, в крупных армейских штабах. Самому маршалу политорганы и особые отделы представлялись гирями, висящими у него на ногах. Для противодействия проискам гэбистов военная контрразведка не очень годилась, поэтому профессионалам из ГРУ приходилось время от времени проводить внутри страны довольно рискованные операции и готовить аналитические подборки по внутренним проблемам. Естественно, подобный аспект деятельности ГРУ носил противозаконный характер. Информация, поставляемая в этих случаях военной разведкой, носила сугубо конфиденциальный характер, все участники этой опасной игры были знакомы с ее правилами, и проколы случались крайне редко. Сейчас министр обороны как никогда нуждался в точной объективной информации о положении дел в стране, в центральном аппарате таких ведомств, как КГБ и МВД, и на самом верху, в секретариате ЦК. Как человек военный, маршал хорошо знал истину, что выигрывает обычно та сторона, которая еще до сражения успела разгадать истинные замыслы противника. Но и чрезмерный риск в его положении был недопустим.

– Давайте разбираться, – вздохнул маршал. – Рассказывайте, когда вы успели перебежать дорогу Чернову.

– Николай Андреевич, в конце прошлого года, вы должны это помнить, в армии проводилась внеочередная аттестация офицеров младшего и среднего звена. Вспомнили?

– Вспомнил.

Маршал сразу же насторожился. Об этой аттестации ему говорил и начальник Генштаба.

– А что в ней не так?

– На первый взгляд, ничего необычного. Аттестацию проводили политорганы, выглядела она как обычная кампания, словом, работа ради галочки в отчете. Но вот что любопытно… Нам удалось выяснить, что настоящим инициатором аттестации является Третий главк КГБ. Следовательно, за всем этим стоит Чернов. А если принять во внимание то обстоятельство, что и армейские политорганы, и КГБ курирует Лычев, то…

Кандауров сделал паузу, предоставив возможность делать выводы самому маршалу.

«Опять эта парочка! – чертыхнулся про себя министр. – С ними нужно держать ухо востро».

– Ну и что? – пожал плечами маршал. – Что в этой аттестации необычного?

– В рамках всеармейской кампании, – продолжил Кандауров, – особисты отдельно проверили около трехсот офицеров. Действовали они осторожно, не афишируя своих намерений. Уровень проверки достаточно высокий, копали глубоко. Наш интерес вызвали критерии, по которым офицеры отбирались в этот список. Дело в том, что все они проходят службу в спецназе, преимущественно в ВДВ и морской пехоте. Профессионалы довольно приличного уровня, большинство имеет боевой опыт.

– Что, опять гэбисты норовят забрать у нас лучших людей? – нахмурился маршал. – Чернов сам напрашивается на неприятности. Думаю, в ЦК мне пойдут навстречу…

– Я не стал бы обращаться в ЦК, – позволил себе совет Кандауров. – И я не все еще рассказал об этой странной аттестации. Существует еще один список, между собой мы его называем «особым списком». В нем фигурирует двенадцать фамилий, со временем, возможно, нам удастся его расширить. Этих офицеров госбезопасность проверила особо тщательно. Лучшие из лучших. Элита армии. Каждый из них по-своему уникален. Очевидно, именно на этой стадии гэбисты и засекли наше пристальное внимание к их действиям. По каким-то причинам Органы пытаются скрыть от нас даже сам факт проверки этих людей.

– Ваши соображения, генерал?

– Существует два возможных объяснения, товарищ маршал. Первое. Органы готовят крупномасштабную акцию…

– Вы в своем уме, Кандауров! – вспыхнул министр, но тут же взял себя в руки. – Продолжайте.

– Повторяю, возможно Органы готовят крупномасштабную провокацию.

Кандауров, казалось, не обратил никакого внимания на реакцию маршала.

– Объект провокации – министерство обороны, вернее, армейское руководство.

– Доказательства? – коротко бросил маршал. Он расстегнул китель и ослабил узел галстука. – Кандауров, вы отвечаете за свои слова?

– Так точно, товарищ маршал.

Начальник ГРУ внешне выглядел спокойным и уравновешенным, и в то же время он испытывал огромное нервное напряжение, справиться с которым ему удавалось лишь благодаря выдержке и накопленному за долгие годы профессиональному опыту.

– В настоящий момент мы располагаем лишь косвенными доказательствами. Помните, не так давно в Западной группе случилось подряд два ЧП? Практически одновременно исчезли двое офицеров…

– Напомните их фамилии, – нахмурил лоб маршал.

– Сарычев и Кирпатенко.

– Что-то припоминаю, – неуверенно произнес маршал. – Кстати, что про них известно? Нашлись?

– Эти двое входили в тот самый список…

Кандауров расслабился и позволил себе улыбку, правда, не очень жизнерадостную.

– И оба исчезли при весьма загадочных обстоятельствах. Версия, которую выдвинул особый отдел Западной группы войск, – дезертирство, переход границы и прочее в том же духе.

– Ваша версия, Кандауров?

– Не хочу тратить ваше время на более пространное объяснение, ограничусь лишь утверждением, что эти двое не могли оказаться на той стороне. Хотя бы по причинам технического характера. Да и не такие они люди, чтобы бежать на Запад…

– Дальше! – поторопил министр.

– А дальше третий подобный случай. В Афганистане, два дня назад. Старший лейтенант Ермаков пропал без вести при весьма странных обстоятельствах. Для сведения, Ермаков числится в «особом списке». Командовал операцией некий майор Фомин…

– Постойте, постойте… – встрепенулся маршал. – Майор Фомин? Так, так…

Он скользнул встревоженным взглядом по телефонам, протянул руку к одному, но в самый последний момент передумал.

– Мне известно это имя. К сожалению, это все, что я могу вам сейчас сказать.

Министр многозначительно поднял глаза к потолку.

– Возможно, начальник Генштаба сможет внести ясность? – почему-то полушепотом спросил Кандауров.

– Не думаю, – покачал головой маршал. – Достаточно, генерал, давайте оставим этого Фомина в покое. Ну а в целом вы правы. Все эти исчезновения мне не нравятся.

– Сложилось опасное положение, – продолжил ровным голосом Кандауров. – Пропадают наши люди, лучшие люди, и следы ведут на Лубянку. Кто знает, что у них на уме?

– Это все Чернов. Яму под меня роет, подлец, – вполголоса произнес маршал. – Кандауров, вы говорили, что у вас есть и другие соображения. Выкладывайте!

– Я не уверен, что… – Кандауров замялся, и маршал сделал нетерпеливый жест, требуя продолжения.

– Эта версия мне и самому не нравится, – признался начальник ГРУ, – но многие факты говорят в ее пользу. В последнее время органы заметно активизировались, особенно их контрразведка. Но Второй главк КГБ почему-то борется не с внутренними врагами, а установил тотальную слежку за моими людьми из оперативного отдела, которые занимаются этим расследованием. Товарищ маршал, они следят за каждым нашим шагом. Из-за кордона пока не поступало тревожных сигналов, но внутри страны они нам работать не дают. Они явно что-то затевают и опасаются, чтобы мы каким-то образом не нарушили их планы. И я уверен, что эта акция…

– Ну что же вы замолчали, генерал, – нетерпеливо произнес министр.

– Связана с грядущими кадровыми перестановками, – закончил мысль Кандауров, поражаясь собственной смелости.

Маршал встал и принялся мерить шагами комнату. Генерал также поднялся, но министр усадил его обратно в кресло.

– Сидите, сидите… Мне нужно подумать.

Фомин… Маршал знал, о ком идет речь. Этого человека им сосватали из военного отдела ЦК, указание исходило непосредственно от самого Лычева. Легенда звучала так. ЦК КПСС располагает сведениями о коррупции и незаконных махинациях военных в Афганистане. Торговля оружием и армейским имуществом, наркотики, контрабанда… Эти случаи поручено расследовать органам госбезопасности. На самом верху было принято решение внедрить в штаб ОКСА офицера из госбезопасности. Этот человек получил «крышу» в Генштабе и исключительные полномочия на проверку любого офицера ОКСА. Маршала довольно жестко предупредили, что об этой стороне деятельности майора Фомина из военных знает только он, министр, и начальник Генерального штаба. Подтекст ясен. Если эти сведения каким-то образом просочатся в Кабул… В ЦК будет сделан вывод, что преступные нити тянутся в Москву, в министерство обороны, к самому министру и начальнику Генштаба. Именно поэтому он не торопился рассказывать Кандаурову о Фомине. А что, если Чернов и в самом деле задумал какую-то подлость? Сейчас время смутное, и в средствах никто особо себя не ограничивает. Нет, на этот раз отсидеться не удастся. Фактически, его уже втянули в эту схватку. Ну что ж… Чернов сам напрашивается на неприятности. Пора вплотную заняться этим негодяем. И при первом же удобном случае выдернуть ему ноги из задницы.

– Поступим следующим образом, генерал… Во-первых, мне нужны доказательства. Не предположения, Кандауров, а веские доказательства, что к исчезновению наших офицеров причастна госбезопасность. Во-вторых, я должен точно знать, что за комбинацию разыгрывают Органы и какое отношение она имеет к нам, министерству обороны. Третье. Займитесь Фоминым, разгадка этой личности может послужить ключом к решению всей проблемы. Мобилизуйте всех своих людей, если понадобится, снимите необходимое количество оперативников из зарубежных резидентур. Но слишком не увлекайтесь, мы не можем ослабить внешнюю разведку.

Кандауров кивнул и маршал продолжил дальше:

– Из числа наиболее опытных людей создайте две группы, одна пусть вылетит в Афганистан и займется расследованием обстоятельств исчезновения Ермакова, вторую нацельте на Фомина. Обкладывайте его осторожно, за ним стоят большие силы. Людям будете сообщать лишь тот минимум информации, который позволит им выполнить свое конкретное задание. Меньше будут знать, дольше проживут. Я допускаю, что КГБ попытается каким-то образом блокировать ваши действия…

– Да, в средствах они особо стесняться не будут, – подал реплику Кандауров.

– Проинструктируйте людей соответствующим образом, – жестко сказал маршал. – На войне как на войне.

На лице министра появилась недобрая улыбка.

– Сколько времени вам понадобится, чтобы собрать нужную информацию?

– Трудно сказать, – задумался генерал. – Все зависит от степени противодействия со стороны Органов. Минимум десять суток.

Маршал вспомнил последний бюллетень о состоянии здоровья Генсека и покачал головой.

– Кандауров, у нас нет десяти дней! Пять и ни днем больше!

Генерал хотел возразить, но наткнулся на тяжелый взгляд министра.

– Пять суток, Кандауров! И пусть твои люди работают спокойно. Об остальном позабочусь я.

Когда Кандауров попрощался и вышел, министр обороны подошел к окну и устремил неподвижный взгляд сквозь густеющие вечерние сумерки в сторону, где находилась площадь Дзержинского.

– Говнюк ты, Чернов! Решил войну со мной затеять? А ты знаешь, что такое гореть в танке? Ты под пулями стоял? Ты на кого руку поднял, подлец? Ничего, я тебе ноги-то из задницы повыдергаю!

Глава шестая

Серая «волга» с заляпанными грязью номерами держала путь на юго-восток. Позади остались Рязанский и Волгоградский проспекты, слева промелькнули окраинные Выхино и Жулебино, справа заснеженные верхушки деревьев Кузьминского лесопарка. Машина вымахнула на эстакаду, оставляя под собой Кольцевую дорогу, и соскользнула на гладкое бетонное полотно Новорязанского шоссе. На двенадцатом километре водитель повернул направо, проехал по грунтовке вдоль берега замерзшего ручья и углубился в лес. Вскоре дорога уперлась в металлические ворота, вмурованные в высокую бетонную стену. Мужчина чуть притормозил, дожидаясь, пока разойдутся в стороны массивные створки, и въехал на территорию объекта. Он уверенно направил машину к единственному строению, смахивающему на небольшой ангар. Двери ангара были распахнуты настежь.

Мягко зашипел гидравлический насос, опуская платформу с автомобилем. Под землей оказался довольно вместительный гараж, в отдельных боксах стояли два «рафика» и три легковушки, в том числе и бежевая «волга» с шашечками такси. Водитель съехал с платформы, и она вернулась в исходное состояние, отрезая путь наверх.

Посетителя уже ждали двое плечистых мужчин. Один взял у водителя ключи, скользнув внимательным взглядом по его фигуре, другой почтительно, но без особого подобострастия, кивнул гостю и предложил следовать за ним.

– Сукин сын! – пробормотал гость. – Даже мне не доверяет.

Они вошли в лифт, но спуск был недолгим. Коридор, в котором они оказались, уперся в стену, и сопровождающий нажал потайную кнопку. Стена разделилась на две половины, и он кивнул гостю:

– Прошу, вас ждут.

Помещение, в котором он оказался, было достаточно просторным, а окружающий интерьер создавал чувство комфорта. Стол сервирован на двоих, стулья с высокими резными спинками. В углу камин, в котором весело потрескивают березовые поленья. У камина стоит высокий человек. Все его внимание, казалось, поглощено причудливой игрой языков пламени.

– Здравствуй, Авадон, – глухо произнес гость. По всему было видно, что в этой комнате он был не первый раз.

Человек у камина прислонил к стене бронзовые щипцы, неторопливо вытер белоснежным платком руки и медленно развернулся. Его серые стального оттенка глаза холодно посмотрели на посетителя, но губы сложились в приветливую улыбку.

– Здравия желаю, товарищ генерал.

– Не называй меня генералом, – буркнул гость, оглядываясь, куда бы повесить пальто.

– Шкаф у вас за спиной. И не называйте меня Авадоном. Авадона больше нет. Он умер. Это случилось два года назад, если вы забыли.

Гость разделся и хотя на нем был штатский костюм, выправка и манера разговаривать выдавали в нем человека, имеющего за плечами немалый опыт военной службы. Павел Семенович Ремезов начинал свою службу в сорок шестом году, в конвойных войсках. Прошел суровую школу НКВД, затем учеба на юрфаке и направление в Органы. Карьера его складывалась временами нелегко, но в середине шестидесятых он провернул несколько удачных операций на ниве борьбы с диссидентами и правозащитниками, его заметили в Москве и предложили работу в центральном аппарате КГБ. Свой шанс он не упустил и в восемьдесят третьем возглавил одно из самых мощных управлений – Второй главк КГБ. В аппарате поговаривали, что генерал-полковник Ремезов по своим потенциальным возможностям и влиянию мало чем уступает самому Чернову. А кое в чем и превосходит хозяина Лубянки. Например, в вероломстве.

– Мог бы и сам меня встретить, – недовольным тоном произнес Ремезов, напустив на себя обиженный вид. Он скользнул взглядом по обстановке, оценил убранство стола, а также количество и качество напитков и закусок.

– Неплохо ты здесь устроился.

– Вашими молитвами. Прошу за стол.

У человека, которого Ремезов назвал Авадоном, было много имен и несколько прожитых жизней. Настоящее его имя было – Константин Заровский. До сентября 1980 года Заровский числился среди кадрового состава ПГУ, но к самой внешней разведке имел лишь косвенное отношение. Он был ликвидатором, и в его послужном списке числились три удачно проведенные акции.

В семьдесят восьмом году руководство КГБ пошло навстречу настоятельной просьбе палестинских друзей и выдало «добро» на проведение довольно рискованной операции, роль исполнителя в которой отводилась Заровскому. Один из лидеров ООП пошел на прямое предательство, разорвал отношения со своими прежними товарищами и от имени какой-то мифической палестинской организации провел серию сепаратных переговоров с израильтянами. Этот человек был достаточно популярной личностью среди арабов, поэтому его следовало нейтрализовать как можно скорее. Самим палестинцам эта задача оказалась не по зубам. Их бывший соратник скрывался на военной базе неподалеку от Парижа, его тщательно охраняли спецслужбы Франции и Израиля. Никто так и не узнал, как Заровскому удалось добиться цели, но факт остается фактом – палестинца нашли повешенным в собственной комнате. Акция была проведена блестяще. Официальная версия гласила – самоубийство, но подозрение пало на офицеров Массада, которые таким образом решили избавиться от человека, не умеющего держать собственное слово. Еще две его ликвидации были связаны с Польшей, с событиями, имевшими место там в восьмидесятом году. В мятежной Польше вспыхнуло восстание, возглавляемое профсоюзом «Солидарность». В страну поступали огромные денежные суммы с Запада, полиграфическое оборудование и системы связи, в средствах массовой информации западного мира ширилась пропагандистская компания в поддержку восставших. С востока над Польшей нависли Вооруженные силы СССР, концентрировавшиеся на границе для «проведения широкомасштабных военных маневров». Именно в этот критический момент на сцену был выпущен Заровский, и во многом благодаря его усилиям чаша весов склонилась в сторону Кремля, а Польша получила на несколько ближайших лет военный режим. Двумя точными выстрелами Заровский решил проблему нейтрализации поставок с Запада. Ключевыми фигурами, своего рода посредниками между Западом и «Солидарностью», являлись два польских эмигранта. Один из них проживал в Лондоне, второй в Германии, во Франкфурте-на-Майне. Оба были убиты с разницей в три дня, и налаженная схема поставок была на некоторое время парализована. Это сократило сроки, в которые удалось сломить сопротивление «Солидарности» и привести к власти в Польше военных.

В конце восьмидесятого Ремезов, тогда он был заместителем начальника Второго главка, предложил коллегам из ПГУ сделку: в обмен на Заровского он посулил им двух своих лучших офицеров. Начальник ПГУ посчитал сделку удачной, Заровский к тому времени уже считался «отработанным материалом». В своих заявлениях советское руководство не раз подчеркивало, что СССР отвергает терроризм,как средство решения проблем, но на практике к подобным методам все же приходилось прибегать. Серьезных проколов удалось при этом избежать. Исполнителей готовили основательно, операции всегда были тщательно продуманы, так, чтобы в случае неудачи подозрение не падало на соответствующие учреждения СССР и его союзников. Существовал порядок, согласно которому ликвидатор мог принять участие только в одной акции. Как правило, остаток жизни эти люди проводили безбедно, в тихой кабинетной обстановке. Крайне редко позволялось использовать человека дважды, таких случаев было не больше пяти. И лишь для одного Заровского, из-за его совершенно уникальных качеств, было сделано исключение – он привлекался трижды. И хотя Заровский сработал чисто, для ПГУ он уже не представлял прежней ценности, так что Ремезов заполучил его без особых трудностей. И не преминул воспользоваться своим новым приобретением.

Но прежде, чем это случилось, Ремезов некоторое время приглядывался к своему новому подчиненному. В недрах Второго главка КГБ существовал секретный отдел, так называемое «подразделение Л». Подобными отделами в то время располагали также ГРУ и внешняя разведка КГБ. Контрразведке всегда нужны люди, умеющие решать вопросы жизни и смерти. Заровский и здесь преуспел, он отметился в акциях, направленных на нейтрализацию ключевых фигур правозащитного движения в СССР. Погибли двое известных ученых, один попал в автокатастрофу, второй отравился газом в собственной квартире. Обе трагедии носили случайный характер и даже у близких родственников не возникло каких-либо подозрений.

В результате Заровский возглавил отдел «мокрых дел» и его личные услуги потребовались лишь весной восемьдесят третьего. Это была наиболее сложная и опасная операция из числа тех, в которых доводилось участвовать Заровскому. Его жизнь висела на волоске, но и на этот раз ему сопутствовала удача. В результате акции, в которой Заровский фигурировал под кличкой Авадон, Ремезову удалось избавиться от собственного начальника, тормозившего его карьеру. Тот умер от сердечного приступа, во всяком случае, таково было заключение медэкспертов.

Ремезов всерьез подумывал, что ему пора избавиться от Авадона, но, во-первых, это было не так просто, Заровский был чертовски осторожен, а, во-вторых, опыт и интуиция подсказывали Ремезову, что делать этого не нужно. Где он потом найдет исполнителя такого уровня? Хотя он даже самому себе не хотел признаваться, что откровенно побаивается этого человека. Иногда ему казалось, что не он использует Заровского в своих целях, а Заровский незаметно подводит его к тому или иному решению.

Совершив последнюю акцию, Заровский ушел на дно, уехав на несколько месяцев в «служебную командировку» в Западную Европу. Вернувшись, он принялся работать с удвоенной энергией, проявив свой многогранный талант в полном блеске. О некоторых его занятиях не знал даже начальник Второго главка. В октябре восемьдесят четвертого Ремезов стал постепенно вводить его в начатую им совместно с Черновым комбинацию. Заровский к тому времени уже оброс новыми именами и должностями, но номинально все еще возглавлял «подразделение Л», хотя за последние месяцы ни разу не появился на базе, где проходили подготовку его подчиненные. По приказу Ремезова он лично отобрал среди них десять человек, подготовкой которых рьяно занялись четверо инструкторов. В данный момент они как раз находились на секретной базе, где разместилось новое подразделение. Кроме Ремезова, о существовании этой группы никто среди высшего руководства КГБ не знал, в том числе и Чернов. Впрочем, Чернова редко интересовали частности, для него главным всегда был конечный результат.

В феврале 1985 года подполковнику госбезопасности Константину Заровскому исполнилось тридцать четыре года. Но мы будем не далеки от истины, высказывая догадку, что человека с такой фамилией в кадровом списке Второго главка не числилось. Даже сам Ремезов на вопрос, является ли в настоящее время человек, когда-то носивший кличку Авадон, сотрудником госбезопасности, не смог бы дать однозначный ответ. Этот человек работал сразу в нескольких учреждениях под разными фамилиями. Среди его легальных «прикрытий» числилось и такое – офицер Оперативного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР майор Фомин.

Глава седьмая

– Устал, – со вздохом пожаловался Ремезов и опустился на стул. – Ну что там у тебя?

Он проинспектировал напитки и закуски и остался доволен результатами.

– Разбаловал я тебя. По заграницам шляешься, нахватался там всяких манер. Неплохо устроился, – икорка, балычок, лосось… Так, а это что у нас такое?

Ремезов приподнял сверкающую крышку и вдохнул аппетитный запах.

– И повара за собой личного таскаешь, что ли? Ты кто у нас сегодня? Фомин?

Фомин молча уселся напротив Ремезова, откупорил бутылку шотландского виски, плеснул в стакан, добавил содовой и протянул напиток генералу. Себе он налил коньяк.

Ремезов поднес стакан к носу, широко раздул ноздри и блаженно прикрыл глаза.

– Надо же! Дрянь дрянью, хуже любого самогона, а вот нравится и все!

Он открыл глаза и сумрачно посмотрел на Фомина.

– За что выпьем, Фомин? За то, что ты провалил операцию?

Брови Фомина чуть заметно поползли вверх, но он промолчал и, последовав примеру генерала, отпил глоток коньяка.

– Надо же так лопухнуться! – закусывая балыком, сказал Ремезов. – Я от тебя такой подлянки не ожидал.

Он внезапно нахмурился и отложил вилку в сторону.

– Помещение продезинфицировал?

– Об этом нужно сразу спрашивать, – с легкой иронией заметил Фомин.

– Я сам знаю, что мне спрашивать, а что нет, – проворчал Ремезов. Он отправил в рот очередную порцию балыка, какое-то время методично работал челюстями, затем вытер рот салфеткой и откинулся на спинку стула.

– Устал я, Фомин. Как собака устал. Ты вот сидишь тут, икорку трескаешь, а я пашу, как проклятый. Наверху все взбесились, перегрызлись между собой, а крайними, как всегда, будем мы.

Он сделал еще глоток и невесело рассмеялся.

– Вот сейчас бы расслабиться, выбросить всю эту муру из головы, а хотя бы и напиться… Ан нет, не могу. Дела проклятые не дают. А из-за тебя, Фомин, у меня постоянно головная боль. Ладно, к делу!

Он встал из-за стола, подошел к камину и протянул к огню ладони. В сполохах огня его лицо напоминало маску, что-то зловещее и давно забытое, из древних времен язычников.

– Операцию ты провел неплохо, – ровным голосом произнес Ремезов. – Правда, о некоторых нюансах следует поговорить.

Он вернулся за стол, налил полный стакан содовой и залпом его осушил.

– Начнем разбор полетов. Этот Ермаков подходит нам по всем статьям. Если верить словам Кондрашова, то этот десантник настоящий зверь. Матерый зверюга! Или Кондрашов переусердствовал в своих похвалах?

Фомин молча вертел в пальцах вилку, на его лицо набежала легкая тень. Кондрашов был правой рукой Ремезова и отвечал за доставку Ермакова в Москву. Он принимал в акции непосредственное участие, видел все собственными глазами, и теперь Фомин терялся в догадках, в каком свете Кондрашов представил генералу их совместную операцию.

– Что молчишь? – нетерпеливо прикрикнул Ремезов. – Так хорош он или нет? И стоит ли затраченных усилий?

– Ермаков опасен, – наконец поднял глаза Фомин. – Очень опасен. Вы получили именно то, что искали. Но я плохо представляю себе, каким образом вы собираетесь его использовать? Он не из тех, кто будет плясать под чужую дудку. Вам его не сломать. Плюс ко всему он сейчас очень зол, поэтому опасен вдвойне. Малейший промах, любой недосмотр…

Фомин покачал головой.

– Кстати, где он сейчас?

– В надежном месте, – на лице генерала появилась хищная улыбка. – Он будет делать все, что от него потребуют. Есть один весьма действенный способ заставить его выполнять наши приказы. Можешь не сомневаться, я отвечаю за свои слова.

– Что это за способ? – безразличным тоном спросил Фомин.

– Слишком много вопросов, Фомин! – В голосе генерала послышалась неприкрытая угроза. – А может, в штаны наложил? Кондрашов так и сказал, что все там в штаны наложили, кроме, разве, тебя. Это ты взял Ермакова.

– Я, – глухо обронил Фомин.

– То-то, – со смешком произнес генерал. – А то я уж подумал, что этот щенок напугал даже тебя. Или все же напугал?

– Нет, но он заставил меня кое о чем задуматься, – тихо произнес Фомин.

Генерал пропустил реплику мимо ушей. Он пододвинул к себе пепельницу и закурил.

– Большие потери. Черт побери, Фомин, он перебил кучу наших людей! Сколько, четырнадцать?

– Тринадцать. Одного я сам пристрелил: он начал палить в Ермакова боевыми… Остальные к тому времени были парализованы от страха. Пришлось мне вмешаться и самому заняться Ермаковым.

– Как это ему удалось?

– Да парень разозлился, очень разозлился… – хмыкнул Фомин. – Поначалу он мне не показался, какой-то весь уставший, даже заторможенный. В тот момент я засомневался, правдива ли информация об этом Ермакове? Он не похож на лихого вояку, скорее напоминает дембеля, сидящего на чемоданах в ожидании, когда его отправят за речку. Но времени-то у нас в обрез. Я прикинул, что с проверкой следующей кандидатуры можем не успеть. Сами понимаете, на подготовку ушло бы как минимум две недели. Так что задний ход давать было поздно. А потом Ермаков как-то незаметно встрепенулся, буквально преобразился на глазах. Он что-то учуял. Надо признать, нюх у него просто поразительный, я в первый раз с таким сталкиваюсь. Да что там говорить, – махнул рукой Фомин, – в нем все поражает: интуиция, реакция, колоссальная выдержка, умение драться и стрелять. Одним словом, каким-то образом ему удалось меня вычислить еще до начала акции…

Увидев, как удивленно приподнялись брови генерала, Фомин качнул головой.

– Нет, не в этом смысле. Он почувствовал, что я, то есть майор Фомин, представляю для него какую-то угрозу. Он насторожился и, начиная с этого момента, действовал практически безошибочно. И если бы наша операция была спланирована не так тщательно… Я думаю, нас ждали бы крупные неприятности.

Самого Ермакова держали на мушке четыре снайпера из разных точек. Стреляли парализующими зарядами. Людей я отбирал лично, все из «подразделения Л». Любой из них с трехсот метров попадет в пятикопеечную монету. Конечно, при стрельбе капсулами, да еще в ночных условиях, меткость на порядок ниже, но все же… Феноменальная реакция. Конечно, если бы не мой приказ стрелять по Ермакову только парализаторами, у него не было бы никакого шанса. Остальных мы убрали быстро и практически бесшумно. Кстати, эти два его сержанта…

– Вот видишь, – укоризненно посмотрел на него Ремезов.

– Да, в тот момент не удалось их убрать. Это нужно сделать сейчас.

В глубине его серых глаз появились недобрые огоньки.

– Убрать?! – сердито переспросил Ремезов. – После драки кулаками не машут! Устроил бойню, навалил кучу трупов, а об этих двух не позаботился! А мне прикажешь после тебя дерьмо разгребать! В Кабуле сейчас такой переполох, что к этим двум и на пушечный выстрел не подступиться. Военная прокуратура, контрразведка, да и наши «приятели» из ГРУ, похоже, туда тропку протоптали. Нет, лучше их не трогать, только лишнее внимание к себе привлечем. Хорошо хоть в самом кишлаке следы уничтожил.

– Это была ваша идея, – холодно посмотрел на него Фомин. – Я предлагал более умеренный вариант. Вы обещали, что о прикрытии и возможных последствиях позаботитесь сами.

– Ну хорошо, – скривил лицо Ремезов. – Да, это была моя идея. Хотелось посмотреть его в деле, в настоящем деле. Двоих его предшественников мы не проверили, и напрасно. Они нам не подошли.

– Ну что, теперь вы довольны? – краешками губ улыбнулся Фомин.

– Довольны, – кивнул генерал. – Мы уже провели обследование. Идеальная кандидатура. Лучше только ты.

Он посмотрел на Фомина и растянул губы в ухмылке:

– Ай да Фомин! А ведь ты, подлец, не так прост! Теперь я начинаю понимать, почему ты рыл под собой землю от усердия. Знал, что если не найдем подходящего человека, пахать придется тебе?

– Ну откуда мне знать? – напустил на себя невинный вид Фомин. – Все секреты у вас в руках. Я только догадывался. Могу я увидеть Ермакова?

– Увидеть?

Ремезов ненадолго задумался и махнул рукой.

– А почему бы и нет? Но не сейчас, через недельку.

– Где он сейчас?

– На одном секретном объекте. Ладно, от тебя у меня нет секретов.

Фомин скептически улыбнулся, но промолчал.

– Чего лыбишься? – спросил генерал. – Ты и так столько всего знаешь, что давно пора списать тебя в расход.

Ремезов громко рассмеялся над собственной шуткой и встал из-за стола.

– Все, Фомин. Спасибо за угощение, мне пора. Держи своих людей наготове.

Он надел пальто и остановился у входа.

– А ведь ты боишься его, Фомин! Признайся, ты боишься этого парня?

– Боюсь, – холодно сказал Фомин. – Только не за себя. За вас.

Глава восьмая

– Калайчев, на выход!

Сержант Калайчев отложил в сторону иголку с ниткой и вопросительно посмотрел на посыльного.

– Ротный вызывает. Срочно!

Калайчев поправил форму, критическим взглядом осмотрел себя в зеркале и направился в ротную канцелярию. Кроме ротного, капитана Агеева, назначенного три дня назад вместо Ермакова, в канцелярии находились еще два офицера, в форме военной юстиции.

Калайчев коротко доложился и застыл у входа.

– Проходите, Калайчев, – ротный сделал приглашающий жест. – С вами желают поговорить товарищи из прокуратуры.

Он замялся и бросил быстрый взгляд в сторону одного из офицеров, рослого мужчины средних лет в чине майора.

– У меня дела в штабе. Я могу быть свободен?

– Пожалуйста, – кивнул тот. – Мы не надолго. У нас к сержанту всего несколько вопросов.

Ротный вышел, плотно притворив за собой дверь. Майор повернулся к Калайчеву и неожиданно спросил:

– Сержант, почему вы не хотите помочь следствию?

Калайчев поднял голову и с недоумением посмотрел на майора.

– Товарищ майор, я не понимаю… В ходе дознания я ответил на все вопросы.

Майор выбрался из-за стола, подошел к Калайчеву и положил ему на плечо тяжелую руку.

– Садитесь, сержант.

Он коротко рассмеялся и тут же поправился.

– Присаживайтесь. В ногах правды нет.

Калайчев опустился на стул, стоявший прямо напротив стола, за которым сидел еще один следователь, в чине капитана. Умные проницательные глаза этого человека видели Калайчева, казалось, насквозь. Сержанту понадобилось сделать усилие, чтобы выдержать его взгляд.

Майор встал у него за спиной и после небольшой паузы продолжил:

– Сержант, мы знакомы с вашими показаниями. У нас сложилось впечатление, что вы утаиваете от следствия важную информацию.

Калайчев повернулся в сторону майора, но из-за стола раздалась резкая, как щелчок бича, команда:

– Сидеть! Сидеть прямо, Калайчев! И смотреть мне в глаза!

Калайчев подчинился команде и удивился той поразительной перемене, которая произошла с лицом капитана за эти считанные секунды. Сейчас тот был похож на удава, гипнотизирующего тяжелым неподвижным взглядом свою потенциальную жертву. Губы Калайчева моментально пересохли, по спине заструился холодный пот.

– Да или нет? – прямо над ухом раздался грубый окрик майора.

– Не понимаю смысл вашего вопроса, – тихо сказал сержант.

– Отвечайте! – рявкнул майор.

– Никак нет. Я рассказал все, что знал.

– Кто такой майор Фомин?

Голос майора изменил тональность и последний вопрос был задан вкрадчивым шепотом.

– Никакого майора Фомина я не знаю.

– Какова была цель операции? Что говорил во время инструктажа старший лейтенант Ермаков?

– Захват либо уничтожение малочисленной банды моджахедов.

– Кто командовал операцией?

– Старший лейтенант Ермаков.

– Почему вы разделились на две группы?

– Командир роты приказал моей группе блокировать вход в ущелье, а сам с десятью десантниками отправился досматривать кишлак.

– Кто командовал группами?

– Старший лейтенант Ермаков и я, сержант Калайчев.

– Кто осуществлял общее руководство операцией?

– Вы уже спрашивали. Старший лейтенант Ермаков.

– Отвечайте только на поставленные вопросы, – жестко вмешался в их диалог капитан, продолжая по-прежнему сверлить немигающим взглядом переносицу Калайчева.

– Вы знаете Фомина? – продолжил допрос майор.

– Никак нет.

– Говорите просто «да» или «нет». С вами на задание летал офицер. Так?

– Да.

– Каковы его функции в этой операции. Ермаков говорил вам об этом?

– Нет.

– Этот офицер разговаривал с вами?

– Нет.

– А с другими десантниками?

– Нет.

– Он отдавал какие-либо приказы?

– Не знаю. Он все время держался рядом с Ермаковым. Насколько я знаю, никто из солдат не имел с ним контактов.

– Говорите только о себе. Фамилия и звание офицера?

– Он не представился.

– Он из штаба ОКСА? Его фамилия Фомин?

– Не знаю.

– Чем занимался этот офицер во время операции?

– Не знаю.

– Он был в вашей группе?

– Нет.

– Почему вы не пришли на помощь группе командира роты?

– Старший лейтенант Ермаков передал по рации, что его группа попала в засаду. Он приказал выводить людей из ущелья и вызвать по рации подкрепление. Я выполнял приказ.

– Это вы вынесли старшину из-под огня?

– Да, но не из-под огня. Я обнаружил его в полукилометре от кишлака. Он потерял много крови и был без сознания.

– Вернувшись к кишлаку, вы нарушили приказ командира!

– Я не был у кишлака и участия в бою не принимал.

– Это были не моджахеды? Кто? Белые? Наемники? Кто эти люди, Калайчев?

Вопросы сыпались как из рога изобилия, и Калайчев едва успевал на них отвечать. Взгляд капитана давил на него неподъемным грузом, не давая ему расслабиться ни на секунду.

– Где был майор Фомин во время боя?

– Я не знаю майора Фомина.

– Куда исчез сопровождавший вас офицер?

– Не знаю. В моей группе его не было.

– Это старший лейтенант Ермаков приказал вам ничего не говорить о Фомине?

– Нет. Я не знаю никакого Фомина.

– У вас уже спрашивали о майоре Фомине?

– Да.

– Кто?

– Дознаватель из следственной бригады.

– Что вы ответили?

– Я не знаю майора Фомина и никогда о нем не слышал.

Допрос продолжался в том же ключе еще четверть часа и к окончанию допроса Калайчев уже едва проталкивал слова сквозь пересохшее горло. Наконец поток вопросов иссяк, и майор вернулся за стол. Он как-то странно посмотрел на сержанта и налил полный стакан воды.

– Выпейте воды, сержант.

В лице капитана также что-то неуловимо изменилось, его взгляд стал почти дружелюбным. Калайчев осушил стакан и вопросительно посмотрел на офицеров.

– Вас интересует судьба старшего лейтенанта Ермакова? – спросил майор. – Пропал без вести. Вот так, Калайчев. Вы свободны.

Калайчев направился к выходу, но его остановил голос майора:

– И вот еще что, сержант… К тем вещам, которые вы не знаете, не помните или забыли, следует причислить и наш разговор. Я выражаюсь достаточно ясно?

Калайчев едва заметно улыбнулся, козырнул и вышел из канцелярии.

Глава девятая

Офицеры многозначительно переглянулись, и майор сделал предупредительный жест. Капитан понимающе кивнул и показал рукой на выход.

– Ты уж меня совсем за желторотого держишь, – с улыбкой произнес капитан, когда они вышли на воздух. Офицеры пересекли плац и опустились на скамейку рядом со спортплощадкой.

– А хрен тебя знает, Иваныч, – засмеялся майор. – Вдруг квалификацию потерял? Сколько за бугром не был? Года четыре или больше?

– Три, – уточнил капитан. – Мне и в Москве неплохо. Относительно моей квалификации можешь не беспокоиться. Сам видишь, какие дела приходится раскручивать.

Эти офицеры в действительности не имели никакого отношения к военной юстиции, хотя из их предписаний следовало, что майор Колычев и капитан Величко являются работниками следственной части военной прокуратуры и направлены в Афганистан для усиления следственной бригады, работающей по делу Ермакова. Оба являлись кадровыми офицерами военной разведки, в подполковничьих чинах. Майор Колычев на самом деле был Савельевым, оперативником с большим опытом работы за рубежом. Шесть лет он прослужил в бельгийской резидентуре, рядом с секретами НАТО. Капитан Величко, он же подполковник Вельяминов, имел не меньший профессиональный опыт, иначе его не поставили бы во главе подотдела Оперативного отдела ГРУ.

Савельев протянул коллеге сигарету и дал прикурить от зажигалки.

– Ну как он тебе показался, Иваныч?

Вельяминов глубоко затянулся и выпустил кольцами дым. Совсем рядом, за столбами с колючей проволокой, находился военный аэродром. Со стороны гор на посадку заходил тяжелый транспорт. Вельяминов дождался, когда колеса самолета коснутся бетонки, и бросил окурок в бочку с водой.

– Крепкий орешек. Выдержан, хорошо контролирует себя. Для непрофессионала у него приличная реакция. Прокололся всего два или три раза, да и то, едва заметно.

– Это когда я спросил у него о приказе Ермакова забыть майора Фомина?

– Да. В тот момент он едва не лопухнулся. Чуть не сказал «да». Общее же мое впечатление такое, что он знает, о чем идет речь. Но по неизвестным причинам скрывает свои знания.

– Этому есть два возможных объяснения, – задумчиво произнес Савельев. – Предположим, Ермаков действительно отдал ему такой приказ. Отсюда следует, что каким-то образом он сумел оценить степень опасности, которую представляет из себя Фомин. И, прикрывая своих подчиненных, действовал вполне осознанно. Другое дело, откуда подобные мысли могли появиться у Ермакова. Что дало ему повод заподозрить майора Фомина? К сожалению, мы ничего об этом не знаем.

– Ты говорил, существует и второе объяснение.

– Вполне тривиальное. Во время акции случилось нечто такое, от чего сержант Калайчев наложил в штаны и решил держать язык за зубами.

– А старшина из госпиталя, что, тоже наложил? – с иронией посмотрел на него Вельяминов. – А этот капитан, начштаба батальона? Вспомни, каких трудов нам стоило его расколоть. Хорошо хоть в ОКСА ниточку дали, было за что дергать. Странное совпадение, ты не находишь? Плюс ко всему, эти трое не из пугливых.

– Да, на медвежью болезнь не похоже, – согласился Савельев. – Я не знаю, кто их надоумил, но тактику они выбрали верную. Старая добрая истина – меньше болтаешь, дольше проживешь.

Они невесело засмеялись и закурили еще по одной.

– Я бы ему пару кубиков «сыворотки» вкатил, – мрачно заметил Вельяминов. – Мигом бы все рассказал.

– А толку с того? – пожал плечами коллега. – Что Фомина он знает, это и так ясно. Ну а подробности… Откуда сержант может знать подноготную этого типа?

Савельев щелчком отправил окурок за колючую проволоку.

– Ну что, Иваныч, так и будем ходить вокруг да около? Давай прикинем, что нам удалось выяснить.

Он принялся загибать пальцы.

– Первое. Майор Фомин из штаба ОКСА привез в батальон приказ о передислокации в Джелалабад. Здесь все чисто. И приказ был и майор такой в то время существовал. Второе. Начштаба утверждает, что Фомин имел с собой еще один приказ. Штаб ОКСА по этому случаю отмалчивается, удалось лишь выяснить, что акция направлена против людей Надира. А вот здесь уже в деле появляются какие-то странности. Что это за майор такой, если он правомочен действовать через голову любого военачальника в Афганистане? Дальше. Начштаба утверждает, что разговор об этой акции происходил в его отсутствие, поэтому каких-либо деталей или подробностей он не знает. Но комбат попросил его выяснить, что за личность этот самый Фомин, следовательно, майор из штаба ОКСА вызвал у него какие-то подозрения. Четвертое. Тот же начштаба уверен, что Фомин отправился на акцию вместе с Ермаковым, а штаб ОКСА утверждает обратное: майор Фомин остался в Кабуле и по вызову из Генштаба тем же утром убыл в Москву. Странно, не так ли? И, наконец, пятое, последнее. Что произошло в Кашране, мы можем только догадываться, но итог нам известен: девять человек убитых, Ермаков пропал без вести, а майор Фомин то ли пропал, то ли улетел в Москву, то ли вообще такого человека в природе не существует. Эти двое, Калайчев и Витвицкий, что-то от нас скрывают, и по всему видно, что им есть что скрывать. Какую-то ясность мог бы внести комбат, но по странному стечению обстоятельств он был убит в тот же день.

Савельев поднял вверх сжатый кулак и угрюмо посмотрел на него.

– Вот так, Иваныч. Что скажешь?

– Фомина нужно искать. Пусть он сам все объяснит.

– А что его искать? Мы его уже нашли. Адрес хорошо известен – Генеральный штаб.

– Если бы все было так просто, нас бы сюда не послали, – ухмыльнулся Вельяминов.

– Вот дерьмо! – Савельев сплюнул под ноги. – Ты как хочешь, а мне это дело не нравится. А не прикинуться ли нам слабоумными? Нутром чую, отвернут нам бошки, Иваныч!

– Тогда сам Кандауров нам кое-что наизнанку вывернет. Он ясно сказал, найти Фомина, живого или мертвого. Или собрать о нем максимум информации. Нет, под дураков работать не стоит, себе дороже получится. Надо копать.

Вельяминов замолчал, с мрачным видом наблюдая за пятнистым транспортом, который, опорожнив свои металлические внутренности, медленно выруливал на взлетную полосу.

– Открутят нам бошки, – обреченно вздохнул Савельев. – Кончики на самый верх тянутся, это ясно. Господа дерутся, а у холопов чубы трещат. Чем займемся, Иваныч? С солдатами будем говорить?

– Нет никакого резона. Они ничего нового не скажут. Едем к себе. Скоро Кобозев должен вернуться, может, ему удалось чего раскопать?

– И то правда, Иваныч, – согласился Савельев. – Мы свою работу сделали. Пора сматываться из Афгана. В Кабуле гэбэшников сейчас больше, чем муслимов. Того и жди какой-нибудь подлянки. С них станется.

Они молча направились к своей машине. Каждый из них знал и понимал больше, чем мог сказать, пусть даже своему близкому другу. Над военгородком с грохотом пронеслась грузная туша транспорта. Они задрали головы и с завистью провожали самолет взглядом, пока тот не скрылся за горными вершинами.

Глава десятая

Полковник Кобозев, заместитель начальника оперативного отдела ГРУ, в это время смотрел вниз, где возле его ног молчаливые люди в камуфляже сортировали на разостланной плащ-палатке добытые за день трофеи. К нему подошел невысокий худощавый человек, одетый, как и все, в форму без знаков различия.

– Иван Никифорович, еще одна, – сказал он полушепотом.

Кобозев кивнул, и они отошли в сторону. Полковник вытащил из-за пояса пару резиновых перчаток, натянул их и протянул руку. На ладонь легла белая остроконечная капсула.

– Целая! – ахнул Кобозев. – Молодцы! Считайте, что заработали по ордену.

Он извлек из внутреннего кармана небольшой полупрозрачный пакетик и добавил к двум деформированным капсулам целую.

– Как дела у Крачко?

– Пусто, – тихо произнес его помощник. – Я только что говорил с ним.

В Кабуле при штабе ОКСА находились две диверсионно-разведывательные группы, но подчинялись они напрямую начальнику оперативного отдела ГРУ. По приказу Кобозева обе группы с раннего утра были переброшены в район Кашрана. Они обследовали горы в радиусе двадцати километров от места трагедии. На время операции им были приданы офицеры из афганской службы безопасности, они также взяли на себя функцию переводчиков. Действовали с вертолетов, обшаривали склоны гор, заглядывали в ущелья и пещеры, останавливаясь в кишлаках, расспрашивали местных жителей. Ответы были немногословные, шурави здесь не видели, чужие люди давно не появлялись, стрельбы не слышали и прочее, в том же духе.

Солнце клонилось к горизонту, и светлого времени осталось от силы час. Кобозев скользнул взглядом по фигуркам людей, копавшихся в останках перепаханной огненным плугом горы, остановил глаза на каменистой площадке, где когда-то в глиняных дувалах жили мирные люди, и негромко приказал:

– Отзывай обе группы. Сворачивай работы. Картина ясна.

Он круто развернулся и направился к радисту.

– Связь с Кабулом.

Радист щелкнул тумблером и протянул ему трубку.

– Мы возвращаемся, – негромко сказал в микрофон Кобозев. – Подготовьте оба транспорта. Всем группам отбой. Сбор у самолетов, в девятнадцать ноль-ноль.

Он сделал паузу и потрогал рукой сверток. Он знал истинную цену этой находке. А еще он хорошо знал некоторых людей, которых, впрочем, за людей, уже давно не считал.

– Обеспечьте максимальные меры безопасности. Транспорты оцепить, внутрь оцепления пускать только по нашим пропускам. Договоритесь с ПВО и ВВС, пусть обеспечат прикрытие. Действуйте по полной программе. Все, выполняйте!

Полковник Кобозев пересек площадку и остановился у самого края пропасти. Он молча смотрел в бездну, разверзшуюся у него под ногами, и думал. Он думал об этой белой остроконечной капсуле, о стране, в которой живет, и об окружающих его людях. Еще он думал о пропасти, от которой его отделяет всего лишь один шаг.

Именно здесь и в данный момент времени заместитель начальника оперативного отдела ГРУ полковник Кобозев разрешил для себя одну важную проблему. Проблему, которая уже давно превратила всю его жизнь в сплошной ад. Теперь ад начнется для других людей, и Кобозев сумеет об этом позаботиться.

Полковник не догадывался, что одновременно с ним подобную проблему решили для себя еще двое. Мотивы их решений существенно отличались, но выводы совпадали с большой точностью. Оба жаждали превратить жизнь некоторых людей в ад и готовы были об этом позаботиться. Надо сказать, они умели это делать.

Существовало еще одно обстоятельство, о котором не подозревал Кобозев. В укромном месте на склоне близлежащей горы расположились двое в длиннополых одеждах. Один из них с помощью сверхмощной оптики наблюдал за действиями людей Кобозева, второй тем временем щелкал затвором длинноствольного фотоаппарата.

Эти люди не числились в кадровых списках КГБ или ГРУ. И это были не афганцы.

Часть третья

Глава первая

Совещание в кабинете директора ЦРУ Уильяма Кейнса подходило к концу. Оно являлось итоговым, а его проведению предшествовала напряженная трехмесячная работа сотен аналитиков и экспертов. Совещание должно было завершиться принятием двух важных документов. Один из них уже был детально обсужден, одобрен всеми участниками и заверен визами Кейнса и его заместителя по оперативным вопросам Джона Макмиллана. Речь идет о документе с рабочим названием «Возможности разведки на 1986–1991 гг.»

План Кейнса предусматривал рост бюджета на разведывательные цели с двадцати миллиардов долларов в восемьдесят шестом году до тридцати одного в девяносто первом. Были, наконец, определены и источники финансирования, что явилось самой трудной задачей при составлении плана. Кейнс был уверен, что министерство обороны поддержит его усилия. Там сидят толковые парни, которым нет нужды объяснять, что разведка не относится к вещам, на которых следует экономить. С критикой плана мог выступить сенатский комитет по разведке, но времена сенатора Черча прошли безвозвратно. Когда Кейнс принял дела у адмирала Тернера в 1981 году, ЦРУ находилось в плачевном состоянии. Сотрудники выглядели подавленными, в газетах только ленивый не ругал американскую разведку, заседание сенатской комиссии по расследованию деятельности ЦРУ напоминало бесконечный, как мыльная опера, судебный процесс. По гулким коридорам Лэнгли шатались ватаги журналистов и телерепортеров, заглядывающих в поисках сенсации во все темные углы и мусорные бачки. Кейнс долго не хотел ссориться с сенаторами, но те сами принудили его к этому. Сражение полыхало почти два года, Кейнс не раз был на грани поражения, случилось даже так, что дело уже запахло не просто отставкой, а тюремной решеткой, но он проявил твердость и выиграл. Закончилось все тем, что он отучил законодателей, а заодно и докучливую прессу, совать нос в дела разведки.

Белый дом в восьмидесятых годах проводил жесткую внешнюю политику, и в первую очередь это касалось СССР и его союзников. Кейнс, далеко не последний человек в команде президента, сумел за относительно короткий срок кардинально перестроить работу Агентства, и теперь ЦРУ, по выражению самого Кейнса, занималось жесткой разведкой.

Пост директора ЦРУ давал Кейнсу ряд важных преимуществ, которые помогли ему примириться с угасшими надеждами заполучить другую, более высокую должность в администрации, например, государственного секретаря или министра обороны. Четыре года назад, в 81-м, он, скрепя сердце, согласился возглавить Агентство, понимая, что это его последний шанс в большой политике. Впоследствии он ни разу не пожалел о принятом решении. Вместо официальной светской власти он заполучил доступ к рычагам тайной, закулисной, и от того наиболее эффективной власти.

Директор ЦРУ автоматически наследует должность ДЦР – директора центральной разведки, иными словами, осуществляет руководство всем разведывательным сообществом США. Кроме ЦРУ, сюда входят АНБ, ФБР, УРМО (управление разведки министерства обороны), разведка отдельных родов войск, управление национальной аэрокосмической безопасности, соответствующие управления госдепа и некоторых министерств. Внушительная сила! Немаловажным является и тот факт, что ДЦР подчиняется только президенту и Совету национальной безопасности, членом которого он является.

Его работа в роли главы разведки была достаточно успешной. Во всяком случае, при Кейнсе не было таких явных провалов, как во времена его предшественника, когда агенты ЦРУ в Иране упорно не замечали признаков исламской революции, а Хомейни в своих донесениях называли «милым стариком с легкими причудами». Его успех объяснялся целым рядом обстоятельств. Во-первых, сам Кейнс был опытным оперативным работником, правда, его опыт падал на годы работы в Управлении стратегических служб. Он принадлежал к славной когорте «ковбоев» – опытных ветеранов-оперативников. А во-вторых, этот человек никогда не чуждался аналитической работы, его перу принадлежал целый ряд серьезных исторических исследований. Иными словами, он умел работать с информацией, превращать груды разрозненных фактов в квинтэссенцию происходящих в мире событий. Не только друзья, но даже враги ставили его в один ряд с такими столпами разведки, как Донован, Хелмс и Колби.

Этому человеку исполнилось семьдесят три года, в его облике не было ничего героического. Своей внешностью он скорее напоминал рассеянного профессора, чем главу могущественного учреждения. Редкие седые волосы торчали в разные стороны, большие обвисшие уши, глубокие морщины на лице и вдобавок ко всему какой-то растерянный, даже смятенный взгляд выцветших глаз из-за толстых линз старомодных очков. В разговоре он умудрялся терять половину гласных, а тембр и сила голоса постоянно менялись, что создавало сложности для его собеседников. Это обстоятельство сделало его на какое-то время объектом насмешек среди подчиненных. Злые языки рассказывали немало забавных историй, связанных с манерой разговаривать шефа американской разведки. Например, такую.

В первые дни после избрания на пост ДЦР Кейнс проживал в отеле «Джефферсон». Неподалеку находилось советское посольство и имелось подозрение, что Советы обзавелись новой технологией прослушивания разговоров, благодаря использованию высокочувствительных направленных телескопических антенн. Машина Кейнса два раза в день проезжала по 16-й улице, где находилось советское посольство, поэтому служба безопасности ЦРУ проинформировала своего босса о необходимости соблюдать осторожность. Надо сказать, что Кейнс послушно выполнял рекомендации, сохраняя молчание на опасном участке пути. В один из таких дней рядом с Кейнсом в машине оказался его заместитель по оперативным вопросам. Они обсуждали текущие вопросы, и в какой-то момент Кейнс замолчал, словно воды в рот набрал. Тогда заместитель тонко улыбнулся и сказал:

– Не следует беспокоиться по пустякам, босс. Уверен, у русских ничего не получится. Я сижу всего в метре от вас и то не понимаю ни единого слова…

Это, конечно, шутка, причем не самая злая. Но в 1985 году никто из сотрудников больше так не шутил. Даже клички «губошлеп» и «мямля», казалось бы, навечно приставшие к Кейнсу, постепенно вышли из обихода. Объяснение этому только одно: за внешностью рассеянного профессора, «губошлепа», скрывался жесткий, даже жестокий человек, наделенный блестящими организаторскими способностями.

Если кому-нибудь удалось бы заглянуть сейчас в мысли этого человека, он был бы крайне удивлен: Кейнс был растерян, а если называть вещи своими именами, его настроение следовало бы охарактеризовать как паническое. Он славился своим умением слушать собеседника, но в данный момент никак не мог сосредоточиться на выступлении начальника оперативного управления Клэра Джексона. А речь шла о делах первостепенной важности. Джексон представлял свои соображения по поводу второго документа, имеющего рабочее название «Стратегические цели и задачи американской разведки в СССР».

Кейнс встал из-за стола и, уловив недоумевающий взгляд Джексона, кивнул: «Продолжайте». Он подошел к окну своего кабинета, расположенного на седьмом этаже административного здания ЦРУ, и уставился немигающим взглядом на верхушки деревьев огромного живописного леса, который с этой стороны подступал вплотную к владениям Кейнса. В голову пришла мысль, что он напрасно согласился заменить обстановку в кабинете, эта тяжеловесная французская мебель в стиле «ампир» давит на психику, создавая чувство потерянности и дискомфорта.

«Господи, о каких пустяках я думаю!» – чертыхнулся про себя Кейнс и вернулся за стол.

Джексон тем временем перешел к анализу состояния резидентуры ЦРУ в Москве. Состояние дел в Москве можно было охарактеризовать одним словом – катастрофическое. Советский Союз всегда был «крепким орешком» для любой западной разведки, особенно, когда речь идет об оперативной работе. В настоящее время американцы располагали в СССР двадцатью пятью контролируемыми агентами, однако до уровня легендарного Пеньковского никто из них не дотягивал. Даже те скудные данные, которые все же поступали из России, зачастую вызывали у аналитиков скептицизм и прямое недоверие. Любой завербованный советский гражданин на деле мог оказаться агентом-двойником. О том, чтобы проникнуть в «святая святых» – в руководящие круги СССР, даже речи идти не могло. Сотрудники элитного советского отдела считали агентурное проникновение в СССР делом малоперспективным, основной упор делался на техническую разведку и повышение эффективности работы московской резидентуры. По мнению Джексона, с выполнением последнего пункта возникли существенные трудности. В начале восемьдесят третьего года из советского отдела в Москву был переведен Эдвард Ли Ховард, как выяснилось впоследствии, советский агент. В Лэнгли он прошел все необходимые проверки, в том числе и на детекторе лжи. После прибытия в Москву Ховард как оперативный работник получил доступ к установочным данным агентов. Агентурная сеть была разгромлена, «замолчала» большая часть технических средств, советские агенты были арестованы и приговорены к высшей мере наказания. Советы выдворили из страны второго секретаря посольства Пола Стомбауха и четверых сотрудников ЦРУ, работавших под различного рода прикрытием.

Кейнс с трудом дождался, когда Джексон закончит свое выступление, и раздраженно хлопнул ладонью по столу.

– Джексон, ваш план никуда не годится!

Он сознательно употребил слово «ваш», хотя это было не вполне справедливо, в составлении плана принимали участие все подразделения ЦРУ. Сам Кейнс еще несколько дней назад считал план вполне удачным, но в силу некоторых обстоятельств его мнение изменилось. Какую-то роль в этом сыграла его изощренная интуиция, но главной причиной столь крутой перемены явились сведения, второй день хранившиеся в папке с двумя голубыми полосками на дне его личного сейфа. Именно эти сведения и послужили причиной паники, охватившей директора ЦРУ в один из последних дней уходящей зимы.

Кейнс упер локти в стол, положил подбородок на сцепленные кисти рук и уставился тяжелым, немигающим взглядом на начальника оперативного управления.

– Клэр, этот план может подождать до лучших времен. Ситуация в Советах заставляет нас действовать быстро и решительно…

– Извините, босс, – вмешался в разговор начальник аналитического управления. – А что особенного происходит в России, если не считать того, что на днях состоятся третьи за два года похороны генсека?

– Это вы меня спрашиваете? – вкрадчивым шепотом поинтересовался Кейнс. Он был настолько раздражен и одновременно обеспокоен, что подчиненные с трудом разбирали его речь. – Уокер, ваши сводки также ни к черту не годятся! Ваши люди, случаем, не на кофейной гуще гадают? Или по требухе убитых животных? Мне нужен точный анализ реальной ситуации в Советах! Понимаете меня, Уокер? Глубокий и точный анализ, а не ассорти из эмигрантских сплетен и цитат из передовицы «Правды», которыми вы потчуете меня последнее время! Я просмотрел сводки за последние два года и у меня сложилось впечатление, что они написаны под копирку!

Кейнс заставил себя успокоиться, и его речь стала более разборчивой.

– Уокер, ваши аналитики из советского отдела заражены страшной болезнью – консерватизмом мышления. Мы имеем дело с достаточно распространенным явлением, когда субъект перенимает некоторые черты и привычки изучаемого им объекта. Ваши люди убеждены, что в России никогда и ничего не изменится. Они со скептицизмом относятся к любым сведениям о переменах в Советском Союзе. Это ошибка, Уокер! И за эту ошибку всем нам придется платить!

– Босс, я не понимаю… – обиженно начал Уокер. Но Кейнс не дал ему договорить.

– Зато я понимаю! И не нужно обижаться на старого Кейнса, дело прежде всего. Поймите, Уокер, если мы провороним что-либо важное в России, нам дадут хорошего пинка под зад, и это наименьшее из того, что мы с вами заслуживаем!

Он встал из-за стола, подошел к Уокеру и положил ему руку на плечо.

– Уокер, мне нужен детальныйанализ ситуации в России. Пусть в нем будут учтены все мнения, все, Уокер, вплоть до самых абсурдных. Сейчас мы исходим из предположения, что после смерти нынешнего правителя в Москве все останется без изменений. Похоже, мы заблуждаемся. Ошибочным мне также представляется мнение, что в Кремле царит мир и согласие. Уокер, к восьми утра на моем столе должен лежать ваш доклад. Объявите всеобщую мобилизацию, домой людей не отпускать, пока не справятся с этой задачей. Напоминаю, ровно через два дня я буду выступать на Совете безопасности, и к этому времени у меня на руках должен быть точный анализ ситуации в России. С тезисами доклада я хотел бы ознакомиться уже сегодня…

Кейнс бросил взгляд на часы и уточнил:

– Жду вас в одиннадцать вечера.

Он повернулся к начальнику оперативного управления.

– Вам я даю на два часа больше. Подготовьте свои предложения по укреплению московской резидентуры опытными кадрами. Штат сотрудников следует увеличить…

– Босс, мы нарвемся на неприятности, – осторожно заметил Джексон. – Советы опять вышлют наших людей и поднимут шумиху в прессе.

– Пле-вать! – раздельно произнес Кейнс. – Мне наплевать на реакцию Советов. Это будет потом, а сейчас я хочу иметь в Москве максимально возможное количество людей. Вы понимаете, Джексон? Они мне нужны в Москве уже сейчас, сию минуту. Каждый американский гражданин, отправляющийся в эти дни в Советы, должен быть либо сотрудником ЦРУ, либо работать на нас. Количество наших людей в Москве в течение ближайших десяти суток должно быть увеличено вдвое. Это приказ, Джексон, и он должен быть выполнен, иначе я спущу с вас шкуру! И меня абсолютно не интересует, каким образом вы обеспечите его выполнение! И учтите, Джексон, если даже через месяц русские вышлют из Москвы всех наших людей и закроют посольство, это будет не так страшно, как если мы будем сидеть сложа руки и ждать, пока нам на голову свалятся неприятности. Здесь любой риск оправдан. Вашим людям также вряд ли предстоит ночевать в собственных кроватях, а вас, Джексон, я жду в час ночи с предварительными соображениями.

Кейнс посмотрел на начальников технического и административного управления.

– Вас, дорогие мои, это также касается. Я надеюсь, что вы окажете необходимую помощь вашим коллегам Джексону и Уокеру.

– Босс, а как быть с юридической стороной этого дела? – поинтересовался заместитель Кейнса.

– Я беру эти проблемы на себя, – жестко отрезал Кейнс. – Работайте спокойно, так, как-будто этот вопрос уже одобрен и утвержден на самом верху. На этом совещание объявляю закрытым. Все свободны. Вас, Джон, я прошу остаться на пару слов.

Глава вторая

– Какая муха вас укусила, босс, – обеспокоенно спросил Макмиллан, когда они остались вдвоем. – Согласитесь, все, что вы сегодня говорили, слишком неожиданно, даже для меня.

Из горла Кейнса вырвались странные звуки, лишь отдаленно напоминающие человеческий смех. При этом он потирал руки, не скрывая своего удовлетворения.

– Все утрясется, Джон. В войну мы еще и не такие штучки проделывали. Благодаря старику Кейнсу у всех нас есть шанс не только сохранить свои кресла, но и поднять стоимость наших акций на небывалую высоту. Надеюсь, мы еще не упустили время для решительных действий.

– Но сейчас нет войны, – мягко заметил Макмиллан, в душе проклиная старика, который, похоже, в последнее время перетрудил мозги. – И еще, босс… Как вы собираетесь добиться согласия на проведение операции? Насколько я понял, речь идет о какой-то крупной акции, и направлена она против Советов?

– Как это «нет войны»? – удивленно посмотрел на него Кейнс. – Не ожидал я услышать такое от своего заместителя. А ползучий советский экспансионизм? Мы теряем страну за страной, а вы говорите «нет войны»! У нас есть возможность покончить с этой необъявленной войной, Джон. Не сейчас, конечно, на это глупо надеяться, а в самом недалеком будущем.

Макмиллан недоверчиво покачал головой.

– Вы что-то скрываете от меня, босс. На чем основывается ваша уверенность в скором падении Советов?

– Нет, я не говорю о падении Советов, – поспешно поправил его Кейнс. – Скорее, речь идет о возможных переменах в России, степень которых нам еще предстоит оценить. Вы спрашиваете, на чем основывается моя уверенность? На интуиции…

Кейнс пощелкал пальцами, подбирая нужное выражение, но махнул рукой и рассмеялся.

– Ладно, Джон, не буду больше интриговать вас.

Он открыл сейф и положил перед Макмилланом папку с голубыми полосками.

– Ознакомьтесь. Я хочу знать ваше мнение.

Макмиллан углубился в чтение. Не успел он прочесть даже первую страницу, как его брови поползли вверх.

– Я не могу поверить, – едва не заикаясь, произнес заместитель.

– Читайте, читайте внимательно, Джон, – довольным тоном произнес Кейнс. – Черт побери! Я и сам не могу поверить.

Макмиллан наконец добрался до конца документа и протянул руку к пакету с фотографиями. Он медленно перебирал карточки, подолгу вглядываясь в каждую, затем отложил их в сторону.

– Как давно вы получили эту информацию, босс?

– Если вы обратили внимание, здесь два отдельных материала.

– Плюс фотографии, – дополнил его Макмиллан.

– Да, плюс снимки…

Кейнс снял очки и помассировал кончиками пальцев виски.

– Я не сплю уже вторую ночь, – его признание содержало косвенный ответ на вопрос заместителя. – Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я так себя вел на совещании?

Макмиллан медленно кивнул. Да, он прекрасно понимал своего босса, главу ЦРУ, директора центральной разведки США. Сведения, которые он только что держал в руках, могли лечь в основу самого громкого успеха ЦРУ за последние годы. Или, наоборот, стать причиной грандиозного провала.

– Мы не имеем права на ошибку, – заметил Макмиллан и потянулся за графином с водой. – Вы уже докладывали наверх?

– Нет. Там начнут задавать вопросы, а я пока к этому не готов.

– Если позволите, – мягко улыбнулся Макмиллан, – сначала я задам вам несколько. Как могло случиться, что я ничего не знаю об этих источниках? Насколько я понимаю, Джексон также пребывает в счастливом неведении? Черт побери, как вам удалось завербовать этих людей?! И где гарантии…

– Достаточно, – перебил заместителя Кейнс. – Я вас понял, Джон. Вам нужны подробности. Для начала прошу учесть следующее. То, что вы сейчас услышите, является не просто секретной информацией…

Он многозначительно посмотрел на заместителя и продолжил.

– Джон, это настолько важно и секретно, что даже не с чем сравнить. Вам не хуже меня известно, что западным спецслужбам за всю их историю ни разу не удалось завербовать кого-либо из высокопоставленных советских чиновников из центрального аппарата КПСС, КГБ или министерства обороны. Я говорю о тех людях, кто находится на самом верху и принимает решения. Не мне вам объяснять невероятную сложность агентурного проникновения в Россию. Еще Андропов, в свою бытность председателем КГБ, приложил максимум усилий, чтобы каждый отдел, каждая ячейка были пронизаны доносительством, а стукачи, – Кейнс произнес это слово по-русски, – стали неотъемлемой частью советского общества. В последнее время там кое-что меняется, но система по-прежнему работает четко и надежно. Произвести в таких условиях вербовку кого-либо из важных чиновников практически невозможно, нет ни единого шанса, даже одного из миллиона, по крайней мере, сейчас.

– Но вам-то это удалось сделать?

Довольная улыбка разгладила морщины на лице Кейнса.

– Нет, дорогой. Вербовки не было. Те люди, донесения которых вы только что читали, вышли на нас сами. А история эта началась в 1983 году, в Цюрихе. К одному из наших сотрудников обратился местный адвокат с любопытным предложением. На руках у него был объемистый пакет, который третье лицо, использующее адвоката в качестве посредника, предложило нам за двести тысяч долларов. Пустяк, да?

Кейнс издал короткий клохчущий смешок, но его глаза оставались серьезными.

– Пакет был адресован лично мне. Условия сделки следующие. Если нас устраивает качество товара, ровно через две недели мы передаем деньги адвокату. Второе. Мы берем на себя обязательство не предпринимать какие-либо шаги, направленные на установление личности третьего лица. Нам дали понять, что это не только бесполезно, но и небезопасно. Слава Богу, у нас хватит ума последовать его совету.

– Что было в этом пакете? – нетерпеливо спросил Макмиллан.

– Сведения о структуре и ключевых фигурах Второго и Пятого управления КГБ. Анализ нескольких последних операций, проведенных сотрудниками этих подразделений. А также полный набор сведений, которыми располагает контрразведка русских о масштабах проникновения в страны Варшавского пакта наших британских коллег. Информация была составлена таким образом, чтобы в случае ее перехвата русскими невозможно было установить источник. В ней также не содержалось чего-либо такого, что мы могли бы использовать немедленно. Но по всему было видно, что источник прекрасно информирован и в перспективе представляет огромную ценность. Придя к такому выводу, я сразу же засекретил всю эту информацию и ограничил круг посвященных до минимума.

– Мой предшественник, очевидно, в этот круг не входил?

– Нет. Честно признаться, я все это время твердо следовал рекомендациям фигуранта. Особенно настойчиво он советовал исключить из этой комбинации московскую резидентуру ЦРУ. Если бы я с большей внимательностью прочел его послание, возможно удалось бы предотвратить провал, связанный с преступной деятельностью Ховарда. В своем послании, обращаясь лично ко мне, он посоветовал подключить к этому делу одного-двух опытных проверенных сотрудников советского отдела. Какие-либо вопросы или заказы на получение определенной информации полностью исключались. Он дал нам ясно понять, что если наше сотрудничество продолжится, он сам будет определять не только содержание информации, но и способ ее передачи. От нас требовалось только одно – проявлять максимальную осторожность и исправно платить по счетам. И как я уже говорил, мы не должны предпринимать попыток установить личность и род занятий этого человека.

– Уж больно он смахивает на расчетливого дельца, – улыбнулся Макмиллан. – И сколько денег ему удалось вытащить из вас?

– Почти полтора миллиона. Справедливости ради нужно сказать, что сведения того стоили. Всего было четыре контакта, порядок передачи информации каждый раз новый. Со своей же стороны я скрупулезно выполнил все его рекомендации. По существу, Джон, это мой личный агент и этим обстоятельством я очень дорожу.

– Вам удалось выяснить, кто этот человек?

– Даже не пытался. Конечно, я много размышлял об этом, но мне удалось справиться с искушением, так что никаких практических шагов я не предпринимал. Могу сказать только одно. Это профессионал высочайшего класса. Он ни разу не прокололся, и у него есть чему поучиться. Бесспорно, этот человек работает в КГБ и имеет практически неограниченный доступ к самой секретной информации. Я с карандашом в руках тщательно проанализировал каждую фразу в его посланиях, да что там говорить, – каждый знак препинания, пытаясь понять этого человека. Джон, у меня ничего из этого не вышло, хотя я старый волк и знаю людей. Возможно, вы правы, утверждая, что у этого человека психология биржевого маклера. Но мне иногда кажется, что дело здесь в другом. Для нашего фигуранта весь смысл жизни заключается в этой опасной игре, все остальное ему наскучило. Он желает быть действующим лицом в борделе, который называется у нас большой политикой. Ему претит роль статиста. И он не предатель, ибо у таких людей нет родины. Им совершенно безразлично, где жить, лишь бы получить возможность поучаствовать в игре за центральным столом. Я присвоил ему прозвище Игрок.

– Вы нарисовали впечатляющий образ, – тихо произнес Макмиллан. – Этот человек может быть опасен. Азартные люди иногда теряют чувство реальности, они заигрываются настолько, что готовы поставить на кон весь мир.

– Я не согласен с вами, Джон. Этого человека нельзя обвинить в том, что он азартен. Он контролирует каждый свой поступок, каждое слово. Иногда такие люди могут сделать больше, чем госсекретарь или советский министр иностранных дел. С каждым разом его информация становилась все более откровенной, но всегда существовала черта, за которую он не переходил. И я испытал потрясение, когда Игрок не вышел на очередной контакт. Это случилось в конце все того же восемьдесят третьего года.

– Любопытно, чем он занимался последнее время? – спросил Макмиллан.

– Я не знаю, чем он занимался, – развел руками Кейнс, – но ясно одно, времени он зря не терял. Только человек из самого близкого окружения Чернова может иметь доступ к подобной информации. К счастью, все это время я держал канал открытым, хотя и мало надеялся на возобновление нашего сотрудничества.

– Он просит десять миллионов долларов, – возбужденно произнес заместитель. – Это колоссальные деньги!

– Насколько я успел узнать этого человека, его информация будет как минимум соответствовать указанной цене. Это одна сторона дела. Другая заключается в том, что в России действительно происходит нечто экстраординарное. Что тут гадать, если он напрямую пишет об этом. В его последнем донесении я выделил бы три важных пункта. Первое. В кремлевских кругах царит разлад, партэлита разделилась на две группировки, которые всеми способами рвутся к власти. Последнее утверждение носит условный и приблизительный характер. Это понятно, в Кремле свои традиции и обычаи, и с привычной меркой к ним подходить не стоит.

– Да, это так, – кивнул Макмиллан.

– Второй пункт. КГБ проводит тайную операцию. Цель двоякая – не допустить прихода к власти Сергеева и укрепить позиции Чернова в канун неизбежных кадровых перемен. Каким-то образом в этой истории фигурирует высшее армейское руководство. У меня почти нет сомнений, что противники Сергеева пытаются использовать в своих целях такое мощное оружие, как госбезопасность.

– Такого не было со времен дядюшки Джо, – хмыкнул заместитель. – Похоже, в Москве наметилась серьезная заварушка.

– И третье, – продолжил Кейнс. – Фигурант высказал предположение, что вся эта акция служит лишь прикрытием для другой, сверхзасекреченной операции, призванной каким-то образом повлиять на будущее Советов. Он высказывает мнение, что речь идет о террористическом акте, направленном против одного из самых влиятельных в мире лиц. Сам фигурант не уточняет, что он имеет в виду, но скорее всего мишенью служит Сергеев.

– А не является ли этой мишенью наш президент? – неожиданно для себя спросил Макмиллан.

Кейнс уставился на него неподвижным взглядом и надолго замолчал.

– Старый осел! Вы правы, Джон, хотя это и страшное предположение.

Кейнс вдруг ощутил, как удвоился груз ответственности, давящий на его старческие плечи.

– Вы чертовски правы! По нашим сведениям, нынешний их вождь долго не протянет и госсекретарь уже почти уломал президента отправиться на его похороны. Я настолько увлекся распрями в кремлевских кругах, что совсем забыл о нашем бедном президенте.

Теперь они оба замолчали, пытаясь взвесить в уме возможные последствия этой безрассудной акции. Если русские отважатся на это… Последствия будут ужасными, катастрофическими! Весь мир взорвется к черту! Нужно будет поговорить с президентом и госсекретарем, чтобы они отменили запланированную поездку в Москву. Впрочем, сам президент не горит желанием туда ехать. Слишком часто мрут в последнее время советские вожди. На похороны Брежнева и Андропова вместо себя он отправил вице-президента.

Макмиллан вежливо кашлянул, заставляя директора ЦРУ вернуться в реальность.

– Босс, а этот второй… Я так полагаю, обошлось и здесь без вербовки?

– Да, этот человек сам предложил свое сотрудничество. Он вышел на нас через московскую резидентуру. К слову, оба источника утверждают, что у русских в настоящее время нет своих людей в советском отделе и московской резидентуре.

– Следовательно, предпринятые нами меры после провала в восемьдесят третьем, принесли свои плоды. Извините, босс, я вас перебил.

– Контакт имел место в конце прошлого года. Этот человек по манере поведения напоминает Игрока, тот же высочайший уровень профессионализма. Но мотивы, насколько я понимаю, у него другие. Я присвоил ему агентурное прозвище Блаженный.

– Блаженный? – с удивлением переспросил Макмиллан. – Согласитесь, странное прозвище.

– Соглашусь, – легко улыбнулся Кейнс. – Когда вы познакомитесь с материалами, поймете, что я имел в виду. Кстати, вы не находите забавным, что оба русских остановили свой выбор на мне?

Он покачал головой и негромко рассмеялся.

– Видно, не так уж плох старина Кейнс, чтобы списывать его в утиль. Жаль, что я не могу рассказать о русских парнях этим надоедливым кретинам из прессы… Так вот, Джон, этот русский по кличке Блаженный, подобно Игроку, также выдвинул ряд условий.

Он сделал небольшую паузу и добавил:

– И сделал важное заявление. В том смысле, что он не предатель, и мы должны считаться с этим обстоятельством. Он не признает никаких вопросников и ему наплевать на наше желание побыстрее познакомиться с русскими секретами. Он будет поставлять только информацию, направленную на укрепление отношений между Советами и Америкой.

– Даже так? – с иронией заметил Макмиллан. – Вам не кажется, что он слишком много на себя берет? Интересно, как он собирается определить, что во благо, а что во вред нашим отношениям? И впрямь смахивает на блаженного.

– Он так и заявляет: я сам буду определять, какая информация принесет пользу этим двум державам. ЦРУ лишь остается донести эту информацию в неискаженном виде до сведения президента. Он предупредил, что сам свяжется с нами.

– Денег не просил?

– Нет, деньги ему не нужны. Если в лице Игрока мы столкнулись с жестким прагматиком, то Блаженный – идеалист в чистом виде. Эти черты доведены у них до крайности, и оба они по-своему уникальные люди.

– Главное, что они имеют доступ к государственным тайнам, – заметил Макмиллан. – А этот Блаженный… Как вы думаете, кто он? Из партийных чиновников?

– Не-ет, – качнул головой Кейнс. – Я абсолютно в этом уверен. Я лично разговаривал с сотрудником, через которого вышел на контакт Блаженный. Не буду вдаваться в технические подробности, но способ, который он выбрал для контакта, выдает в нем высочайшего профи. Здесь чувствуется школа, Джон. Одно из двух: он либо из внешней разведки КГБ, либо из ПГУ.

Кейнс откинулся в кресле и сцепил пальцы на животе.

– Подведем итоги. В России назревают важные события, возможно даже, речь идет о кризисе власти, и мы едва все это не проворонили, Джон. У нас и раньше были сведения о разногласиях в партийной верхушке, но мы явно недооценили их глубину и масштаб. Под снежным покровом России бьют горячие ключи. Страна напоминает вулкан, который все уже считали потухшим, а тем временем в его недрах копится огненная магма. Будем откровенны, Джон, ни мы, разведчики, ни наши лидеры к такому повороту событий оказались не готовы.

Макмиллан пожал плечами, но комментировать точку зрения своего начальника не стал.

– В последнее время мы проводим сверхжесткую политику против СССР, а это привело к тому, что пространство для маневров значительно сузилось. Я сам сторонник жестких мер, но сейчас настало время проявить гибкость и быть готовыми к острым и динамичным действиям. Самое трудное будет убедить в этом президента и его советников.

План действий таков. Мы принимаем правила игры, предложенные нам русскими. Через несколько суток в Цюрих вылетит наш человек, и на руках у него будет чек на десять миллионов долларов. Я добьюсь выделения этой суммы, чего бы это мне ни стоило. Никакой подстраховки, а тем паче слежки за людьми Игрока я не позволю. С этим человеком шутить нельзя. Затем остается лишь ждать обещанной информации, хотя, ясное дело, мы можем и остаться в дураках. По большому счету, Игрок уже отработал эти деньги…

– Если только его информация соответствует действительности, – вставил замечание Макмиллан.

– Совершенно верно, – кивнул Кейнс. – Продолжим. Мы выполним и остальные его пожелания: создадим надежную цепочку для передачи данных в Москве и обеспечим безопасный канал для переброски его на Запад. По мнению Игрока, после передачи нам информации его жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Очевидно, он входит в число тех немногих, кто хорошо осведомлен об этих двух тайных акциях КГБ. В таком случае, после нашего включения в игру провал этого человека неизбежен. Сейчас он находится в гуще событий, и если я его правильно просчитал, воспользуется нашим каналом в самый последний момент. И последнее, самое важное требование Игрока. После того, как он очутится на Западе, наше сотрудничество прекращается. Никаких контактов, встреч, никаких попыток установить его личность. Хитрая бестия! Он пишет, что в качестве гарантии ему достаточно моего честного слова.

Макмиллан не удержался и громко расхохотался.

– Босс, похоже, не только вы изучали его все это время, но и он вас!

– Я намерен дать ему слово и сдержу свое обещание!

Кейнс исподлобья посмотрел на своего заместителя, заставив исчезнуть улыбку на его губах.

– Теперь поговорим о Блаженном. Он предупреждает, что в самое ближайшее время выйдет на контакт и передаст свою информацию. Он выставил требование, чтобы мы не теряли времени, и подготовил почву для правильного усвоения предоставленных им сведений.

– Это самый трудный пункт, босс, – обеспокоенно заметил Макмиллан.

– Согласен, – кивнул Кейнс. – У нас в запасе всего два дня. Эти сорок восемь часов мы должны работать, как проклятые. А в пятницу на Совете безопасности я взорву бомбу.

Кейнс замолчал. Макмиллан, боясь помешать ходу его мыслей, также сохранял молчание, украдкой разглядывая своего начальника. Странный человек. В нем есть что-то библейское. Взгляд, пронизывающий толщу людей и событий. Дух, для которого телесная оболочка давно стала тесной. Ему уже семьдесят три, и все, что он делает, он делает не для себя, а для других людей, которые будут жить после него.

– Мы не имеем права упустить такой шанс, – нарушил молчание Директор ЦРУ. – Впервые за свою историю разведка может так кардинально повлиять на судьбы мира. И мы обязаны сделать все, чтобы такой шанс не упустить. Даже если для этого придется поставить на карту свое доброе имя и репутацию всего Агентства.

Макмиллан осторожно кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание Кейнса.

– Босс, осталось лишь обсудить один чрезвычайно неприятный аспект. Вы уверены, что этих русских не подсунуло нам КГБ? Я не стал бы сбрасывать со счетов такую возможность. А через них они попытаются протолкнуть дезинформацию стратегического характера и заставить нас поверить в ее достоверность. Не исключено также, что Советы сами начали игру, смысл и цели которой нам пока неясны. В таком случае всех нас ждут крупные неприятности…

– К черту!

Кейнс хлопнул ладонью по столу и повторил:

– К черту, Макмиллан! Можете не продолжать! Если я назвал себя старым ослом, это еще не дает вам права думать обо мне таким образом! Думаете, у меня нет сомнений? У меня от них голова пухнет вторые сутки! К черту все сомнения! Сведения русских совпадают с моими собственными предчувствиями. Если бы все было так просто, то на наши места уже давно поставили бы каких-нибудь электронных роботов. Вот этим надо думать, – Кейнс постучал себя пальцем по лбу, – серым веществом. Разведчик тем и отличается от ЭВМ, что он может не только анализировать ситуацию, но и пускать в ход свою интуицию. Поймите, Джон, у нас нет времени на проверку этих людей. Кроме того, они не такие кретины, чтобы позволить нам добраться до них! Поймите же, наконец, мы в цейтноте! Нужно сказать «да» или «нет», иного не дано! И на все про все у нас есть сорок восемь часов…

Он сделал примирительный жест и, восстановив дыхание, продолжил:

– Извините, устал… Адская нагрузка. Часть ее я намерен взвалить на ваши плечи. Я беру на себя президента и Совет, а вы, Джон, займетесь оперативными вопросами. Этих двух русских парней я вешаю на вашу шею, и не дай вам Бог сделать какую-нибудь глупость!

Кейнс встал из-за стола и шаркающей походкой направился к сейфу. Он извлек из стальных внутренностей две толстые папки и вручил их заместителю.

– Они ваши, Джон. Идите сейчас к себе, прогоните секретаря и своего помощника, заприте двери на ключ и займитесь делом. Вас я жду в десять вечера, за час до прихода Джексона. А эти бумаги, – Кейнс показал на папку с двумя голубыми полосками, – пусть пока останутся у меня. Я хочу немного поколдовать над ними.

Он подошел к Макмиллану и дружелюбно похлопал его по плечу.

– И не забудьте позвонить жене.

– Жене? Зачем?

На лице Кейнса расцвела широкая улыбка, превратившая его на мгновение в старого доброго гнома.

– Предупредите ее, что последующие две недели вы не будете ночевать дома.

Кейнс развернул пухлый пакет, и на полированную поверхность стола легла стопка фотографий. Кейнс даже успел сосчитать их – тридцать две.

Игра уже началась, первый ход в ней сделан. В своем послании Игрок предупредил, что в северо-восточной части Афганистана, за тысячи километров от Москвы, должно произойти какое-то важное событие, одно из ключевых событий, которые могут повлиять на окончательный кремлевский расклад. Кейнс срочно связался с Пакистаном, и местный резидент обеспечил спешную переброску в этот район двух подготовленных специалистов. К сожалению, они опоздали, ко времени их прибытия там уже все было закончено. Хорошо, что Кейнс доверился своей интуиции и приказал своим людям оставаться на месте. Он оказался прав. Через трое суток в Кашране появились люди, техника и вертолеты, и сейчас он имел возможность разглядывать лица этих людей. Кто они? Он надеялся ответить на этот вопрос уже через несколько часов. Кейнс распорядился, чтобы в Лэнгли доставили всех перебежчиков, работавших ранее на ПГУ и военную разведку, включая тех, кто в данный момент находится в Западной Европе.

Из всех фотографий он особо выделил три. На них запечатлен один и тот же человек. Аппарат, использовавшийся для фотосъемки, снабжен специальным таймером, снимки нумеруются, в правом углу каждого проставлен маркер с точным временем съемки, вплоть до десятых долей секунды. Он отобрал эти снимки не случайно. В них чувствовалась какая-то скрытая драматургия. Кейнс сделал вывод, что этот человек является руководителем, вернее, начальником группы людей, прибывших в Кашран и занимавшихся там работами, схожими чем-то на археологические раскопки. На первом по времени снимке у него бесстрастное, ничего не выражающее лицо. На другом, где он разглядывает лежащий на его ладони предмет, с его лицом произошла поразительная метаморфоза. Целая гамма чувств – удивление, растерянность и, наконец, гнев.

Кейнс извлек из ящика лупу и принялся разглядывать предмет на ладони незнакомца. Качество снимков было великолепным, и этот предмет что-то неуловимо напоминал Кейнсу. Он напряг память, но мысль ускользнула, прежде чем он успел поймать ее за хвостик. Нужно показать этот снимок экспертам. Придется расширить круг привлеченных к этой операции людей. Кейнсу эта мысль не понравилась, и он сокрушенно покачал головой.

Но самым загадочным и весьма красноречивым был третий снимок. Незнакомец стоит у края пропасти. Плечи опущены, глаза смотрят вниз, как-будто он решил шагнуть в бездну. Это был чертовски удачный снимок и его можно было выставлять на самых престижных фотовыставках. Что заставило его подойти к пропасти? О чем размышляет незнакомец у края бездны?

Директор ЦРУ часто любил говорить своим сотрудникам, что окружающий мир соткан из противоречий и случайностей. Кейнс сложил фотографии, захлопнул папку и вернул ее в сейф. Ему и в голову не могло прийти, что минуту назад он разглядывал лицо одного из двух русских, о которых только что рассказывал своему заместителю Джону Макмиллану.

Глава третья

Из крайнего справа подъезда девятиэтажного кирпичного дома по Волгоградскому проспекту вышел мужчина, одетый в добротное пальто и меховую шапку. Он неторопливо направился к своей машине, новой, с иголочки, восьмой модели «жигулей». Открыл дверь, забросил на заднее сидение черный кейс и уселся в кресло водителя. Двигатель завелся с полуоборота, и машина медленно выехала со двора на широкий проспект. Часы на панели показывали четверть восьмого, и водитель подумал про себя, что, несмотря на гололедицу и густой туман, на работу он должен прибыть вовремя. Он свернул налево, на Новоостаповскую, держа путь в центр, к площади Дзержинского. С улыбкой подумал, что карьера в последнее время складывается неплохо, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Пройдет каких-нибудь полтора-два года, и ему не нужно будет трястись в собственной машине по кошмарным московским улицам. К тому времени у него будет водитель и служебный транспорт.

Он так размечтался, что едва не наехал на гаишника, выскочившего на край дороги с поднятым в руке жезлом. Он повертел головой по сторонам и, поскольку других машин рядом не было, понял, что внимание сотрудника ГАИ привлекла именно его машина.

Мужчина чертыхнулся, но нога автоматически нажала на педаль тормоза.

К нему направился гаишник, одетый в теплый полушубок, с лейтенантскими погонами на плечах.

– В чем дело, лейтенант? – нетерпеливо спросил водитель, опуская стекло. – Я тороплюсь.

– Лейтенант Замковой, – представился сотрудник ГАИ. – Гражданин, предъявите ваши документы и техпаспорт.

– Ух, какие мы страшные, – с иронией произнес водитель. – Протри глаза, лейтенант, и взгляни сюда.

Он показал пальцем на ветровое стекло, к которому была прикреплена розовая карточка с синей продольной полосой.

– Ну что, служивый? Все, вопрос исчерпан? А теперь закрой рот и отойди с дороги.

Лейтенант без особого интереса посмотрел на спецпропуск, при одном виде которого коллеги вытягивались в струнку, или, наоборот, старались сделаться как можно более незаметными. Он кашлянул в меховую варежку и повторил свое требование:

– Попрошу документы, гражданин.

– Ну ты даешь, лейтенант! – взорвался водитель. – Документы?! Сейчас я тебе покажу документ! У тебя глаза на лоб вылезут!

Он достал из внутреннего кармана удостоверение и развернул его перед самым носом лейтенанта.

– Смотри, баран! И радуйся, что у меня сегодня хорошее настроение!

– Кисурин Владислав Егорович, – прочитал по слогам лейтенант. – Полковник, Комитет государственной безопасности.

– А теперь отвали! – буркнул полковник. – Опоздаю из-за тебя.

Лейтенант вытянулся по стойке смирно, козырнул, но его решимости, казалось, ничуть не убавилось.

– Товарищ полковник! Прощу прощения, но легковое транспортное средство, в котором вы сейчас находитесь, числится у нас в розыске.

Полковник выматерился и стукнул кулаком по рулю.

– Ну все, лейтенант! Ты меня достал!

Взвизгнули тормоза, и рядом с «жигулями» остановилась желто-синяя «волга» с крупными надписями на боках «ГАИ».

– Ну что там у тебя, Замковой?

Из «волги» выбрался сотрудник ГАИ в чине капитана. Он молча обошел «жигули» и повернулся к лейтенанту.

– Молодец, Замковой! Мы эту машину третий месяц ищем.

– Господи, ну что за олухи служат в ГАИ, – простонал Кисурин и требовательно сказал:

– Эй, капитан! Подойдите ко мне!

Капитан с удивлением посмотрел на водителя и спросил у Замкового:

– А это что еще за клоун? Документы проверил?

– У него корочки полковника КГБ, – вполголоса произнес тот.

– Даже так? – неизвестно чему обрадовался капитан. – А мы сейчас поинтересуемся у товарища полковника, почему сотрудники Органов разъезжают на краденых машинах…

Полковник зарычал, как разъяренный тигр, и выбросил тело из машины.

– Я тебе покажу клоуна! – заорал он на капитана. – Ты у меня на Северном полюсе будешь служить, а не в Москве! Я сегодня же поговорю с Шатуновым!

Генерал-майор Шатунов был начальником Московского управления госавтоинспекции. Капитан, казалось, только сейчас осознал, какую непростительную ошибку он допустил.

– Я вас голыми в Африку пущу! – продолжал наступать на него полковник. В иной обстановке он, возможно, заподозрил бы в действиях сотрудников ГАИ неладное, но сейчас он был не на шутку разъярен. Это было ошибкой с его стороны. Внезапно открылась дверца «волги», сзади кто-то мягко толкнул его в спину, и Кисурин оказался в машине. Он не успел даже возмутиться, когда почувствовал во всем теле острую боль, которая быстро сменилась сладкой истомой, и полковник Кисурин потерял сознание.

– Последний, – громко произнес Савельев, шумно отдуваясь. – Тяжеленный, гад. Еле дотащили. Куда его?

– Положите пока на пол, – махнул рукой Вельяминов. – Сейчас мы диван освободим.

Савельев и его помощник втащили в комнату Кисурина, который все еще не пришел в себя. Савельев стащил с себя полушубок с капитанскими погонами и подложил под голову полковнику. Он оглянулся на своего помощника и засмеялся:

– А из нас неплохие гаишники получились, а, Толя? Когда выгонят из ГРУ, попросимся к Шатунову. Ну ладно, дорогой, – его лицо приняло серьезное выражение, – подожди пока в соседней комнате.

Он кивнул на одну из трех дверей.

Комната, где они оказались, напоминала больничную палату. В углу возле зарешеченного окна находился диван, на котором лежал обнаженный до пояса человек. У его изголовья расположился мужчина в белом халате, и до ушей Савельева из угла донеслось невнятное бормотание. Рядом стоял небольшой столик, на нем разложены какие-то инструменты, коробки с ампулами и шприцы. Посреди комнаты находился еще один стол, его поверхность была занята двумя магнитофонами, видеокамерой и грудой кассет.

Савельев отодвинул стул и уселся рядом с Вельяминовым.

– Как улов, Иваныч?

– Не знаю, что и сказать, – пожал плечами Вельяминов. – Кое-что удалось раскопать, но из всего этого ясной картинки не составить. Может, этот боров расскажет что-нибудь интересное?

Он кивнул в сторону Кисурина.

– Капитан, займитесь этим типом. Похоже, что он скоро очнется и видеть ему наши личики ни к чему.

Врач кивнул, выбирая нужную ампулу. Он наполнил шприц, закатал Кисурину рукав и сделал укол.

– Через десять минут будет в кондиции. А этого, – капитан небрежно кивнул в сторону дивана, – можно забирать.

– Прокола не будет? – строго спросил Вельяминов.

– Обижаете, – криво улыбнулся врач. – Даю гарантию, что как минимум месяц он не сможет вспомнить даже собственное имя.

– Добро, – сказал Вельяминов и нажал на кнопку в торце стола.

Одна из дверей тут же открылась, и двое плечистых мужчин вынесли «пациента» из комнаты.

– Иваныч, есть что попить? – спросил Савельев. – В горле пересохло.

Его коллега направился к небольшому белому шкафчику, открыл его и достал две бутылки минеральной воды. Он откупорил обе и одну протянул Савельеву.

– Поздно пить «Боржоми», – мрачно пошутил Савельев.

– С Кисуриным гладко обошлось? – поинтересовался Вельяминов.

– Все прошло идеально, – хмыкнул Савельев. – Настолько гладко, что даже нечего рассказывать.

– Идеальное – это враг хорошего, – пробормотал коллега.

– Так говорил великий Донован… Иваныч, если честно, у меня поджилки трясутся от страха. Надеюсь, наш хозяин отдает себе отчет…

– Ага, отдает, – с иронией заметил Вельяминов. – Историю про стрелочника слыхал?

Он допил воду и закурил.

– А может, пронесет, Иваныч?

– Как же, жди, пронесет…

Теперь уже Вельяминов посмотрел на своего коллегу с иронией.

– Дружище, не стоит держать наших дружков-гэбистов за недоумков. Они быстро разберутся, что к чему, и неприятности не заставят себя ждать.

Вельяминов замолчал и ушел в себя. Савельев докурил сигарету, затушил окурок и ткнул коллегу в бок.

– О чем задумался, Иваныч?

– Думаю, как лучше поступить. Сейчас застрелиться или подождать пару суток.

– Не торопись дружище. Я не стал бы лишать себя такого удовольствия.

– Какое еще, к черту, удовольствие?

Вельяминов с недоумением посмотрел на коллегу.

– Скоро эти хмыри с Лубянки будут как ужаленные носиться по всему городу в поисках своих приятелей. А неприятности в стане врага, это и есть самое большое удовольствие.

Они невесело рассмеялись и поднялись из-за стола, чтобы перенести Кисурина на диван.

Глава четвертая

Офицеры ГРУ оказались правы в своих предположениях. На площади Дзержинского, где размещался центральный аппарат КГБ, в это время царил переполох. В кабинетах надрывались телефоны, по коридорам сновали озабоченные сотрудники, к центральному подъезду одна за другой подъезжали машины. Но в кабинете главы КГБ эта суета не ощущалась и тишину нарушали лишь звуки барабанивших по оконным стеклам косых струй дождя. В последние дни зимы в Москву пришла оттепель, низкие свинцовые тучи выплескивали на город потоки дождевой воды.

Чернов еще раз пробежал глазами список, который находился у него в руках, и поднял тяжелый взгляд на Овчинникова, заместителя начальника Девятого управления. Овчинников стоял навытяжку в трех метрах от стола, и его фигура напоминала соляной столп. Он смотрел на макушку Чернова, старательно избегая взгляда пустых замороженных глаз председателя КГБ.

– Как это понимать, Овчинников?

В голосе Чернова не было угрозы, но Овчинникова пробрал мороз по коже.

– Так точно, товарищ генерал армии, – бухнул невпопад Овчинников.

– Отвечайте на мой вопрос.

Овчинников сглотнул ком, застрявший у него в горле, и попытался исправить положение.

– Я предпринял меры по розыску этих людей…

– Мне наплевать на ваши меры, – холодно перебил его Чернов. – Я спрашиваю у вас о другом – как могло случиться, что эти люди бесследно исчезли?

Он поправил очки и взял со стола бумагу.

– Садовский, Яремчук, Мелентьев и Кисурин. Первый исчез в два часа ночи…

– Мы допросили его жену, – осторожно добавил Овчинников. – Она утверждает, что ночью их поднял телефонный звонок, после которого Садовский собрался и ушел из дому. Да, – поправился он, – Садовский предупредил жену, что его срочно вызывают на службу.

Чернов неодобрительно посмотрел на него и опять уткнулся в бумагу.

– Последним по времени исчез Кисурин, – доложил Овчинников. – Он выехал на работу, как обычно, в начале восьмого…

– А сейчас сколько времени? – посмотрел на него Чернов. – Половина двенадцатого! Где Кисурин!? Где остальные! Кретины!

Овчинников так и не понял, к кому относится последнее, к нему лично или к тем людям, что пропали.

– Я же просил вас, Овчинников, обеспечить безопасность наших людей! Мне наплевать, что вы думаете по этому поводу, можете в душе считать меня параноиком, но пока именно я занимаю пост председателя КГБ и вы обязаны выполнять все мои приказы! И если я говорю охранять, значит надо охранять!

– Но товарищ генерал, – виновато произнес Овчинников. – Относительно этих четверых никакого приказа не было… Кроме того, у меня не хватает людей.

– Я не обязан вам все разжевывать, – жестко посмотрел на него Чернов. – Я надеялся, что до такой малости вы и сами способны додуматься. Овчинников, я не хочу вам угрожать, но если исчезнет еще хоть один человек… Все, свободны!

Он нажал на кнопку селектора.

– Срочно вызовите Гаршина и Орлова. Пусть явятся прямо ко мне.

– Они уже в приемной, – доложил помощник.

– Пусть пройдут в кабинет.

Дверь открылась, и в кабинет вошли двое, Гаршин, заместитель начальника Второго главка, и Орлов, начальник отдела внутренней безопасности.

Чернов встал из-за стола и поздоровался с ними за руку.

– Ну вот что, друзья мои! Мобилизуйте всех людей на поиск пропавших. На все про все даю вам двадцать четыре часа. Ровно через сутки вы должны найти их живыми или мертвыми, а также сообщить мне данные о лицах, причастных к похищению наших коллег. Даже в том случае, если их успели вывезти за кордон. Задача ясна?

– Так точно, товарищ генерал!

– А вы, Орлов, – председатель КГБ ткнул пальцем в грудь начальника отдела внутренней безопасности, – не забывайте о своих прямых обязанностях. Распорядитесь, чтобы все источники информации, направляемой из Комитета во вне, находились под вашим неусыпным контролем. Вполне возможно, что в нашем окружении завелась паршивая овца. Ужесточите режим секретности. Можете идти…

Офицеры повернулись кругом, но Чернов остановил их.

– Если под ногами у вас будут путаться люди из ГРУ, спустите их в унитаз.

На его лице появилась хищная улыбка.

– Я даю вам полный карт-бланш. Обходиться своими силами, МВД не привлекать. Все, я жду ваших докладов.

Чернов нажал на клавишу селектора и попросил соединить его с начальником Второго главка.

– Семеныч, ты?

– Здравствуй, Иван Васильевич, – прозвучал в трубке густой бас Ремезова. – Я уже и сам хотел позвонить, но боялся, что тебе сейчас не до меня.

– Да, денек выдался еще тот, – вздохнул Чернов. – Ты в курсе последних событий?

– Наслышан. Я послал к тебе зама, он толковый мужик. Найдет он этих людей, можешь не сомневаться.

– Найти-то мы их найдем, – раздраженно сказал Чернов. – Семеныч, что творится, черт побери! И если их выкрали, то кто?

– Наши коллеги из ГРУ или военные контрразведчики. В любом случае, ниточки тянутся к военным. Сам подумай, кто, кроме них, мог провернуть такое дело.

– Именно это меня и беспокоит, – мрачно заметил председатель КГБ.

– Да, они плотно уселись нам на хвост, – согласился Ремезов. – А что Лычев, ведь он обещал поддержку и прикрытие?

– Толку с его обещаний, – в голосе Чернова опять появились раздраженные нотки. – Они только на готовое охотники, а сами пальцем пошевелить ленятся. Добро, я уже предпринял кое-какие меры. Продолжай подготовку, но будь осторожен. Мне эта активность военных не нравится. Лучше бы они в Афганистане такую активность проявляли!

К поиску пропавшей четверки были привлечены большие силы, и первого из них, Яремчука, удалось обнаружить достаточно быстро, в пять вечера. Сотрудник одной из шести поисковых бригад, участвовавших в прочесывании Северо-Запада, показал врегистратуре госпиталя «Скорой помощи» четыре фотографии. На одну из них ткнули пальцем: «Да, этот мужчина был доставлен в госпиталь экипажем «скорой помощи». Да, в половине первого дня…» Яремчук находился в реанимационном отделении с диагнозом «инфаркт миокарда». Не прошло и часа, как Гаршин лично допрашивал бригаду «скорой», доставившей Яремчука в госпиталь. Результаты оказались неутешительными. Какие-то сердобольные прохожие обратили внимание на человека, сидящего в странной позе на лавочке во дворе одного из домов на улице маршала Жукова и позвонили в «скорую». Фамилий и имен, естественно, узнать не удалось. Осмотр этого места и опрос жителей результатов не дал.

Гаршин и Орлов на основе этого случая сделали свои выводы и сузили круг поисков. Поисковики принялись прочесывать все медучреждения и городские морги. Незадолго до полуночи были найдены еще двое – Садовский и Мелентьев. Первый из них, как удалось выяснить у сотрудников милиции, доставивших его в больницу, стал жертвой хулиганского нападения. Преступникам удалось скрыться. Мелентьев попал в больничные покои через вытрезвитель, сотрудники которого обнаружили у поступившего к ним мертвецки пьяного мужчины травму черепной коробки. Рано утром был найден последний из этой четверки – Кисурин. Полковник стал жертвой собственной неосторожности, не справившись с управлением машиной на скользкой дороге. Авария случилась на въезд в Александров. Машина разбита вдребезги, сам полковник удачно отделался лишь незначительными травмами и сотрясением мозга. Что делал полковник Кисурин в Александрове, сотрудникам КГБ выяснить так и не удалось.

В пять утра Чернов собрал у себя совещание в узком кругу и подвел первые итоги. Эти четверо были опытными кадровиками, причем работали они в разных главках. Установить, что в действительности произошло с этими людьми, пока не удалось. О таком совпадении, как несчастный случай сразу с четырьмя офицерами центрального аппарата КГБ и речи быть не может. Сошлись на том, что работали специалисты из ГРУ и работу их следовало признать ювелирной. Никаких кончиков, никаких доказательств причастности к этому делу военных.

Чернов был не на шутку обеспокоен тем обстоятельством, что военные проявляют столь повышенный интерес к кадровикам КГБ. Если даже допустить, что военные «выпотрошили» кадровиков, то какая именно информация их интересовала? На руках у этих четверых обнаружены следы уколов, но, как выяснилось, каждому из них успели сделать по нескольку уколов в больнице. Если им вводили «сыворотку правды», то обнаружить ее следы в крови сейчас не представляется возможным.

Самое, пожалуй, любопытное, что эти четверо не могли ничего рассказать о своих злоключениях. Они страдают амнезией и остается только надеяться, что потеря памяти носит временный характер.

Чернов проинструктировал своих сотрудников, и когда те покинули кабинет, снял трубку одного из телефонов. Когда трубку на другом конце сняли, он негромко сказал:

– Мне сели на хвост.

– Для начала мог бы сказать «доброе утро», – произнес заспанный голос. – Что там у тебя опять стряслось?

– То, о чем я уже не раз говорил. Коллеги из одного известного нам ведомства в последнее время проявляют нездоровый интерес к нашим делам. Я просил поставить их на место. Надеюсь, нам больше не придется разговаривать на подобные темы. В противном случае я отменю проведение акции и тогда на курок уже никто не сможет нажать.

Глава пятая

Здание на площади Дзержинского было не единственным, где всю ночь напролет в окнах горели огни. Правда, в министерстве обороны было не так многолюдно, как на Лубянке, да и паники особой не наблюдалось, но скрытое напряжение чувствовалось и здесь. Это могло показаться простым совпадением, но в тот же ранний утренний час, когда Чернов инструктировал своих подчиненных, подобное совещание проходило и в кабинете министра обороны. Разговор велся в узком кругу, кроме самого министра в кабинете присутствовали начальник ГРУ генерал Кандауров и заместитель начальника оперативного отдела ГРУ полковник Кобозев. Говорил в основном Кобозев, остальные двое внимательно слушали. Время от времени Кандауров давал комментарий к сообщениям своего подчиненного.

– Теперь что касается Фомина. Должен сразу предупредить, настоящие имя и должность этого человека установить не удалось.

Маршал недовольно посмотрел на Кандаурова, но тот не стал оправдываться и кивнул полковнику.

– Продолжайте, Кобозев. И не нужно прибедняться.

Кобозев говорил ровным голосом, словно читал по бумаге, хотя никаких записей у него не было.

– В ходе предпринятого нами расследования удалось выяснить следующее. Человек, известный нам как майор Фомин, прибыл в штаб ОКСА двадцать девятого января сего года. На руках у него было направление из Генштаба и секретное предписание для командующего и начальника штаба ОКСА. Командующий связался с Генштабом, и маршал Хромеев еще раз подтвердил полномочия майора.

Маршал слушал Кобозева очень внимательно. Он предоставил Кандаурову и его людям возможность действовать непосредственно от его имени. Это обстоятельство развязало руки офицерам ГРУ, но министр опасался гневной реакции со стороны самых влиятельных лиц государства. С другой стороны, он не мог занимать пассивную позицию в то время, как Чернов роет под него яму. Дело зашло настолько далеко, что давать задний ход было поздно. Оставалось только идти напролом и надеяться на профессионализм своих подчиненных и благоприятную конъюнктуру в верхах.

– Секретное предписание подписано начальником Генштаба и начальником военного отдела ЦК КПСС Вергуновым. Есть там и ваша подпись, товарищ маршал.

Кобозев вопросительно посмотрел на министра, но тот кивком попросил его продолжить.

– Никаких должностей в штабе ОКСА майор Фомин не замещал, однако предписание позволяло ему действовать от имени Генштаба и командования ОКСА…

– Какие-либо документы сохранились? – перебил его маршал. – Анкетные данные, фотографии…

– Нет, товарищ маршал. В штабе ОКСА подобных документов обнаружить не удалось. Я уверен, их там и не было.

– В кадровом управлении министерства и Генштабе на Фомина также ничего нет, – дополнил сообщение полковника Кандауров. – Мы попытались сами реконструировать события месячной давности. Как нам представляется, дело было так…

– Давайте лучше я объясню, как было дело, – вздохнул министр. Он достал из внутреннего кармана клетчатый платок и тщательно протер запотевшие стекла очков.

– Двадцать второго или двадцать третьего января, я сейчас точно не помню, мне позвонили из Секретариата ЦК и попросили обеспечить «прикрытие» – так, кажется, говорят в вашей среде – для одного человека, направляемого по линии ЦК в Афганистан. Ему предстояло осуществить нечто вроде инспекционной поездки. В ЦК поступают сведения, что в Афганистане процветают торговля оружием, контрабанда наркотиков и прочие криминальные вещи и ко всему этому якобы приложили руки некоторые старшие офицеры из ОКСА. Фомин должен был либо подтвердить, либо опровергнуть эти сведения. Теперь вы понимаете, чем объясняются его практически ничем не ограниченные полномочия в Афганистане? Обоснованными выглядят и предпринятые меры безопасности. Операцию курировал военный отдел ЦК. За удостоверением, на котором уже стояли моя с Хромеевым подписи, приезжал сам Вергунов. Мне помнится, что в удостоверении отсутствовала фотография. Я тогда еще обиделся, что даже мне, министру обороны, в ЦК не доверяют, но Вергунову удалось убедить меня в обратном. Вот так и случилось, что майор Фомин действовал в Кабуле от нашего имени, а сами мы, включая кадровое управление и Генштаб, ничего об этом человеке толком не знаем.

Маршал закончил свой рассказ и испытующе посмотрел на подчиненных. В стеклах его очков зловеще мерцали блики, отбрасываемые светом большой хрустальной люстры.

– Настоящую фамилию Фомина может знать Вергунов, хотя и здесь нет стопроцентной уверенности. И зарубите себе на носу, – маршал поднял указательный палец, – всего этого я вам не говорил. Я ясно выражаюсь?

– Так точно, товарищ маршал, – ответил Кандауров. – Николай Андреевич, мы можем поговорить откровенно? Присутствие полковника Кобозева не должно вас беспокоить. Он проверенный товарищ.

– Это именно то, что от вас требуется, – глухо ответил министр. – Что касается полковника, то это ваш подчиненный, так что вам важнее.

– Тогда я возьму на себя смелость утверждать, что вся эта операция с внедрением Фомина в армейские структуры была спланирована в ведомстве Чернова и осуществлена при помощи секретаря ЦК Лычева. Это ведь Лычев хлопотал о «прикрытии», не так ли?

– А, черт! – маршал хлопнул ладонью по столу. – Я вижу, вам не терпится сунуть свой нос в большую политику!

– Мы готовы свернуть расследование, – спокойным тоном произнес Кандауров. – Все это дело от начала до конца большая политика. Но достаточно одного вашего приказа и мы прекратим им заниматься. Нам страшно, товарищ маршал, и я не хочу этого скрывать. Поскольку у нас разговор откровенный, выскажу свое мнение. В случае неблагоприятного для нас исхода кадровых перестановок, нас ждут большие неприятности. Николай Андреевич, нам не простят того, чем мы сейчас занимаемся.

– А какой исход вы считаете благоприятным для нас? – угрюмо спросил министр.

– Если к власти придет Сергеев.

В кабинете повисла тишина, прерываемая лишь тяжелым с присвистом дыханием маршала. Он опять потянулся за платком, но на этот раз вытер блестевшую от пота лысину.

– Умники, вашу мать! – процедил сквозь зубы маршал. – Уже все решили! Сергеева им подавай! А меня вы спросили? А людей из оборонки? Ладно, я этих слов от вас не слышал. Продолжайте, полковник.

– Мы остановились на том, что документов, позволяющих установить личность Фомина, обнаружить не удалось. Фотографий его также не сохранилось, но с нами в Кабуле работал художник и ему удалось набросать портрет этого человека.

Кобозев извлек из кармана карточку и передал маршалу.

– Портрет достаточно точный, Фомин здесь, как на фотографии.

Министр долго разглядывал карточку и вернул ее Кобозеву.

– Никогда не видел этого человека.

– А вот кадровики из КГБ дали нам любопытные сведения…

– Кстати, какова реакция Чернова? – перебил полковника министр.

– Мы ожидали, что реакция будет бурной, – признался Кандауров, – но Чернов действует очень осторожно. Не скажу, чтобы эта история вызвала большой шум. В ЦК, скорее всего, вообще об этом ничего не известно. Люди Чернова достаточно быстро нашли всех четверых. Кроме подозрений, у него на нас ничего нет. В скором времени он предпримет ответные действия, это очевидно. Об их характере мы можем пока лишь догадываться. Но уже сейчас заметно усилилась слежка за нашими людьми. Кроме того, Чернов усилил охрану высокопоставленных чинов из госбезопасности.

– Не хватало нам еще ввязаться в войну с Органами, – мрачно заметил маршал. – Полковник, вы можете продолжить.

– С Фоминым дело обстоит следующим образом. Этот человек, бесспорно, работает в КГБ. Я уже упоминал, что кадровики «снабдили» нас любопытными фактами. Не без труда, но все они опознали по фотороботу этого человека. Независимо друг от друга они выдали четыре версии.

Версия номер один. Майор Фомин, он же майор Севидов, работает в Ясенево, куда перевелся из римской резидентуры ПГУ в середине восемьдесят третьего года. Какую должность занимает Севидов и в каком отделе числится, кадровик не знает, а возможно, просто не помнит.

Маршал удивленно посмотрел на полковника и тот утвердительно кивнул.

– Мы также обратили внимание на это странное обстоятельство. Версия номер два. Фомин, он же Чарышев, звание подполковник, работает в контрразведке. Во Второй главк попал в том же 83-м переводом из Пятого управления. Должность, род занятий, номер отдела кадровику не известны. Третья и четвертая версии. Соответственно майор Ольшанский из Третьего главка и подполковник Ромашин из «девятки».

– Насколько я понял, и здесь полной ясности нет?

– Так точно. Мы подметили одну любопытную особенность. Где бы этот Фомин ни появлялся, он повсюду работает под прикрытием, а его настоящие фамилию и звание не знают даже кадровики КГБ. Очевидно, Фомин располагает в Органах такими же неограниченными полномочиями, как те, что у него были в Кабуле. Под Фомина создано сразу несколько легенд, очевидно, это позволяет ему использовать технические и материальные возможности самых мощных подразделений КГБ. Нам удалось «побеседовать» с кадровиками из четырех главков, но я почти уверен, что Фомин имеет легальную крышу и в остальных Управлениях госбезопасности.

Возникшей в разговоре паузой воспользовался Кандауров.

– Меня очень беспокоит то обстоятельство, что этого человека нам сосватали из ЦК. Вергунов человек Лычева, следовательно, существует какая-то тесная связь между Лычевым и КГБ.

– А кто этого не знает?! – взорвался маршал. – Лычев лично курирует Органы, кроме того, они с Черновым закадычные друзья.

Он помолчал и угрюмо добавил:

– А этот Фомин… Да ведь он самый настоящий оборотень!

Глава шестая

– Вы подобрали удачное сравнение, – улыбнулся Кандауров. – И в самом деле, человек со многими лицами.

– Кандауров, кровь из носу, установить, что за всем этим скрывается, – приказал маршал.

– У нас есть одна зацепка, – сказал Кобозев. – Эту ниточку нам дал кадровик из ПГУ. Наши люди обратили внимание на некоторую двойственность в его показаниях. Это тот, который опознал в Фомине майора Севидова. А несколько раз он вместо фамилии Севидов произнес Заровский.

– Мы разослали запросы во все европейские резидентуры, – дополнил его Кандауров. – Нужно осторожно прозондировать коллег из внешней разведки, может кто из них наведет на след этого Селидова-Заровского.

– А что с Ермаковым? – спросил министр. – Нашли парня?

– Продолжаем поиски, – доложил Кандауров. – Пока его следов обнаружить не удалось, так же как тех двух офицеров, которые исчезли месяц назад. Зато вот что нам удалось обнаружить…

Кандауров выложил на стол сверток и аккуратно развернул его.

– Что это? – спросил маршал, разглядывая белую остроконечную капсулу.

– Ампула с парализующей начинкой. Изготовлена в США. Так же, как и винтовка М-16, которая после незначительного усовершенствования способна стрелять такими капсулами. Несколько лет назад американцы загорелись этой идеей и выпустили несколько сот таких винтовок. Потом они пришли к выводу, что обычное боевое оружие является более эффективным, и свернули производство.

– О Господи! – тяжело вздохнул маршал. – Только американцев на мою голову не хватало. Что все это означает, Кандауров?

– Думаю, американцы здесь ни при чем. Полковник Кобозев привез эту капсулу из Кашрана.

В глазах маршала мелькнула догадка.

– Полковник, вы ее нашли на месте бойни, после которой исчез Ермаков?

– Так точно. У нас есть еще две капсулы, но они повреждены. На месте трагедии удалось обнаружить также несколько стреляных гильз от серийного образца винтовки М-16. Но еще до нашего прибытия там успела основательно поработать авиация. Приказ о нанесении огневого удара по кишлаку вертолетчики получили из штаба ОКСА. В самом штабе о подобном приказе ничего не знают. Скорее всего, это дело рук нашего героя – майора Фомина.

– Похоже, этот Фомин не любит оставлять после себя следов, – заметил Кандауров. – Надо отдать ему должное, в этом деле он преуспел. Если бы не эта история с аттестацией и пропажей двух наших офицеров, акция в Кашране прошла бы незамеченной. Мало ли людей гибнет в Афганистане? Или исчезает бесследно? Кого может заинтересовать пропавший без вести Ермаков?

– Зачем тогда понадобилось устраивать бойню?

В словах министра сквозило сомнение.

– Мы не раз задавали себе такой вопрос. Попытаемся воссоздать картину событий в Кашране. Группа Ермакова попадает в засаду, девять человек погибло, сам Ермаков пропадает без вести. Мы располагаем косвенными данными, что вся эта операция была спланирована и проведена Фоминым. Согласно данным, полученным из нашей пакистанской резидентуры, Надир в эти дни находился в Пешеваре и к этим событиям ни он, ни его люди никакого отношения не имеют. Каких-либо бандформирований в этом районе нет и никогда не было. Остается предположить, что вся операция была спланирована на Лубянке, а непосредственным исполнителем является человек, известный нам как майор Фомин.

– Но это же разбой! – возмутился министр. – Генерал, вы отвечаете за свои слова?

– Отвечаю! – твердо ответил Кандауров. – Давайте будем смотреть правде в лицо. КГБ объявил нам войну, причем военные действия носят тайный характер. Возможно, я ошибаюсь и Органы выбрали в качестве мишени цель более крупную, чем мы, но я не стал бы сбрасывать со счетов и такую версию. Скорее всего, чекисты, следуя своей излюбленной тактике, пытаются поразить сразу несколько мишеней.

– Аргументируйте, – отрывисто бросил маршал.

– Как я уже говорил, операция носит тайный характер. Проводится она силами госбезопасности под прикрытием секретаря ЦК Лычева. С подачи КГБ была затеяна внеочередная аттестация офицерского состава, я вам о ней уже рассказывал. Бесследно исчезают наши офицеры в Германии. Если бы они оказались на Западе, я уже давно бы об этом знал. За месяц мы там перерыли все кверху дном, но наши усилия не увенчались успехом. Затем эти странные события в Афганистане, в ходе которых исчезает еще один офицер – Ермаков. На месте трагедии мы находим пули от М-16 и капсулы с парализующей начинкой. Напрашивается вопрос: в кого стреляли такими капсулами?

– Ясно в кого, – нахмурился маршал. – В Ермакова.

– Вы сами говорили, товарищ маршал, что Лычев давит на вас со страшной силой. Складывается такое впечатление, что Лычев и его друг Чернов опасаются, что военные смогут распутать этот клубок. Опять же, слежка за нашими людьми. Когда она была установлена, мы еще и не начинали рыться в грязном белье Чернова. Зачем ему понадобились эти превентивные меры? Решил подстраховаться? Опасался, что наше ведомство сможет каким-то образом нарушить его планы?

Согласен, некоторые вещи мы пока не можем объяснить. Как вы сами успели заметить, бойня в Кашране выглядит совершенно бессмысленной. Если им нужен был Ермаков, они могли выбрать другой, более умеренный способ его поимки. Не ясен нам пока и смысл всей этой операции. Если она проводится с ведома Лычева и Чернова, то чего они добиваются?

Маршал снял китель и повесил его на спинку стула. У него был уставший вид. В его годы уже трудно выдерживать подобные нагрузки.

– Ну хорошо, Кандауров… То, что вы говорите, выглядит вполне логично. Кроме одного. Объясните, зачем им понадобились наши офицеры?

– Существует два возможных объяснения. Я уже упоминал, что речь может идти о кампании по дискредитации высшего армейского командования. Я сейчас затрудняюсь сказать, каким образом Чернов собирается реализовать эту идею.

– Дальше! – нетерпеливо произнес маршал. Его лицо постепенно приобретало багровый оттенок. – Второй вариант?

Кандауров посмотрел прямо в глаза министру и произнес всего одно слово. Короткое и хлесткое, как выстрел пистолета.

ТЕРАКТ!

Когда офицеры покинули кабинет, в ушах министра еще долго стоял собственный крик:

– Оба! Вон отсюда!! Займитесь делом! И если кто-либо узнает о нашем разговоре, я за вашу жизнь и ломаной копейки не дам!

Никогда ему еще не было так страшно. Даже в тот день, когда он горел в своем танке, в августе сорок первого, под Смоленском. По крайней мере, он знал, против кого воюет, и каждая выпущенная им пуля, каждый снаряд предназначались врагу. Врагу, с которым, истекая кровью, сражалась вся страна. А сейчас… Сейчас мирное время, но выстрелы продолжают греметь. Стреляют в своих. Действуют подло и коварно. Они уже перестали быть людьми и готовы на все.

Змеи. Скользкие рептилии с холодными пустыми глазами и смертоносным жалом. Огромный клубок змей, они злобно шипят и кидаются друг на друга. От них нет спасения, потому что вокруг одни змеи и любая из них может вонзить в него свои ядовитые зубы.

Министр обороны подошел к столу с длинным рядом телефонов, отыскал нужный и снял трубку. Услышав недовольный со сна голос, он глухо сказал:

– Министр обороны. Мне нужно с вами встретиться… Да, сегодня… По неотложному делу.

Глава седьмая

Двое суток, двадцать четвертого и двадцать пятого февраля, персонал центрального аппарата ЦРУ трясло и колотило, как в кошмарные дни Карибского кризиса. В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое директор ЦРУ Уильям Кейнс позволил себе небольшой отдых – шесть часов на кожаном диване в собственном кабинете. Он чувствовал себя старой развалиной. Сон немного освежил его, но тупая ноющая боль в затылке не проходила. Кейнс без особого аппетита съел свой обычный завтрак – яйцо всмятку, пару тостов и стакан кипяченой воды, разбавленной лимонным соком. Кофе и прочие стимулирующие напитки он не признавал.

В шесть сорок пять состоялось пятнадцатиминутное совещание с начальниками всех управлений. В семь ноль пять Кейнс коротко побеседовал с двумя экспертами по Советскому Союзу, которых сменили сотрудники советского отдела. Затем он вновь вызвал к себе Макмиллана и Джексона, и те пробыли у него до половины девятого.

Покончив с текущими делами, Кейнс как никогда тщательно привел себя в порядок, надел лучший костюм, сверху светлый плащ и серую шляпу. Затем он отправился вниз, где его уже ждал лимузин. Водитель, его звали Кевин Эллист, предупредительно открыл дверцу, и Кейнс, кряхтя от боли в пояснице, уселся на заднее сиденье.

Черный правительственный «олдсмобил» с ходу набрал приличную скорость, выехал на федеральное шоссе № 123 и втерся в утренний поток машин. На переднем сиденье сидел вооруженный охранник, на коленях у него лежала винтовка М-16. Еще трое сотрудников отдела охраны ЦРУ ехали в другой машине, их глаза обшаривали дорогу и окружающий пейзаж. Правительственный лимузин был оборудован по высшему классу безопасности: бронированный кузов, пуленепробиваемые стекла и многослойное противоминное днище.

Кейнс с отвращением посмотрел на груду папок, сложенных на заднем сиденье. У него не было никакого желания тратить на них оставшееся время и, смежив тяжелые веки, он погрузился в размышления.

События последних суток носили динамический характер. Настроение самого Кейнса несколько раз менялось, а его нервы испытали запредельную нагрузку. В первую очередь это было связано с новыми экстренными сообщениями Игрока и Блаженного. Оба передали информацию через московскую резидентуру, причем и на этот раз действовали настолько нестандартно, что вычислить их не удалось. Еще одна важная деталь. Игрок впервые воспользовался московским каналом, что косвенно подтверждает мнение Кейнса о том, что этот человек сейчас находится в Москве, в самой гуще событий. Эти самые события развиваются настолько стремительно, что Игрок уже не имеет возможности подготовить надежный закордонный контакт. Он вынужден идти на риск, используя непроверенный канал.

В сообщении Блаженного, на первый взгляд, не было ничего нового. Он еще раз напоминает о необходимости заранее подготовить почву для быстрых и решительных изменений американской внешней политики. Именно так, не больше и не меньше! Этот человек и в самом деле смахивает на Блаженного. Но в его сообщении есть одна любопытная деталь. Инициатор утверждает, что в самом скором времени он передаст американцам пакет сведений, которые при правильном их использовании позволят двум сверхдержавам сэкономить колоссальные средства, расходующиеся на гонку вооружений. Он убежден, что в самом ближайшем времени в мире может сложиться благоприятная конъюнктура для прекращения конфронтации и холодной войны со всеми вытекающими последствиями. Его информация поможет американцам выбрать правильную линию поведения в отношениях с Советским Союзом и свести до минимума время, необходимое для резкого изменения курса. Каждый отвоеванный у холодной войны день, это миллиарды долларов, которые можно использовать в мирных целях.

Инициатор сообщает, что его информация будет готова к третьему, максимум, к пятому марта. Канал для отхода на Запал ему не нужен, в деньгах он не нуждается. Блаженный не считает себя предателем, и его сведения не причинят какого-либо ущерба безопасности Советского Союза или Соединенных Штатов.

У Макмиллана, который помогал Кейнсу анализировать сообщение, возникла одна любопытная идея. Он высказал предположение, что Блаженный может быть человеком Сергеева и таким способом сам Сергеев пытается довести до сведения администрации США свою позицию по целому ряду стратегических вопросов. Кейнс признал факт наличия у своего заместителя нестандартного мышления, похвалил его за это и тут же опроверг эту оригинальную гипотезу. Человек такого масштаба, как Сергеев, подобными вещами никогда не будет заниматься. У него большие шансы на победу в схватке за кремлевский трон и ему незачем идти на такой риск. Даже если Сергеев решится на откровенный разговор с американцами, он будет действовать другими, хорошо апробированными методами. А то, что он умеет это делать, Сергеев уже не раз доказывал во время своих зарубежных поездок. Весь персонал госдепа во главе с Шлиманом только тем и занимается, что с карандашом в руках исследует каждое слово, вылетевшее из уст Сергеева. Его коронный стиль – многословные и достаточно громкие заявления – хорошо изучен и самим Кейнсом. Если отбросить словесную мишуру, полунамеки и призрачные обещания, то надо признать, что в его выступлениях нет ничего стоящего. Да, они кажутся достаточно смелыми, особенно в сравнении с речами других вождей, прошлых и настоящих, но объясняется это просто. Сергеев первым из советских политиков стал насыщать свои речи такими терминами, как «демократия», «гуманизм», «гласность» и «реформы». Нет, Блаженного с Сергеевым ничего не связывает. Блаженный действует по собственной инициативе, он идеалист высшей пробы и ради лучшего будущего своей родины готов пойти на любой риск. Сможет ли он когда-нибудь понять этого человека? Кейнс подумал, что найти ответ на этот вопрос он сможет после пятого марта.

Послание от Игрока было более конкретным и достаточно тревожным. В нем содержались подробные сведения о конфликте, вспыхнувшем между военными и госбезопасностью. Он также подтвердил свое предыдущее сообщение о том, что КГБ готовит проведение тайной операции. Среди конкретных целей этой акции, по словам Игрока, есть и такая – организация покушения, другими словами, теракт. Он располагает полной информацией о приготовлениях русских спецслужб, включая имя человека, намеченного в качестве жертвы. Игрок готов предоставить эти сведения Кейнсу, но в связи с резким ухудшением обстановки в Москве и возникновением смертельной угрозы для жизни инициатора, условия сделки меняются. Вместо десяти миллионов долларов, Игрок запросил вдвое большую сумму. Деньги должны быть переведены в один из швейцарских банков до конца суток двадцать восьмого февраля. Посредник в этом деле – адвокат из Цюриха, услугами которого Игрок уже однажды воспользовался. Название банка, порядок открытия счета и прочие условия сообщит посредник. Как только деньги будут переведены на счет, в московскую резидентуру поступят обещанные сведения.

Кейнс понимал, что эти деньги он должен выбить во что бы то ни стало. Дело даже не в деньгах. Он должен получить «добро» от президента на проведение в России тайной операции и добиться ее финансирования из внебюджетных источников. Он уже думал о будущем, об открывающихся перед американской разведкой новых горизонтах. Предстоят большие расходы, в сравнении с которыми двадцать миллионов, запрошенных Игроком, все равно что капля в море. И чтобы получить сегодня такое «добро», он должен сделать почти невозможное – заставить поверить президента и его окружение в скорые перемены внутри Империи зла.

Кейнс достал из папки фотографию, где был запечатлен человек, стоящий у края пропасти, и принялся внимательно ее рассматривать. Ему уже были известны имя и должность этого человека: полковник Кобозев, военная разведка, заместитель начальника оперативного отдела. Его опознал один из перебежчиков, доставленный вчера в Лэнгли британскими коллегами. По словам перебежчика, этот человек фактически руководит оперативным отделом, поскольку его непосредственный начальник типичный назначенец из крупных армейских политработников, явление, кстати, чрезвычайно редкое для ГРУ, где преимущественно работают опытные профессионалы. И то обстоятельство, что этот крупный военный разведчик оказался в глухом заброшенном районе Афганистана, говорило Кейнсу о многом. И косвенным образом подтверждало мнение Игрока о конфликте между военными и КГБ.

В руке Кейнса появился еще один снимок. Экспертам не составило труда установить, что за предмет находится в руках Кобозева. Капсула с парализующей начинкой, изготовлена в США. Такими капсулами можно стрелять только из модернизированной винтовки М-16 образца 1981 года. Находится на вооружении спецподразделений армии США, используется также охранными службами Министерства финансов. Несколько сотен таких винтовок были проданы за рубеж и проследить их дальнейший путь не представляется возможным.

Первой реакцией на сообщение экспертов была мысль о возможной провокации со стороны русских. Сами русские стреляют в своих людей, имитируют побоище, затем обвиняют американцев в прямом военном вмешательстве в конфликт в Афганистане. По зрелом размышлении он отбросил эту версию. Для этого достаточно было видеть, с каким выражением лица смотрит на эту капсулу полковник Кобозев, на его лице четко просматривается не только удивление, но и возмущение. К тому же, источники из Кабула сообщили, что в столице Афганистана наблюдается небывалое скопление сотрудников КГБ и ГРУ и они явно что-то не поделили между собой.

Кейнс с улыбкой подумал, что неплохо бы заиметь такого человека в роли контролируемого агента. Полковник Кобозев, учитывая его вес в ГРУ и министерстве обороны, должен иметь практически неограниченный доступ к государственным секретам. И если бы директор ЦРУ еще раз внимательно посмотрел на выражение лица Кобозева, когда он стоит у края пропасти, то вполне возможно, что его мозг озарила бы внезапная догадка, но он отложил фотографии в сторону и принялся размышлять о некоторых неприятных аспектах своего нынешнего положения.

У Кейнса не было полной уверенности, что он не стал жертвой коварных происков русских спецслужб. У него не было достаточного времени, чтобы проверить поступающую к нему из Москвы информацию. Вся его нынешняя позиция основывалась на сообщениях двух неконтролируемых агентов, или, как говорят разведчики, инициаторов, и на собственных предчувствиях. Это обстоятельство серьезно беспокоило Кейнса. Он был далек от того, чтобы недооценивать возможности русских. Директор ЦРУ уже давно пришел к выводу, что когда речь идет о Советах, трудно утверждать что-либо наверняка, любой исследуемый вопрос требует привлечения метода аналогий. Многие вещи, составляющие основу западного общества, напрочь отсутствуют в Советском Союзе и наоборот. Также трудно зачастую судить об эффективности работы советских спецслужб. Он часто делал такие сравнения, и не всегда в пользу американской разведки. А один из эпизодов он считал просто хрестоматийным и часто напоминал о нем тем сотрудникам, которые позволяли себе недооценивать возможности русских.

А случай этот имел место в Бейруте, в марте прошлого года, когда мусульманские террористы похитили Уильяма Бекета, резидента ЦРУ, имевшего в Ливане легальную крышу советника посольства США по политическим вопросам. Кейнс делал все возможное и невозможное, чтобы освободить Бекета, оказавшегося в заложниках. Он предпринял ряд энергичных мер, призванных доказать всем оперативникам ЦРУ, работающим за рубежом, что Агентство никогда не оставит их в беде и ради их спасения готово использовать любые средства, в том числе и не вполне законные. Кейнс предпринял чрезвычайные меры: создал специальное подразделение, занимающееся поиском заложников, все это время велась энергичная работа по перехвату линий связи, выделялись огромные суммы денег потенциальным информаторам. Он постоянно держал этот вопрос на своем личном контроле.

Результат? Только через восемь месяцев стало известно, кто причастен к похищению – исламская экстремистская организация «Хизболла». Ни самого Бекета, ни его следов обнаружить не удалось.

Попав в аналогичную ситуацию, русские действовали более решительно. Три советских дипломата, похищенные осенью того же года, были освобождены всего через месяц. Успех русских объясняется достаточно просто. Агенты КГБ захватили в Ливане близкого родственника одного из лидеров «Хизболла»: убили его, а тело подбросили к дверям штаб-квартиры организации в Бейруте. В кармане убитого была найдена записка, в которой в достаточно энергичных выражениях высказывалась просьба освободить советских дипломатов. В противном случае все руководство «Хизболла» ждет та же участь. Поскольку мусульмане не слишком торопились на свидание с Аллахом, дипломаты были немедленно доставлены к советскому посольству и отпущены с миром. Да, в чем нельзя отказать Советам, так это в умении разговаривать с позиции силы.

Следует признать, что советская разведка действует достаточно эффективно, в ее работе чувствуется хорошая школа. Немалую роль в этом сыграла личность Андропова, который сумел поднять престиж и качество подготовки сотрудников спецслужб. Среди офицеров внешней разведки было немало людей с достаточно высоким уровнем интеллекта, хорошим знанием языков, истории и культуры, своими широкими взглядами во многом напоминавшими главу Лубянки. Впрочем, все это не мешало их основному занятию – шпионить в пользу Советского государства, скорее даже наоборот. Но с уходом Андропова из КГБ легкость в действиях противника исчезла, русские действовали менее удачливо, чем обычно, их операции стали какими-то тяжеловесными и зачастую легко читались аналитиками ЦРУ.

Когда Кейнс размышлял о Советском Союзе, в его сознании возникал образ холодной монолитной стены, за которой происходят странные, непонятные даже для него, главы американской разведки, события. В последнее время в стене появилась мелкая сеть трещин, она уже не выглядит такой монолитной и холодной, как прежде. Там, за железным занавесом, кипят бурные страсти, хотя никто в Америке не верит, что Россия, этот давно потухший вулкан, опять пробудится к жизни.

Кейнс был далек от мистики, но в одну религиозную истину он слепо верил – в наличие Антихриста. Советский Союз в его сознании всегда ассоциировался с образом Зверя, которому сопутствуют четыре всадника Апокалипсиса: глады, мор, болезни и войны. Это именно то, что Советы принесли в мир. Такого же мнения придерживался и президент США, но Уильям Кейнс готов был сегодня сделать все возможное, чтобы это мнение изменить. Зверь умирает, и Кейнс должен первым сообщить эту весть президенту.

Сквозь рваные полосы тумана промелькнуло солнце, впереди показались деревья Лафайет-парка. Машина приближалась к Белому дому и нужно было что-то решать, вернее, на что-то решиться.

Кейнс открыл портфель из крокодиловой кожи, который он всегда брал с собой на заседание Совета безопасности, и достал из него две одинаковые папки с голубыми поперечными полосками. Он подержал их в руках, словно взвешивая, и отложил одну в сторону.

Директор центральной разведки США Уильям Кейнс совершил тяжкое преступление против народа США, но он сделал это сознательно. В этих двух папках хранились сведения, полученные от инициаторов Игрока и Блаженного, а также критический анализ этих сведений, подготовленный советским отделом. Внешне эти два варианта ничем не отличались, но во второй папке, которую выбрал для доклада Кейнс, было на два листа больше. Директор ЦРУ напечатал эти листы собственноручно. Таким образом, в папке оказалось еще одно донесение от инициативного информатора, носящего агентурную кличку Блаженный. Кейнс не мог дожидаться пятого марта, следовало действовать решительно и без промедления.

В этой же папке хранилась информация, полученная от агента-инициатора по прозвищу Игрок. Кейнсу, начавшему собственную игру во имя президента, американского народа и всеобщего мира, не понадобилось придумывать что-либо за своего агента. Он оставил все, как есть, дополнив последнее сообщение лишь одной фразой: НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНОЙ ЦЕЛЬЮ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОГО АКТА ЯВЛЯЕТСЯ УБИЙСТВО ПРЕЗИДЕНТА США.

Кейнс тяжело поднимался по лестнице Белого дома, и у него был вид человека, только что поставившего на кон все свое состояние. Он играл втемную, и ему оставалось лишь надеяться, что когда придет время открывать карты, на стол лягут четыре туза.

Глава восьмая

– Николай Андреевич, вам приходилось отступать? Насколько мне известно, вы на Отечественной с первого дня?

Министр обороны пожал плечами.

– И отступал и наступал, всякое было. Но я первым задал вопрос и хотел бы получить на него прямой ответ.

Разговор происходил на госдаче Сергеева, в живописном уголке Подмосковья. Кроме хозяина дачи и министра, в гостиной находился Якимов. Маршал хотел поговорить с Сергеевым наедине, но тот настоял на своем, дав понять, что от Якимова у него секретов нет. На улице завывал ветер, швырял горстями мокрый снег в оконные стекла, но внутри было тепло и уютно. В камине горели дрова, на покрытом вышитой скатертью столе чай, малиновое варенье, горка бисквитов с абрикосовой начинкой. От угощения гость отказался, впрочем, Сергеев особо и не настаивал. Сам он «употреблял» не часто, только по необходимости.

– Я неспроста задал вам свой вопрос, – мягко улыбнулся Сергеев. – Вот вы спрашиваете меня, насколько хорошо я знаком с ситуацией в армии и оборонной промышленности. И представляю ли я себе истинные масштабы нашего отставания от Запада. Какой ответ вы хотите от меня услышать, Николай Андреевич? Да или нет? Если речь идет о знакомстве с этой проблемой, то я скажу «да». Как член Политбюро и секретарь ЦК я обладаю всей полнотой знаний. Но правдива ли та картина, которую я вижу перед собой? Это вопрос и к вам, министру обороны, ведь львиная доля недобросовестной, а зачастую и лживой информации идет из вашего ведомства.

Маршал нахмурился, но опротестовывать мнение Сергеева не стал.

– Да это и не картина вовсе, – вступил в разговор Якимов. – Скорее мозаика, какие-то разрозненные фрагменты. К сожалению, приписки и очковтирательство проникли даже в армейскую среду и оборонные отрасли.

– А если говорить о реальном знании ситуации, – продолжил Сергеев, – то я вынужден сказать «нет». Я ее не знаю и думаю, ее не знает никто, в том числе и вы, маршал.

– Спасибо за прямой ответ. Именно это я и хотел услышать от вас. Я рад, что вы понимаете, с какими трудностями нам приходится сталкиваться.

– Нам, – жестко сказал Сергеев. – Нам приходится сталкиваться. Армия и оборонные отрасли пожирают до сорока процентов всего бюджета. Мы находимся на краю пропасти, нам грозит ступор. Вы знаете, что такое ступор, маршал?

Маршал пожал плечами.

– Загляните в любой психиатрический справочник. Убежден, вы сразу поймете мою мысль. Понимаете, Николай Андреевич, любой организм, в том числе и общественный, рассчитан на определенные нагрузки. Эту грань переходить крайне опасно, ибо организм в таком случае может не выдержать перегрузок, начнутся флуктуации, процесс саморазрушения. Так вот, дорогой мой маршал, считайте, что одной ногой мы уже заступили за эту грань. Я не знаю, может быть, уже поздно что-либо предпринимать…

Сергеев отпил глоток чая и задумчиво посмотрел на маршала.

– А если страна окажется в ступоре, никто из нас, ни я, ни Лычев, ни кто-либо другой не сможет ни-че-го предпринять. Уже сейчас чувствуется колоссальная инерция народнохозяйственного механизма, он уже почти неуправляем, другими словами, существует и развивается по каким-то своим внутренним законам.

– Я бы сказал, не развивается, а деградирует, – вставил реплику Якимов.

Сергеев кивком поблагодарил его и продолжил:

– Апатия в обществе достигла критической отметки. Помните, у Маяковского: «Нам, мол, с вами думать неча, если думают вожди».

На губах Якимова в это время появилась ироничная улыбка.

– Вот какова цена, уплаченная нами за статус сверхдержавы, – веско сказал Сергеев. – Такова цена паритета. Я не берусь утверждать, что во всех наших бедах виноваты военные, но оборонный комплекс вот где у нас сидит…

Сергеев весьма красноречивым жестом похлопал себя по шее.

– Наш хребет уже не выдерживает таких нагрузок.

– Но американцы продолжают наращивать свои усилия, – попытался оправдаться маршал, но Якимов не дал договорить ему.

– А что Америка? Америка богатая страна. Она может позволить себе такие расходы, а мы нет. И где гарантия, что и Америке это когда-нибудь не аукнется? В будущем, лет, скажем, через десять?

– Поскольку вы сами просили, чтобы разговор остался между нами, я буду предельно откровенен.

Сергеев взглянул на серьезное лицо маршала и невесело рассмеялся.

– Видите, до чего мы докатились, Николай Андреевич?! Боимся даже откровенно высказывать свои мысли. В окружающих видим не коллег и товарищей, а потенциальных конкурентов, если не сказать сильнее. Но разговор нужный, и я рад, что вы сами изъявили желание открыто побеседовать с нами.

Сергеев сознательно употребил слово «нами», тем самым объединяя в глазах маршала себя с Якимовым, которого министр обороны не слишком жаловал, считая его человеком опасным лично для себя и для возглавляемого им ведомства.

– Посмотрите на карту мира, маршал. На первый взгляд, дела обстоят не так уж плохо. За последних несколько лет нам удалось перетащить на свою сторону добрый десяток стран. В Азии это Кампучия, Лаос, Южный Йемен и Афганистан, в Африке Эфиопия, Мозамбик и Ангола, в Америке Никарагуа и, возможно, Сальводор и Гранада. Спрашивается, чего мы достигли с помощью наших новыхприобретений?

– Почти двадцать миллиардов долларов ежегодных субсидий, если добавить сюда Кубу и Вьетнам, – уточнил Якимов.

– Мы повесили себе на шею лишнюю сотню миллионов дармоедов, – угрюмо заметил Сергеев. – И расходуем на них колоссальные средства, как будто нам денег девать некуда, как будто наши собственные люди хорошо одеты и обуты. Мы ведем себя, как последние кретины!

Сергеев не удержался и зло выругался.

– Весь Запад смеется над нами! Теперь уже не им, а нам приходится заботиться о самых бедных странах мира. Какого черта мы туда влезли? Как будто внутри соцлагеря у нас проблем не хватает! С идеологической точки зрения эта идиотская авантюра также не принесла нам ощутимых дивидендов, скорее наоборот. Теперь консерваторы и правые говорят своему населению, показывая пальцем на эти страны: «Хотите строить социализм? Хотите жить как они? Хотите войны, голода и болезней? Тогда идите и голосуйте за левых!» Вот чего мы достигли такой ценой, дорогой мой маршал.

Сергеев встал с кресла, подбросил в огонь несколько поленьев и вернулся за стол.

– В первую голову виноваты мы, политики. Но скажите мне вы, министр обороны, почему вся страна работает на оборону? У нас что, война на носу? Почему, когда я пытался поднять этот вопрос на Политбюро, меня никто не поддержал, в том числе и вы, маршал?

– Потому что, кроме армии, балета и космоса, нам уже нечем гордиться, – сухо заметил Якимов. – Армия – это единственное, что заставляет остальную половину человечества относиться к нам если не с уважением, то со страхом. Все остальное загажено и порушено.

– А так ли уж хороша наша армия? – спросил Сергеев. Заметив, что министр обороны вскинул голову, он сделал предупреждающий жест.

– Не спешите возмущаться, маршал. Никто здесь не собирается очернять армию и ее командование. Но давайте смотреть правде в лицо. С технической точки зрения, мы далеко отстали от тех же американцев. С тех пор, как они перекрыли большую часть каналов, по которым мы закупали передовые западные технологии, наше отставание увеличивается с каждым днем. Наши самолеты имеют лучшие в мире летные качества, но электронная начинка соответствует временам царя Гороха. Они быстро летают, но с такой же быстротой их обнаруживают американские радары, чего нельзя сказать о наших. Мы имеем грозный атомный флот, но стоимость каждой подлодки равняется годовому бюджету средней союзной республики. И при всем этом они шумят, как самовары, и американцам не представляет труда обнаружить их в открытом океане.

– Вы не во всем правы…

– Ладно, – махнул рукой Сергеев. – Я не собираюсь перечислять все наши технические недостатки. Но то, что в армии не все ладно, это видно и невооруженным взглядом. Дедовщина, коррупция среди высших военных чинов…

– Гораздо меньшая, чем среди партийных и государственных чиновников, – обиженно заметил маршал.

– И слава Богу, – улыбнулся Якимов. – У партаппарата и чиновников нет ядерного оружия. Оно в ваших руках, маршал.

Министр покачал головой, но ничего не сказал.

– Будем отступать, Николай Андреевич, – твердо сказал Сергеев. – Речь идет не о паническом бегстве, а о планомерном и продуманном маневре. Но отступать придется на всех фронтах, в том числе и на вашем. Другими словами, придется заморозить военные расходы на нынешнем уровне. А возможно, даже сократить.

– Но… Вы же должны понимать, что на оборону работают миллионы людей, почти треть населения страны…

Лицо министра обороны покрылось бурыми пятнами, а от возмущения он начал слегка заикаться – последствие контузии, полученной им в сорок четвертом в боях за правобережную Украину.

– В конце концов, это передовые технологии, лучшие трудовые коллективы страны.

– Я понимаю вашу озабоченность, – мягко произнес Сергеев. – Мы не ставим перед собой цель разрушить оборонный потенциал страны. Речь идет о коренной перестройке, и это касается не только военно-промышленного комплекса и армейских структур, но и всего общества в целом. К сожалению, мы ограничены в своих возможностях. Если нам понадобятся средства на проведение реформ, не исключено, что в таком случае придется несколько сократить траты на армию и оборонку. Если появится нужда, перепрофилируем некоторые заводы на выпуск мирной продукции. Я убежден, от намеченных реформ выиграет не только общество, но и армия. Наша армия станет более мобильной, повысится техническая оснащенность войск.

Сергеев понял, что его слова звучат не слишком убедительно, поэтому повторил еще раз, более уверенно:

– Именно так, маршал. Реформы будут армии только на пользу. Как видите, я не стал вам лгать, подобно Лычеву, а предпочел сказать правду, пусть даже эта правда носит привкус горечи. А теперь я надеюсь на откровенность с вашей стороны.

Сергеев обменялся с Якимовым многозначительными взглядами и продолжил:

– Николай Андреевич, для вас не секрет, что в самом ближайшем времени будет решаться вопрос о генеральном секретаре нашей партии. Сами понимаете, на карту поставлено многое, возможно, будущее страны. Если к власти придет Лычев, ступор неизбежен. Через пять лет заниматься реформами будет уже поздно. Если к власти придем мы, – Сергеев выразительно посмотрел на маршала, – такой шанс у страны появится. Я хочу знать вашу позицию. Не скрою, если вы меня поддержите на Политбюро, а ваши коллеги-военные на Пленуме ЦК, то мне удастся победить без особых проблем.

Он сделал паузу, внимательно наблюдая за реакцией маршала. Министр обороны сидел безучастно, его глаза, скрытые толстыми стеклами очков, смотрели мимо Сергеева в сторону камина, где огонь жадно пожирал березовые поленья.

– Я понимаю, – негромко сказал Сергеев, – вы сейчас находитесь в непростом положении. Все мы находимся в трудном положении. Нужно сделать выбор. Если вы поставите на Лычева, это будет ошибкой. Все равно вы этим ничего не добьетесь. Мы не дадим Лычеву и его компании взять власть в стране в свои руки.

В этот момент у Сергеева было такое выражение лица, что маршал едва не отшатнулся от него.

– Делайте свой выбор, маршал, – жестко произнес Сергеев. – Я знаю, мы вам не нравимся, но мы меньшее из двух зол. Лично для вас и вашего ведомства.

«Змеи, – подумал про себя маршал. – Скользкие рептилии с холодными пустыми глазами и смертоносным жалом. Но эти две, по крайней мере, не выглядят так отвратительно, как другие».

– Я хотел бы получить гарантии, что при проведении реформ мнение военных будет учтено, – ровным голосом сказал маршал, понимая, что его слова звучат наивно. Но сдавать позиции слишком быстро было не в его правилах.

– Вы получите такие гарантии, – легко согласился Сергеев. – Считайте, что вы их уже получили. Все вопросы по армии и оборонной промышленности будем решать совместно. Не бойтесь, маршал, – Сергеев дружелюбно улыбнулся, – я вас не обижу.

– Я уже слишком стар, чтобы бояться, – буркнул министр, понимая, что говорит чистую неправду. – Добро. Я поддержу вашу кандидатуру на Политбюро и, если понадобится, проявлю в этом вопросе активность и настойчивость.

Он со значением посмотрел на Сергеева.

– И с другими военными я побеседую. Думаю, вас уже можно заранее поздравить…

– Ваши слова да Богу в уши, – вздохнул Сергеев. – Николай Андреевич, когда вы звонили мне утром, у вас был очень встревоженный голос. Что-нибудь случилось? Помимо тех вещей, которые мы уже обсудили?

Лицо маршала заметно побледнело.

– Нет, ничего не случилось…

Он сделал небольшую паузу и тут же опроверг свои слова.

– Скажите, у вас надежная охрана?

– Надежная. Но при чем тут моя охрана?

Сергеев с недоумением уставился на министра обороны.

– Да нет, – пожал плечами маршал, заметно нервничая. – Просто поинтересовался… Время сейчас смутное. Может, армейских офицеров подключить?

– Что? – опешил Сергеев. – Это еще зачем?

– Для вашей же пользы, – едва слышно произнес маршал. Он уже не раз пожалел, что затеял этот разговор. Собственные недавние подозрения вдруг показались ему нелепыми и ужасными, а аргументация подчиненных слабой и неубедительной. Он уже почти не сомневался, что вся эта история с покушением на Сергеева абсурдна, просто немыслима, а сам он едва не стал жертвой чудовищной мистификации или какого-то трагичного стечения случайных обстоятельств. Хорош бы он был, если бы вздумал рассказать эту историю Сергееву и его дружку Якимову!

– Для какой еще пользы? – недовольно посмотрел на него хозяин. – Вы что-то скрываете от нас. Выкладывайте, маршал, не темните.

– Да не о чем говорить, – нахмурился министр, не зная, как выкрутиться из неприятной ситуации. – Просто проявил заботу о вашей безопасности…

Понимая, что ляпнул очередную глупость, маршал раздраженно махнул и поднялся с кресла.

– Мне пора.

– Останьтесь, Николай Андреевич, сейчас ужин подадут, – принялся уговаривать его хозяин, не проявляя, правда, при этом особой настойчивости.

– Спасибо, но я вынужден отказаться.

Маршал выдавил из себя некое подобие улыбки.

– Как-нибудь в следующий раз.

– Я даже не рассчитывал, что старый дурак так легко сдаст свои позиции, – признался Сергеев.

– Не такой уж он дурак, – насмешливо заметил Якимов. – Чует, куда ветер дует. Надеется сохранить свое кресло.

– Пусть служит, – отмахнулся Сергеев. – Остальные ничем его не лучше. Что за страна?! Одни подлецы и кретины вокруг. Никому нельзя доверять. Представляешь, сегодня в Секретариат приходит депеша из Ташкента. Инициатива у них, понимаешь ли… Я как прочитал, чуть не упал со стула! Лозунг они выдвинули: «Даешь сто тысяч коммунистов в парторганизации Ташкента!» Срочно! Идите, люди добрые, записывайтесь, всех берем! Все жулики, тунеядцы и отбросы города Ташкента срочно записывайтесь в партию! Потому что местным руководителям моча вступила в голову! Мы за последних четыре года выгнали из партии больше трехсот тысяч негодяев, а разные ослы, типа этих ташкентских, спешат набрать новых. Зла на них не хватает!

Якимов посмотрел на него с легкой иронией, но комментировать сообщение не стал. Зато он вспомнил предостережение министра обороны.

– Что там маршал говорил об охране? Я так обрадовался, что нам удалось обломать ему рога, что упустил из виду этот момент.

– Да ерунда все это! – пренебрежительно сказал Сергеев. – Старый маразматик выжил из ума. Нет, надо всех их разогнать к чертовой матери!

– Может, Лычев с Черновым какую-нибудь пакость затевают?

– Я уже знал бы об этом, – отмахнулся хозяин дачи. – Ладно, пошли ужинать. Заодно обговорим кое-какие вопросы.

Они поужинали плотно, с хорошим аппетитом. О маршале и его чудачествах больше не вспоминали. Говорили о вещах важных, возвышенных, строили планы на будущее. В мыслях уже руководили огромной страной, выводили ее на новый курс, который считали единственно правильным. Настроение весь вечер у них было приподнятое, в душе они уже считали себя людьми значительными, даже знаменитыми. Настанут времена, когда потомки будут вспоминать о них с непременным почтением и глубокой благодарностью.

Глава девятая

Заседание Группы планирования по вопросам национальной безопасности началось на десять минут позже, чем планировалось. Наконец появились президент и его главный советник, руководитель аппарата Белого дома Чарльз Риган. Кроме них, на заседании присутствовали вице-президент, секретарь госдепартамента, министр обороны, помощник президента по национальной безопасности и директор центральной разведки.

Совещание в Овальном кабинете Белого дома началось с рассмотрения вопроса об оказании финансовой помощи никарагуанским «контрас». Госсекретарь Джордж Шлиман проинформировал остальных членов Группы о готовности саудовцев довести помощь «контрас» до двух миллионов долларов ежемесячно. В целом же они могут выделить не более пятнадцати миллионов. Президент рассеянно кивнул, заметив при этом, что король Саудовской Аравии Фаид, посетивший США с официальным визитом три недели назад, при личной встрече обошел этот вопрос молчанием. Кейнс поспешил на помощь Шлиману, подтвердив, что, по имеющимся у него данным, саудовцы действительно планируют выделить всю сумму. Он также добавил, что, помимо средств, запланированных США в виде военной помощи, для «контрас» потребуется выделить как минимум четырнадцать миллионов долларов на поставки невоенного характера. Риган резонно заметил, что в случае вынесения этого вопроса в палату представителей конгресса демократы провалят его со стопроцентной гарантией…

Кейнса давно беспокоило отсутствие у Белого дома продуманной тактики при рассмотрении в конгрессе различных финансовых проектов. Особенно это касалось разведывательных операций.

В соответствии с Законом о надзоре за разведкой планы проведения тайных разведывательных операций должны в обезличенном виде направляться на рассмотрение комитетов по разведке сената и палаты представителей конгресса. Кейнс считал, что и этого слишком много, особенно, когда речь шла о безопасности оперативных сотрудников и наиболее ценных агентов. Если сведения известны двум десяткам человек, они уже перестают быть секретными сведениями. Поэтому сам Кейнс зачастую предпочитал действовать с помощью обходных маневров, работая при этом на грани фола. Адвокаты ЦРУ никогда не сидели без дела и честно отрабатывали свой хлеб. Кейнс и сейчас не стал спорить с Риганом. Зачем тратить энергию по пустякам? Она ему сегодня еще пригодится.

Президент провел почти всю неделю на ранчо и выглядел сегодня на удивление хорошо. Предвыборный марафон потребовал от всех них крайнего напряжения сил, поэтому после церемонии инаугурации, состоявшейся двадцатого января, возникла небольшая пауза, нечто вроде незапланированного отпуска. За это время скопилось немало дел, и некоторые из них требовали принятия неотложных решений. В первую очередь это касалось проблем, связанных с изменением обстановки в Советском Союзе.

Может показаться странным, но после избрания на второй срок этот человек изменился к лучшему. Четыре года назад, когда у Кейнса появилась возможность поближе узнать бывшего губернатора штата Калифорния, он был в немалой степени удивлен обнажившейся истиной: между сложившимся в сознании американской нации образом будущего президента (кстати, он и сам приложил к этому руку, приняв активное участие в избирательной кампании губернатора) и настоящим положением вещей не было почти ничего общего. Директора ЦРУ неприятно поразила пассивность этого человека и в целом довольно прохладное отношение к своим обязанностям первого лица государства. По большей части он полагался на своих советников и помощникав, очень редко предлагал что-либо сам, различные совещания откровенно недолюбливал, в составлении круга рассматриваемых вопросов участия почти никогда не принимал. Мало того, президент был ленив и рассеян. В то время, как его помощники работали по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки, самого президента трудолюбивым нельзя было назвать даже с натяжкой. Его рабочая норма составляла пять-шесть часов, предельная нагрузка – восемь. И все же, даже с учетом всех этих недостатков, президенту каким-то непостижимым образом удавалось оставаться великим человеком в глазах американского народа и всего мира. Нет, чем больше Кейнс изучал этого человека, тем меньше он понимал его.

А в последние недели прошедшего года президент произвел ряд очень удачных замен и перемещений в рядах своей команды, чем немало удивил разного рода скептиков, в том числе и Кейнса. Удачные перестановки благотворным образом сказались и на самом президенте: он стал более раскован в своих отношениях с конгрессменами и прессой, меньше оглядывался на критиков и общественное мнение. В душе Кейнс был доволен этим обстоятельством. У президента сейчас развязаны руки, следовательно, у Кейнса имеются неплохие шансы претворить в жизнь задуманное.

– Госдепартамент получил официальное послание от министра иностранных дел СССР. Русские ставят нас в известность, что Сергеев по ряду причин не сможет участвовать в Женевской конференции.

Шлиман заглянул в записи и добавил:

– Они просят перенести конференцию на более поздний срок или же провести ее, как договаривались, двенадцатого марта, но на уровне министров иностранных дел.

– Я всегда говорил, что этот Сергеев ничем не отличается от других кремлевских вождей. К тому же он еще и болтун.

Президент с видимым раздражением посмотрел на государственного секретаря. Этот взгляд заметили и расшифровали и другие члены группы планирования. Джордж Шлиман являлся самой влиятельной фигурой в администрации после самого президента. Это был человек с трезвым умом и умеренными взглядами. Впрочем, он умел действовать достаточно жестко, если того требовали обстоятельства. Когда на госдеп повесили задачу борьбы с терроризмом, Шлиман сумел удивить не только врагов, но и друзей – он не задумываясь пошел на использование открытой силы против террористов. Но у Шлимана был один пунктик: его взгляды в отношении Советского Союза кардинально рознились с убеждениями других влиятельных советников президента. Госсекретарь считал, что с Советами не только можно, но и нужно договориться, и готов был взять на себя эту трудную миссию. Возможно, именно поэтому в кулуарах Белого дома Шлимана и возглавляемый им госдепартамент в шутку называли «пятой колонной Советов в Америке». А поскольку у президента также был пунктик: «С империей зла должно быть покончено раз и навсегда!», то по вопросу советско-американских отношений между ними не раз возникали стычки. Впрочем, все это не мешало Шлиману оставаться ястребом высшей пробы, а президенту относиться к госсекретарю и его советам с должным уважением. У Кейнса сложились неплохие отношения со Шлиманом, хотя по вопросу о переговорах с Советами он занимал позицию президента. Но теперь ситуация кардинально изменилась, и Кейнс решил поддержать госсекретаря, а заодно начать задуманную им игру.

– Я позволю себе не согласиться с вами, господин президент.

Кейнс поймал на себе удивленные взгляды присутствовавших, но решительно продолжил:

– Я бы не стал сравнивать Сергеева с прежними кремлевскими правителями. Мало того, и я хочу особо подчеркнуть это, именно с его именем я связываю надежды на скорые перемены в России. Я говорю о благоприятных для Америки и всего мира переменах, господа…

– Я жду объяснений, – нахмурился президент. – Признаюсь, вы меня озадачили.

Кейнс расстегнул замки на портфеле и достал папку с двумя голубыми полосками. Он выдержал эффектную паузу и протянул ее через стол президенту.

– Очевидно, я должен принести извинения, что не смог предоставить вам эту информацию раньше. Большая часть документов поступила до начала заседания. Надеюсь, вы сможете по достоинству оценить важность этих сведений и сами определите круг лиц, которых следует с ними ознакомить.

В полной тишине президент взял протянутую папку, открыл, быстро пролистал несколько страниц, заглянул в конец и поднял глаза на Кейнса. В этот момент директор ЦРУ, наконец, смог лучше узнать своего президента. Он разглядел в нем не только ковбоя, которого тот так любил изображать и на экране, и в жизни, но и обычного человека, которому, как и всем прочим смертным, присуще чувство страха.

– Объявляется перерыв на тридцать минут. Кейнс, прошу вас остаться.

Кейнс молча сидел за столом, терпеливо ожидая, когда президент ознакомится с документами. Он считал выбранную им тактику единственно правильной, и она уже приносила свои плоды. Но впереди его ожидала тяжелая борьба. Если у предыдущего президента было слишком много иллюзий в отношении Советского Союза, то у его преемника, наоборот, таковых почти не наблюдалось. К тому же сведения о возможном покушении на его жизнь вряд ли будут способствовать улучшению мнения президента о России и ее правителях. Но директор ЦРУ знал, что делает. Он должен вывести президента из равновесия, сломать его равнодушие и развернуть лицом к советским проблемам. Кейнсу нужны были деньги и директивы. И еще он хотел, чтобы администрация США вплотную занялась Советами, не на словах, а на деле. Ему нужно было растормошить этих людей, заставить их действовать. Он только сейчас понял, что, по существу, последнее десятилетие Россией никто всерьез не занимался. Это утверждение может показаться странным, когда речь идет о враге номер один, но таковы факты и реалии. Да, им удалось загнать Советы в тупик колоссального экономического кризиса, но теперь настала пора перейти от жестких к более гибким подходам. Плод созрел, нужно лишь протянуть руку и сорвать его.

– Кейнс, мне нужна полная информация!

Президент прочел документ дважды. Этот человек умел владеть собой, и сейчас его лицо было спокойным и сосредоточенным.

– Конечно, господин президент. Как только мои сотрудники закончат полную обработку информации, вы ее сразу же получите. В самом ближайшем времени мы ожидаем поступления новых сведений из России, а также осуществляем перепроверку информации с помощью других источников. Лично я убежден, что информация соответствует действительности.

– Если ваша информация подтвердится, я этого русским никогда не прощу!

Президент грохнул кулаком по столу, чего Кейнс ранее никогда за ним не замечал.

– Я не хотел бы, чтобы вы рассматривали проблему именно в такой плоскости, – осторожно произнес Кейнс. – Перед нами открываются большие возможности, нужно только суметь ими правильно воспользоваться. Что касается самого болезненного для вас вопроса, – Кейнс заметил, как президент нахмурился при его словах, – то я уверен, что в контакте с соответствующими службами мы будем держать эту проблему под контролем. Вы уже приняли решение, кому следует ознакомиться с информацией?

– Всем членам Группы, – не очень уверенно произнес президент.

Кейнс почувствовал тайное облегчение. То, что решил президент, входило в его планы. С информацией такого рода имели право обращаться только четверо: президент, вице-президент, помощник президента по национальной безопасности и ДЦР. Но расширение круга посвященных до семи человек было ему только на руку. Самым удобным для себя он считал изложить свою точку зрения здесь, на заседании, иначе ему придется поодиночке обрабатывать главных советников президента. Любой из этих людей, кроме, разве что, самого Кейнса, имел большое влияние на главу страны, и, если их всех сразу не перетянуть на свою сторону, он может столкнуться со скрытым противодействием, а этого допустить нельзя.

Президент продлил перерыв еще на час. Секретарь сделал шесть копий с документов Кейнса и раздал их остальным членам Группы. Кейнс лично предупредил каждого об исключительной, даже чрезвычайной степени секретности этих сведений.

Заседание Группы планирования по вопросам национальной безопасности было самым длительным за всю историю ее существования. Кейнс действовал как шахматист-виртуоз. Он находил единственно правильные ходы и к концу заседания добился лучшей для себя позиции. В будущем от него потребуется еще немало усилий, чтобы расстановка фигур на доске сделала выигрыш бесспорным, но дебют он провел удачно.

Кейнс обстоятельно ответил на многочисленные вопросы, признав при этом, что на некоторые из них еще предстоит найти правильные ответы. Особенно усердствовал вице-президент, до вступления в эту должность занимавший пост ДЦР и считавший себя крупным специалистом по вопросам разведки. Подводя итог своей части выступления, Кейнс сказал:

– Оптимальным мне представляется следующий план действий. Во-первых, нам следует определить круг задач, стоящих перед американской разведкой и другими госучреждениями в связи с изменением обстановки в Советском Союзе. К неотложным задачам я отнес бы проведение специального комплекса мероприятий по ослаблению позиций старой партийной номенклатуры, олицетворением которой в России является Лычев. Тем самым мы окажем косвенную поддержку Сергееву и провозглашенному им курсу реформ. Еще одна важная задача, – Кейнс посмотрел на президента, – как можно скорее выяснить и нейтрализовать источник опасности для жизни нашего президента. И если удастся, заодно дискредитировать руководство КГБ. В перспективе мы должны наладить качественный сбор информации о механизме принятия решений в СССР и влиятельных людях, которым в случае победы Сергеева предстоит занять ключевые посты в государстве. Позаботиться о внедрении в государственные структуры и партийный аппарат новых людей, которые впоследствии смогут стать нашими агентами влияния. Уже сегодня следует заняться созданием секретных фондов и неправительственных организаций, через которые мы сможем субсидировать определенные политические силы в России, корректируя таким образом ход реформ в благоприятном для нас направлении. Необходимо создать несколько групп из специалистов по Советскому Союзу и поручить им разработку плана и деталей широкомасштабной идеологической акции с тем, чтобы при первой же возможности развернуть пропагандистскую кампанию непосредственно на территории России и ее союзников. Осуществление тактических задач, при соответствующем решении президента, мы готовы взять на себя, для выполнения стратегических задач потребуются координированные действия всех государственных учреждений страны.

– Реформы в России еще и не начинались, а вы уже говорите о них, как о деле давно решенном, – заметил президент.

– Да, я считаю приход Сергеева к власти неизбежным, – невозмутимо ответил Кейнс. – А Сергеев – это реформы. Мы должны быть готовы к такому повороту событий уже сейчас. И первое, что нужно сделать, помочь Сергееву прийти к власти.

– Еще чего не хватало, – фыркнул Риган. – Кейнс, вы предлагаете нам прогуляться к кремлевским урнам?

– Там нет урн, – жестко ответил Кейнс. – Там сплошная азиатчина и свои правила игры, в которые избирательные кампании не входят. В Кремле все решают шепотом, подмигиванием, молчанием, наконец… Я уже говорил, мы намерены провести ряд специальных мероприятий с тем, чтобы ослабить противников Сергеева. Для нас же будет лучше, если он станет полновластным хозяином Кремля, а не старшим среди знатных бояр.

– Сколько времени еще протянет нынешний генсек? – спросил президент.

– Он в критическом состоянии и может умереть в любой момент, даже сейчас, когда мы разговариваем с вами.

– Да, я видел его полтора года назад, – кивнул вице-президент, – когда был на похоронах Андропова. Он мне показался очень болезненным, даже дряхлым и немощным человеком. Не понимаю, зачем они его выбрали?

– Объяснение простое, – пожал плечами Кейнс. – В России сложилось двоевластие. Этот человек всех устраивал, ибо фактически ни одного дня не правил государством. Двоевластию, похоже, подошел конец. Но я вернусь к своей мысли. Для проведения специальных мероприятий в Москве нужы две вещи: директива президента и деньги.

Он улыбнулся и добавил:

– Причем двадцать миллионов мне нужны немедленно, уже сегодня…

– А нельзя ли снять эти деньги с других операций ЦРУ, – поинтересовался вице-президент. – Или из ваших закрытых фондов?

– Нет, нельзя, – сухо сказал Кейнс. – Извините, но мне надоело быть крайним. Я и так на сенатских совещаниях провожу больше времени, чем в своем служебном кабинете.

Он повернулся к президенту:

– Вы подпишете соответствующие директивы, господин президент?

– Да поймите же вы, наконец, Кейнс! – взорвался Риган. – Конгресс нас живьем съест! Двадцать миллионов куда ни шло, но вы же втягиваете нас в астрономические расходы! Конгресс никогда не пропустит такие суммы и будет прав!

– Риган, предоставьте решать эту проблему мне.

Руководитель аппарата Белого дома наткнулся на сумрачный взгляд президента и обиженно замолчал.

Президент не спешил с ответом. Советам нельзя доверять, но и в словах Кейнса был резон. Существовало и еще одно важное обстоятельство. Когда президента переизбрали на второй срок, его советники и жена – самый близкий и преданный друг – настойчиво советовали ему сменить имидж, подумать о своем вкладе в мировую цивилизацию, другими словами, они советовали ему стать миротворцем. Возможно, они и правы… Президент коснулся рукой груди, безошибочно определив то место, куда ударила пуля четыре года назад, в марте 1981. Она прошла всего в дюйме от сердца. Он нашел в себе силы вернуться к жизни и быть полезным Америке и народу. Но испытанные им болезненные ощущения навсегда остались в памяти. Особенно это касается первых двух месяцев после покушения, когда он мог работать всего по нескольку минут в сутки, а его раненое легкое постоянно нуждалось в ингаляции. Он не хотел, чтобы нечто подобное произошло с ним во второй раз.

– Предоставьте решать эту проблему мне, – веско произнес президент.

Кейнс мысленно похвалил себя. Давно уже он не видел президента столь собранным и уверенным в своих силах.

– Готовьте ваши предложения, Кейнс. В скором времени мы еще раз вернемся к рассмотрению этих вопросов. Постоянно держите нас в курсе событий в Кремле.

Он посмотрел на остальных членов Группы, и на его лице появилась известная всему миру ослепительная улыбка.

– Если Сергееву понадобится наша помощь при проведении реформ, мы ему в этом не откажем. А пока твердость и еще раз твердость!

Он сделал многозначительную паузу и продолжил:

– Надеюсь, в самом скором времени нам удастся покончить с этой Империей зла.

Для Кейнса это был самый счастливый день в жизни. В этот час он казался самому себе могущественным и всевидящим, как сам Господь Бог. Он проник в суть нерожденных еще вещей и событий, и перед его глазами проходили картины грядущего нового мира.

Ради одного такого дня стоило прожить долгих семьдесят три года.

Глава десятая

В одном из уютных кафе Цюриха, расположенном в двух шагах от набережной реки Лиммат, в этот поздний вечерний час было немноголюдно. За угловым столиком сидел немолодой уже человек, медленно потягивал кофе и без особого интереса разглядывал прохожих за окнами. Он уже решил заказать еще одну чашечку, когда в кафе вошел рослый темноволосый мужчина в светлом плаще и широкополой шляпе. Мужчина подошел к стойке и заказал порцию «Бифитера» с тоником. Он подождал, пока бармен смешает напиток, взял стакан и направился к угловому столику, где сидел пожилой человек.

– Разрешите?

Уловив встречный кивок, он опустился на свободный стул и молча извлек из внутреннего кармана белый конверт.

– Это то, что вы просили.

Пожилой протянул руку к конверту, извлек из него бумажку и несколько секунд придирчиво ее рассматривал. Затем он вложил ее в конверт и переправил его в свой карман.

– Вас, американцев, за версту можно узнать.

Темноволосый мужчина пожал плечами и потянулся к стакану с джином.

– Деньги чистые? – тихо спросил пожилой.

Американец едва заметно улыбнулся и ответил на немецком:

– Вас, швейцарцев, тоже не представляет труда узнать. Не сомневайтесь, чище не бывает.

– Хорошо, я проверю, – кивнул пожилой. – Завтра после полудня вы будете знать результаты.

Они не произнесли больше ни слова, и темноволосый, допив свой джин, попрощался легким кивком и ушел. Спустя несколько минут его примеру последовал и швейцарец.

Проходя мимо стойки, он утвердительно кивнул бармену. Затем сел в машину и медленно направился в центр, в сторону ратуши. В дороге он насвистывал про себя арию из «Севильского цирюльника». У него было прекрасное настроение. Только что он заработал два миллиона долларов. При желании он мог присвоить себе всю сумму, но это было бы непростительной ошибкой. Он знал, что после этого не проживет и одного дня. На легкие уколы совести он не обращал особого внимания. Какое ему дело до того, что в мире еще пока существуют сумасшедшие, готовые выделить огромную сумму за простые услуги. В конце концов, адвокаты и существуют для оказания услуг подобного рода. Он всего лишь посредник, и ничего противозаконного в его действиях нет.

Бармен обслужил пожилую пару бельгийских туристов и взялся за телефон. Когда трубку сняли, он сказал условленную фразу и продолжил перетирать стаканы.

Тем же вечером в Москве в театре «Современник» умерла женщина. Это случилось во время антракта в театральном буфете. Женщина сидела за одним столиком со знакомой семейной парой, и они вполголоса обсуждали спектакль. Внезапно чашечка выпала из ее руки, и она схватилась за сердце. Немедленно вызвали «скорую». Не прошло и минуты, как словно из-под земли появились люди в штатском и очистили буфет от театральной публики. Не заставили себя ждать врачи, но их помощь явно запоздала. Тело женщины сначала доставили в Институт сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, затем перевезли в военный госпиталь Бурденко, где опытные патологоанатомы сразу же сделали вскрытие. Что послужило причиной закупорки сердечных сосудов, врачам установить не удалось. Как стало известно, женщина никогда ранее не жаловалась на сердечные боли. В сумочке нашли документы, которые помогли установить личность женщины. Наталья Юрьевна Ермакова, сорока девяти лет, доктор наук, заведующая кафедрой иностранной литературы МГУ. Хотели сообщить о ее гибели ближайшим родственникам, но таковых не оказалось. Муж, главный инженер объединения «Квант», трагически погиб в семьдесят втором году, во время заводских испытаний нового оборудования. Единственный сын пропал без вести две недели назад в Афганистане, о чем, впрочем, сама Наталья Юрьевна ничего не знала.

У Кандаурова и его подчиненных в эти дни было много работы. Министр обороны сразу же после визита к Сергееву вызвал начальника ГРУ к себе в кабинет. Он потребовал неопровержимых доказательств, свидетельствующих о подготовке силами госбезопасности теракта против Сергеева. Если таковых нет, следует немедленно прекратить расследование. Кандауров спокойно выслушал министра и сообщил информацию о новых обстоятельствах, открывшихся в этом запутанном деле. Офицеры ГРУ внимательно исследовали биографию двенадцати офицеров, попавших в круг повышенного интереса КГБ. Помимо того, что все они моложе тридцати лет, обладают специальными профессиональными навыками, другими словами, умеют убивать, всех объединяют две общие черты. Каждый из них достаточно хорошо знает хотя бы один иностранный язык, а трое пропавших, включая Ермакова, обладают знанием двух языков.

– Когда это он успел? – озадаченно спросил маршал.

– Мать Ермакова доктор наук, преподает иностранную литературу в университете, – ответил Кандауров. Разговор шел за несколько часов до трагедии, случившейся в театре «Современник». – Отец Ермакова погиб в результате нелепой случайности тринадцать лет назад. Наталья Юрьевна уже в то время числилась среди ведущих специалистов по западноевропейской литературе и по обмену между университетами была направлена в Эдинбург. Сына взяла с собой.

Маршал удивленно покачал головой, и Кандауров позволил себе улыбку.

– Да, в то время такое еще было возможно. Даже не верится, как будто жили в другом мире…

– Дальше! – требовательно перебил его маршал.

– Полтора года в Шотландии, затем, с полугодовым перерывом, направление в Венский университет, там они пробыли восемь месяцев. Затем Наталья Юрьевна вернулась с сыном в Союз, и больше ее за границу не выпускали. Остается лишь добавить, что Ермаков закончил спецшколу с английским уклоном. Английским языком владеет в совершенстве, немецким чуть похуже. Даже странно, что с такими способностями он пошел в армию…

– Что еще? – отрывисто спросил маршал. У него появились дурные предчувствия.

– Еще? Сотрудники органов особо тщательно проверили результаты медицинского обследования этих людей. Мы также последовали их примеру. Оказалось, что у них нет особых примет.

– Объясните толком, что означает «нет особых примет»?

– Ни один из отобранных гэбистами офицеров ни разу не был на приеме у наших стоматологов, другими словами, их зубы не протезировались. Никто из них не побывал на операционном столе. Сейчас техника достигла такого уровня, что по особым приметам такого рода специалисты могут достаточно уверенно установить страну, где была проведена операция. Ну а наши пломбы, – Кандауров не удержался от смеха, – сами понимаете, товарищ маршал… Это все равно что клеймо «Сделано в СССР». Если возникает необходимость, офицерам ГРУ мы ремонтируем зубы только с помощью импортного оборудования.

– Черт побери, что все это означает?!

– Это означает очень неприятную для нас вещь, – мрачно заметил Кандауров. – КГБ удалось похитить троих наших людей. Все они профессионалы высокого класса, обучены действовать в экстремальных условиях, убивать разнообразными способами, включая самые экзотические. Кроме того, они не имеют особых примет и хорошо знают два иностранных языка. И самое неприятное обстоятельство – все трое офицеры Советской Армии.

– Я не знаю, что за идея пришла в голову Чернову, но мне это не нравится.

Маршал был настолько обеспокоен, что забыл о своем решении закрыть расследование.

– Товарищ маршал, очень велика вероятность, что КГБ попытается использовать кого-либо из этих троих в качестве убийцы-террориста. Возможно, за рубежом… Но, скорее всего, акция будет проведена здесь, в Москве, во время церемонии прощания или похорон… – Кандауров смущенно кашлянул в кулак, – во время похорон генерального секретаря. Вероятная цель – один из высокопоставленных иностранных гостей…

– Кандауров, ты в своем уме? – грубо спросил министр. – Что за ахинею ты несешь? Какие похороны, какой теракт? Ты же заверял меня, что они хотят убить Сергеева? Я чуть не лопухнулся из-за тебя! Представляю, каким ослом я выглядел бы, если бы рассказал Сергееву о якобы готовящемся на него покушении! Надо же такое выдумать?! Как вообще могло такое в голову прийти!

Он тяжело посмотрел на начальника ГРУ, но тот выдержал его немигающий взгляд.

– Я никогда не говорил, что жертва покушения именно Сергеев. Вы сами не дали мне договорить, выставив нас из кабинета. Кстати, Николай Андреевич, я не стал бы отбрасывать и эту версию…

– Хватит! – рявкнул маршал. – Мне нужны доказательства, а не твои высосанные из пальца версии. Что еще у тебя припасено?

Кандауров едва заметно пожал плечами и продолжил:

– Мы вплотную занимаемся личностью Фомина. Кое-что удалось выяснить. Помните, мы рассказывали, что кадровик из ПГУ назвал две фамилии, Селидов и Заровский?

– Помню, – кивнул маршал.

– Так вот, Селидова никто не знает. Вернее, есть один Селидов в ПГУ, но он уже третий год безвылазно сидит в Сингапуре и к этому делу отношения не имеет. А вот Заровский… По сведениям из нашей парижской резидентуры, некий Заровский несколько раз появлялся во Франции в конце семидесятых. Чем он там занимался, выяснить не удалось, но наши люди утверждают, что Заровский – офицер внешней разведки КГБ. Мы передали в Париж копию портрета и точное словесное описание, но нам ответили, что речь, скорее всего, идет о другом человеке, хотя некоторое внешнее сходство имеется.

– Выводы?

– Заровский и Фомин – это одно лицо. Я допускаю, что этот человек изменил свою внешность в ходе пластической операции.

Маршал вздохнул и покачал головой.

– У вас богатое воображение, Кандауров. Мне нужны факты, а не ваши свободные фантазии.

– Я отправил запрос в Париж, чтобы наши люди тщательно проверили контакты Заровского во Франции. Это единственная ниточка к Фомину. И я хотел бы получить у вас санкцию на проведение еще одной операции, – бесстрастным тоном закончил Кандауров.

– Никаких санкций, – буркнул маршал. Он побарабанил пальцами по столу, отвернулся к окну и негромко сказал:

– Проси.

– Я хочу «побеседовать» с двумя-тремя офицерами ПГУ, которые служили в то время в парижской резидентуре.

– Знаю я твое «побеседовать», – ворчливым тоном заметил министр. – Не поговорить ты хочешь, а наехать на них. Смотри, чтобы обошлось без трупов.

– Мы работаем чисто, – холодно парировал Кандауров.

Маршал встал и подошел к окну.

– Давай подведем итоги, Владимир Алексеевич. Чернов готовит акцию, это ясно. Но против кого?

Маршал оглянулся на Кандаурова, но тот лишь пожал плечами.

– И если в этом будут замешаны наши люди…

– А они будут замешаны, – вставил реплику Кандауров. – Ермакова они точно держат у себя.

Маршал вернулся за стол и требовательно посмотрел на начальника ГРУ.

– Значит, так, Владимир Алексеевич… Даю тебе добро. Пощупай этих гэбэшников, если понадобится, выверни их наизнанку, но Ермакова ты мне найди. По крайней мере, узнай, что с ним. Если подвернется под руку Фомин, дави его! Считай, что я тебе лицензию выдал на его отстрел. И запомни, версии мне не нужны, только голые факты! И трупы мне не нужны, понял? А Фомина забирай, он твой! Все, действуй.

Когда Кандауров выбрался из кабинета, он от всей души выматерился. Спасибо за подарок! Фомина он ему подарил, лицензию выдал! Как бы этот самый Фомин его голову своему Чернову не притащил!

Глава одиннадцатая

– Ловко они сработали, – поделился своими впечатлениями о посещении морга Савельев. – Кобозев рвет и мечет.

– А ты думал, кроме нас, спецов больше нет? – хмыкнул Вельяминов.

– Да, чувствуется родная школа, – согласился с ним коллега, выруливая из ворот госпиталя на широкий проспект. – А чего это Кобозев как с цепи сорвался?

– Кандауров ему разнос устроил. Наши вроде присматривали за матерью Ермакова, но так и не доглядели.

– Кто мог ожидать, что они пойдут на самые крайние меры?

Савельев сунул в зубы сигарету, вытащил из панели прикуриватель и пыхнул дымком.

– Чем сейчас займемся?

– Кобозев сказал всем собраться в базовом здании. Вечером опять на дело пойдем.

Савельев поперхнулся дымом и долго откашливался.

– Да-а, заводные у нас начальнички… Нас с тобой опять в застрельщики?

– А ты думал, – мрачно процедил Вельяминов. – Я уже своих к дальним родственникам сплавил. А ты?

– Еще позавчера, – засмеялся Савельев. Он сноровисто протиснулся во второй ряд и продолжил: – И то правда, Иваныч, надо хоть раз дело довести до конца. А то вечно у нас так, начнем что-нибудь и бросим на полдороге. Ненавижу гэбистов! В стране жульяразвелось до черта, а они своих убивают. Давить их надо, Иваныч! Давить, как поганых клопов!

Он смачно выругался и раздавил в пепельнице окурок, словно это была голова одного из них.

Поздно вечером первого марта на трассе Цюрих – Винтертур случилась автокатастрофа. Ярко-красный «опель» не справился с управлением и выкатил на встречную полосу, где со скоростью девяносто километров в час мчался грузовой трейлер. Пока на место происшествия прибыли полицейские и карета «скорой помощи», автомобиль успел выгореть дотла. Швейцарской полиции все же удалось установить личность погибшего: Карл Шойман, пятидесяти восьми лет, гражданин Швейцарии, занимается адвокатской практикой, офис находится в Цюрихе, напротив собора Гросмюнстер.

Утром второго марта в комнате номер 27 пансионата «Базель» уборщицей был обнаружен мертвый человек. Полиция без труда установила личность умершего: Марк Ванштейн, двадцати девяти лет, гражданин Швейцарии, в пансионате проживает третий год, работал барменом в кафе «Парадиз». На прикроватной тумбочке обнаружена полупустая упаковка сильнодействующего снотворного, остальное обнаружили в желудке покойного.

Деньги из цюрихского банка «Эй энд Пи» были в тот же день переведены в местный филиал Лионского банка, затем в Париж, откуда вернулись обратно, но уже в другой банк, где и осели на секретных счетах.

Война между двумя могущественными ведомствами продолжалась, и постепенно события стали принимать характер неуправляемой цепной реакции. Оперативникам ГРУ удалось «выпотрошить» четверых офицеров госбезопасности: по два от ПГУ и Второго главка. Без потерь не обошлось: одного из оперативников застрелили прямо у подъезда своего дома. Он стал жертвой собственного промаха – полковник Кобозев перевел весь персонал оперативного отдела на казарменное положение и запретил передвигаться в городе по одному. В отместку один из офицеров КГБ был убит и подброшен в служебную машину КГБ в ста метрах от Лубянки. Когда офицеры отдела внутренней безопасности вскрыли дверь, в салоне раздался резкий щелчок и во все стороны посыпались искры. Чекисты попадали на землю, ожидая взрыва, но такового не последовало. К своему стыду, они скоро разобрались, что это всего лишь обычная шутиха. Но труп в машине оказался настоящим. В скрюченных пальцах мертвеца торчала записка: «ТЫ ПОКОЙНИК, ЧЕРНОВ!»

Кандауров и Кобозев молча стояли у могилы, внимательно слушая рассказ сухонького старика, смотрителя кладбища. К их немалому удивлению, старик достаточно полно описал события двухлетней давности.

Это было ночью, дождливой мартовской ночью. Его разбудили и заставили открыть ворота. На территорию кладбища въехала машина, грузовой крытый «ЗИЛ», в кабине пассажир, еще трое внутри фургона. Да, они показали документы… Комитет госбезопасности, но фамилии и звания он не помнит. Вырыли яму, опустили в нее гроб и быстро забросали. Сверху поставили обелиск. Да, этот самый… Нет, родственники не присутствовали. Документы на покойного оформлены, как положено. Нет, могилу никто не навещал. Постойте… Два или три раза приходил какой-то человек, он ненадолго останавливался возле этой могилки… Может быть, и он, память у меня уже никудышная… Хорошо, сообщу…

Кандауров нагнулся и поднял цветок. Он зачем-то понюхал его, потер в пальцах лепесток и передал Кобозеву. Тот повторил эту процедуру и негромко сказал:

– Три-четыре дня, максимум неделя.

– А он сентиментален, этот подлец, – угрюмо заметил Кандауров.

Они вновь замолчали, вглядываясь в надпись на обелиске:

КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧЗАРОВСКИЙ06.02.1951 – 14.03.1983

Кейнс с нетерпением ожидал вестей из московской резидентуры. Когда ему стало известно о смерти двух швейцарцев, он еще раз смог убедиться, насколько опасен этот человек. Относительно денег он был спокоен. Ни одна проверка не смогла бы установить их принадлежность ЦРУ либо другому учреждению США.

Новости из Москвы пришли вечером второго марта. Кейнс облегченно вздохнул. От открыл первую карту, и она оказалась тузом.

А в Москве, в палате № 1 блока «А» Кремлевской больницы, на несколько секунд пришел в себя умирающий человек. Он позвал медсестру, спросил, какое сегодня число, и опять впал в забытье.

После небольшого совещания академик Чанов и профессор Галазов пришли к выводу, что жить их пациенту осталось не больше суток.

Часть четвертая

Глава первая

По длинному голубому тоннелю шел человек. Каждый раз, когда он попадал в это место, его сознание раздваивалось, так что, по существу, их было двое – человек и его тень.

Человека звали Некто. Впрочем, он об этом не догадывался. Мысли в его голове появлялись крайне редко, и он во всем полагался на Господа, который называл его другим именем – Ангел Смерти. В душе человек считал себя Рукой Господа, его тяжелой карающей дланью. Господь милосерден и справедлив, но в мире еще слишком много зла, его ростки повсюду, и, если не заниматься прополкой, оно задушит все живое. И когда звучит суровый приговор, из голубого тоннеля выходит Ангел Смерти, прекрасный и не знающий жалости.

Некто медленно шагал по тоннелю, и его поступь была мерной и уверенной. На обнаженном мускулистом теле блики голубого зарева, опущенные вдоль тела кисти рук сжимаются и разжимаются в такт движению. Да, сейчас он обнажен и безоружен, но скоро прозвучит Голос, и он шагнет прямо в реальный мир.

За ним неотступно следовала тень. Когда он видел свою тень, в сознании всплывало слово «наблюдатель». Вообще-то с памятью его творилось что-то неладное. Обрывки мыслей, отдельные несвязные слова и эпизоды никак не складывались в единую картину. Иногда перед ним всплывали целые куски из прежней жизни, прозрение казалось совсем близким, но звучал Голос, мозаика распадалась, и он погружался в туман. Так было всегда, но он не терял надежды и упрямо продолжал свое занятие.

Каждый раз прогулки Ангела становились все более длительными. Вступив в тоннель, он сразу же оказывался на свободе. В ушах звучал Голос, и он, повинуясь его воле, сеял вокруг себя смерть. Он знал, что тот, кто оказался на его пути, виновен, и Ангел убивал его.

Те, кого он убивал, были странные люди, маленькие, голые и беззащитные. От их немытых тел разило вонью и дымом костра. Они кидались на него, как стая собак на матерого медведя, а он хохотал и расшвыривал их во все стороны. Когда земля покрывалась кровью и изувеченными телами смешных человечков, Голос приказывал ему возвращаться.

С каждым разом Господь доверял ему все более сложные дела. В его руках появился лук, а тело защищала дубленая шкура. Он посылал в цель стрелу за стрелой и ни разу не позволил себе промахнуться. Затем ему в руки вложили меч. День и ночь он скакал на огромном белоснежном коне, закованный в блестящие латы, и убивал каждого, кто встречался ему в залитых призрачным лунным светом полях или на темных извилистых улочках старинных городов. Когда тысячи людей собирались на площади, он поднимался на эшафот и рубил головы осужденным. Он был судьей и палачом и никогда не прятал лицо от толпы. Когда его помощники тащили корзину с отрубленными головами на псарню, он хохотал, так что у людей вставали волосы дыбом, и они бросались врассыпную. Он сжигал людей на костре, а потом в огромных печах. Он трудился тогда, не покладая рук, в поте лица выкорчевывая ростки зла, ибо обязан был исполнить волю Господа. Он всего лишь Его карающая десница, Ангел Смерти, прекрасный и не знающий жалости. Бог всевидящ и справедлив, он не допустит произвола.

Ангел знал, чем все это закончится. Когда-нибудь он соберет вместе всех людей, мужчин и женщин, детей и стариков, белых и черных, верующих и атеистов, миллиарды носителей зла, и Господь зачтет им приговор. Их головы будут подняты к черному грозовому небу, где Его перст начертает кровавое знамение:

МЕНЕ. ТЕКЕЛ. УПАРСИН^[2].

Но прежде, чем это случится, у Ангела будет еще немало работы. Прежде всего нужно позаботиться о пастырях. Именно они, а не глупые овцы, являются главными носителями зла. Уничтожить этих людей будет не так-то просто, каждого из них охраняют как зеницу ока. Где бы они ни появлялись, их окружает живое кольцо тел, и зачастую это надежнее любой брони, ибо каждый из охранников готов собственным телом прикрыть своего хозяина.

Голос не торопит его, предоставляя достаточное количество времени для подготовки. Ему уже доводилось бывать с том мире, где делами заправляют пастыри. Иногда он был одет в смокинг, как в последний раз, иногда в цивильную одежду или военную форму, как в другом случае, когда он стоял возле старинной башни из красного кирпича, а мимо него по брусчатке проезжали черные лимузины. Тогда не прозвучал голос Господа, но настанет время, и Господь вложит ему в руку пистолет или снайперскую винтовку…

Убийца. Хладнокровный и безжалостный убийца – эта мысль вдруг молнией пронзала его мозг. И тогда ему хотелось взбунтоваться и не подчиниться грохочущим командам, которые считает он Голосом Господа.

И он вспомнил про дверь, которую заметил во время последней прогулки по тоннелю. Это была даже не дверь, а слабо очерченный оранжевым сиянием дверной проем. Ему вспомнилось, как в проеме мелькнуло женское лицо и навстречу ему протянулась рука. Он успел тогда подумать, что такого красивого женского лица ему еще не доводилось видеть. Но громыхнул железом Голос, и они оба, Некто и его тень, вывалились в реальный мир, в какой-то огромный зал с хрустальными люстрами, заполненный звуками траурной музыки, прямо в гущу разговаривающих шепотом мужчин и женщин, одетых в темное.

Ангел Смерти шагал мерной и уверенной поступью, кисти рук сжимались и разжимались в такт движению. Он знал, что в любой момент в этих руках может оказаться оружие, и тогда он не должен медлить.

Сегодня Ангел, как никогда, был уверен в собственных силах. Ему понадобятся считанные доли секунды, чтобы привести приговор в исполнение. Один выстрел – и Господь тут же вернет его в тоннель, как это уже не раз бывало. Ну а если задуманное не удастся… Тогда его место займет другой Ангел Смерти.

Некто вспомнил, что и в прежней жизни ему доводилось держать в руках оружие. Его бестелесную субстанцию заполнил вдруг гул голосов, звуки взрывов и выстрелов, но сквозь этот шум прорезал вырос и наполнил до отказа его потрясенную душу крик, бесконечное «а-а-а» из черного провала рта.

Он все еще кричит, этот моджахед, и его крик преследует его даже после смерти. Да, он, тот человек, умер, его убили в Афганистане, и вот он здесь. Он – Ангел Смерти. Вот мы и встретились с тобой, ты и я – две призрачные тени. Прости, я даже не могу выдернуть из твоей груди нож, которым убил тебя полгода назад в «зеленке» Кандагара. И мои одежды в крови, а ведь они, те, кто был со мной тогда, так верили в меня, как в самого Господа Бога…

Фомин!!!

Ангела ослепила вспышка, и он почувствовал внезапный приступ ярости. Рука потянулась к кобуре, но пальцы нащупали лишь гладкую кожу бедра. В затылке и висках появилось легкое покалывание, верный признак того, что сейчас он шагнет из тоннеля в реальный мир.

– Фомин!!! – продолжал кто-то беззвучно кричать внутри его. – Неужели ты забыл?! Ты забыл Фомина?! Так скоро?

И в это время он увидел оранжевое пятно проема и в нем лицо женщины и вспомнил собственное имя.

– Ермаков! В дверь!!

Глава вторая

– Симпатичная клиника, да? – спросил Ремезов у Фомина.

В небольшой комнате, куда они только что вошли, находились двое людей в белых комбинезонах и шапочках. Ремезов произнес, обращаясь к этим двоим:

– Пройдите в комнату отдыха, мы здесь за вас подежурим.

– Симпатичное местечко, – согласился Фомин, когда они остались наедине. – Особенно если учесть, что оно рассчитано на одного пациента.

Они опустились в кресла, стоявшие возле полукруглого пульта, и Ремезов нажал на одну из кнопок. Стена из белого пластика стала прозрачной, и Ремезов, приподнявшись, постучал по стеклу.

– Вот так, Фомин, техника… Кстати, можешь полюбоваться на своего Ермакова.

Помещение за стеклом напоминало обычную больничную палату. Стены из светлого пластика, молочно-белый пол, на кровати под белоснежной простыней лежит человек. В этом стерильном белом царстве цветными пятнами выделялись лишь панели приборов и жгуты датчиков и шлангов. Да еще лица двух врачей. Один сидел у изголовья Ермакова, и по движущимся губам было видно, что о чем-то говорит. Второй занял место у консоли с приборами и делал записи в толстом журнале.

– Эти двое… Кто они?

– Врачи, психиатры высочайшего класса. К тому же универсалы: каждый из них обладает несколькими медицинскими специальностями.

– А нельзя ли сделать звук? – спросил Фомин. – Я хотел бы послушать, о чем они там говорят?

Ремезов откинулся в кресле и долгим взглядом посмотрел на Фомина.

– Нельзя. И не потому, что я тебе не доверяю. Просто такой возможности не предусмотрено. При строительстве объекта был учтен целый ряд требований. Знаешь, какое из них самое главное?

– Догадываюсь, – хмыкнул Фомин. – Никто не должен знать, о чем говорят эти люди.

– Вот видишь, – генерал развел руками, – какой ты догадливый. Те двое, что дежурят здесь, всего лишь охранники, так сказать, на всякий случай. На пульте есть сигнализация, – генерал показал на красную лампу на панели, – если врачам понадобится помощь, они могут из палаты вызвать охрану. Уверен, такой необходимости не возникнет.

– А если не успеют?

– Исключено, – покачал головой Ремезов и, подумав, добавил: – Ну хорошо, представим себе такой случай… Ермаков вышел из-под влияния, замочил врачей… И что дальше?

Он пожевал губами и продолжил:

– Процесс отлично организован. Все расписано по минутам, и каждый знает, как ему действовать в той или иной ситуации.

Он бросил взгляд на часы.

– Через двадцать шесть минут они закончат сеанс, и их сменит другой врач, который будет дежурить следующие четыре часа. Дверь в палату открывается нажатием кнопки на пульте. Изнутри ее открыть невозможно. Если произойдет нечто чрезвычайное, охранники заблокируют вход и вызовут подмогу. Всего охранников девять человек, они дежурят посменно. Смена три человека – два здесь и один на входе.

– Оружие?

– Все вооружены пистолетами, стреляющими парализующими капсулами. Боевое оружие имеют только те охранники, что контролируют вход. У врачей, естественно, оружия нет.

– Сколько врачей работает с Ермаковым?

– Четверо, – ответил Ремезов. – Кроме психиатров, есть еще два, они дежурят посменно. Сеансы проводятся два раза в сутки.

– Вы произнесли фразу «если Ермаков выйдет из-под влияния». Он что, находится в данный момент под внушением? Наркотики, гипноз, что-нибудь еще?

Генерал искоса посмотрел на Фомина и проигнорировал его вопрос.

– Вы обещали, – напомнил ему Фомин.

– Ох и доиграешься когда-нибудь! – мрачно произнес Ремезов. – Любопытство тебя до добра не доведет. И чего я тебя не пристрелил два года назад?

– Поздно об этом говорить, – бесстрастно заметил Фомин. – Время упущено. Сейчас я не советовал бы вам задумываться о таких вещах.

– Ты мне угрожаешь? – процедил сквозь зубы генерал, но наткнулся на холодный взгляд Фомина.

– Нет, конечно, нет. Просто констатирую очевидный факт. Но вы так и не ответили на мой вопрос.

Генерал отвел глаза и вполголоса выругался.

– Больно много на себя берешь, Фомин. Ладно, кое-что я тебе расскажу, но если информация будет неполной, не обессудь. Я тоже, знаешь ли, не такой уж большой спец по этим делам.

Он помолчал, наблюдая за работой врачей, и вполголоса стал рассказывать:

– Ты верно подметил, Ермаков действительно находится под внушением, хотя это слово не совсем точно выражает смысл происходящего. Образно выражаясь, нам удалось создать совершенно новую личность. Так что там в палате, – он постучал пальцем по стеклу, – уже не Ермаков.

Фомин недоверчиво покачал головой.

– Не веришь? – хмыкнул Ремезов. – Я и сам не верил. Этот объект существует сравнительно недавно, седьмой месяц. Когда я стал начальником главка, среди его структур и подразделений числилось с десяток секретных лабораторий. Большая часть из них занималась исследованиями такого рода. Были кое-какие результаты, поэтому когда возникла идея создать подобный объект, нужные люди нашлись быстро. А научную часть проекта разработали эти двое, – он кивнул на врачей. – Насколько я понимаю, используется комбинированный метод: психотропные средства плюс наркогипноз. Нужно признать, что новый метод дает впечатляющие результаты. Они испытали его на двух десятках человек, и ни одного сбоя, представляешь?

– А те двое? – спросил Фомин. – Предшественники Ермакова. Почему они не подошли?

– Понимаешь, Фомин, внушение внушению рознь. Проблема заключается не в том, чтобы непременно сломать волю и заставить человека повиноваться своим приказам. Это уже пройденный этап. Нет, вопрос ставится по-другому. В процессе внушения мы полностью перестраиваем личность пациента со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ты спросишь, зачем это нужно. Во-первых, если вдруг случится провал, мы ничем не рискуем. Даже с помощью самых изощренных методов дознания, включая психотропные средства, до прежней сущности прошедшего полную подготовку пациента добраться не удастся. А его новая, нынешняя сущность… О, здесь все в наших руках. Мы можем начитать на кору головного мозга любые сведения, можем превратить его, к примеру, в инопланетянина или сотрудника американских спецслужб.

Глава третья

– Я хорошо помню историю, случившуюся в Далласе в шестьдесят третьем году…

Фомин многозначительно посмотрел на генерала.

– Это ты уж чересчур загнул, – расхохотался Ремезов. – В то время ни у нас, ни у американцев подобных вещей и в помине не было. Собственно, то, чем мы сейчас занимаемся, стало возможно благодаря стечению разного рода случайностей. Стоит убрать один, причем – любой из компонентов, и наш метод сразу потеряет всю свою эффективность. Уверен, американцы не располагают ничем подобным до сих пор. В сравнении с нашими аппаратами «сыворотка правды» и детекторы лжи всего лишь детские игрушки.

– Вы сказали во-первых, – напомнил ему Фомин. – А что во-вторых?

– Все тебе неймется! – язвительно заметил Ремезов. – Хочешь выпотрошить меня до самого донышка.

– Зачем мне прерывать историю на самом интересном месте, – улыбнулся Фомин.

– Хрен с тобой, – ворчливо сказал Ремезов. – Слушай дальше. Перестройка личности для нас не является самоцелью. Нам нужно, чтобы эта личность обладала определенными качествами…

– Например, умела убивать людей, – дополнил его Фомин.

– А ты думаешь, мы здесь в гольф его учим играть? – со смешком спросил генерал. – Ты неправильно ставишь вопрос. Эти люди уже умеют убивать, мы лишь снимаем все ограничители, которые могут помешать им воспользоваться своим умением. Но и это не все. Нам удалось значительно расширить диапазон их возможностей. Взять, к примеру, того же Ермакова. Сейчас весь его организм подчинен единой цели: убивать! Энергия, которая расходуется у обычного человека на различные цели, например, на борьбу с разного рода недугами и болезнями, на нейтрализацию воздействия внешней среды и так далее, у Ермакова направлена в одно русло: обеспечить максимально эффективное выполнение приказа. Подобное состояние полной отмобилизованности иногда возникает у людей, оказавшихся в экстремальной ситуации, хотя и данное сравнение будет слишком слабым. Но даже всего этого может оказаться недостаточно. Если мы решимся использовать такого человека в деле, он должен быть достаточно самостоятелен в своих действиях, ведь мы не можем со стопроцентной точностью смоделировать ситуацию, в которой он может оказаться.

– Речь идет о его способности принимать наиболее оптимальные решения?

– Совершенно верно, – кивнул Ремезов. – Согласитесь, мы не можем использовать «зомби» с заторможенными движениями и пустыми глазами.

– Это выглядело бы забавно, – улыбнулся Фомин. – Особенно если за этим «зомби» будет бегать парочка ассистентов и командовать ему на ухо: «поверни направо», «иди прямо»… Как вы решили эту проблему?

– Я вижу, ты уже ухватил суть, – одобрительно заметил Ремезов. – Да, эта задача оказалась самой трудной. Как ты понял, одного внушения мало. Нужно еще найти правильную мотивировку…

Он заметил недоумение в глазах собеседника и пожал плечами.

– Извини, друг, я не психиатр, и мои объяснения могут показаться тебе корявыми. Что я имел в виду, когда употребил термин «мотивировка»? Возьмем, к примеру, Ермакова. Процесс реконструкции личности занял примерно две недели. Ему вводятся специальные препараты, причем дозы увеличиваются с каждым сеансом. Как выражаются сами психиатры, увеличивается степень погруженности, или, что то же самое, степень внушаемости. На первых порах он подчинялся только простым приказам, затем программа усложнялась, пока, наконец, не удалось смоделировать новую личность. Опытным путем удалось установить, что при правильно подобранной мотивировке эффективность действия пациента заметно увеличивается.

– И какую мотивировку вы подобрали для Ермакова?

– На первый взгляд может показаться странным, – задумчиво произнес Ремезов, – но мотивировка, подобранная нашими психиатрами для Ермакова, носит религиозную окраску. Представь себе, Ермаков религиозен. Поначалу врачи столкнулись с большими трудностями. Они никак не могли заставить Ермакова убивать.

Он показал пальцем на приборы, возле которых колдовал один из врачей.

– С помощью этих приборов врачи контролируют действия пациента. Приведу простой пример. Сейчас он находится в гипнотическом сне. Когда ему дают команду «иди», в соответствующих мыщцах появляются слабые импульсы, улавливаемые датчиками, хотя сам он, как видите, остается неподвижен. Приборы регистрируют импульсы, и врач видит, как выполняется его команда. Методика отлажена, и они научились прочитывать по приборам действия пациента, точнее, видеть, как выполняется программа, заложенная в него. Образно выражаясь, во время гипнотического сна он проходит полевые испытания. С каждым сеансом они усложняются. Сам понимаешь, мы не можем здесь устроить полигон, где он будет стрелять по живым мишеням. Да и нет в этом никакого смысла, для него сон и реальность уже давно составляют одно целое. Так вот, Ермакова очень долго не могли заставить убивать. Даже когда он прошел среднюю степень погруженности, в которой большая часть пациентов подчинялась командам, Ермаков по-прежнему отказывался убивать. Остальным командам он подчинялся, а этой нет. Психиатры перебрали самые разные варианты мотивировки. Напирали на чувство долга, обязанности исполнять воинскую присягу, защищать от врагов Отечество и так далее. Они даже попытались смоделировать ситуацию, когда жизни его матери грозила смертельная опасность, но даже в этом случае он не подчинился. К счастью, одному из психиатров пришла в голову мысль использовать при внушении религиозные мотивы. Пусть не сразу, но сопротивление удалось сломить.

– А кто он сейчас? Архангел Гавриил?

– Нечто в таком роде. Ермакова больше нет. Есть ангел. Ангел Смерти. И он подчиняется воле Господа, он искореняет, карает зло.

Фомин поежился, почувствовав, как по его спине пробежал легкий озноб.

– Ваши психиатры всего лишь жалкие дилетанты.

– Не понял? – На лице генерала появилось недоумение.

– Я говорю, лопухи ваши психиатры, – повторил Фомин. – Им нужно было спросить у самого Ермакова, кого он ненавидит больше всех. Ткните в нужного вам человека пальцем, скажите Ермакову, что перед ним майор Фомин, и он убьет этого человека, не задумываясь.

– А что, это неплохая мысль, – оживился Ремезов. – Жаль, сам я до этого не додумался. А теперь уже поздно, у нас нет времени что-либо менять.

– А что с теми двумя? Вы так и не ответили.

– Не получилось у нас с ними, – признался генерал. – По целому ряду причин. Главное, отсутствие должного уровня мотивировки. Все, кажется, перепробовали, а стопроцентной гарантии получить не удалось. Сеанс за сеансом все идет нормально, а потом раз… и сбой. Палец на курок не нажимает. Мы не можем позволить себе таких вещей. И потом, мы тогда еще не знали, что нельзя держать человека в состоянии полной погруженности дольше определенного срока. Сердце не выдерживает.

– Какой же срок? Сколько дней? – поинтересовался Фомин. – Или речь идет о часах.

– От пяти до семи дней. Оба умерли на седьмой день.

– Ясно, – задумчиво произнес Фомин. – Да, фактор времени играет очень важную роль. А вы не боитесь, что Ермаков потеряет кондицию? Вот уже две недели, как он лежит без движения, могут атрофироваться мыщцы.

– А кто вам сказал, что он лежит без движения? Три часовые прогулки в день, легкая разминка, все как положено.

Фомин удивленно посмотрел на генерала.

– А вы не боитесь?

– Чего? Что выйдет из-под контроля? Нет, Фомин, это исключено. Ты думал, мы тут в бирюльки играем? Я же говорил – у нас отлаженный процесс. Никаких сбоев нет и быть не может.

Фомин многозначительно кивнул в сторону палаты.

– У вас в руках грозное оружие. Если удастся отладить процесс и поставить дело на конвейер…

– А ты думал, – довольным тоном произнес генерал. – Дай только срок, мы быстро порядок в стране наведем. И не только в стране. Сам видишь, какие перед нами возможности открываются.

– Где он гуляет?

– Да здесь же, в коридоре, – генерал показал на дверь. – Двенадцать метров в одну сторону и столько же в другую. Я считаю, вполне достаточно.

– Меры предосторожности надежные?

Генерал поморщился.

– Он постоянно находится под внушением. Во время прогулок его действия контролируют один из психиатров и двое охранников.

– Те, что обычно сидят здесь, в этой комнате?

– Да. Они вооружены парализаторами.

– А не может ли возникнуть ситуация, когда кто-либо непредумышленно произнесет слово или фразу, которая будет истолкована пациентом как команда? Например, «бей!» или «беги»?

– Исключено! – авторитетно заявил генерал. – Опасности такого рода существовали ранее, на начальной стадии, когда он реагировал на любую команду. Сейчас он пребывает в высокой степени погруженности и может действовать только в пределах заложенной в него программы. Он не реагирует на простые команды, и это вполне понятно. В ситуации, в которой ему придется действовать, он может нарваться на окрик или приказ, к примеру «Стой!»… И что тогда? Ученые все предусмотрели и исключили подобные неувязки.

– Он уже готов? Вы точно просчитали время?

– Сегодня вечером последний сеанс. После этого, выражаясь казенным языком, объект будет сдаваться комиссии.

– То есть вам, – улыбнулся Фомин. – Из всего этого можно сделать вывод, что событий следует ждать уже в самом ближайшем времени.

– Совершенно верно. Ко мне из «Кремлевки» поступает самая точная информация. Этот… – генерал непристойно выругался, – доживает последние часы. И тогда настанет черед Ангела.

– Вы уже определились с ответами на вопросы «кого?», «где?» и «когда?»?

– Это не от меня зависит, – пожал плечами генерал. – Решение будет принято в самый последний момент. Возможно, придется отрабатывать сразу два варианта. В этом случае понадобится помощь твоих людей. И не прикидывайся слабоумным, Фомин. Тебе прекрасно известен ответ на первый из заданных тобою вопросов.

Фомин пропустил последние слова Ремезова мимо ушей. Он уже несколько секунд внимательно вглядывался в действия врачей. Его лицо заметно побледнело, и он показал рукой на стекло.

– Генерал, взгляните, там что-то не в порядке…

На пульте загорелась красная лампа, и тишину разорвал истошный вой ревуна.

– Черт, только этого не хватало!

Генерал нажал одну из кнопок и прорычал в микрофон:

– Профессор, срочно в палату! Бегом!!

Он выдвинул ящик из нижней части пульта и извлек две кобуры с пистолетами. Одну он протянул Фомину.

– Держи! Это парализаторы. Знаешь, как пользоваться?

– Разберусь, – хмыкнул Фомин, ставя пистолет на боевой взвод. – Не забудьте разблокировать дверь.

Когда они ворвались в палату, оружие им не понадобилось. Ермаков лежал бездыханный, белое как мел лицо было покрыто мелкими блестками пота. Рядом суетились врачи, один из них выкрикивал над ухом Ермакова команды на английском языке. Второй дрожащими руками пытался набрать в шприц жидкость из ампулы.

– Что здесь происходит, черт подери? – рявкнул генерал. – Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

Врач, который пытался вывести Ермакова из транса, устало разогнулся и кивнул в сторону самописца, чертившего прерывистые линии.

– Аритмия. Периодические остановки сердца.

Он взглянул на таймер и добавил:

– Это длится уже полторы минуты.

В палату вбежал еще один человек в белом халате, и генерал повернулся к нему.

– В чем дело, профессор? Это уже третий случай…

– После, – махнул рукой профессор, – после поговорим.

Он оттеснил генерала Ремезова в сторону и склонился над Ермаковым. Какое-то время он неподвижно смотрел ему в лицо, затем бросил взгляд на приборы.

– Пульс? – отрывисто бросил он.

– Нитевидный, слабого наполнения, – ответил один из врачей. – Давление падает. Сейчас сорок на семьдесят.

– Введите антидот, – приказал профессор. – Восемь кубиков в сердечную мышцу. Быстро!

Врач, которому наконец удалось наполнить шприц, неуверенно посмотрел в сторону генерала Ремезова.

– Это опасно. Слишком большая доза. Мы можем потерять контроль.

– Контроль сохранится, – уверенно сказал профессор. – Но уровень внушаемости значительно снизится. Чего же мы ждем?

– Вы гарантируете, что он останется управляемым? – с недоверием спросил генерал.

– Господи! – тяжело вздохнул профессор. – Что за торги! Тут человек умирает…

– Вы не ответили на вопрос, – настойчиво произнес Ремезов. – И не забывайте, профессор…

– Я ничего не забываю! – вспыхнул тот. – И не нужно меня пугать. Хорошо, я гарантирую… А теперь нужно ввести антидот, иначе мы потеряем этого человека. Если уже не потеряли.

– Добро, – наконец произнес генерал и кивнул врачу. – Что же вы стоите? Сделайте ему укол!

Фомин медленно обошел кровать, остановился у изголовья и поправил сползшую набок подушку. В сутолоке никто не заметил, что из пальцев Фомина при этом выскользнул крохотный, размером с булавочную головку, предмет.

А затем Фомин сделал нечто совершенно неожиданное, и в первую очередь для самого себя. Он наклонился к Ермакову и вполголоса произнес:

– Ермаков, вы слышите меня? Это я, Фомин! Майор Фомин, помните? Возвращайтесь!

Глава четвертая

– Меня зовут Ермаков.

– Ты повторяешь эту фразу уже десятый раз, – произнес мелодичный женский голос. – Придумай что-нибудь новое. И отпусти руку, мне больно!

Ермаков только сейчас заметил, что рядом с ним стоит девушка, чью руку он сжимает своей огромной пятерней, словно опасаясь, что она вырвется и убежит. В голове у него был полный хаос, в ушах что-то непрерывно стреляло и взрывалось, но самочувствие быстро улучшалось. В памяти промелькнули обрывки воспоминаний о голубом тоннеле, оранжевом зареве и протянутой навстречу женской руке.

– Ермаков, отпусти руку! Ты мне ее сломать можешь!

– Стой тихо, – вполголоса произнес Ермаков. Он ослабил хватку, не выпуская при этом женской руки из своей ладони.

Он осмотрелся вокруг. Местность выглядела незнакомой. Они стояли посреди зеленого луга, трава была мягкой и шелковистой и едва заметно колыхалась под легким дуновением ветра. Слева от них, на опушке леса, деревья росли очень плотно, сплошная сине-зеленая стена. Еще дальше, за верхушками лесных исполинов, в легкой дымке угадывались заснеженные вершины гор. Справа в нескольких десятках метров густели заросли тростника, и оттуда на них повеяло свежестью. Небо было безоблачным, солнце находилось в зените, но особой жары не ощущалось. Воздух очень чистый, с едва уловимыми запахами степных трав и земляники. Но что-то в этом мире было не так, и Ермаков не сразу разобрался, в чем тут дело.

– Любопытно. Мир без теней. Ничего не понимаю. И абсолютно ничего не помню.

Он немного помолчал и добавил:

– Мне нужно подумать.

– Наконец-то! – насмешливо произнес грудной женский голос. – Я уж было решила, что ты не наделен такой способностью.

Ермаков взял девушку за плечи и развернул ее лицом к себе.

Его руки сжимали хрупкие девичьи плечи, на него глядели синие огромные глаза. Они смотрели на него очень серьезно, но в их глубине время от времени вспыхивали золотистые огоньки. Ее симпатичный носик был слегка наморщен, словно она старалась не рассмеяться в голос. На вид ей не больше шестнадцати, но она хорошо сложена для своего возраста и красива особой девичьей красотой. Затем в ее облике что-то стало меняться, девушка словно сразу повзрослела на несколько лет, ее красота стала более зрелой, и Ермаков ощутил под своими пальцами тугие налитые плечи молодой женщины. В одежде этой странной незнакомки также происходили непрерывные изменения. Одежда при этом меняла не только форму и цвет, но даже фактуру ткани, временами из плотной превращалась в полупрозрачную. И хотя эти изменения происходили очень быстро, едва заметно для обычного глаза, Ермаков успел рассмотреть высокую, идеальной формы грудь, узкую талию и длинные стройные ноги.

– Стой тихо, – повторил Ермаков. – У меня мельтешит от тебя в глазах.

– Так будет хорошо? – спросила женщина, приняв первоначальный вид.

У Ермакова пересохло в горле, и он нашел в себе силы лишь кивнуть ей. Господи, до чего же она красива! Он неотрывно смотрел в ее глаза, тонул в них, умирал и снова рождался. Он испытывал в эти мгновения нечто совершенно немыслимое, непередаваемое, от чего можно было умереть. В нем жили одновременно страх и восторг, ведь он держал ее в руках, его пальцы ощущали ее гладкую кожу, от нее пахло травами и лесной земляникой, и он мог так стоять целую вечность, пока не остановится сердце. Одновременно ему было страшно, невыразимо страшно, что это всего лишь фантом, мираж, мимолетный сон, и стоит попытаться прижать эту девушку к себе, как она тут же исчезнет, растает бесследно, ведь в этом странном мире нет даже теней. И он не хотел просыпаться, зачем ему жизнь, в которой нет этой женщины?

– Я сейчас умру, – пробормотал Ермаков и с большим усилием отвел взгляд в сторону. – Ты слишком красива. Я и не представлял, что такое бывает. Даже в кино таких не видел.

Он попытался вспомнить, что такое кино, но это ему так и не удалось.

– А ты тоже ничего, – с мягкой улыбкой произнесла молодая женщина. Она провела пальцем по его щеке, затем опустила руку на плечо. – Я уже думала, что таких, как ты, там больше нет.

Ее взгляд остановился на его широкой груди, затем скользнул вниз, и на щеках вспыхнул густой румянец.

– А, черт! – выругался Ермаков, прикрывая наготу ладонями. – Извини, совсем забыл. Кстати, нет ли здесь поблизости магазина? Надо как-то решить проблему с одеждой.

– Для начала неплохо бы решить другую проблему, – многозначительно произнесла девушка, показывая на лес, откуда стремглав неслись всадники. Их было немного, пять или шесть, и они направлялись прямо к ним.

– А это что еще за клоуны? – спросил Ермаков.

Всадники быстро приближались, уже хорошо видны были оскаленные морды лошадей и фигуры наездников. В руках у них были кривые сабли, за спиной луки и колчаны со стрелами.

– Похожи на монголов. Какого черта они здесь делают?

– Наверное, прорвались за тобой.

– Что будем делать? – спросил Ермаков. Он обеспокоенно посмотрел на девушку и поразился ее легкомысленному виду.

– Придумай что-нибудь, – пожала она плечами. – Ведь это по твоей части?

Ермаков хмыкнул, но спорить не стал.

– Прячься за моей спиной, – приказал он. – Отойди чуть дальше. Хорошо, так и стой.

Первый всадник был уже совсем близко, остальные немного поотстали. Наездник и впрямь был похож на монгола. Он размахивал над головой кривой саблей и подбадривал себя истошными воплями.

– Не надрывайся так, парень, – посоветовал ему Ермаков. – Инфаркт схлопочешь!

Он стоял в расслабленной позе, аккумулируя энергию для предстоящей схватки. «Макаров» сейчас пришелся бы весьма кстати, но приходилось рассчитывать на свои силы. Ермаков вдруг почувствовал себя неловко и бросил через плечо:

– Отвернись! Не смотри на меня.

Разговоры вести было некогда, всадник вздыбил лошадь и занес над Ермаковым саблю. Он не подозревал, с каким противником ему довелось столкнуться, и действовал недостаточно быстро. Ермаков уклонился от сверкающей стали, перехватил руку нападавшего, да так, что у того хрустнули кости, другой рукой схватил его за пояс и стащил с лошади. Затем слегка придушил его, овладел саблей и попытался сесть на низкорослую степную лошадь. В этот момент он услышал звонкий женский смех.

– Ермаков, пожалей животное! Ты ей хребет сломаешь!

К немалому удивлению Ермакова, остальные всадники исчезли, и он спрыгнул с лошади, которая с трудом выдерживала его вес.

– Веселишься! – мрачно посмотрел он на женщину. – Ну, ну…

Он поднял стонущего от боли монгола с земли, наградил его парой подзатыльников и отпустил восвояси. Тот прохромал с десяток метров и также испарился.

– Я же просил не смотреть на меня! Эй, это, случаем, не твои фокусы?

Он с подозрением посмотрел на девушку.

– Нет, нет, – успокоила она его. – Я здесь ни при чем. Такое, действительно, бывает. Ты правильно сделал, что отпустил этого беднягу. А ты молодец, умеешь постоять за себя.

Ермаков пренебрежительно махнул рукой и спросил:

– Так как насчет одежды?

– С одеждой нет проблем. Если бы мы были в другом месте…

Она немного подумала и решительно произнесла:

– Что об этом говорить. Отвернись, Ермаков!

Ермаков выполнил приказ и услышал за спиной треск разрываемой материи.

– Теперь можешь повернуться.

Она протянула ему лоскут. Ее одежда теперь чем-то напоминала греческую тунику, верхний край которой едва доходил до середины бедер. На ногах девушки были золотистые сандалии, волосы на голове собраны в высокий узел.

– Ну что, так и будем стоять с открытым ртом?

Ермаков очнулся, перевел дыхание и взял протянутый кусок ткани. Он обернул ее вокруг бедер и задумался над тем, как закрепить. На помощь опять пришла незнакомка. Она вытащила из волос заколку и собственноручно закрепила ткань. Затем отошла в сторону и критическим взглядом осмотрела Ермакова с головы до ног.

– Неплохо. Похож на туземца. Впрочем, ты таковым и являешься.

– Я сейчас умру, – жалобно произнес Ермаков. Он все еще поражался той удивительной легкости, с которой эта девушка, или молодая женщина, меняет свой облик. С каждым разом она становилась еще красивее, хотя Ермаков готов был поклясться, что такое просто невозможно, поскольку противоречит всем его знаниям о женской красоте.

– Я это уже слышала, – с легким смехом сказала она. – Ты какой-то заторможенный, Ермаков. Здесь рядом река, тебе нужно освежиться.

– Хорошая идея, – согласился с ней Ермаков. – Ты пойдешь впереди, будешь показывать дорогу.

– Боишься, что убегу?

– Шагай, шагай, – проворчал Ермаков и тихо добавил: – Красотка.

Глава пятая

– Ты не сбежишь, пока я буду плавать? – спросил Ермаков, когда они вышли на пологий песчаный берег. Река была достаточно широкой, противоположный берег едва просматривался в легкой дымке. Ветер улегся, вокруг была непривычная для его уха тишина. Он подумал, что в этом странном мире без теней, похоже, нет ни птиц, ни животных, и вполне возможно, что он и девушка были здесь единственными живыми существами.

– В воду! В воду, Ермаков! – звонко засмеялась незнакомка и толкнула его в реку. Он все же успел схватить ее за руку и увлечь за собой.

Они долго плавали, и хотя Ермаков считал себя неплохим пловцом, девушка ни в чем ему не уступала. Несколько раз их тела соприкасались в воде, и тогда он чувствовал, как по нему пробегает электрический ток. Затем принялись дурачиться, Ермаков пытался поймать девушку в воде, но она все время ускользала из его рук, и над берегом звучал их громкий смех. Неожиданно для себя он обнаружил ее в своих объятиях и едва не захлебнулся от счастья.

– На первый раз достаточно, – авторитетно заявила девушка и первой выбралась на берег. Ермаков только сейчас заметил, что под ее короткой полупрозрачной туникой больше ничего нет, у него перехватило дыхание.

– Ермаков, ты мне просверлишь дырку в спине, – с легкой иронией сказала девушка и опустилась на теплый чистый песок. Она похлопала ладонью по песку.

– Садись рядом. Я так понимаю, у тебя накопилось множество вопросов.

Ермаков безропотно подчинился. Его глаза невольно скосились на высокую упругую грудь, облепленную мокрой прозрачной тканью. Голова вновь закружилась, и он очнулся от мягкого грудного смеха.

– Ермаков, только не вздумай умирать.

Она придвинулась к нему вплотную, так что он почувствовал плечом ее упругое тело, и заглянула ему в глаза.

– Прежде чем ты начнешь спрашивать, я хочу сказать одну важную вещь.

Ермаков молча кивнул, не в силах оторваться от ее глаз.

– Ты не должен меня бояться, понимаешь?

– А кто тебе сказал, что я боюсь тебя? – не слишком уверенно спросил Ермаков. – Что в тебе такого страшного, чего я мог бы испугаться?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, – в глазах незнакомки вспыхнули золотистые искорки. – Но это пройдет. И очень скоро.

Она помолчала и вдруг неожиданно спросила:

– Я тебе нравлюсь?

Ермаков попытался найти нужные слова, но, кроме обычных банальностей, в голову ничего не приходило.

– Нет?

– Я не могу сказать, что ты мне нравишься, – тихо произнес Ермаков. Увидев, как на ее лице появилась легкая тень, он поспешил с объяснениями: – Понимаешь… То, что я вижу, когда смотрю на тебя, и то, что я чувствую в этот момент… – Он опять запнулся. – Это нельзя выразить никакими словами. Не-воз-мож-но! Любое слово, любое сравнение будет здесь слишком слабым. Когда я тебя увидел, я понял одну вещь…

Он задумался, и девушка легким прикосновением дотронуласьдо его плеча.

– Ну что же ты? Продолжай…

– Я понял одну вещь, – после небольшой паузы продолжил Ермаков. – Что жить без тебя не смогу. Я говорю банальные вещи, но это так. Если ты исчезнешь, даже на одну секунду, я умру. Я не выдержу разлуки. Вот почему я боюсь. И это единственный страх, который я сейчас испытываю. – Он помолчал и добавил: – Я не имел права так говорить. Я не хочу выглядеть в твоих глазах эгоистом или самовлюбленным болваном. И я не могу все время держать тебя за руку. Но ты должна знать, что я… я люблю тебя.

Глаза ее широко распахнулись, затем она отвернулась, и Ермаков почувствовал, как по ее телу пробежала легкая дрожь. Ему показалось, что девушка плачет.

– Ну вот, – обреченно вздохнул он. – Я тебя обидел. – Он осторожно погладил ее по вздрагивающей спине и прошептал: – Не плачь. Я прошу тебя, не нужно плакать.

Девушка вдруг обернулась, и Ермаков увидел, как в ее глазах дрожат слезинки.

– Глупый, – улыбнулась она сквозь слезы. – И слепой вдобавок. Неужели ты не видишь, что и я люблю тебя!

Она всхлипнула и положила ему голову на плечо. Он опять почувствовал этот головокружительный запах диких степных трав и лесной земляники.

– Ты ждала меня?

Ермаков внезапно все понял, и от пришедшей догадки у него пересохло в горле. Он осторожно приподнял за подбородок лицо женщины.

– Ты ждала именно меня?

– Да, – тихо сказала девушка. Ее глаза блестели от счастья. – Тебя.

– И как долго ты меня ждала? – выдохнул Ермаков.

– Какая разница, – с легкой грустью улыбнулась она. – Может, год, а может, и тысячи лет. Это все не имеет значения. Я готова была ждать тебя целую вечность.

– И ты любишь меня… любишь, так же, как я? – спросил Ермаков, продолжая сжимать ее лицо в своих ладонях.

– Да, – прошептала она, приближая к нему свои губы.

Их поцелуй длился вечность. Теперь им предстояло узнать, как рождаются миры и с чего начинается вселенная.

Глава шестая

– Ермаков, когда ты начнешь задавать свои вопросы? – спросила женщина, поглаживая рукой его волосы. Они потеряли счет времени, то неистово занимаясь любовью, то охлаждая свои тела в прохладных водах реки. Сейчас они лежали на теплом песке, и лучи солнца, по-прежнему находящегося в зените, ласкали их обнаженные тела.

Ермаков приподнялся на локте и нежно погладил ее по щеке, затем его рука опустилась на ее грудь и двинулась дальше, на крутой изгиб бедра. Ее тело мгновенно отозвалось на ласку, соски набухли и затвердели, чуть приоткрылись губы, между которыми влажно замерцала полоска белоснежных зубов. Женщина вздрогнула, открыла глаза и шутливо погрозила ему пальцем.

– Ермаков, ты настоящий зверь! Давай немного поговорим, тебе нужно остыть. Спрашивай.

Он сел, обхватил колени руками и задумчиво произнес:

– Я не хочу ни о чем спрашивать. Разве что…

Он запнулся и с недоумением посмотрел на нее.

– Послушай… Я даже не знаю, как тебя зовут.

Женщина покачала головой и весело рассмеялась.

– Ермаков, такими вещами нужно интересоваться в первую очередь, особенно когда знакомишься.

– Извини, я вел себя как последний кретин, – виновато признался Ермаков.

– Мне нравится, как ты себя вел, – мягко заметила она, сопровождая свои слова счастливой улыбкой. – Кстати, а как тебя зовут?

– Меня зовут Ермаков, и тебе это хорошо известно.

– Нет, у тебя должно быть и другое имя.

Ермаков задумался и неуверенно сказал:

– Евгений. Я вспомнил, меня зовут Евгений Ермаков. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Евгений, – повторила она. – А как будет звучать близкое к нему женское имя?

– Наверное, Евгения, – пожал плечами Ермаков.

– Называй меня Евгенией. Можешь сам выбрать другое имя. В любом случае я буду знать, что ты обращаешься ко мне.

Она поцеловала его в губы, но, заметив, что его руки пытаются ее обнять, отстранилась гибким, грациозным движением.

– Подожди, Евгений Ермаков. Мы еще не закончили. Спрашивай.

– Сколько тебе лет?

– У женщины не принято спрашивать о ее возрасте…

Она едва заметно покраснела и тихо добавила:

– Я хотела сказать, у девушки. А тебе сколько?

– Мне? – рука Ермакова потянулась к затылку. – Двадцать четыре.

– Тогда и мне двадцать четыре, – весело заявила женщина. – Тебя устраивает?

– Меня все устраивает, – признался он. – Особенно, если речь идет о тебе.

Она взяла в руки его большую ладонь и прижала к губам.

– Тебе известно, что мне приходилось убивать? – неожиданно для себя спросил Ермаков.

Она ничего не ответила, продолжая водить губами по его ладони.

– Я убийца, – жестко сказал он. – Я почти ничего не помню, кажется, я потерял память, но знаю, что убил многих. Я мог бы сказать, что мне очень жаль, что сейчас я сожалею об этом, но уже поздно что-либо говорить. Ты знала об этом?

– Да, – едва слышно сказала женщина.

– И ты все еще любишь меня? – затаив дыхание, спросил Ермаков.

– Да.

– Но я не заслуживаю тебя, – с горечью произнес Ермаков. – Я не заслуживаю счастья, которое ты мне даришь. Я чувствую себя вором, подло обокравшим другого человека, того, кто, действительно, нужен тебе и которого ты заслужила. Я очень боюсь, что ты допустила ошибку, спутав меня с кем-то другим… Мне очень жаль, но я недостоин твоей любви.

Он осторожно высвободил руку и опустил голову.

– Я опасалась, что может случиться нечто подобное, – грустно произнесла женщина. Она прижалась грудью к спине Ермакова и обхватила его плечи руками.

– Видишь, теперь я боюсь, что ты можешь исчезнуть. Нам нужно было сразу обо всем поговорить, но я опасалась, что после этого ты не захочешь здесь оставаться.

Ермаков хотел повернуться, но она с неожиданной для нее силой удержала его.

– Это я во всем виновата. Я не должна была звать тебя. Еще слишком рано. Но я так люблю тебя и я так устала ждать, что не смогла пересилить свое желание.

– Я умер? – глухо спросил Ермаков.

– Нет, – грустно покачала головой женщина. – Ты не умер. Смерти не существует, хотя тебе рано об этом знать. Ты обратил внимание на этот мир?

– Мне показалось, что я попал в чистилище… Я прав?

– Отчасти. Этот мир создала я, и существует он только для нас с тобой. Когда-нибудь и ты сможешь делать подобные вещи, поверь, в этом нет ничего сложного.

– Ты сказала, отчасти…

– Да, потому что ты уже прошел чистилище. Правда, при этом я немного помогла тебе, хотя это и против правил. Но я слишком люблю тебя, чтобы обращать внимание на какие-то правила.

– Ты хочешь сказать, что весь наш мир, тот мир, откуда я пришел, это одно большое чистилище?

– Можно сказать и так, – кивнула она. – Я могла бы многое тебе рассказать, но боюсь, что эти знания только повредят.

– Я должен вернуться?

– Все зависит от тебя. Ты можешь остаться, и я покажу тебе наш мир. Но я боюсь, что ты сам не захочешь этого.

– Я должен вернуться, – ровным голосом сказал Ермаков.

– Посмотри туда, – женщина показала рукой на противоположный берег, где сплошной сизой стеной клубился туман. Сквозь клубы проступали очертания гор, яркие трассы очередей чертили ночное небо, над низкими глиняными строениями полыхали языки пламени.

– Ты из-за этого хочешь вернуться?

– Да, – глухо сказал Ермаков. Он увидел, как из тумана медленно наплывают на него лица людей, он вспомнил, кто эти люди, и скрипнул зубами.

– Смотри, Евгений Ермаков. Это еще не все.

Звуки стрельбы внезапно затихли. Туман скрыл от глаз горящий кишлак и лица его погибших друзей. По берегу медленно шла женщина, одетая во все черное. Ее глаза были полны скорби, она прошла мимо них, так и не заметив своего сына.

– Мама, – тихо позвал Ермаков. – Мама, они и тебя убили…

Образ матери бесследно растаял в дрожащем воздухе, а женщина тем временем показала на небо.

– Посмотри туда, Ермаков. Может, передумаешь?

Ермаков поднял голову. Вместо неба он увидел лицо человека, чьи немигающие холодные глаза смотрели ему прямо в душу. Губы человека едва заметно шевелились, и он скорее угадал, чем услышал его слова:

– Ермаков, вы слышите меня? Возвращайтесь!

– Я вернусь, – хриплым от ярости голосом сказал Ермаков. – Я обязательно вернусь. И я найду тебя, Фомин, где бы ты ни прятался от меня.

Он повернулся к женщине и мягко привлек ее к себе, целуя в мокрую от слез щеку.

– Милая, ты не должна себя ни в чем винить. Я благодарен тебе за каждое мгновение счастья, которое ты мне подарила. Я люблю тебя так, что у меня сердце разрывается на части.

Он отстранился и, не отпуская ее плечи, с грустью сказал:

– Я возвращаюсь. У меня нет иного выхода. Я еще должен заслужить такое счастье: любить тебя и быть любимым. А потом я вернусь, и ты мне покажешь наш мир, в котором мы будем жить вечно.

Он готов был отдать жизнь, лишь бы она не плакала. И женщина, почувствовав это, улыбнулась сквозь слезы и взяла его за руку.

– Пора, милый. Тебе нельзя больше здесь оставаться, иначе я не смогу вернуть тебя. Нет, идти никуда не нужно. Просто держи меня за руку. Когда я ее отпущу, ты вернешься в свой мир.

– В чистилище, – тихо сказал Ермаков.

– Да, в чистилище, – грустно кивнула женщина. – И запомни, ты больше не должен никого убивать. И забудь меня. На время, так нужно. Будь осторожен, мой любимый.

– Я знаю. Иначе я не смогу больше увидеть тебя. Это так?

– Да, – тихо сказала женщина. – К сожалению, это правда.

– Ты будешь ждать меня? – спросил он с надеждой.

– Сколько потребуется, – ответила она, глядя на него с любовью. – Пусть даже целую вечность.

– Я люблю тебя. И я вернусь…

– Я люблю тебя. И я буду ждать…

Они в последний раз посмотрели друг другу в глаза, и женщина отпустила его руку.

По длинному голубому тоннелю шел человек. Его поступь была мерной и уверенной, на обнаженном теле играли отблески голубого зарева, кисти рук сжимались и разжимались в такт движению.

Человека звали Ангел Смерти. Так назвал его Господь. И теперь Ангел ждал, когда Господь вложит ему в руки оружие.

АНГЕЛ! ВЕРНИСЬ!!

Человек развернулся и направился в обратную сторону. Он всегда выполнял волю Господа.

Глава седьмая

Генерал Ремезов стащил с себя белый халат и бросил кобуру с пистолетом в ящик стола.

– Мы едва не потеряли его!

Он развернулся к Фомину и с неодобрением посмотрел на него.

– Зачем нужно было называть его по имени? Не ожидал я от тебя такой глупости.

Фомин стоял у прозрачной стены, наблюдая, как врачи возятся с Ермаковым. Непосредственная опасность миновала. Лицо Ермакова заметно порозовело, широко раскрытые глаза смотрели в потолок. Он так и не закрыл их с тех пор, как Фомин неожиданно даже для самого себя произнес эти слова. Он до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке. Фомин вспомнил, как резко открылись глаза Ермакова и их невидящий взгляд остановился на нем. Что-то промелькнуло в них, словно Ермаков заглянул ему в душу и зачитал приговор. Это длилось ничтожные доли секунды, затем взгляд Ермакова опять стал пустым и неподвижным, и Фомин с тайным облегчением подумал, что стал жертвой собственного воображения. Он много работал в последние дни, события принимали лавинообразный характер, отсчет шел уже не на дни, а на часы. Он расходовал колоссальную энергию, дабы обезопасить свою жизнь. Он не мог допустить просчетов, ибо времени для их исправления уже не будет. Вполне возможно, что расшатавшиеся нервы сыграли с ним злую шутку. Но Фомин до сих пор не мог забыть животный ужас, который он испытал в тот момент. Он даже не подозревал, что способен так бояться.

Ноги и руки Ермакова были пропущены в специальные петли на двух широких и прочных лентах, пересекавших кровать. Это сделали после того, как Ремезов приказал усилить меры безопасности. Ермаков вновь находился в начальной стадии внушения и мог самым неожиданным образом среагировать на любое слово, достигшее его ушей. Впрочем, технология была отлажена и врачи готовили препараты для нового сеанса, который они собирались начать примерно через двенадцать часов, когда их пациент восстановится после этого странного и труднообъяснимого случая. Они гарантировали, что в течение последующих трех суток им удастся вывести своего пациента на должный уровень готовности.

Генерал Ремезов несколько успокоился. Правда, он перекроил распорядок дня, сократив количество прогулок до двух получасовых. Человеку, которого генерал называл профессором, было предписано все это время дежурить вместе с врачами в палате.

– Какого черта ты назвал его по имени? – повторил вопрос генерал.

– Насколько я понимаю, это уже не имеет никакого значения.

Фомин с иронией посмотрел на генерала Ремезова и продолжил:

– Как только все закончится, вы уберете этих людей. Или я ошибаюсь?

Генерал как-то странно посмотрел на Фомина и покачал головой.

– Ты сумасшедший, Фомин! Кровожадный ублюдок с психологией и повадками садиста.

– Я всего лишь ваш достойный ученик, – холодно парировал Фомин. – А этот профессор… Вы мне ничего о нем не говорили.

– Не твоего ума дело! – вспылил генерал. – Опять норовишь свой нос засунуть куда не просят!

– Насколько я понял, – спокойно продолжил Фомин, – именно он изобрел препарат?

– Да, – неохотно буркнул Ремезов. – То, что ты видел, на девяносто процентов стало возможным благодаря его открытию.

– А у вас с ним не очень теплые отношения.

– Пошел он к черту! – грубо произнес генерал. – Будет делать все, что я скажу. У меня есть способ заставить его выполнять мои приказы.

– Да, вы умеете сажать людей на крючок, – согласился Фомин.

– Послушай, Фомин, – поморщился Ремезов. – О чем мы говорим? Давай лучше перейдем к делу. Сам видишь, с Ермаковым у нас вышла небольшая накладка. Хорошо, если подобное не повторится. Одним словом, будем отрабатывать резервный вариант.

– Мне нужны подробности, – посмотрел на него Фомин.

– Я же говорил, Фомин, полной определенности пока нет. Все решится в ближайшие несколько часов, возможно, в самый последний момент. Но мы не должны терять времени даром. Сколько ты сможешь привлечь к этому делу своих людей?

– Четырнадцать.

– Включая инструкторов? Или возьмешь кого-нибудь из «мокрушников»?

– Нет, – покачал головой Фомин. – Из «подразделения Л» я никого брать не собираюсь. Они до сих пор не пришли в себя после бойни в Кашране. Деморализованные люди мне не нужны. Кстати, неплохо бы решить эту проблему…

– Тебе лишь бы убивать, – неодобрительно заметил генерал. – Может, ты сам позаботишься о них?

– Нет, мои люди должны быть чисты. Кроме того, у меня и без этого хватает забот.

– Ну хорошо, не буду тебя отвлекать, – вздохнул Ремезов. – Сами что-нибудь придумаем. Теперь слушай меня внимательно. Разделишь людей на две части. Одна группа будет работать в Шереметьево-2. Завтра проведешь с ними инструктаж прямо на месте. Мои люди встретят вас в аэропорту и обеспечат всем необходимым. Соблюдай осторожность, Фомин. Учти, люди из «девятки» не в курсе наших замыслов.

– У моих людей есть крыша в Девятом главке, – напомнил ему Фомин.

– Я знаю, – кивнул генерал, – но лишний раз светиться ни к чему. Завтра будете работать по нашим документам. Посмотри все своими глазами, где удобнее людей расставить…

Он наткнулся на ироничный взгляд Фомина и рассмеялся.

– Ладно, извини. Совсем забыл, с кем имею дело. Главное, чтобы шума не было, понял? Один выстрел, и все… Больше никакой пальбы. Остальные прикрывают снайпера и дают ему уйти.

– Я все понял, – сухо сказал Фомин. – А если он не прилетит?

– Тогда нужно будет убить того, кто прилетит вместо него.

Фомин неодобрительно покачал головой.

– Не понимаю я наших заказчиков. С американцами шутки плохи. Да они просто взбесятся после такой акции!

– Есть люди, которых устроит именно такой вариант. В этом случае уже будет не так важно, кто придет к власти, обратного хода все равно не будет. Ты не должен забывать об одном важном обстоятельстве…

Генерал Ремезов показал на прозрачную стену.

– Вот он, главный исполнитель, а ваш вариант носит страховочный характер. Почему бы не отдать его тем же американцам? После акции он еще проживет сутки-двое, если, конечно, его не прикончат прямо на месте. Если американцы выпотрошат его, знаешь, с чем им придется столкнуться?

– Догадываюсь, – хмыкнул Фомин. – Для них это будет головная боль на последующие десять-двадцать лет. Как в случае с Кеннеди.

– Вот-вот, – зловещим голосом произнес генерал Ремезов. – У нас на руках несколько козырей, и мы можем пойти с любого из них.

– Насколько я понял, высокий иностранный гость не единственная кандидатура в покойники?

– Да, и мы об этом уже не раз говорили, так что не нужно задавать глупых вопросов. Вторая группа будет работать в ходе похорон или еще раньше, во время церемонии прощания. Позже я сообщу тебе подробности. У меня все. Вопросы?

Фомин искоса посмотрел на генерала, и на его лице появилась едва уловимая улыбка.

– На какую награду вы рассчитываете, генерал? Хотите заполучить пост председателя КГБ?

– А почему бы и нет? – пожал плечами Ремезов.

– А что получу я? – тихо спросил Фомин.

– А ты уже получил известную сумму, не так ли?

Генерал Ремезов натянуто улыбнулся.

– До чего же ты любишь деньги, Фомин! Ладно, не темни. Я знаю, что тебе наплевать на те должности и звания, которые я тебе могу предложить. Говори, чего хочешь? Денег, конечно?

– Вы правы, мой генерал, ваши должности мне не нужны. Ордена, очередные звания и похвальные грамоты меня возбуждают еще меньше. Деньги? А почему бы и нет? Мне стоило больших трудов подготовить этих людей.

– Сколько? – отрывисто спросил начальник Второго главка.

– По сто тысяч за каждого. Отборные парни. Прошу учесть, они слушаются только меня. Любого другого разорвут на части. Итого, с вас миллион четыреста тысяч. Так и быть, мои услуги обойдутся вам бесплатно. И не рублей, генерал, а долларов.

– Фомин, не помню, я уже говорил, что ты мерзавец? – с ненавистью посмотрел на него Ремезов. Он пожевал губами, прикидывая что-то в уме, и недовольно проворчал:

– Хорошо. Где и когда?

– Завтра, Цюрих, местный филиал Лионского банка. Процедура открытия счета остается неизменной, как и в прошлый раз. И не говорите, что я даю вам слишком мало времени. Я знаю ваши истинные возможности.

– Зачем тебе столько денег? – с недоумением посмотрел на него генерал. – Что ты собираешься с ними делать?

– Построю на все деньги монастырь, – без тени улыбки ответил Фомин, – и буду до конца жизни отмаливать свои грехи. Такой ответ вас устроит?

– Все шутишь, – мрачно улыбнулся генерал. – Хрен ты уйдешь в монастырь, я тебя знаю. Можешь молиться сколько угодно, а место в преисподней ты себе уже обеспечил.

Он невесело рассмеялся и добавил:

– Будем рядышком там париться. Небось присмотрел себе виллу в укромном месте? Парагвай или Новая Зеландия какая-нибудь? Ты там еще одно местечко застолби. У меня такое предчувствие, что и я здесь долго не задержусь. Здешний климат вреден для моего здоровья.

– Я вижу, и вы зря времени не теряли, – хмыкнул Фомин. – Не думаю, что вас так легко отпустят. У таких, как вы, только один путь – умереть на боевом посту.

Генерал первый раз услышал, как смеется Фомин, и от ужаса у него зашевелились волосы на голове.

– Ладно, Фомин, какого черта пугаешь?! Ну что, теперь ты доволен? Надеюсь, все?

– Нет, мой генерал, не все, – сухо сказал Фомин. – После этой акции я выхожу из игры. Я не хочу умереть на боевом посту, это слишком скучно и банально для такого человека, как я.

Генерал нахмурился и процедил сквозь зубы:

– Ну и чего же ты хочешь от меня? Гарантий?

– Нет, мне не нужны ваши гарантии. Я не хочу вас обижать, – Фомин подумал немного и сделал неопределенный жест, – но ваши гарантии – это вроде прошлогоднего снега. Я обращаюсь напрямую к вашему разуму.

Он многозначительно посмотрел на Ремезова.

– Да, я грешник, генерал Ремезов, но в отличие от вас я никогда не скрывал своего истинного лица. Я никогда не говорил, что выполняю приказы партии, что мои действия продиктованы интересами Советского государства. Моя мораль не имеет ничего общего с кодексом строителя коммунизма, марксистско-ленинскую идеологию я всегда считал параноидальным бредом, тяжелым психическим заболеванием в острой клинической форме. Да, я грешник, но в отличие от вас и вам подобным я всегда действовал осознанно, от своего имени, и выполнял при этом не распоряжения начальника Второго главка, а приказы конкретных людей, фамилии которых Чернов и Ремезов. И если я грешник, то кто же вы в таком случае?

Ремезов растерянно смотрел на него и не мог поверить своим ушам. Он всегда думал об этом человеке, как о послушном исполнителе его воли. Да, у Фомина непростой характер, иногда в общении с ним возникали сложности, но все эти недостатки сполна компенсировались услугами, которые оказывал ему этот человек. Генерал всегда был уверен, что он держит Фомина в крепкой узде. И тем неприятнее для него было открытие, которое он сделал только сейчас. У него практически не осталось возможности манипулировать этим человеком.

– Я не буду читать вам мораль, – сухо продолжил Фомин, – в силу абсолютной бессмысленности этого занятия. Я хочу, чтобы вы ясно представляли себе следующее: не нужно ставить меня в один ряд с такими людьми, как вы или Чернов. Вам меня все равно не понять. А теперь слушайте и постарайтесь не пропустить ни единого слова.

Мрачная улыбка сделала лицо Фомина еще более страшным.

– Для вас будет лучше, если вы поймете меня с первого раза. После проведения акции я выхожу из игры. От вас требуется только одно – ни в чем не препятствовать моему желанию.

Он сделал паузу, давая Ремезову время лучше понять смысл его слов.

– Поймите, генерал, меня уже давно нет. Я фикция, нечто абсурдное и немыслимое в реальном мире, я плод вашего больного воображения. Заровского и Авадона больше нет, они умерли в один день, и мне очень жаль, что вы так и не удосужились побывать на скромной могилке людей, которые так много сделали для вас. Фомин? Это всего лишь пять букв в удостоверении офицера Генштаба, такого человека в природе не существует, так же, как и многих других. Нет никакого смысла меня убивать, да и не так-то просто убить фикцию. Но…

Фомин сделал паузу и с откровенной угрозой посмотрел на начальника Второго главка.

– Но если вы все же решитесь на это, если вы дадите мне хоть малейший повод заподозрить вас в чем-то подобном… Тогда ждите неприятностей. И запомните, генерал Ремезов, я слов на ветер не бросаю.

После этого его лицо стало дружелюбным, и он добавил совсем мирным тоном:

– Я рад, что вы правильно меня поняли. И благодарю вас за экскурсию, сопровождавшуюся столь откровенными пояснениями.

Он кивнул в сторону больничной палаты.

– В какой-то момент, правда, у меня закралось подозрение, что вы неспроста поделились со мной вашими секретами. Так что пардон, извините, если чем-то обидел. Нервы, господин Ремезов, нервы. А в завершение нашей интересной и содержательной беседы я хочу дать вам еще один совет, на этот раз последний. Стерегите этого парня, – он кивком показал на Ермакова. – Если ему удастся каким-то образом вырваться, боюсь, он сможет доставить вам даже больше неприятностей, чем если бы этим делом занялся я.

Человек с множеством имен и несколькими прожитыми жизнями всегда и во всем полагался на собственную интуицию. Это чувство было в нем крайне обострено благодаря многолетним изнурительным тренировкам и весьма специфическому образу жизни. И сейчас интуиция подсказывала Фомину, что ему еще предстоит встретиться с человеком, прикованным к больничной койке. И он понимал, что для одного из них день встречи станет последним.

Глава восьмая

– Поставь еще одну отметку… Вот здесь, в районе Лефортово.

Вельяминов и Савельев полчаса назад вернулись с задания, где каждый из них возглавлял группу оперативников. На руках у них был список спецобъектов, оборудованных различными средствами безопасности, в том числе и средствами противодействия электронной разведке. Каждая бригада имела в своем распоряжении четыре машины, оборудованные специальной техникой. Всего в списке насчитывалось более сотни пунктов, но часть из них можно было вычеркнуть сразу: это были объекты оборонных министерств и закрытые правительственные учреждения, например, спецузлы правительственной связи и два информационных центра – Министерства обороны и Министерства иностранных дел. Все это было известно Кобозеву и его подчиненным еще до начала предпринятой ими акции. Смысл ее заключался в следующем. Кандауров и Кобозев пришли к выводу, что Ермакова, а возможно, и двух других пропавших офицеров, держат на одном из секретных объектов госбезопасности. Таковых в Москве было немало, но аналитики ГРУ высказали мнение, что в силу некоторых обстоятельств, например, сверхсекретности проводимой КГБ операции, большинство подобных объектов для такой цели не годятся. Из списка были выделены восемнадцать пунктов, двенадцать из них удалось проверить людям Вельяминова и Савельева.

– Итого шесть объектов, – подвел итог Кобозев, рассматривая карту Москвы и ближайших пригородов. – А если учесть, что и в области таковых наберется с полтора десятка…

– Их еще предстоит обнаружить, – вмешался Вельяминов. – Иван Никифорович, у нас людей не хватает. Подбросьте еще человек двадцать, а лучше тридцать. Только не этих желторотых стажеров, которых подсунули в прошлый раз.

– Где я вам их возьму, – насупился Кобозев. – Рожу? Сегодня Кандаурова в Генштаб вызывали. Догадываетесь, зачем?

– На ковер? – спросил Савельев.

– А куда же еще? Зачем, говорят, резидентуры оголяете? Совсем, мол, охренели, без разведданных хотите нас оставить?

– А что хозяин? – продолжил расспросы Савельев. – Выкрутился?

– Сказал, что мы находимся в процессе реорганизации. Кадры меняем, просто так совпало, что приходится отзывать людей сразу из нескольких стран. Обещал, что через неделю-две выправит положение. В итоге получил выговор от начальника Генштаба.

– Пашешь тут как проклятый, и никакой тебе благодарности!

Савельев едва не сплюнул от возмущения. Он потрогал рукой небритый подбородок и с укоризной сказал Кобозеву:

– Люди Чернова могут нас голыми руками взять. Дайте нам хоть из контрразведки кого-нибудь. А то ездим по городу, как на параде.

– Я уже говорил об этом Кандаурову. Он ходил к маршалу…

– Ну и?.. – с надеждой посмотрел на него Савельев.

– Отказ. Велено обходиться своими силами.

Савельев выдавил из себя мрачный смешок и потянулся к чашке кофе, дымившейся на краю стола.

– Иван Никифорович, отпустил бы ты меня обратно в Брюссель?

– Вот закончите с этим делом, выпишу вам командировку на Багамы, эдак недели на две. А теперь, друзья мои, вернемся к нашим баранам…

– Как бы нам самим не оказаться в роли жертвенного агнца, – заметил Савельев.

– Итак, что мы имеем, – продолжил Кобозев, не обращая внимания на ворчание Савельева. – Шесть неустановленных объектов, все оборудованы по высшему классу контрпротиводействия.

Он сделал отметку в блокноте и посмотрел на подчиненных.

– Мы с Кандауровым постараемся выяснить, что это за спецобъекты. Пока ограничьтесь наблюдением. И не вздумайте туда сунуться без моего приказа.

– Что нам, больше делать нечего? – буркнул Савельев, но его перебил коллега.

– Иван Никифорович, как обстоят дела с выяснением личности Фомина?

– Пришлось пока притормозить, – сказал Кобозев, но его многозначительный взгляд свидетельствовал об обратном. – Сверху давят со страшной силой. Маршал дергает нас каждые полчаса, то приказывает свернуть расследование, то, наоборот, требует, чтобы ему принесли голову Фомина. Поэтому мы работаем не так быстро, как хотелось бы. К настоящему времени удалось выяснить следующее. Фомин, он же Константин Заровский, числился в личной охране начальника Второго главка генерала Семенова, который два года назад скончался от сердечного приступа.

– Так он же в ПГУ работал? – озадаченно спросил Савельев.

– Эти сведения устарели, – хмыкнул Кобозев. – У этого сукина сына темная и крайне путаная биография. Нам удалось выяснить, что в восемьдесят втором он уже состоял в штате Второго главка. Надо сказать, что Семенов умер при весьма странных обстоятельствах. Не мне вам объяснять, что такое смерть от сердечного приступа.

Он многозначительно посмотрел на подчиненных.

– Подозрение пало на охрану, но телохранителей у Семенова было четверо. Как обычно, наши коллеги не стали заниматься длительными расследованиями, а решили проблему обнаружения виновного наиболее простым и эффективным способом.

– Замочили всех четверых? – догадался Савельев.

– С вами неинтересно, друзья, – улыбнулся Кобозев. – Четыре несчастных случая, вот как это было. Мы с Кандауровым несколько часов назад посетили могилу Заровского. Смотритель сообщил нам, что к могиле несколько раз приходил человек, внешне напоминающий майора Фомина.

– Но внешность-то у них разная, – с сомнением заметил Вельяминов.

– Он мог сделать себе пластическую операцию, – буркнул Савельев.

– И я такого же мнения, – кивнул Кобозев. – И вот еще что интересно. Этот Заровский был классным специалистом по «мокрухе». Мы пришли к выводу, что он участвовал в трех закордонных акциях, две провел во Франции и одну в Западной Германии.

Савельев удивленно присвистнул, а Вельяминов вполголоса выругался.

– Впечатляет? – скупо улыбнулся Кобозев. – А теперь давайте пораскинем мозгами и ответим на такой вопрос: как могло случиться, что ликвидатор Заровский попал в личную охрану Семенова?

Вельяминов пощелкал пальцами и возбужденно произнес:

– Постойте, постойте… Место Семенова занял Ремезов, так? А кто такой Ремезов, нам хорошо известно. Редкостный негодяй, еще похлестче самого Чернова будет. Не он ли использовал Заровского?

– Правильно мыслите, – одобрил Кобозев. – А теперь ответьте, кто на нас сейчас больше других наезжает?

– Второй главк, – мрачно заметил Савельев. – Обложили красными флажками со всех сторон, сволочи!

– Теперь давайте прикинем, – продолжил Кобозев. – Главную скрипку в оркестре играет Второй главк, это ясно. В итоге вырисовывается следующая цепочка: Чернов, Ремезов и Фомин…

– Не забудьте Лычева причислить, – перебил его Савельев. – А заодно и всю его компанию.

Кобозев неодобрительно посмотрел на него и покачал головой.

– Парни, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Так что держите язык за зубами, контролируйте каждое слово, каждый поступок. В этом деле существует определенная черта, за которую мы не имеем права переходить.

Он показал ладонью на столе.

– От сих и до сих. Верхняя планка – Чернов. Вы поняли меня?

– Ладно, шеф, не нужно нас держать за дошкольников, – ровным голосом сказал Вельяминов. – Мы все понимаем. Какие будут дальнейшие распоряжения?

– Займитесь связями Ремезова. Может, через него удастся выйти на Ермакова или Фомина.

– Для наружного наблюдения нужны люди, – хмыкнул Вельяминов. – Где нам их взять? Наши все при деле.

– Людей получите. Придется распечатать неприкосновенный запас.

Кобозев хитро улыбнулся.

– Дам двенадцать человек, на шести машинах. Лучшие спецы по наружке, берег их на самый крайний случай. Вам остается лишь проинструктировать их должным образом.

– С этого и надо было начинать, – миролюбиво произнес Савельев. – С вами приятно работать, шеф. А что будем делать с этими объектами?

– Объекты остаются на вашей шее. Если нам с Кандауровым удастся что-либо о них разузнать, я сразу же сообщу. Я остаюсь здесь, в базовом здании, и буду координировать работу всех групп. Связь через наш информационный центр. И осторожнее с Ремезовым, это матерый волк.

– Мы тоже не красные шапочки, – устало улыбнулся Вельяминов, и они отправились по своим делам.

Полковник Кобозев по своему весу и влиянию был вторым человеком в Главном разведуправлении Вооруженных Сил СССР. В ближайшем времени ожидалось, что Кобозев наконец получит генеральскую звездочку и возглавит оперативный отдел ГРУ, которым он фактически руководил вот уже шестой год. Человек этот принадлежал к разряду наиболее информированных людей государства, а с некоторыми аспектами внутренней и внешней политики он был знаком гораздо лучше, чем многие члены Политбюро. Он был не только разведчиком высокого класса и хорошим организатором, под чьим руководством почти во всех странах мира работали сотни офицеров военной разведки, но и незаурядным аналитиком. Еще в середине семидесятых у Кобозева появилось предчувствие грядущей катастрофы, и с каждым годом это чувство становилось все острее. Решение долго созревало, но когда наступил удобный момент, Кобозев отбросил в сторону все свои сомнения. Он понимал, что другого такого шанса ни у его Родины, ни у него самого, Ивана Кобозева, больше не будет.

Полковник посмотрел на большие настенные часы. К этому времени сотрудник резидентуры ЦРУ уже должен был извлечь из тайника «посылку» Кобозева, а еще через несколько часов его информация будет лежать на столе Кейнса. Насколько он успел изучить главу американской разведки, Кейнс сумеет правильно распорядиться полученными сведениями. Полковник открыл свой личный сейф и взял на полке кобуру с «ПМ». Он переложил пистолет в ящик стола, чтобы тот постоянно находился под рукой. В сущности, он считал дело сделанным. В его распоряжении оставалось два-три дня, чтобы оценить первые результаты своей работы. Но не больше. Найти его будет совсем не сложно. Он сам подписал себе смертный приговор. В самый последний момент он включил в свое послание сведения, о которых знали только трое: министр обороны, начальник ГРУ и полковник Кобозев.

Глава девятая

В Овальном кабинете Белого дома за столом сидело семеро мужчин. На улице было довольно сыро, и в камине горел огонь, создавая уютную, почти домашнюю обстановку. Лица присутствовавших были повернуты к Кейнсу, но директор ЦРУ молчал, не отваживаясь произнести роковые слова. Наконец Кейнс решился и поднял голову.

– Господин президент… Мне очень жаль, но я вынужден сообщить вам плохие новости. По имеющимся у нас данным, русские готовят покушение на вашу жизнь. Сегодня ночью мы получили сведения из Москвы, которые подтвердили наши худшие опасения.

На лице президента не дрогнул ни один мускул, но он почувствовал, как внутри у него все оборвалось. Он был готов к такому повороту событий, еще на прошлом совещании Кейнс предупреждал его, что не исключает такую возможность, и все же услышанная только что новость его неприятно поразила.

– То, что русские решились на такое, это, конечно, ужасно, – продолжил Кейнс, глядя на президента. – Важен даже сам по себе факт, что русским нечто подобное могло прийти в голову. Это весьма симптоматично и свидетельствует прежде всего о кризисе в стане самих русских. Конечно, это серьезная угроза, и я не стал бы сбрасывать ее со счетов. Примерно два года назад до нас дошла информация из Танзании, что двое местных парней проговорились в баре о своем решении отправиться в Америку и устроить покушение на жизнь американского президента. Согласитесь, это смешно. Когда подобные сведения к нам поступили из Медельина, наркостолицы Колумбии, мы уже отнеслись к этой информации серьезно и проверили ее как следует. После угроз Каддафи нам было и вовсе не до смеха и пришлось объявить всеобщую мобилизацию. Но русские, господа, это не Каддафи, это гораздо серьезнее и опаснее. И то, что им в голову пришла подобная мысль, это очень плохо.

Кейнс выдержал паузу, обвел присутствующих взглядом и неторопливо продолжил.

– И все же, господа, я не стал бы сейчас делать каких-либо поспешных выводов…

– Я не верю своим ушам! – взорвался министр обороны. – Уильям, что происходит, черт побери! Русские хотят убить нашего президента, а вы нам загадки загадываете.

– Продолжайте, Кейнс, – сухо произнес президент.

– Мы обязаны всесторонне рассмотреть сложившуюся ситуацию.

Кейнс раскрыл лежавшую перед ним папку и поправил очки.

– Во-первых, у нас нет уверенности, что данная акция готовится с ведома советского руководства. Речь, скорее, идет о двух лицах – секретаре ЦК Лычеве и председателе КГБ Чернове. Акцию планируется провести силами сотрудников госбезопасности. Покушение намечено осуществить в день прибытия президента нашей страны в Москву. Наиболее вероятное место покушения – международный аэропорт Шереметьево-2. О том, чтобы русские отважились совершить нечто подобное здесь, в Америке, даже не может быть речи.

– Что слышно о здоровье генерального секретаря? – ровным голосом спросил президент.

– Сутки, максимум двое, – лаконично ответил Кейнс. – Мы должны ждать известий из Москвы в любое время.

Он помолчал и добавил:

– Мне известна даже ориентировочная дата покушения: третье или четвертое марта, когда в Москву начнут прибывать высокие иностранные гости для участия в церемонии прощания с усопшим.

– Я вас понял, Кейнс, – кивнул президент и повернулся к государственному секретарю.

– Теперь я хочу выслушать ваши предложения.

По примеру Кейнса Шлиман открыл перед собой папку и извлек несколько листков.

– Незадолго до совещания мы уже обсудили этот вопрос с Кейнсом.

Директор ЦРУ кивком подтвердил его слова.

– Я согласен с Уильямом, сейчас не время для скоропалительных решений. Здесь, в Америке, вашей жизни ничто не угрожает. О поездке в Москву, как мне кажется, не может быть и речи…

Он взглянул на президента, но тот промолчал.

– Я настаиваю, господин президент.

– Мы обсудим это позже, – холодно кивнул президент.

Шлиман пожал плечами и продолжил:

– Вчера утром я направил письмо министру иностранных дел СССР. В нем выражается сожаление, что господин Сергеев не сможет лично присутствовать на женевских переговорах. Таким образом, участие в переговорах вице-президента США представляется нам нецелесообразным. Во второй части послания говорится, что господин Сергеев, либо другое высшее лицо государства, может назначить удобную дату переговоров и предложить свою повестку дня. И в конце послания содержится самое, пожалуй, важное: мы согласны пойти на всеобъемлющие переговоры и обсудить большую часть накопившихся между нами разногласий. Мои сотрудники составили послание таким образом, чтобы недвусмысленно дать понять кремлевским властям, что мы готовы договариваться только с Сергеевым и ни с кем иным.

– Мы даем Сергееву важный козырь, – высказал соображение помощник по национальной безопасности.

– Да, это именно то, чего он хотел добиться в Женеве, – согласился с ним госсекретарь. – Сергеев сейчас находится в сложной ситуации, и мы немного подыграли ему. Надеюсь, он правильно распорядится нашим «подарком».

– Господин Шлиман, какова ваша реакция на сообщение Кейнса? – поинтересовался президент.

– Как и у всякого нормального человека. – Шлиман пожал плечами. – Я возмущен до глубины души. Но сейчас вопрос заключается в том, какую тактику нам лучше выбрать. Мы можем вызвать советского посла, вручить ему соответствующую ноту и потребовать у советского правительства подтвердить либо опровергнуть имеющиеся у нас сведения о готовящемся силами русских спецслужб покушении на жизнь президента США. Есть и другая возможность – в превентивном порядке разорвать все отношения с Советским Союзом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Признаюсь, такой вариант мне нравится меньше всего. Существует еще ряд возможностей, но я не буду на них останавливаться. Учитывая сложившуюся в России ситуацию, наиболее оптимальным мне представляется план действий, который предлагает директор ЦРУ.

Президент вопросительно посмотрел на Кейнса.

– Излагайте ваш план, Уильям.

– План очень простой, – едва заметно улыбнулся Кейнс. – Но с его помощью мы можем достичь сразу нескольких целей: предотвратить возможное покушение на нашего президента, дискредитировать в глазах советского руководства Лычева и Чернова, этих двух злых демонов России, и не только помочь Сергееву прийти к власти, но и вложить в его руки грозное оружие для подавления любой оппозиции его стратегии реформ. И, наконец, что также немаловажно, выставить в самом неприглядном свете органы госбезопасности, тем самым заметно подорвав их возможность влиять на события в СССР.

На лице президента появилась недоверчивая улыбка.

– Извините, Кейнс, но все это смахивает на утопию. Каким образом вы собираетесь провернуть свою затею?

– Я уже говорил, план действий отличается простотой. Я предлагал сегодня же составить личное послание президента США к трем лидерам Советского государства: Сергееву, Лычеву и министру иностранных дел. Содержание письма должно быть примерно таким. У нас имеются сведения, что спецслужбы Советского Союза готовят покушение на президента Соединенных Штатов. Далее, чтобы убедить их в том, что наше заявление основывается на неопровержимых фактах, мы сообщаем некоторые технические подробности. В течение сорока восьми часов мы ждем соответствующих разъяснений со стороны советского руководства. Если таковых не последует, мы считаем себя свободными в выборе средств противодействия. Например, можем предать широкой гласности имеющиеся у нас документы, что окончательно дезавуирует политику Советов на международной арене. Или воспользуемся ссылкой на статью 51 Устава ООН, которая позволяет в подобных случаях принимать достаточно жесткие меры противодействия.

– Рискованная затея, – неуверенно произнес президент. – А что, если все эти сведения о покушении сфальсифицированы самими русскими? Честно признаться, я перестал что-либо понимать в политике Советов.

– Безусловно, существует и такая возможность, – кивнул Кейнс. – Она крайне ничтожна, но мы учли и это. В таком случае Советы щелкнут нас по носу, и я понимаю, что это будет не очень приятно. Не успеет наш посол вручить письмо указанным адресатам, как на следующее утро в «Правде» появится передовица с громким заголовком: «Очередные происки американского империализма». Я думаю, мы это как-нибудь переживем.

Президент пожал плечами и жестом попросилКейнса продолжить.

– Но я не думаю, что назавтра в «Правде» появится нечто подобное. Уверен, Советы будут молчать. И если мы правильно просчитали ситуацию, за эти сорок восемь часов может многое произойти. В таком случае нам не придется демонстрировать всему миру грязное кремлевское белье.

Кейнс хитро улыбнулся, искоса поглядывая на президента. Тот заметно оживился, и на его лице появилась широкая улыбка.

– Это как в зале игровых автоматов, да, Кейнс? Вы подходите к однорукому бандиту, дергаете за ручку и смотрите, как из него сыплется золотой дождь…

– Да, господин президент. Это все равно что на последней ставке при игре в покер открыть четыре туза.

Президент посмотрел на секретаря госдепартамента.

– Нужно срочно подготовить письмо, о котором говорил Кейнс.

Шлиман наклонил голову, чтобы президент не заметил улыбку, блуждавшую на его лице, и извлек из своей папки несколько листов.

– Проект вашего послания уже готов.

Президент хмыкнул и взял протянутые ему листы. Он внимательно перечитал письмо и поставил в конце размашистую подпись.

– Когда вы сможете доставить его по назначению? В Москве уже поздний вечер, не так ли?

– Посол в Москве уже извещен, – улыбнулся Шлиман, – и ждет лишь текста послания. Я уверен, он найдет способ вручить его немедленно.

Президент изумленно покачал головой, затем громко расхохотался.

– Нет, ты только взгляни на них, – сказал он сквозь смех руководителю аппарата. – Вот хитрые бестии, все просчитали! А неплохая у нас команда сложилась, не так ли?

Он с улыбкой посмотрел на директора ЦРУ.

– Уильям, если удастся осуществить задуманное, вам поставят памятник еще при жизни.

– В этом нет необходимости, – скромно потупил глаза Кейнс. – Мне вполне достаточно вашей похвалы и сознания, что все мы работаем на благо американского народа.

Глава десятая

– Как ты думаешь, почему Андропов не решился на настоящие перемены?

Сергеев задавал этот вопрос уже не в первый раз, поэтому Якимов не торопился с ответом. Он прекрасно понимал внутреннее состояние этого человека, на чьи плечи уже в самом ближайшем времени ляжет огромная ответственность. Последние недели они работали в сверхнапряженном режиме. Якимов даже успел совершить вояж по южным регионам страны. Андропов успел сместить треть крупных партийных руководителей, и новые люди считали себя обязанными Сергееву, которого в свое время плотно опекал Юрий Владимирович. Но в южных районах еще сильны были позиции старой партноменклатуры, делавшей ставку на Лычева. Однако Сергеев и Якимов считали свое положение достаточно прочным, на внеочередном пленуме кандидатуру Сергеева готовы были поддержать примерно две третих членов ЦК. Много зависело от результатов заседания Политбюро. Большинство в ЦК составляли поднаторевшие в аппаратных играх партсекретари разного ранга, а также осторожные и практичные хозяйственные руководители. Эту аморфную массу очень трудно контролировать. Они готовы пойти за любым, кого предложит высший партийный ареопаг.

Якимов и Сергеев неторопливо прогуливались по аллеям заснеженного парка вблизи госдачи Сергеева. Оба прекрасно понимали, что это последняя возможность поговорить начистоту. Надвигались события, которые потребуют от них максимального напряжения всех сил. Последние дни Сергеев провел в Кремле и на Старой площади, и небольшой отдых на даче, вдали от городского шума и государственных забот, был как нельзя кстати. Сергеев был взвинчен, даже здесь, на природе, он не мог как следует расслабиться, его разум продолжал интенсивно трудиться, просчитывая различные сценарии будущего. Вечером, накануне отъезда на дачу, ему позвонил академик Чанов. Счет уже шел на часы. Это должно случиться ночью или ранним утром. Завтрашний день представлялся Сергееву сплошным кошмаром, так же как и две-три последующие недели, пока не удастся покончить с формальностями и взять бразды управления государством в свои руки.

– Уже поздно, – сказал Якимов, бросив взгляд на часы. – Десять вечера. Завтра нам предстоит трудный день.

– Погуляем еще немного. Хорошо здесь, покойно.

Сергеев потуже замотал шарф на горле и тихо добавил:

– Как представлю, что завтра будет твориться…

– Нужно как-то пройти через это, – вздохнул Якимов и решил сменить тему. – Почему ты вдруг вспомнил об Андропове?

– Я ведь хорошо его знал, – пожал плечами Сергеев. – Мы не раз вели с ним откровенные разговоры. Вот так, как с тобой, с глазу на глаз. Жаль, конечно, что он не пришел к власти лет на пять раньше. Поразительный человек!

Якимов улыбнулся про себя. У него было свое мнение об Андропове, и оно во многом расходилось с мнением Сергеева. Впрочем, эти незначительные расхождения не могли существенным образом повлиять на их взаимоотношения.

– Я уже как-то говорил тебе, – мягко сказал Якимов, – что не нужно искать в этом человеке то, чего в нем нет. Согласись, так не бывает, пятнадцать лет возглавлять КГБ, а потом вдруг превратиться в яростного реформатора. Да, Юрий Владимирович человек незаурядный, я бы даже сказал, талантливый, но последнее справедливо лишь в том случае, если его сравнивать с нашими бывшими вождями. Я имею в виду, что он умнее Брежнева, Суслова, Гришина и иже с ними, но не более того. Все его заигрывания с интеллигенцией, легкое фрондирование и прочие подобные штучки – сплошная показуха. Андропов точно такой же убежденный ортодокс, как и все другие деятели его поколения, хотя нужно признать, что он единственный, кто относился ко всему с легкой иронией. Но чтобы Андропов вруг решился на крутой поворот? Нет, не поверю. Я могу допустить, что, если бы у него было два-три года, он пересажал бы всех ворюг, взяточников, а следовательно, большую часть наших коллег. И что дальше? На их место пришли бы другие и продолжили воровать. Нет, дорогой, на что-либо серьезное он не смог бы отважиться. Ввести многопартийность, например, или свободу слова… Нет, ты как хочешь, но Андропов в качестве реформатора…

Якимов коротко засмеялся.

– Миф! И этот миф ты придумал сам.

– А знаешь, почему он не решился на крутые перемены? – перебил его Сергеев. – Он боялся!

Якимов остановился и с недоумением посмотрел на Сергеева.

– Да, Андропов Юрий Владимирович, всесильный, могущественный глава Советского государства, боялся! А знаешь, чего? Нет, не Лычева и подобных ему, хотя имя им легион. У него на этих Лычевых тонны компромата накопились, а если бы возникла нужда, то и камеры бы для них нашлись. Посмотри вокруг, сейчас почти у любого, кто у власти, рыльце в пушку. Нет, он не Лычева испугался и не партии, а огромной страны, которой так и не смог понять, хотя являлся самым информированным человеком государства. А самый большой страх он испытывал перед народом, населяющим эту страну.

Сергеев внезапно остановился и в упор посмотрел на Якимова.

– Вот мы все клянемся и божимся именем советского народа. А что народ? Правильно Лев Толстой сказал, сволочь у нас народ! Вот скажи мы завтра, что настала пора закручивать гайки, что в стране пруд пруди американских шпионов, что пора лагеря с вышками строить… И что ты думаешь? Какова будет реакция? Гробовое молчание! Но потом начнут ловить врагов и стучать будут друг на друга, как прежде, и лагеря для себя построят за милую душу! Что хочешь можно делать с таким народом! Кукурузу сеять в тундре? Пожалуйста! Коммунизм строить – всегда готовы! Капитализм – а почему бы и нет? Пережили голод, переживем и изобилие.

Следовательно, дорогой мой, ни черта ты с таким народом путевого не сделаешь, а выйдет какая-нибудь очередная подлость! Да, народ у нас сознательный, терпеливый и простой. Не зря говорят – простота хуже воровства! Скажешь, вожди виноваты? Как бы не так! Все, не хочу больше об этом говорить!

– Впечатляет, – тихо сказал Якимов. – Ну и что дальше? Будешь следовать курсом Андропова? Прогульщиков ловить, дисциплинку подтягивать, так? А Лычеву будешь кукиш показывать, не вытаскивая руку из кармана, да?

Якимов почувствовал, как в груди у него поднимается мутная волна раздражения. В такие моменты он готов был нагрубить Сергееву, в душе называя его жалким слюнтяем. Судьба подарила ему такой шанс, да что там ему, всей стране, а он слюни развесил да к тому же и труса празднует. Якимов отдавал себе отчет, что Сергеев не слишком подходит на ту роль, которую ему предстоит сыграть в истории страны и всего человечества. По сути, он не политик, не государственный деятель, а имитатор, артист, который играет роль вождя. Надо отдать должное, он превосходный имитатор, у него несомненный артистический талант, но изображать вождя – это одно, а действовать как настоящий лидер, совсем другое. Сергеев тот самый король, которого играет окружение. Сам он – пустое место, ничтожество. Он отличается от Лычева только тем, что своевременно учуял конъюнктуру, этого качества у него не отнять, и успел привести свой фразеологический словарь в соответствие с велением времени.

Сергеев насупился и шел впереди с заложенными за спину руками. Подморозило. Тихо падал снег, поскрипывая под ногами. Якимов чертыхнулся про себя и догнал Сергеева.

– Ну ладно, – буркнул он. – Я погорячился. В твоих словах, конечно, есть резон, но про народ ты загнул. Нельзя так, понимаешь? Надо хоть во что-то верить, иначе какой смысл во всем этом? Ради чего тогда мы затеваем такое большое дело? Должны быть какие-то святые вещи…

Он помолчал немного и примирительно добавил:

– Это все нервы. Скоро все утрясется. Нужно контролировать ситуацию, действовать осторожно и взвешенно. Но медлить тоже нельзя, время поджимает. Скоро все развалится к чертовой матери.

– Вот ты говоришь, контролировать ситуацию, – повернул к нему лицо Сергеев. – А ведь то, что мы собираемся сделать…

Сергеев пощелкал пальцами, подбирая нужное выражение.

– Одним словом, это поворот. Вот мы повернем с тобой страну, и что дальше? Дорога только одна будет, учти. Захочешь вернуться, а той развилки, где мы свернули, уже нет. Понимаешь меня?

– Не знаю, – протяжно вздохнул Якимов. – Объясни, ради Бога, что ты вкладываешь в понятие «поворот»? Мы же договаривались, что на этот раз обойдемся без революций. Или я что-то неправильно понял?

– Ну хорошо, попытаюсь объяснить.

Сергеев подошел к лавочке, стряхнул с нее перчаткой снег, но передумал и садиться не стал. Заметно было, что он нервничает, да что там говорить, едва держит себя в руках.

– Возьмем события двухсотлетней давности…

– А почему бы не начать с Адама и Евы, – с иронией сказал Якимов.

– Нет, ты погоди, – отмахнулся Сергеев. – Буржуазная революция во Франции. Идеи свободы, равенства и братства выродились в кровавый террор. Король казнен, монархия пала, церковь низведена до роли шута. Чем все закончилось, тебе хорошо известно: чудовищем по имени Наполеон и кровавой всеевропейской бойней.

– Ну и что? – пожал плечами Якимов. – Какое отношение имеют эти события к нам?

– А ты не торопись, – сухо сказал Сергеев. Он стащил перчатку и загнул палец. – Это первый крутой поворот, если говорить о современной истории. Появилось что-то новое, не так ли? Королей и раньше убивали, и монархии исчезали бесследно, но чтобы вот так, как во Франции… Да, после этого человечество уже стало другим. Первый поворот оно уже прошло, и возврата назад уже нет.

Что у нас дальше? Первая мировая война, – Сергеев загнул еще один палец. – Революция в России. Поражение Германии и приход к власти нацистов. В огне социальных катаклизмов рождены новые чудовища.

Он посмотрел тяжелым взглядом на Якимова и раздельно произнес:

– Сталин и Гитлер. И мы знаем, какую цену пришлось всем нам заплатить. Человечество прошло второй поворот, и какое-то время его путь был жестоко детерминирован этими кровавыми событиями. Дорожка привела нас прямо ко второй мировой войне.

Он загнул палец.

– Еще один, третий по счету, поворот. Мир изменился, но, как и в двух предыдущих случаях, его дальнейшее развитие, или, другими словами, магистральный путь, жестко обусловлен итогами войны. Вот уже сорок лет длится противостояние сторон, и все это на фоне ядерного безумия. Сорок лет мы маршируем по этой дороге, и нам кажется, что такой порядок вещей существовал всегда. Теперь ты понимаешь, что я вкладываю в слово «поворот»?

– А почему бы нам не повернуть еще раз? – с иронией посмотрел на него Якимов. – Договориться о сокращении вооружений, покончить с холодной войной и, пользуясь твоей же лексикой, выйти на новый магистральный путь развития? Заметь, это не утопия, а реальные, вполне осуществимые вещи. Я уже как-то говорил, что ты можешь прославить свое имя, стать одной из самых значительных личностей за всю историю человечества. Перед тобой открыты уникальные возможности, а ты все никак не можешь решиться… Извини, но иногда я совершенно перестаю тебя понимать.

– Нет, это ты ничего не понял, – сердито возразил Сергеев. – Очень жаль, ведь ты гораздо умнее других. И если бы не твое предубеждение к Андропову, ты мог бы и сам разглядеть опасность, с которой нам предстоит столкнуться. Весьма прискорбно, но факт – ты эту опасность либо не замечаешь, либо попросту игнорируешь ее наличие.

– Объяснись, – отрывисто бросил Якимов. – Только постарайся на этот раз обойтись без твоих путаных исторических реминисценций.

Сергеев мрачно посмотрел на него и загнул очередной палец.

– Четвертый поворот. Вот что нам уготовила судьба, понимаешь? Ты сам только что сказал, давай повернем! Я не против, но почему бы нам не рассмотреть возможные последствия такого поворота?

Он разжал кулак и надел перчатку.

– За два прошедших столетия я насчитал три глобальных кризиса. И каждый раз локальные, казалось бы, события во Франции, России и Германии становились причиной необратимых изменений, затронувших всю, я повторяю, всю цивилизацию. Обрати внимание, в каждом из этих случаев все начиналось с красивых звучных слов и благих намерений. Но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Просматривается и одна общая закономерность: крупные социальные потрясения приводят к хаосу, пусть даже временному, а в результате на свет рождаются чудовища…

– Какое отношение это имеет к нам? – сухо спросил Якимов.

– Самое прямое. Мы собираемся реформировать огромную страну, населенную сотней племен и народов. Мы мечтаем о свободе слова, многопартийности и плюрализме, собственности. А теперь посмотри внимательно. Кто окружает нас…

Сергеев показал рукой в темную ночь.

– Через одного – либо мошенник, либо вор, в лучшем случае, карьерист, думающий только о себе. А наверху всей этой дерьмовой пирамиды Лычев и его друзья. Да, совсем забыл. Про наш родной советский народ забыл…

Сергеев зло выругался.

– А ты говоришь, контролировать. Если мы эту телегу толкнем с горы, то уже черта с два ты сможешь что-либо контролировать. Она будет нестись сама по себе, а тебе лишь останется делать вид, что у тебя в руках крепкие вожжи, а не истлевшие оборванные веревки. Нет, дорогой, если мы выпустим джинна из бутылки, обратно его нам уже не затолкать.

Сергеев с тоской посмотрел на своего товарища.

– И учти, друг мой Якимов… То, что телега может развалиться, это еще не самое страшное. Страшно другое. Мы можем проскочить этот четвертый поворот, а когда заметим это, будет уже поздно что-либо предпринять. Сам понимаешь, перемены такого масштаба, что мы с тобой задумали, могут привести к самым неожиданным результатам. Например, к крупным социальным потрясениям. Надеюсь, ты понимаешь, что такое хаос в России? Не приведи, конечно, Господь, но если что-нибудь подобное случится, это будет катастрофа мирового масштаба. Некоторые, те же американцы, к примеру, вздохнут с облегчением и скажут: «Империи зла пришел закономерный конец». А кто-нибудь задумывался над тем, что же возникнет на месте советской империи? Хорошо, если нам удастся осуществить хотя бы часть из задуманного. Но если хочешь знать мое мнение, у нас один шанс из ста. А если не удастся, что тогда? А в таком случае всех нас ждут крупные неприятности.

Франция родила Наполеона Бонапарта. Чудовище? Еще какое! Затем на подмостки истории вышли Гитлер и наш бывший хозяин. В сравнении с ними Наполеон всего лишь шалун, мелкий проказник. Замечаешь, какая раскрутка идет? Третий виток спирали, и появляется нечто совершенно новое. Чудовище, которое невозможно персонифицировать. Назовем его так: ядерный кошмар. Зло теперь носит безличный, абстрактный характер, к нему причастны миллионы людей, которых уже не удастся усадить на лавку нового Нюрнбергского процесса. Но это безличное, анонимное зло способно в один прекрасный день уничтожить всю нашу планету.

Он глубоко вдохнул морозный воздух и медленно процедил сквозь сжатые зубы:

– Сейчас идет восемьдесят пятый год. Не станет ли он годом рождения нового чудовища? И если станет, то каким оно будет?

Он сделал паузу и сам ответил на свой вопрос:

– Это будет нечто запредельное, с чем цивилизация еще никогда не сталкивалась. И когда ты говоришь, что у меня есть шанс стать знаменитой личностью, я очень опасаюсь, что это будет слава сродни той, что заслужил своими деяниями Герострат. Я не хочу, чтобы это новое чудовище каким-то образом связывали с моим именем.

Только сейчас, когда его чувства были обострены до предела, а мозг работал с быстродействием компьютера, Сергеев начал понимать, в какую авантюру его втянули Якимов и другие подобные советники. Трижды прав был Андропов! Кардинальные перемены в такой стране невозможны! Их последствия будут носить катастрофический характер. Нет, должно пройти десять, а еще лучше двадцать лет, прежде чем можно будет приступать к решительным действиям. А сейчас нужно медленно и осторожно, шаг за шагом, готовить для этого почву. Взять на вооружение тактику Андропова, постепенно сменить кадры, подтянуть дисциплину, изменить отношение к делу. И начинать нужно с самых верхов. Договориться с американцами и собственными военными о сокращении вооружений, ввести жесткий режим экономии, особенно это касается оборонной промышленности, этого ненасытного Молоха. Навести элементарный порядок в экономике, постепенно вводя элементы частной собственности. Эти и другие подобные меры позволят улучшить положение в социальной сфере. Повысится благосостояние людей, изменится психология, уровень культуры. Народ перестанет быть сволочью, ему уже будет небезразлично, что происходит в стране. Плюрализм и гласность? Пожалуйста, но партию руками не трожь! И действовать таким образом до тех пор, пока вместо истлевших веревок в руках новых лидеров не появятся настоящие рычаги управления. Тогда и только тогда можно будет говорить о рыночной экономике, демократии и свободном обществе. Все остальное от лукавого, волюнтаризм чистой воды, прелюдия к грядущей катастрофе, приходу чудовища, который Сергеев едва не подготовил собственными руками. Он испытывал сейчас чувство острого одиночества, понимая, что уже в самом скором будущем ему придется схлестнуться не только с Лычевым, но и со многими своими соратниками, и в первую очередь, с Якимовым. Да, у него имеется шанс, но его нужно искать не там, где подсказывает Якимов. Сергеев может прославить свое имя, но только в одном случае: если сумеет предотвратить катастрофу и подготовить почву для грядущих перемен, время которых по-настоящему еще не наступило.

– Это все нервы, – нарушил молчание Якимов. – Ты много работал, да и не так просто привыкнуть к своей новой роли. Я все понимаю, тебе сейчас очень тревожно, неуютно… На тебя свалилась огромная ноша, и нужно относиться к этому с пониманием. Я уверен, что уже завтра, когда ты вновь окунешься в повседневные заботы, твое настроение кардинально изменится.

В этот момент к ним подошел референт Сергеева. Он наклонился и шепнул на ухо патрону несколько слов. Тот некоторое время с недоумением смотрел на него, затем повернулся к Якимову.

– Со Смоленской звонят. Срочный разговор. Что-то связано с американцами.

Они поспешили вернуться в дом.

– Может, опять возник вопрос о женевской встрече? – спросил Якимов.

– Да нет. Скорее всего, нет. Там уже все договорено. Сам не пойму, в чем дело.

Сергеев снял трубку и несколько минут молча выслушивал собеседника. Затем он искоса посмотрел на Якимова и коротко проронил:

– Хорошо, через час буду у вас.

Он положил трубку и, заметив немой вопрос в глазах Якимова, покачал головой.

– Ничего не понимаю. Американский посол требует немедленной аудиенции.

– Но сейчас же ночь! – удивленно воскликнул Якимов. – Двенадцатый час ночи!

– У него на руках личное послание президента США, – хмуро заметил Сергеев. – Боюсь, нас ждут серьезные неприятности.

Глава одиннадцатая

Секретарь ЦК Лычев в этот поздний час находился у себя в кабинете на Старой площади. Большой свет был потушен, горела лишь настольная лампа, и в ее неярком свете лицо этого человека казалось размытым бледным пятном. Его нервы были напряжены до предела. Лычев хорошо осознавал, что у него почти не осталось времени для принятия решения. Только что из Кремлевской больницы ему позвонил академик Чанов. Положение критическое, врачи делают все возможное, но к утру…

Лычев вспомнил, как совсем недавно он торопил события, а сейчас он уже сам был не против, чтобы этот ходячий труп прожил еще парочку недель. Он понимал, какому риску подвергает свою жизнь, и хотел еще раз все тщательно продумать, взвесить и просчитать. Но у него не было этих двух недель, решение нужно было принимать уже сегодня, прямо сейчас.

Лычев открыл ящик стола и достал колоду карт. Улыбнулся про себя, вспомнив, с каким недоумением уставился на него помощник, когда он попросил его принести карты. Понадобилось время, чтобы втолковать помощнику, что нужны именно игральные карты, колода обычных игральных карт.

Лычев распечатал колоду и попытался вспомнить, как раскладывается пасьянс. Когда-то давно, еще в молодые годы, он весьма недурно играл в карты, но затем началась его партийная карьера, и он постепенно охладел к этому занятию. А сейчас вдруг ему захотелось опять взять в руки карты, погадать, возможно, в ходе этого занятия в голову придут какие-то полезные мысли, или сами карты подадут знак. А почему бы и нет? Хотя Лычев и называл себя истинным ленинцем, приверженцем диалектического материализма, в глубине души он верил в сверхъестественные явления, а иногда и в существование Бога.

На стол легли пятьдесят две карты. Он сразу же отбросил мелочь: с двойки по пятерку. Лычев раскладывал пасьянс по своим собственным правилам. В его пасьянсе все будет, как в настоящей жизни. Он отложил мелочь в сторону, на самый край стола, и тихо произнес:

– Советский народ.

Затем его взгляд стал задумчивым, и в кабинете прозвучал негромкий голос:

– Дорогие товарищи! Братья и сестры! К вам обращаюсь я…

Он видел себя на трибуне Мавзолея, а мимо проходили люди, люди, люди, и у каждого в руках его портрет. Крики «ура!»…

Он очнулся и злобно прошипел:

– Молчать, быдло! Вас никто не спрашивал!

Нет, он не хотел убивать Сергеева. Но если тот придет к власти, Лычеву конец. Конец всем его мечтам и надеждам. Ради чего он карабкался всю жизнь на эту отвесную гору? Во имя чего все эти жертвы и колоссальные усилия? Чтобы сорваться в пропасть, когда трон находится на расстоянии вытянутой руки? Когда он в мыслях уже успел примерить корону и взять в руки скипетр, представляя себя самым могущественным человеком мира? Нет, без борьбы он трон не уступит.

Лычев разделил оставшуюся колоду на две части. Картинки отложил в сторону. Перед ним в четыре ряда лежало шестнадцать карт, с шестерок по десятки. Все, как в реальной жизни. В памяти всплыли казенные формулировки: «аппарат на местах», «местные товарищи». Одним словом, шестерки.

Лычев переложил карты в сторону, расположив их между собой и «народом».

Любопытно, как поступит с ним Сергеев, если его выберут генсеком? Ясное дело, крутых репрессий не будет. Сошлет куда-нибудь в Эфиопию, чрезвычайным и полномочным, или в Урюпинск, руководить местными товарищами. А может поступить еще проще: даст пинка под зад и отправит на пенсию. «Спасибо, дорогой товарищ, нам всем будет вас очень не хватать…»

Наступил самый ответственный момент. В руках у него остались серьезные карты, и здесь следовало действовать тонко. А, черт! А что делать с дамами?

Лычев на мгновение задумался, но поскольку женский вопрос с некоторых пор перестал его беспокоить, он отбросил дам на край стола, к «народу».

Все, как в жизни. На стол легли четыре валета. Секретари обкомов и крайкомов, вожди республиканского масштаба, крупные хозяйственники и министры. С ними будет не просто сладить, в последнее время они получили слишком много воли. Ничего, он подтянет подпруги! Что, успели забыть, как Хозяин вам кровь пускал? Ничего, я напомню!

Он грохнул кулаком по столу, и ему показалось, что фигурки на картах испуганно съежились.

– Испугались?! – погрозил он им пальцем. – То-то же. Будете проводить мои решения в широкие массы. И чтоб ни-ни!

В его руках оказались четыре туза. Четыре казенных дома: аппарат ЦК и правительства, КГБ, МВД и Министерство обороны. В аппарате ЦК примерное равенство сил, руководство КГБ на стороне Лычева, а вот МВД… После того, как Андропов убрал Щелокова и некоторых других важных чинов, в МВД сложилось тяжелое положение. Нужно признать, что Сергеев имеет здесь большое влияние. С военными полной ясности пока нет, а тут еще Чернов жалуется, что ему на пятки наступают. Но политорганы поддерживают Лычева, и это немаловажно. Да, как-то упустил он из виду армию в последнее время. Напрасно.

Нужно что-то решать с Сергеевым. Если идти на крайние меры, то нужно действовать в ближайшие два-три дня, до начала Пленума. Одно дело убрать секретаря ЦК, пусть даже и претендента на пост генсека, и совсем другой масштаб, если убьют главу Советского государства. Можно, конечно, свалить все на американцев, Чернов говорил, что такая возможность реально существует, но зачем доводить дело до крайности? Его друзья и сторонники потом из него икону сделают, великого святомученика. Нет, или решать прямо сейчас, или… собирать чемодан и ехать в Урюпинск.

Короли. Могущественные монархи, в руках которых сконцентрирована неограниченная власть. Могущественные от слова «могут». Но в стране сейчас безвременье, трон пустует, а рядом с ним застыли четыре фигуры, и каждый из них не прочь примерить корону и скипетр на себя.

Пиковый король. Якимов. Иногда Лычеву казалось, что он ненавидит Якимова даже больше, чем своего главного соперника. Мастер интриг и закулисных сделок, конъюнктурщик высшей пробы. Высоколобый умник, хитрая и расчетливая бестия. Нет, сам Якимов никогда не согласится занять трон, он действует подло, всю жизнь прячется за чужими спинами. Его цель ясна. Якимов по своей натуре типичный «серый кардинал», непревзойденный мастер своего дела, он будет манипулировать Сергеевым, даже когда тот придет к власти.

– Поедешь в Эфиопию, – вполголоса сказал Лычев и перевернул пикового короля рубашкой вверх. Внезапно он рассмеялся от пришедшей в голову мысли.

– Нет, в Эфиопию я тебя не пущу, останешься здесь. Наденут на тебя форму швейцара, будешь передо мной двери открывать.

Крестовый король. Чернов. Опасный человек. Нужно от него избавиться.

Лычев перевернул карту Чернова. Ему не хотелось задумываться, каким способом он избавится от всемогущего председателя КГБ. Он еще вернется к этой проблеме, но не сейчас.

Остались два короля, реальные претенденты на высшую, абсолютную и ничем не ограниченную власть над половиной земного шара. Червовый и бубновый, Лычев и Сергеев.

Можно, конечно, выбрать и второй вариант, но здесь существует угроза разоблачения. Если американцы раскопают, что к чему, дело не выгорит. Опять же, попробуй просчитай их реакцию… Хорошо, если они ограничатся разрывом дипломатических отношений, а вдруг пойдут на крайние меры? Нет, ядерная война в планы Лычева не входила. И чувствовать себя ходячей мишенью всю оставшуюся жизнь он не желал.

– Извини, Сергеев, – на лице Лычева появилась хищная улыбка. – Видать, не судьба тебе в королях ходить.

Он перевернул бубнового короля и снял трубку телефона. Услышав знакомый голос, он выдержал паузу и решительно сказал:

– Пора нажать на курок. Разработайте по первому варианту, второй отпадает… Да, я все взвесил и продумал… Добро, действуй!

Он положил трубку и только сейчас обратил внимание, что в сторонке лежат две карты. Потянулся через стол, открыл. Два джокера. Нахмурился. Определенно, карты подают ему какой-то знак. По сути, джокер – это ничто, пустое место. Но при определенном раскладе эта карта может повлиять на весь результат игры. Ее можно ввести в любую масть или заменить ею другую карту, даже короля. Определенно, карты подают какой-то знак.

Лычев смахнул эти две карты в стол и выбросил мысль о джокерах из головы. Ему и без того было над чем подумать. Он медленно прохаживался по гулкому пустому кабинету, иногда подходил к освещенному лампой столу, на поверхности которого в избранной им последовательности лежали карты. Ему нравился такой расклад. Он даже нашел ему правильное название: Большой Кремлевский Пасьянс.

В полночь его мысли прервала резкая трель телефонного звонка. Лычев смахнул все карты в стол, но к телефону не подошел. Приоткрылась дверь кабинета, и помощник встревоженным голосом сообщил, что звонят из Министерства иностранных дел. У них новости чрезвычайной важности.

Лычев снял трубку и раздраженно спросил:

– Ну что там еще? Почему так поздно звоните?

Министр разговаривал с ним сухо, короткими рублеными фразами.

– Немедленно приезжайте на Смоленскую. Здесь вас ожидает посол США… Да, я понимаю, что уже поздно, но у него письмо президента США… Да, лично вам. Копия письма будет вручена мне, а также Сергееву, который уже выехал с дачи и направляется туда же. Да, это очень важно. Ждем вас.

Когда Лычев положил трубку, по его лицу градом катил пот. Что происходит? Что это еще за личное письмо президента? Он едва не перекрестился, что вовремя отказался от второго варианта. Но на душе было тревожно.

Он снял трубку одного из правительственных телефонов и попросил соединить его с Черновым. Председателя КГБ на месте не оказалось, уехал час назад, но дома еще нет. Связались со служебной машиной: водитель сказал, что председатель КГБ в настоящий момент занят и подойти к телефону не может. Лычев выматерил связистов и засобирался на Смоленскую площадь.

Глава двенадцатая

Крытый военный грузовик, следовавший из Москвы, свернул возле Реутова с Владимирского шоссе и, спустя несколько минут, подкатил к воротам завода «Военохотник». Рядом с ним остановилась черная «волга». Из охранного помещения показались двое мужчин в теплых полушубках и направились к человеку в штатском, выбравшемуся из «волги». Они устроили небольшое совещание, затем человек в штатском и один из охранников уселись в машину. Ворота открылись, и обе машины медленно въехали на заводскую территорию. Территория завода была невелика, и машины, проехав склад, направились в противоположный конец. Они остановились у небольшого приземистого здания, погруженного в темноту. Охранник щелкнул выключателем, и над металлическими воротами вспыхнула тусклая лампочка. Он позвенел ключами, выбирая нужный, открыл замок и развел створки в стороны.

Человек в штатском кивком поблагодарил его и взял протянутые ключи. Охранник развернулся и направился к заводским воротам. На этом его миссия заканчивалась.

Грузовик сдал задом и медленно въехал внутрь строения. Из кабины выбрались двое плечистых мужчин, натянули на руки резиновые перчатки и принялись по одному выгружать объемистые мешки из черного непрозрачного пластиката. Судя по их усилиям, мешки были довольно тяжелыми.

Человек в штатском также натянул перчатки и подошел к вмурованной в пол металлической плите. Надпись на задвижке гласила: «ОСТОРОЖНО, КИСЛОТА!» Он удовлетворенно кивнул и показал пальцем на плиту.

– Здесь.

Его помощники сдвинули защелку, затем открыли люк и один за другим осторожно опустили в резервуар с кислотой одиннадцать мешков. Затем они привели все в порядок и уехали.

Если бы в этот момент рядом оказался Фомин, ему не составило бы труда узнать в человеке, одетом в штатское, своего бывшего коллегу по Второму главку полковника Кондрашова. А в мешках, брошенных в резервуар с кислотой, находились тела ликвидаторов из «подразделения Л», участвовавших в кашранском деле.

«Волга» выехала из заводских ворот, и Кондрашов сделал водителю знак увеличить скорость до максимума. В Москве его ждут. Хлопотное это дело, быть правой рукой начальника Второго главка.

Генерал в это время также мчался на своей серой «волге» по ночному городу. Но, в отличие от Кондрашова, он сам сидел за рулем. С виду его машина ничем не отличалась от других, но если бы кому-нибудь удалось рассмотреть ее поближе, то мнение о машине и ее водителе претерпело бы кардинальные изменения. «Волга» была оборудована по высшему классу безопасности, не говоря уж о мощном форсированном двигателе. В салоне были смонтированы три рации. Одна из них позволяла выходить прямо на коммутаторы правительственной связи АТС-1 и АТС-2, вторая работала на милицейской волне, а третья, с кодирующим устройством, была предназначена для связи в сети мобильных объектов и групп госбезопасности. На панели этой рации замелькал красный огонек, и мужской голос с легкой хрипотцой произнес:

– Первый, за вами следуют две машины, красные «жигули» и белая «волга». Номера…

– Плевать мне на номера, – раздраженно сказал генерал. – Вы уверены, что они пасут именно меня?

– Да, ошибки быть не может. «Жигули» позади вас, другая машина отстала на полторы сотни метров, но следует с вашей скоростью.

– Давно они сели мне на хвост? – процедил в трубку Ремезов.

– Мы их засекли у станции метро «Волгоградский проспект».

– Ну так стряхните их к чертовой матери! – выругался генерал. – А заодно вытрясите из них душу. Я хочу знать, что это за люди.

Голос в рации принялся деловито отдавать распоряжения.

– Внимание, говорит Второй. Начинаем работать. Третий, Пятый и Шестой, займитесь красными «жигулями». Четвертый, Седьмой и Восьмой, возьмите на себя «волгу». «Гиацинт», будем останавливать их возле вашего поста. Будьте наготове.

– Первый, вас вызывает Пятый.

– Слушаю, – отрывисто бросил генерал. Он проскочил на красный свет светофора на Волжском и направил машину в Кузьминки.

– Засекли еще две машины. Милицейская «волга» и пикап «скорая помощь» следуют за вами от Текстильщиков.

Генерал бросил взгляд налево. «Волга» с красными крестами уже обошла его и неслась по проспекту со скоростью за сто километров. Он почувствовал, как вспотели ладони на баранке.

– Внимание, говорит Второй. Девятый и Десятый, подойдите вплотную к Первому. Всем остальным номерам следовать к «Гиацинту». Будем останавливать их на пересечении с улицей Академика Скрябина.

Генерал в сердцах выругался и ударил кулаком по рулю. Он не мог поверить своим ушам. Он, могущественный начальник контрразведки КГБ, не может спокойно проехать по Москве, городу, который он уже давно считал своей вотчиной. Ему позарез нужно было встретиться с Фоминым. Только что они вместе с Черновым обсудили окончательный план действий, и Ремезов хотел лично, с глазу на глаз, проинструктировать Фомина. Но ехать прямо на базу сейчас рискованно. Даже если его сотрудники отсекут хвосты, кто знает, не перехватят ли его «наружники» военных за Кольцевой дорогой. Нет, ехать к Фомину сейчас слишком опасно. Нужно разобраться с этими наглецами. Утром он сменит машину и нанесет визит Фомину. У Ремезова не было никакого желания знакомить военных со своими секретами.

Он сбросил скорость и одновременно нажал на тангенту микрофона.

– Второй, я возвращаюсь. Оставьте две машины для сопровождения, остальные пусть займутся делом. Вяжите всех, кто попадет под руку, и волоките к нам. Там разберемся, что это за птицы…

– Первый, вас вызывает Второй. Они засекли нас.

– Да вижу я, – раздраженно сказал в трубку Савельев. Он сидел за рулем белой «волги». – Сразу трое на хвосте сидят. Хрен стряхнешь, пристали, как репей к собачьему хвосту.

– Объект сбросил скорость… Все, он возвращается.

– Сорвалось, Иваныч. Слишком плотно его прикрывают.

Вельяминов сидел рядом в кресле пассажира. Он хотел что-то сказать, но его опередил голос из рации:

– Первый, вас вызывает Шестой. Меня пасут. Две машины как минимум.

– Так, – протяжно выдохнул воздух Вельяминов. – Начинается самое интересное.

Опять включилась рация, и посыпались доклады.

– Первый… Четыре «волги» шпарят по Новорязанскому шоссе прямо в вашу сторону… Внимание, докладывает Четвертый. Еще три машины выехали со стороны кладбища и по Сормовской направляются к Волгоградскому проспекту. Внимание, четыре машины свернули с Полетаева на Академика Скрябина, идут на всех парах…

Вельяминов протянул руку к рации.

– Внимание всем номерам! Третий и Четвертый, немедленно уходите! Остальным номерам двигаться к перекрестку Волгоградского и Академика Скрябина. Скорее всего, рандеву состоится именно там. Действовать по первому варианту.

– Очень удобное место, – хмыкнул Савельев, не давая притереть себя к бровке двум истошно сигналящим черным «волгам». – Рядом кладбище. Там всех нас и похоронят.

Он резко крутанул руль влево, избегая столкновения с третьей машиной, которая попыталась зайти сзади.

– Вот суки! – выругался Савельев. – Пристали, как банный лист к заднице.

– Хорошо работают, – согласился с напарником Вельяминов. – Чувствуется родная школа. Выскакивай на встречную полосу. Быстрее, иначе они похоронят нас прямо здесь!

– Говорил же я Кобозеву, чтобы дал побольше людей, – недовольно произнес Савельев, включая сирену.

– Тебе дай волю, ты бы за собой батальон спецназа таскал, – с иронией заметил Вельяминов и оглянулся в сторону заднего сиденья.

– Парни, первыми не задираться!

Те же самые слова он повторил в рацию.

На небольшой пятачок у Кузьминского кладбища со всех сторон съезжались машины. Преимущественно здесь были «волги» разных цветов, несколько машин с милицейской раскраской и два «рафика». Машин накопилось уже больше двух десятков, но подмога продолжала прибывать со всех сторон. Каждый водитель пытался найти в этой сутолоке своих, машины истошно сигналили и совершали сложные маневры, чтобы избежать столкновений.

Когда положение стабилизировалось и отчетливо наметилась «линия фронта», Вельяминов и Савельев выбрались из машины. Следом за ними появились трое рослых мужчин в камуфляже, бронежилетах и с «акаэсами» в руках. Захлопали дверцы, из машин поспешно выбирались вооруженные люди.

– Такое впечатление, что их все-таки больше, – ревниво заметил Савельев.

– Не воевать же нам с ними? – пожал плечами коллега. Оба были одеты в форму, Вельяминов в военную, а его напарник в милицейскую. Они подошли к стоящей особняком группе мужчин, и Вельяминов представился:

– Полковник Сафонов, помощник военного коменданта города Москвы. Кто у вас старший?

– Полковник Вепринцев, Комитет государственной безопасности. Прошу ваши документы!

Мужчина в темном пальто требовательно протянул руку.

– С каких это пор КГБ командует военными? – сухо поинтересовался Вельяминов.

– Объясните ему, – кивнул через плечо Вепринцев, и из-за его спины объявился человек в милицейской форме с тремя звездами на погонах.

– Мы разыскиваем опасных преступников. Они одеты в военную форму и вооружены. Прошу вас предъявить документы.

Вельяминов выдавил из себя мрачную улыбку и вполголоса сказал своему напарнику:

– Попробуй теперь ты.

Савельев приосанился и вышел вперед.

– Полковник Лиознов, Главное управление внутренних дел города Москвы. Совместно с военной комендатурой осуществляем операцию по задержанию опасных преступников.

Он сделал паузу и, понимая, что его слова звучат не слишком убедительно, добавил:

– Из воинской части дезертировали трое солдат. Они захватили машину. Были одеты в гражданскую форму и вооружены. А теперь попрошу предъявить ваши документы.

– Я не знаю такого полковника в ГУВД, – растерянно произнес его «коллега». – Что это еще за Лиознов?

– Это ты самозванец! – процедил сквозь зубы Савельев.

Наступил критический момент. Четыре «полковника» сверлили друг друга недобрыми взглядами, пытаясь найти выход из тупиковой ситуации. За их спинами сгрудились телохранители. Остальные участники изготовились к бою у своих машин, готовые в любой момент включиться в назревавшую разборку.

Вельяминов в уме прикинул соотношение сил. У него было примерно шестьдесят человек, почти все вооружены «акаэсами». Большая часть его людей прошла подготовку в группах «физического воздействия». Гэбэшников было вдвое больше, но «акаэсов» у них наберется не больше десятка. Вельяминов решил, что положение у них как минимум равное.

– Ну что, так и будем тут стоять всю ночь? – с иронией спросил он у Вепринцева. – Или разъедемся по домам? Так сказать, тихо-мирно…

Полковник из госбезопасности еще не успел продумать свой ответ, когда к месту разборки с завыванием сирены подкатила еще одна милицейская «волга».

– Скажите своему придурку, чтобы он выключил сирену, – поморщился Вепринцев.

– Это не мой придурок, а ваш. Вы ему и скажите.

Вепринцев переглянулся с милицейским полковником и пожал плечами. В это время к ним подбежал запыхавшийся милицейский капитан. Он ошеломленно уставился на полковников, выбирая, к кому из них обратиться, и выделил из всех Савельева.

– Товарищ полковник, что происходит? Тут люди позвонили, говорят, возле кладбища какая-то банда собралась…

Он покрутил головой и с недоумением посмотрел на Савельева.

– Ничего не понимаю… А я уже помощь вызвал. Сейчас сюда машины со всей Москвы едут!

Вельяминов едва заметно улыбнулся и спросил у Вепринцева:

– Так это не ваш человек, полковник?

Тот покачал головой, едва сдерживая улыбку. Они еще несколько секунд обменивались многозначительными взглядами, пока, наконец, одновременно не расхохотались. Вооруженные люди, мгновение назад готовыеизрешетить друг друга, убрали пальцы со спусковых крючков и присоединились к своим начальникам. Один лишь капитан продолжал ошеломленно крутить головой во все стороны.

– Ничего не понимаю! Что здесь происходит? Могу я чем-то помочь?

– Можешь, капитан, можешь, – сквозь смех сказал Савельев. – Собери всех этих парней и дуй впереди с мигалкой аж до площади Дзержинского!

– Хорошая идея пришла тебе в голову, Иваныч, – с одобрением заметил Савельев, когда они выехали на Волгоградский проспект. – А то хрен знает, чем бы все это закончилось. Вот за что я тебя люблю, Иваныч, так это за то, что у тебя котелок прилично варит!

– Какая идея? – с недоумением посмотрел на него Вельяминов.

– Эй, хватит прибедняться! Я о капитане говорю.

– О капитане? – повторил вопрос Вельяминов. Он почесал затылок и растянул губы в улыбке. – Так капитан-то настоящий, милицейский! А ты что, не понял?

Они посмотрели друг на друга и не смогли сдержать очередной приступ смеха. А навстречу им по проспекту мчалась кавалькада милицейских машин с включенными сиренами.

Глава тринадцатая

– У старого Кейнса совсем крыша поехала, – неодобрительно сказал Томас Моутли своему напарнику Барри Сандерсу, помощнику пресс-атташе при посольстве США в Москве. – Это же надо придумать, нагнать сюда столько народа! Я не удивлюсь, если русские завтра прикроют лавочку, а всем нам дадут хорошего пинка под зад.

– Ты не прав, Том, – флегматично заметил Сандерс. – Это у русских крыша поехала. Обрати внимание, второй день за нами нет слежки. А еще неделю назад, вспомни, у нас на хвосте три машины висели.

Его челюсти методично пережевывали резинку, а глаза цепко следили за дорогой. Он сидел за рулем одной из посольских машин. Сотрудники ЦРУ Моутли и Сандерс работали в Москве под дипломатическим прикрытием. Они возглавляли одно из четырех звеньев, сформированных московской резидентурой по приказу Кейнса и Макмиллана. В каждое такое звено входило от полутора до двух десятков отборных специалистов из ЦРУ и АНБ. Макмиллан выполнил приказ директора ЦРУ, хотя на вопрос, как ему это удалось, он вряд ли смог дать вразумительный ответ. Как бы то ни было, но операция, спланированная в Лэнгли усилиями Джексона, Макмиллана и самого Кейнса, перешла в решающую фазу. Все люди были соответствующим образом проинструктированы, каждый знал свое место и обязанности. Звено Моутли было ударным, сам он называл его «бригадой быстрого реагирования». Сегодня они получили задание осуществить закладку двух контейнеров. Первый из них уже был заложен в районе Павелецкого вокзала, теперь предстояло завершить дело. Моутли и его коллега в этой процедуре участия не принимали, они осуществляли контроль за ходом операции.

– Все о'кей! – бросил, наконец, Сандерс, заметив одну из своих машин. Он ответно мигнул фарами и направил машину на мост через Москву-реку, в сторону Филей. Поблизости от церкви Сандерс развернулся и поехал обратно, на Красную Пресню. Проезжая мимо места закладки, они внимательно осмотрелись, но ничего подозрительного не заметили. Моутли нажал одну из кнопок на панели, заработал излучатель, и через три секунды водители всех машин, участвовавших в операции, получили сигнал отбоя.

– Уходим.

Сандерс молча кивнул, продолжая ритмично двигать челюстями. Моутли посмотрел на пустынные улицы ночного города и покачал головой.

– Что происходит, Барри? Мы всю ночь шныряем по городу, а я еще ни одного милиционера не видел! Похоже, что Москва становится удобным городом для нашей работы.

Моутли был не совсем прав, считая, что за ними в эту ночь никто не следил. Но водители трех машин – таксомотора, «рафика» с надписью по бортам «Техпомощь» и серой «волги» – работали настолько четко и слаженно, что опытные асы из ЦРУ так и не обнаружили наблюдения. В иных условиях это могло бы закончиться крупными неприятностями, но в планы наблюдателей это не входило. Через час один из контейнеров был доставлен по назначению, а второй… Второй так и остался невостребованным, и через пять суток, максимальный срок, сотрудники ЦРУ вернули его в посольство.

В кабинете министра обороны щелкнул динамик селектора, и голос помощника произнес:

– Товарищ маршал, на линии председатель КГБ. Просит вас к телефону. Соединить?

Маршал тяжело поднялся с дивана, где прилег вздремнуть, и нажал на кнопку селектора.

– Пошлите его на три буквы!

Он разгладил ладонями лицо и опять нажал на кнопку.

– Добро, переключите линию на мой телефон.

Он несколько секунд стоял молча, пока в трубке не прозвучал бесцветный голос Чернова.

– Николай Андреевич, что же это у нас происходит? Ваши люди перешли все границы дозволенного! Похищают сотрудников КГБ, слежку за ними установили. И почему ГРУ занимается не тем, чем положено? Да еще офицера нашего убили. Почему вы молчите? Вам нечего сказать?

– Ну, ну… – с угрозой произнес министр. – Продолжайте, я слушаю вас.

– Я вынужден буду поставить вопрос на Политбюро, – сухо сказал Чернов. – Думаю, у вас будут большие неприятности. Но мне не хотелось бы идти на крайние меры. Мы можем встретиться, все обговорить и покончить с этим недоразумением… Послушайте, маршал, зачем нам эти лишние хлопоты?

– Нет, это ты послушай, Чернов! – яростно перебил его министр. – Кто первым начал войну? Ты, Чернов! Это ты похищал и убивал моих людей! Что, привыкли над беззащитными людьми измываться?! А теперь получил по роже и сразу в кусты?

– Николай Андреевич…

– Что, «Николай Андреевич»?! – маршала душил гнев, и он уже не выбирал выражений. – … твою мать, Чернов! Надо было раньше головой думать, а не своей жирной задницей! Запомни раз и навсегда, если я еще раз увижу твою битую рожу… Если ты опять залезешь в армейские дела, я выкачу танки на прямую наводку и раздолбаю твою поганую контору к чертовой матери! И если у тебя осталась капля совести, лучше возьми пистолет и застрелись!

Лычев вернулся со Смоленской площади в полупарализованном состоянии. Он до сих пор помнил, как у него едва не подкосились ноги, когда он прочитал личное послание президента США. А стоило ему узнать, что незадолго до него подобные письма прочли Сергеев и министр иностранных дел, он чуть не потерял дар речи. Он с большим трудом справился с приступом паники и дал понять американскому послу, что считает это послание гнусной клеветой на весь советский народ, и безнаказанным такое деяние не останется. Посол не слишком огорчился и, перекинувшись несколькими фразами с министром, уехал к себе в посольство. Министр комментировать письмо не стал, а Сергеев наотрез отказался обсуждать сложившуюся ситуацию: в их распоряжении имеется сорок восемь часов, и разбор полетов можно устроить на следующий день. Но взгляд Сергеева ему запомнился на всю жизнь. Так глядят на человека, которого смертельно ненавидят.

Лычев посмотрел на часы. Без четверти три. Нужно срочно что-то предпринять. Акцию придется отменить, это ясно. Черт побери, откуда американцам стало известно о готовящейся акции? А то, что им известно немало, у него сомнений не вызывало. Даже фамилии указаны: Чернов, Ремезов, Кондрашов и некий Фомин. Да, тот самый, о документах для которого он хлопотал перед военными. А начинается этот ряд с фамилии Лычев.

Говорил же он Чернову, чтобы тот действовал осторожно! Секретарь ЦК Лычев был настолько возмущен, что совершенно упустил из виду то обстоятельство, что инициатива исходила с его стороны. В запасе у него всего сорок восемь часов. Нет, и того меньше, уже сегодня Сергеев может потребовать объяснений. Нужно срочно позвонить Чернову, пусть сворачивает операцию и позаботится, чтобы не осталось никаких следов. Если все они будут действовать достаточно быстро, катастрофы удастся избежать. Покушение? Какое покушение? Ни о каком покушении товарищ Лычев не знает. Разве можно доверять американцам? Они спят и видят, как бы внести разлад в высшее руководство страны. Нет, это даже странно, что товарищ Сергеев так быстро поверил американцам! Это заставляет о многом задуматься…

Лычев почувствовал облегчение и потянулся к телефону.

– Ну что, нашелся Чернов? Срочно соедините меня с ним.

В трубке отозвался голос помощника Председателя КГБ.

– Товарищ Чернов сейчас занят. Он перезвонит вам попозже.

– Да вы что там, охренели все?! – зарычал в трубку Лычев. – Ты что, не понял, с кем разговариваешь?! А ну быстро мне Чернова!

– Прошу извинить меня, товарищ Лычев, – виноватым тоном произнес помощник, – но Председатель категорически приказал никого с ним не соединять.

Лычев в сердцах швырнул трубку на стол и мрачно прокомментировал события:

– Все сошли с ума!

Глава четырнадцатая

В эту ночь все занимались поисками.

Кейнс искал возможность наладить прямой контакт с агентом-инициатором по прозвищу Блаженный. Он в должной степени оценил информацию, только что полученную из Москвы. Ничего подобного он когда-либо в своих руках не держал. Два десятка микрофильмов содержали поистине бесценные сведения. Даже беглое знакомство с некоторыми документами и краткими комментариями Блаженного привело его к мысли, что здесь работы для его аналитиков хватит на долгие месяцы. Хорошо бы заполучить самого Блаженного! Предложить ему сотрудничество, а главное, заставить его самого подробно прокомментировать свою информацию. Черт побери, он даже согласен, чтобы Блаженный на время возглавил весь советский отдел!

Мечты, мечты… Кейнс отдавал себе отчет в том, что Блаженный не станет на него работать. И приказ о закладке контейнера с планом эвакуации Блаженного на Запад он отдал больше для очистки совести.

Лычев искал выход из тупикового положения и периодически предпринимал попытки связаться с Черновым.

Председатель КГБ заперся в кабинете и ждал вестей от своих помощников. Те занимались поисками начальника Второго главка генерала Ремезова и начальника отдела того же управления полковника Кондрашова.

Генерал и полковник в это время находились на конспиративной квартире Второго главка в юго-восточной окраинной части Москвы. Ближе к утру Кондрашов уехал по своим делам, а его начальник занялся поисками вариантов, где и когда ему удобнее встретиться с Фоминым.

Офицеры ГРУ искали Фомина и Ермакова. Данные о поездке Ремезова поступили в базовый комплекс оперативного отдела ГРУ, и Кандауров с Кобозевым, вычертив на карте пунктиром маршрут движения начальника контрразведки, пытались вычислить место, в которое он мог направляться. Вельяминов и Савельев вместе со своими помощниками продолжили заниматься поисками объекта, где комитетчики могли скрывать Ермакова.

Сергеев и Якимов одновременно пришли к выводу, что в последние сутки накопилось большое количество вопросов, на которые у них пока нет ответов. Поисками таковых они занимались всю ночь, запершись в кабинете у Сергеева. К утру они пришли к выводу, что из сложившейся ситуации можно извлечь немалую выгоду, если выбрать правильную линию поведения.

Профессор Арзамасцев искал возможность осуществить одну свою идею. Он пришел к выводу, что настала пора для решительных действий.

Академик Чанов и профессор Галазов тем временем подыскивали нужные слова, чтобы сообщить Сергееву и Лычеву плохую новость: человек в палате № 1А умер.

Американцы также не спали этой ночью, и все четыре группы занимались делом. Например, группа под началом Роберта Такера искала возможность подключиться к кабелям правительственной связи. За сведения о местонахождении бронированных кабельных трасс были заплачены огромные деньги, недостающими сведениями любезно поделились британские коллеги. Было принято решение действовать двумя группами по три человека в каждой. Первая спустилась в подземную галерею в районе подъездных путей Белорусского вокзала. Эта группа не смогла найти выход к трассе и вернулась ни с чем. Второй группе повезло больше. Люди, входившие в ее состав, были одеты в форму сотрудников метрополитена, разговаривали на русском языке без акцента и имели при себе необходимые документы. Незадолго до закрытия станции они воспользовались служебным помещением, выждали там некоторое время, затем проникли в тоннель метрополитена. Дальше они пользовались картой и в конечном итоге оказались у бетонированного колодца, который привел их к кабельным трассам. Дальнейшее было делом техники и совершенных технологий электронного шпионажа. Если опустить технические подробности, то останется только добавить, что сотрудники ЦРУ и АНБ нашли именно то, что искали. Они записали на пленку несколько разговоров, среди которых наибольший интерес вызвали два. В этот же день пленкой займутся переводчики, эксперты идентифицируют по голосам личности говоривших, и на стол директора ЦРУ ляжет стенограмма разговора.

04.22.10–04.26.33

Ак. Чанов: Товарищ Сергеев, плохие новости.

Сергеев (раздраженно): Говори быстрее, я занят.

Ак. Ч.: Несколько минут назад скончался Генеральный секретарь нашей партии…

Сергеев: Умер? Очень некстати. Не клади трубку, я сейчас…

Пауза 02 мин. 17 сек.

Сергеев: Значит, так, академик… Наш дорогой товарищ должен еще некоторое время пожить. Вы поняли меня?

Ак. Ч. (озадаченно): Нет.

Сергеев (раздраженно): Живой он еще, понял?! И будет жить ровно столько, сколько нужно для партии и государства… Ладно, я сейчас к тебе людей подошлю. Выполнишь все их указания.

04.31.40–04.36.27

Ак. Чанов: Товарищ Лычев, плохие новости…

Лычев (раздраженно): Сегодня у всех плохие новости. Говори.

Ак. Ч.: Только что скончался Генеральный секретарь нашей партии…

Лычев: Сдох? Некстати. Не клади трубку…

Пауза 02 мин. 21 сек.

Лычев: Чанов, ты Сергееву звонил?

Пауза 21 сек.

Лычев: Академик, ты куда пропал?

Пауза 07 сек.

Ак. Ч.: Да, я сообщил ему.

Лычев: И что он сказал?

Пауза 11 сек.

Лычев: Чанов, куда ты все время пропадаешь? Что сказал Сергеев?

Пауза 09 сек.

Ак. Ч.: Что наш дорогой товарищ… Как бы поточнее сказать… Одним словом, он еще жив.

Лычев: Так за каким чертом ты мне звонишь? Пусть живет…

Пауза 06 сек.

Лычев: Да, рано ему еще умирать. Он должен еще пожить, понял? Головой отвечаешь, академик!

Пауза 12 сек.

Ак. Ч.: Но… А как долго ему надлежит еще пожить?

Лычев: Вплоть до соответствующего распоряжения партии и правительства.

Часть пятая

Глава первая

– Я же предупреждал, нужны комплексные исследования! Необходимы усилия десятков научных коллективов самого разного профиля. А то, чем мы здесь занимаемся, это кустарщина! В конце концов, это настоящее преступление!

– Выбирайте выражения, профессор, – сухо произнес один из врачей, находившихся в палате Ермакова. Самого пациента не было, по распорядку ему полагалась получасовая прогулка. Пока Ермаков «гулял» в коридоре под присмотром трех охранников, вооруженных парализаторами, врачи собрались в палате на консилиум. Одного из психиатров с ними не было, он приглядывал за Ермаковым. Охране запретили вести переговоры между собой, сегодня пациент мог среагировать на любое услышанное слово, и трудно предугадать, какова будет его реакция. Причиной импровизированного совещания послужил чрезвычайный случай, в результате которого они едва не потеряли своего единственного пациента. Кроме профессора, в палате находились двое дежурных врачей и психиатр, который в ходе сеансов следил за показаниями приборов.

Генерал Ремезов перед отъездом определил жесткие сроки: через двое суток пациент должен находиться в полной готовности. Врачи пришли к выводу, что у них нет иного выхода, как увеличить количество сеансов вдвое. Арзамасцев высказал опасение, что сердце пациента не выдержит такой нагрузки. В итоге между ними разгорелся спор. Дежурные врачи настаивали, что причиной ЧП послужили изъяны в качестве последней партии препарата «Зеро». Арзамасцев горячился, доказывая, что препарат получился чистым, а причина ЧП, скорее всего, кроется в передозировке. К проведению сеансов профессор не был допущен, но определенное представление о назначении этой «клиники» у него успело сложиться давно.

– Где гарантия, что во время наркогипноза вы не переступили допустимую грань? – спросил он у психиатра. – Скажите, чем вы занимались во время последнего сеанса? Я уверен, истинная причина случившегося кроется именно здесь.

Психиатр пожал плечами и оставил вопрос без ответа.

– Вы попытались смоделировать для него экстремальную ситуацию, и его сердечно-сосудистая система, пусть даже очень короткое время, работала в сверхнапряженном режиме. Так?

– Вам хорошо известен существующий здесь порядок, – нахмурился психиатр. – Профессор, я не могу ответить на ваш вопрос. Но если хотите знать мое мнение, причину кризиса надо искать не в чистоте препарата или неправильной дозировке и даже не в каких-то запредельных нагрузках во время сеанса, поскольку таковых не было…

Он ненадолго задумался и пожал плечами.

– Даже не знаю, что сказать. Мы впервые сталкиваемся с подобным случаем.

– Вот видите, – недовольно посмотрел на него профессор. – У нас что ни день, то появляются новые вопросы, на которые мы не можем найти правильного ответа. Я считаю, нужно немедленно прекратить практические опыты и заняться теоретическими исследованиями.

Психиатр многозначительно посмотрел на своих коллег и мрачно заметил:

– Мне очень жаль, но сейчас мы не можем пойти на это.

– Да поймите же вы, наконец, – повысил голос Арзамасцев, – мой препарат не предназначен для подобных экспериментов. У него совсем другое назначение. Это все равно что… Я даже не знаю, как объяснить. К примеру, вам нужно снести старый дом, а вы вместо обычной взрывчатки используете мегатонную атомную бомбу. Понимаете, что я хочу этим сказать?

– Мы все понимаем, – сухо сказал психиатр. – Профессор, вы опять взялись за старое? Мало вам прежних неприятностей?

– Ни черта вы не понимаете! – возмущенно произнес Арзамасцев. – Потому что я и сам еще толком не успел разобраться, что же я изобрел.

Он показал на пустующую койку.

– То, чем мы здесь занимаемся, это чистой воды преступление! Все мы здесь преступники, вот что я думаю по этому поводу!

– Но, профессор…

– Вы мне лучше скажите, – перебил его Арзамасцев, – где те люди, что прошли через эту палату? Я вас спрашиваю, где они?

– Вам это прекрасно известно, – вступил в разговор второй врач. – Все они государственные преступники, совершившие тяжкие злодеяния. Приговорены к смертной казни и добровольно, повторяю, добровольно согласились помочь советской медицине. Вам же показывали бумаги, собственноручно написанные этими людьми. Так что я не вижу здесь ничего противозаконного…

– А я вижу! – процедил сквозь зубы Арзамасцев. – Скажите, чем мы отличаемся от всех этих эсэсовских подонков-врачей, которые проводили опыты на живых людях? Их подопечные также считались преступниками, и нацисты заменили им газовую камеру на хирургический скальпель…

– Все, прекращаем этот разговор, – резко скомандовал психиатр. – Нам не нужны неприятности, особенно сегодня.

Он бросил взгляд на наручные часы.

– Прошу всех соблюдать осторожность, сейчас войдет пациент. Когда я введу ему препарат, все могут быть свободны. А до тех пор прошу всех находиться на своих местах и соблюдать полную тишину.

Резко щелкнул запирающий механизм, и дверь медленно открылась. В палату вошел один из охранников и занял позицию у двери. Вслед за ним в проеме показался пациент. Его голова была высоко поднята, а глаза невидяще смотрели прямо перед собой.

– Стой! – громко скомандовал Арзамасцев.

– Вы с ума сошли, профессор, – зашипел психиатр, но Арзамасцев продолжил повелительным тоном:

– Тебя зовут Ермаков?

– Немедленно прекратите! – послышался из коридора голос другого психиатра. – Да втолкните же вы его в палату!

В глазах пациента что-то промелькнуло и он едва заметно кивнул. Охранник тем временем растерянно крутил головой и не знал, что ему предпринять. Сложилась нештатная ситуация, но в палате находились врачи, и охранник ждал, что от кого-либо из них вот-вот поступит конкретная команда. А пока его рука сжимала пистолет, направленный в грудь Ермакову, а палец лежал на курке.

– Ермаков! – громко произнес профессор. Он выдержал секундную паузу и резко выдохнул:

– Бей! Бей их, Ермаков!!!

– Чего же ты ждешь? – закричал психиатр. Охранник уже собрался нажать на курок, когда поступила новая команда:

– Стреляй в профессора, идиот!

Он увидел, что находится не в тоннеле, а в просторной голубой комнате. Голос Господа звучал совсем по-другому. Его словно что-то ударило, и он вспомнил. Вспомнил, что имя его – Ермаков. Нет, он – Ангел. Нет, он – Ермаков, а Ангел рядом, его двойник, его тень.

– Ермаков, это тебя, – процедил сквозь зубы Ангел, когда послышалось – «Стой!». Голос Господа тоже раздваивался, растраивался, звучал словно эхо.

Ангел засомневался, что перед ним сам Господь. В его представлении Бог был бескрайним космосом, черной бездной, снежновершинной горой, но никак не обычным человеком в белом халате. Только взгляд у него был как у Господа – суровый и повелительный.

– Ермаков, это тебя, – повторил Ангел.

Они оба вздрогнули от неожиданности, когда Господь подал новую команду «Бей!».

– Нет, Ангел, это тебя, – быстро сказал Ермаков. – Бей, чего же ты ждешь? Посмотри, они целятся в Господа!

– Напрасно они это затеяли, – мрачно процедил Ангел и резким рубящим ударом выбил пистолет из рук охранника. Одновременно они услышали хруст ломающейся кости. Ангел хотел добить охранника, но Ермаков воспротивился этому.

– Нет, мы не должны никого убивать! Все, убийств больше не будет.

– Бей, Ермаков! – закричал профессор, устремившись ему на помощь. – Бей остальных!

С человеком, который стоял сзади и пытался втолкнуть их в палату, удалось разделаться без особого труда. Локоть Ангела погрузился в мягкую плоть, и тот лишь успел тихо охнуть.

– Ангел, у них оружие.

– Предоставь решать эту проблему мне!

Ангел подхватил обмякшее тело одного из нападавших и легко, словно куль с соломой, швырнул его в сторону изготовившегося к стрельбе охранника. Тот потерял равновесие, и его голова пришла в соприкосновение с ногой Ангела. Звук, который долетел до ушей Ермакова, ему не понравился.

– Ты случаем не убил его?

– Нет, но своими мозгами он еще долго не сможет воспользоваться. А тебе что, жаль его?

– Да, – неуверенно сказал Ермаков. – Хотя по правде, не очень. Смотри, третий охранник пытается скрыться! Не дай ему спрятаться за дверью!

– Он передвигается со скоростью черепахи, – захохотал Ангел. Следующий удар пришелся по ребрам охранника.

– Ты ему все кости переломаешь, – неодобрительно заметил Ермаков. – Чего же ты застыл?! А Господу кто будет помогать?

Профессор Арзамасцев тем временем боролся сразу с тремя. Он пытался завладеть лежащим на полу пистолетом, но эта мысль одновременно пришла в голову и остальным. Схватка была яростной и скоротечной, кто-то нанес сильный удар профессору по лицу, и тот, сплюнув сгусток крови, прорычал:

– Готовьтесь, сволочи! Сейчас Ангел придет по вашу душу! Бей их, Ермаков!!!

– Напрасно вы это затеяли, парни! Я не люблю, когда обижают Господа! – сухо сказал Ангел, выхватывая из кучи тел человека в белом халате. Он поднял его на вытянутой руке и заглянул в обезумевшие от страха глаза.

– Напрасно! – раздельно повторил он дрожащими от ярости губами. – Я тебе голову оторву! Или вырву сердце!

Он так и хотел поступить, но услышал голос двойника:

– Не смей, Ангел! Придуши его слегка, этого будет достаточно.

– Как знаешь, – скучным голосом произнес Ангел и на несколько секунд зафиксировал пальцы на горле одного из психиатров.

– Достаточно! – скомандовал Ермаков. – Займись остальными!

– Приходилось мне бывать в делах и покруче! – прокомментировал ситуацию Ангел, выхватывая сразу двух человечков. Он подержал их на весу и отбросил в угол, где истошно вопил от боли в сломанной руке охранник.

– У меня уши заложило от твоего крика, – процедил Ангел и ударом ноги отправил охранника в небытие.

– С тобой все в порядке, Господи? – спросили они одновременно.

– Порядок, – сказал профессор, вытирая платком разбитые губы. – Ермаков, ложитесь на постель.

– А я? – обиженно спросил Ангел. – Разве ты сможешь обойтись без моей помощи?

– Как-нибудь справлюсь, – холодно сказал Ермаков, устраиваясь на кровати.

– Эй, постой! А что будет со мной?

– А тебя нет! – жестко произнес Ермаков. – И никогда не будет. Ты порождение этих чудовищ в белых халатах. Ты больше никогда не выйдешь из тоннеля. Прощай.

Глава вторая

– Полежите-ка несколько минут спокойно, – произнес профессор, откладывая шприц в сторону. – Я ввел антидот, через четверть часа мы повторим укол, и вы будете в полном порядке. Я очень надеюсь на это.

Ермаков пришел в себя, но каждое движение доставляло ему нестерпимую боль. Он испытывал сильное головокружение, его сотрясали приступы тошноты. От профессора не скрылось его состояние, и он произнес успокаивающим тоном:

– Потерпите, Ермаков. Скоро вы почувствуете себя лучше.

Он положил на лоб Ермакова ладонь и в такой позе просидел несколько минут. Тело Ермакова сотрясала крупная дрожь, но постепенно она стала стихать, состояние его явно улучшалось.

– Не вставайте, я сейчас вернусь.

Профессор направился в угол, где зашевелился один из врачей. Он осмотрел его, покачал головой и взял со стола упаковку шприцев и ампулы. Затем занялся остальными, сделал им уколы и разложил тела вдоль стены. Ненадолго вышел в коридор, а когда вернулся, обнаружил Ермакова сидящим на краю кровати.

– Г-где я?

Профессор уложил его обратно и сделал еще один укол антидота.

– Где я? – повторил вопрос Ермаков, с удивлением разглядывая незнакомого человека. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем несколько минут назад, но вдруг обнаружил, что совершенно не понимает, где находится и что с ним происходит. В памяти зияли дыры, тело испытывало ноющую боль, а язык напоминал кусок старого протектора.

– В спецклинике Комитета государственной безопасности, – наконец ответил профессор. – Вы вспомнили, как попали сюда?

– Нет, не помню, – после паузы ответил Ермаков. Он помолчал, пытаясь найти сколько-нибудь логичное объяснение его пребыванию в клинике КГБ, но всплывали обрывки воспоминаний: голубой тоннель, Ангел, женщина с красивым и грустным лицом… Все это размывалось, таяло, как легкая дымка, наплывом шли другие картины, раскрашенные и озвученные, сначала блеклые, затем все более резкие и яркие – ночь, всполохи выстрелов и громкие хлопки гранат, Фомин и его собственный крик…

– Спокойно, Ермаков.

Профессор опять положил ему руку на лоб.

– Расслабьтесь. Вам уже полегчало? У нас есть немного времени. До смены почти час, а раньше сюда никто не придет, если только не заявятся Ремезов или Кондрашов.

Он убрал руку и помог Ермакову сесть.

– Спасибо, мне уже лучше. Как вас зовут?

– Профессор Арзамасцев. Вениамин Юрьевич Арзамасцев.

– Скажите, профессор, как я здесь оказался? Какое сегодня число?

Когда Арзамасцев назвал дату, Ермаков изумленно покачал головой.

– Ничего не помню! Две с лишним недели как лезвием вырезаны из памяти.

– Мы можем попытаться восстановить часть событий, – мягко заметил профессор. – Но сначала ответьте на такой вопрос: вы преступник, Ермаков?

Ермаков вздрогнул и опустил голову. Профессор выждал время и повторил вопрос.

– Да, я преступник, – поднял глаза Ермаков. Их глаза встретились, и профессор едва не отшатнулся. Глаза Ермакова были наполнены гневом и болью.

– Очень жаль, – вздохнул Арзамасцев. – Значит, эти негодяи говорили правду.

– О чем вы? – с недоумением посмотрел на него Ермаков.

– Вы ведь военный преступник, не так ли? Постойте, постойте… Скажите, Ермаков, вас судили? Или как это у вас называется, заседание военного трибунала?

Ермаков покачал головой.

– Нет, под судом я не был.

Он помолчал и добавил:

– В моих воспоминаниях этого нет.

– Тогда я перестаю что-либо понимать.

Арзамасцев бросил взгляд на часы и кивнул:

– Рассказывайте свою историю.

Ермаков скупо, особо не вдаваясь в подробности, поведал ему о трагедии в Кашране и поделился своими подозрениями по поводу майора Фомина.

– Фомин? Постойте…

Профессор нахмурил брови, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.

– Ну конечно же, Фомин! Этот человек здесь был совсем недавно, еще и суток не прошло. Он приходил вместе с генералом Ремезовым. Это от него я и узнал ваше имя. У вас был кризис, сначала аритмия, затем полная остановка сердца. Если бы мы не ввели антидот, так называют в медицине противоядие, или препарат, нейтрализующий действие другого препарата, то вас уже не было бы в живых. Высокий темноволосый мужчина лет тридцати или чуть больше. Это он?

– Да.

Ермаков с трудом справился с приступом ярости, и это обстоятельство не скрылось от внимания профессора.

– А вы здорово его ненавидите! Очевидно, есть за что. Может показаться странным, но именно он вызвал вас из небытия. Он произнес примерно следующие слова: «Ермаков, это я – Фомин. Возвращайтесь».

– Вот я и вернулся, – мрачно сказал Ермаков.

– Выходит, эти подлецы обманывали меня?

Профессор сокрушенно покачал головой.

– Это страшное место, Ермаков. Здесь производят опыты над людьми. И никого из тех, кто прошел через эту палату, я в живых больше не видел. А вас они хотели превратить в некое подобие живого робота. Зачем это им понадобилось, я не знаю, но, судя по всему, они задумали какую-то подлость.

– Как вы здесь оказались? – спросил Ермаков. – Вы не похожи на этих людей. Кстати, что это с ними?

Он только сейчас обратил внимание на распростертые тела. Нахмурился и опустил глаза на свои плотно сжатые кулаки.

– Профессор, это я их убил?

– Убил?

Профессор тихо засмеялся.

– Упаси Боже! Они все живы, хотя поколотили вы их изрядно, у троих довольно серьезные травмы и даже переломы. Я ввел им свой препарат, у него многоцелевое назначение, в том числе и болеутоляющее. Не могу сказать, чтобы мне было их жаль, но, когда я увидел, как вы разделались с охранниками и врачами, у меня самого душа в пятки ушла. Это было зрелище не для слабонервных. Как вам такое удается, Ермаков?

– Обучен, – пожал плечами тот. – Но вы не ответили на мой вопрос.

Арзамасцев вновь бросил взгляд на часы.

– По расписанию смена будет в восемь часов утра. В нашем распоряжении сорок пять минут. За это время мы должны принять какое-то решение…

Он многозначительно посмотрел на распростертые тела, но Ермаков мрачно улыбнулся.

– Пусть это вас не беспокоит, профессор. Я вас слушаю.

Арзамасцев присел на краешек постели и начал свой рассказ.

– Последние пятнадцать лет я трудился в Институте мозга. Это академический институт, и существует он под эгидой Центра психического здоровья. Мой научный профиль – исследования биохимических процессов в человеческом мозге. В конце семидесятых удалось добиться серьезных успехов, мне дали лабораторию и штат сотрудников. В это время я еще не знал, что аналогичными исследованиями занимается секретная лаборатория КГБ, куда поступали сведения о наших работах. Примерно два года назад нам удалось выйти на новый, более высокий уровень познаний о процессах, происходящих в человеческом мозге. Ермаков, вы представляете себе строение мозга?

Ермаков пожал плечами.

– На уровне школьных познаний, да и те я успел подзабыть.

– Тогда я объясню вам на пальцах.

Арзамасцев прикоснулся пальцами к своему черепу, обращая внимание Ермакова на точки, расположенные чуть выше и в стороне от надбровных дуг.

– Примерно в этих местах, в височных долях мозга, находятся микроскопические шрамы. При объемной рентгеноскопии они напоминают утолщения, которые возникают при заболевании эпилепсией. Вам приходилось слышать о раздвоении личности, «одержимых дьяволом» и прочих подобных вещах?

Ермаков утвердительно кивнул.

– Хорошо, тогда вам проще будет меня понять. Уже с начала этого века в среде ученых бытует мнение, что человеческий мозг в повседневной жизни использует лишь незначительную часть своего истинного потенциала.

– Да, мне приходилось об этом слышать. Мы даже в школе это проходили. Обычный человек использует два-три процента потенциала, тогда как гении – от десяти до двадцати.

Профессор Арзамасцев едва заметно улыбнулся.

– Это неправда, Ермаков, хотя вы воспроизвели цифры, заложенные в вашу голову еще в школе. О том, что это неправда, ученые знали уже в шестидесятых годах, а с начала семидесятых все более или менее серьезные исследования этой проблемы носят закрытый характер. Об этом позаботились правительства всех стран, где уровень таких исследований достиг определенной черты.

– Зачем понадобилось засекречивать исследования? – с недоумением поинтересовался Ермаков.

– Вы еще очень молоды и наивны, – грустно улыбнулся профессор. – К сожалению, у нас мало времени, иначе я мог бы прочитать на эту тему цикл лекций. Ограничусь самым простым и понятным объяснением. Человеческий мозг – это самый сложный из всех существующих биологических механизмов. Ни о каких двух-трех процентах и речи быть не может. Эта цифра на несколько порядков ниже. Если провести аналогию с компьютерами, наш мозг находится в состоянии «STEND BY», другими словами, в режиме подогрева. По сути, он еще не включен, но даже этой микроскопической по масштабам его истинного потенциала энергии вполне достаточно, чтобы обслужить минимальные потребности человеческого механизма. Речь идет даже не о количественных показателях, Ермаков. Мы ведь не сравниваем солнечные блики с самим светилом, хотя что-то общее в них, безусловно, есть.

– Я не могу поверить, – покачал головой Ермаков. – Это смахивает на фантастику.

– Фантастика, говорите? – мрачно переспросил профессор. Он взял со стола ампулу и показал Ермакову. – А этот препарат тоже фантастика? И вся эта клиника фантастика? Поймите, Ермаков, все это уже давно превратилось в реальность, другое дело, что большей части человечества об этом ничего не известно. Хорошо, я несколько преувеличил, утверждая, что мы разгадали загадку человеческого мозга. Нет, до этого еще далеко. Принято считать, что над этой задачей будут трудиться еще многие поколения ученых и не одну сотню лет. Последней тайной, которую разгадает человечество, будет тайна человеческого мозга. Ее скрывает от нас множество замков, и к каждому надо подобрать свой ключ. Поисками такого ключа сейчас заняты ученые всего мира. Вы понимаете, какие преимущества сможет извлечь для себя тот, кто первым его найдет?

– Понимаю. Можно привести в пример Хиросиму и Нагасаки. Американцы первыми нашли ключ к тайне ядерной энергии и поспешили распахнуть дверь нараспашку.

– Удачная аналогия, – одобрительно кивнул профессор. – Теперь вы понимаете, почему во всем мире засекретили подобные исследования? Нам удалось первыми найти ключ. Мы еще толком не знаем, как им воспользоваться, но последствия вы уже успели испытать на себе.

– Профессор, кому и зачем понадобилось создавать столь совершенный белковый механизм?

– Вы правильно ставите вопрос, – улыбнулся Арзамасцев. – Если принять на веру факт существования некоего Демиурга, то надо признать, что в своих творениях он отличается крайней степенью практичности. Каждый из существующих в природе организмов получил ровно столько, сколько требуется для его нормального функционирования. А вот с человеком вышла неувязка. Уязвимым телесным формам придан аппарат с колоссальным потенциалом, если суметь его, конечно, правильно использовать. Нет, даже речи быть не может, чтобы человеческий мозг возник в результате слепой игры случая. На ваш вопрос трудно ответить, Ермаков. Наши современные познания здесь бессильны. Возможно, люди в незапамятные времена были совсем другими и по своему могуществу равнялись богам. А затем произошла какая-то катастрофа, скорее всего, вселенского масштаба, и наш мозг видоизменился, деградировал до его нынешнего состояния.

– А что за открытие вам удалось сделать? – поинтересовался Ермаков.

– Мы нашли матрицу, которая способна управлять биохимическими процессами. Находится она в районе шрамов, о которых я вам говорил. Мы обратили внимание на весьма специфические качественные и количественные характеристики ферментов в этом районе человеческого мозга. Он потребляет кислорода и глюкозы на порядок больше, чем остальные участки. У обычного человека эта матрица бездействует, она отключена.

– Вы сумели ее подключить?

– Не совсем. Удалось восстановить лишь незначительную часть связей матрицы с остальными частями мозга. Но и этого оказалось достаточно, чтобы нами вплотную заинтересовались. Надо сказать, что наши исследования и так носили закрытый характер, но после создания на базе новейших психотропных средств прототипа препарата «Зеро» меня и еще несколько сотрудников перевели в другую лабораторию, объяснив это необходимостью повысить уровень секретности работ. Я в те дни вообще плохо понимал, что вокруг меня происходит, настолько сильно был увлечен своим открытием. За что и поплатился впоследствии.

– Они заставили вас испытывать препарат на людях, – нахмурился Ермаков.

– Нет, не сразу. Мы жили в каком-то закрытом городке вместе со своими семьями, всякая связь с внешним миром отсутствовала. Надо признать, коллеги из секретной лаборатории также достигли больших успехов, и, соединив свои усилия, мы сделали еще один шаг к созданию препарата «Зеро».

– Для чего предназначен этот препарат?

– Он стимулирует работу матрицы, восстанавливая часть из утраченных функций головного мозга. Совсем мизерную, к слову, часть, но и этого оказалось достаточно, чтобы добиться поразительных успехов. КГБ тут же наложил лапу на препарат, но использовать его они решили в свойственной им манере. А ведь наше открытие может кардинально изменить лицо мира, если ему найти лучшее применение. Знаете, что их так заинтересовало в этом открытии? Препарат открыл перед ними возможность манипулировать людьми, делать их легко внушаемыми.

– Это их самое любимое занятие, – заметил Ермаков. – Дай им волю, они весь мир превратят в театр марионеток.

– Полгода назад, – продолжил свой рассказ профессор, – нас перевели в эту клинику. Поначалу я даже не догадывался, что здесь производят опыты над людьми. Нам пообещали, что как только удастся довести препарат до нужной кондиции, нам дадут возможность вернуться на свое прежнее место работы. Мы были глупы и наивны, но что взять с ученых, которые убеждены, что их открытию суждено стать величайшим в истории цивилизации.

Профессор горестно покачал головой.

– Клиника размещена в небольшом здании, площадью не более двухсот метров. Вы уже частично знакомы с расположением помещений. Из коридора можно попасть в другое крыло, там еще четыре комнаты, по две для врачей и охраны. Под землей находится небольшая лаборатория, где мы продолжили работу над препаратом. Примерно два месяца назад четверых моих сотрудников увезли в неизвестном направлении. Объяснение было простым – работа закончена, можно возвращаться в свой институт, а вас, профессор, просим остаться еще на две-три недели…

– Очевидно, их убили, – тихо сказал Ермаков.

– Позже и я пришел к такому выводу, – кивнул Арзамасцев. – Когда меня в первый раз привели в эту палату, я испытал шок. Это был миг прозрения, Ермаков, и я сразу же многое понял. Например, что благодаря мне в руках КГБ оказалось ужасное оружие, которым они воспользуются без зазрения совести.

– Вы пытались им помешать?

– Да, – глухо ответил профессор. – Я попытался уничтожить документацию, но они не позволили мне этого сделать. После той попытки Ремезов приставил ко мне двоих людей, и они постоянно контролируют все мои действия. Они и сейчас находятся внизу, в лаборатории. Тогда я отказался на них работать, перестал изготавливать новые партии препарата. Поначалу они прибегли к мерам психологического характера: исследования ведутся с разрешения АМН и правительства, в опытах участвуют добровольцы, в основном приговоренные к смертной казни преступники и так далее. Ремезов показал мне соответствующие документы. Теперь я понимаю, что все эти бумаги были сфабрикованы сотрудниками КГБ. Я все равно наотрез отказался участвовать в их сатанинских делах, и тогда они пригрозили, что убьют жену или дочь.

Арзамасцев замолчал и опустил голову. Ермаков осторожно коснулся его плеча.

– Мне очень жаль, профессор…

– Я сам виноват, – Арзамасцев поднял на него помутневшие от боли глаза. – Три недели назад они убили мою жену. В их руках моя дочь. Если я не буду изготавливать препарат в достаточном количестве, они убьют и ее. Они бы рады от меня избавиться, но изготовить «Зеро» не так просто. Те двое, которых они приставили ко мне, – опытные биохимики, но пока у них ничего не получается. Как только они научатся изготавливать препарат нужной степени чистоты, меня сразу убьют. Меня и мою дочь.

Ермаков посмотрел на него долгим взглядом. Он не мог бы с точностью сказать, почему, но он верил этому человеку и ни в чем его не винил. Будь проклята страна, в которой возможно подобное!

– Но не это послужило причиной моему решению возобновить сотрудничество с чекистами. Я надеялся, что мне удастся как-то воспрепятствовать их планам. Это страшные люди, Ермаков, и я не хочу, чтобы мое открытие оставалось в их руках.

– Кто здесь главный? – спросил Ермаков.

– Эти двое, – показал на психиатров профессор. – А самый главный из всех генерал Ремезов, начальник Второго главного управления КГБ. Это он приходил сюда вместе с Фоминым.

– Генерал Ремезов, – тихо повторил Ермаков, и профессор заметил, как сузились его глаза. – Я запомню это имя. У меня будут вопросы к генералу Ремезову.

– Вы еще надеетесь отсюда выбраться? – с сомнением посмотрел на него Арзамасцев.

– Это именно то, чем я собираюсь заняться, – твердо заявил Ермаков, поднимаясь с кровати. – Сколько времени осталось до смены?

– Пятнадцать минут, – ответил профессор, взглянув на часы. – Ну хорошо,допустим, вам удастся выбраться из клиники. Что дальше?

Профессор натолкнулся на острый взгляд Ермакова.

– Отслужу панихиду по невинно убиенным. И заставлю поучаствовать в ней генерала Ремезова и майора Фомина. А возможно, и других, если они этого заслужили.

Он нагнулся и поднял с пола пистолет. Выщелкнул обойму и с удивлением посмотрел на профессора.

– Это капсулы с парализующей начинкой, – пояснил тот. – Срок действия не менее двух часов.

– Как раз то, что нужно, – улыбнулся краешком губ Ермаков. – Профессор, в углу очнулся человек.

– Ага, зашевелились, голубчики…

Профессор нагнулся к психиатру, который, придя в себя, крутил головой во все стороны, и приказным тоном сказал:

– Лежать! Всем лежать!

Он заметил реакцию Ермакова и пояснил свои действия:

– Прошло достаточно времени, чтобы препарат начал действовать. Сейчас эти мерзавцы находятся в легкой стадии внушения, они способны реагировать на простые команды.

Ермаков внезапно застыл посреди комнаты.

– Как вы сказали, профессор? Они находятся в легкой стадии внушения? Я вас правильно понял?

– Смотрите внимательно, Ермаков.

Профессор подошел к одному из врачей и громко сказал:

– Встать!

Тот беспрекословно подчинился и застыл, как соляной столп.

– Встать! Всем встать! К стене!

Трое врачей и охранник со сломанной рукой быстро поднялись и встали у стены. В коридоре послышался шум, и профессор выглянул в дверь.

– Встать лицом к стене! Так стоять!

– А что, хорошая идея! – задумчиво произнес Ермаков.

Если бы начальнику Второго главка КГБ генерал-полковнику Ремезову довелось увидеть выражение лица Ермакова, возможно, он предпочел бы сразу застрелиться.

Глава третья

– За парком сворачивай направо, – скомандовал Вельяминов водителю. – Сбавь обороты. Теперь шпарь по Лонгиновской, на пересечении с Ухтомской свернешь к Госпитальному валу и обратно на Красноказарменную.

Он обернулся к Савельеву, который вместе с техником колдовал над приборами, занимавшими почти весь объем микроавтобуса.

– Приготовьтесь, сейчас будем проезжать.

Темно-синий микроавтобус проехал мимо высокой бетонной стены, обогнул жилой дом и свернул на Ухтомскую. Через несколько минут они припарковались на площади у входа в парк Окружного Дома офицеров. Вельяминов отвинтил крышку термоса, налил в стаканчик горячий кофе и протянул Савельеву.

– Ну и ночка сегодня выдалась, – пожаловался Савельев, благодарно кивнув. – Когда вся эта лабуда закончится, я для начала напьюсь вусмерть, а потом завалюсь спать. Устрою себе реабилитацию по полной программе.

– Это ты своему психиатру расскажешь, – сухо произнес Вельяминов. – Не тяни резину.

Савельев допил кофе и вытащил из смятой пачки сигарету.

– Нашли.

– Уверен? – с сомнением спросил Вельяминов.

– Сто процентов. Как раз то, что мы ищем.

– С виду обычный объект, – задумчиво произнес Вельяминов. – Двухэтажное здание, на крыше полно антенн, да и народа, похоже, там до черта…

– Нет, Иваныч, ты меня не понял, – пыхнул дымом Савельев. – Мы этот объект хорошенько просветили, ничего в нем необычного нет. Шарашкина контора, одним словом. Скорее всего, числится на балансе Четвертого главка. Там за стеной есть проулочек, заметил? Рядом с жилым домом.

– Заметил. Небольшое одноэтажное здание из красного кирпича. Ты о нем говоришь?

– Так точно, шеф. Это зданьице «шумит» так, как-будто внутри работает мощная турбина. На нашу сторону выходят два окна. Мы попытались с Палычем пощупать их лазером, да куда там! Стекла-то непростые. Во-первых, армированные, во-вторых, непроницаемые и, скорее всего, пуленепробиваемые. Один вид только, что стекла, а на самом деле они больше служат для украшения. Внизу расположен еще один этаж, тоже шумит. Ты уж извини меня, мы ни черта не смогли разобрать. Плотно они прикрылись.

– Это совсем другой расклад, – оживился Вельяминов. – Мы так и прикидывали с тобой, что объект должен быть относительно небольшим и располагаться в неприметном месте.

– Да уж куда неприметнее, – засмеялся Савельев. – Тут тебе и тюрьма рядышком, опять же до кладбища рукой подать. Полный набор в духе наших дружков-комитетчиков. Приличный человек сюда носа не сунет.

Вельяминов повернулся к водителю.

– Ваши впечатления?

– Когда проезжали мимо объекта, следом за нами тронулся серый «рафик». Проводил до Госпитального и развернулся обратно.

– Молодец! – похвалил его Вельяминов. – Я этих типов тоже заметил.

Они обменялись с Савельевым многозначительными взглядами.

– Ты прав, дорогой, это то, что мы ищем.

Он потянулся к рации.

– Третий, сделай один круг по Лонгиновской и Ухтомской. Внимательно посмотри по сторонам, там могут быть чужие.

Мимо их микроавтобуса неторопливо проехал красно-белый «москвич» с надписью «Мосгаз», и спустя некоторое время мужской голос произнес:

– Проезжаем вдоль стены объекта. За нами движется серый «РАФ». Поворачиваем на Ухтомскую… «Рафик» развернулся и следует в обратную сторону. Еще один такой же микроавтобус стоит во дворе. Все, мы выезжаем на площадь, сейчас вы нас увидите.

По Красноказарменной промчался «москвич», вслед за ним желтое такси. Таксомотор спустя минуту вернулся и направился к Госпитальному валу.

– Похоже, эту контору стережет целая свора, – резюмировал свои впечатления Вельяминов и снял трубку радиотелефона.

– Иван Никифорович, нашли. На углу Лонгиновской и Ухтомской, возле Введенского кладбища. Одноэтажное кирпичное здание примыкает к стене объекта Четвертого управления. Рядом находится жилой пятиэтажный дом. В районе объекта пасутся чужие, мы засекли как минимум три машины.

– Добро, я вас понял, – послышался в трубке голос Кобозева. – Обложите их со всех сторон, но действуйте аккуратно. Обеспечьте визуальный контроль за объектом. Без моего приказа активных действий не предпринимать.

– Ну что, Иваныч, похоже, на сегодня намечается небольшая заварушка?

– Наше дело маленькое, – флегматично заметил Вельяминов. – Если прикажут, разберем весь этот хлев по кирпичикам.

Он включил рацию и принялся отдавать распоряжения.

Глава четвертая

После разговора с оперативниками полковник Кобозев связался с Кандауровым. Начальник ГРУ одобрил принятые им меры, но согласия на проведение силовой акции не дал. Решения такого уровня может принимать только министр обороны, сказал Кандауров. Он оставил Кобозева на связи, а сам попытался соединиться с маршалом. Помощник министра обороны заявил, что маршал сейчас занят важным делом и перезвонит ему позже.

Министр обороны в это время разговаривал с Сергеевым. По его лицу катил пот, и он нервно комкал в пальцах носовой платок.

– Николай Андреевич, почему вы сразу не сказали, что у вас есть сведения о подготовке покушения на жизнь президента США?

– Но… Я пытался вам сказать… Вернее, к тому времени я не располагал достоверными данными…

– Что вы пытались мне сказать? – прозвучал в трубке сердитый голос Сергеева. – Извините, маршал, что-то я вас не пойму. Насколько я помню, вы спрашивали, доверяю ли я своей охране. Какое отношение имеет моя охрана к покушению на американского президента?

Маршал молча сопел в трубку, промокая платком вспотевшую от волнения лысину.

– Почему не отвечаете, Николай Андреевич?

– Дело в том, – выдавил из себя маршал, – что… Одним словом, у нас в тот момент возникло подозрение, что Чернов ведет подготовку к покушению на…

– Договаривайте, маршал! На кого они готовили покушение? На меня?

– Да, – обреченно вздохнул министр. – Но у нас нет полной уверенности, даже сейчас.

– Что же вы молчали, Николай Андреевич, – с укоризной произнес Сергеев. – Разве можно утаивать такие вещи от высшего руководства страны?!

– Но Лычев также входит в высшее руководство, – с обидой заметил министр.

– Одну минуту, – бросил ему Сергеев, и он услышал, как тот обратился к кому-то, кто находился рядом с ним.

– Представляешь, эти подлецы собирались и меня грохнуть! Как это тебе нравится?!

– А что тут удивляться? – маршал с трудом разобрал ответ собеседника Сергеева. – В письме об этом сказано почти открытым текстом. А ты думал, американцы блефуют?

Какое письмо, озадаченно подумал маршал. И при чем здесь американцы?

– Что ж это, маршал, не мог сразу сказать?

На этот раз министру удалось разобрать, с кем разговаривает Сергеев – с Якимовым.

– А что с них взять, с этих раздолбаев? – ответил Якимову Сергеев и сказал уже в трубку:

– Маршал, вы слушаете меня?

– Нет, то есть да, внимательно слушаю.

– Значит, так, Николай Андреевич. Это не телефонный разговор, так что давайте-ка приезжайте ко мне. Я сейчас на Старой площади. Кто из ваших подопечных занимался расследованием?

Маршал обреченно вздохнул и после паузы виновато признался:

– Генерал Кандауров, начальник ГРУ. Он выполнял мое личное распоряжение, так что вся вина лежит на мне.

– Да очнитесь же вы, наконец, маршал! – прогудел в трубке голос Сергеева. – Ваша вина не в том, что вы занимались расследованием этого дела, а совсем в другом, понимаете? Вам уже давно следовало поставить меня в известность. Все, я жду вас у себя. Вас и Кандаурова.

Маршал нажал на кнопку селектора и приказал помощнику срочно соединить его с начальником ГРУ. Тот ответил, что генерал Кандауров ожидает у аппарата.

– Товарищ генерал, нас вызывают в ЦК. Бросайте все свои дела, через полчаса мы должны быть у Сергеева. Вызов связан с делом Фомина – Ермакова, так что будьте готовы ответить на любой вопрос. Новости есть?

– Так точно, товарищ маршал. Нам удалось обнаружить объект, где, по предположению моих сотрудников, чекисты прячут Ермакова. Нужно что-то решать, товарищ маршал. Мы с Кобозевым предлагаем силовой вариант.

– Охрана?

– Здание небольшое, вряд ли там будет много людей. Поблизости находится объект Четвертого главка. Наши сотрудники засекли в том районе несколько машин, которые контролируют подступы к зданию. Скорее всего, это люди Чернова. Если они разнюхают, что мы засекли их объект, могут убить Ермакова и потом заметут следы. А так есть возможность взять их с поличным.

Маршал колебался недолго.

– Даю добро на проведение силовой акции. Двухчасовая готовность. Без моего приказа ничего не предпринимать. Кобозеву держать связь с приемной Сергеева. Сами немедленно выезжайте на Старую площадь.

– Нужно ковать железо, пока оно горячо!

Сергеев находился в крайней степени возбуждения и мерил шагами свой огромный кабинет. Его ближайший соратник Якимов устало вздохнул:

– Давай отложим разборку до вечера. Честно признаться, у меня голова трещит, как после длительного запоя.

– Нет и еще раз нет! Нужно разобраться с ними прямо сейчас, немедленно. Иначе они спрячут концы в воду, и потом ничего не докажешь.

– Давай сначала выслушаем Кандаурова, – упрямо гнул свою линию Якимов. – Хорошенько все обдумаем и лишь потом будем действовать. Иначе можем наломать дров.

– Проснись, дорогой мой, – навис над ним Сергеев. – Когда обмозговать? О чем ты говоришь? У нас покойник лежит в «Кремлевке», ты забыл? Американцы ультиматум прислали, и о нем забыл? А про готовящееся на меня покушение тебе напомнить? Обмозговать, говоришь? А время у нас на это есть? Вот сейчас ворвутся сюда молодчики Чернова и положат нас прямо здесь!

– Хорошо, давай будем действовать, – без особого энтузиазма согласился Якимов. – Но сначала все же нужно поговорить с маршалом и Кандауровым.

– А я что, по-твоему, собираюсь делать? – с раздражением в голосе спросил Сергеев. – Часа будет вполне достаточно. Не пойму я тебя, друг Якимов. То ты торопишь меня куда-то, то тормозишь… Ты уж как-нибудь определись, чего ты хочешь. Все, я вызываю Лычева и Чернова на девять утра.

– А что если они откажутся?

– Пусть только попробуют!

Сергеев сделал паузу и с угрозой добавил:

– Если откажутся, им конец. Я прикажу маршалу ввести войска в Москву и арестую этих негодяев.

– Ты уже продумал тактику разговора?

– А нечего тут думать! – в сердцах сказал Сергеев. – Набить им рожи, и дело с концом.

Председатель КГБ связался с начальником Второго главка без четверти восемь утра, когда тот покинул конспиративную квартиру. Ремезов завел двигатель и направился в сторону Новорязанского шоссе, к Фомину. Зазуммерил радиотелефон, и генерал снял трубку.

– Какого черта, Ремезов! – голос Чернова напоминал рычание разъяренного тигра. – Я тебя всю ночь разыскиваю! Где ты пропадал?!

– Выполнял ваш приказ, – сухо ответил Ремезов. Его глаза цепко вглядывались в поток машин. На этот раз он решил ехать без сопровождения.

– Какой приказ?! – простонал Чернов. – О чем ты говоришь? Мои люди тебя по всей Москве разыскивают.

– Я был на конспиративной квартире, – попытался оправдаться Ремезов. – Это новая точка, и ее еще не успели радиофицировать. Находится в Юго-Восточном секторе.

– Да плевать мне, где ты находишься! – возмущенно заявил Чернов. – Смотри, чтоб больше такого не повторялось! А сейчас слушай внимательно. Я аннулирую свой прежний приказ. Акция отменяется. Срочно сворачивай мероприятие и позаботься, чтобы не осталось никаких следов. И делай все быстро, иначе у нас будут крупные неприятности. В первую очередь займись клиникой. Лавочку прикрыть, всех в расход.

– И охранников? – вяло поинтересовался Ремезов.

– Что, не проснулся? – резким тоном спросил Чернов. – Я сказал – всех. После этого займешься своим дружком. Его тоже надо убрать.

Ремезову вдруг расхотелось ехать к Фомину. Он развернулся и направился в Лефортово. Включил рацию и через информационный центр вызвал Кондрашова. Тот сразу откликнулся и поспешил огорошить его неприятной новостью. Внешний пост наблюдения за объектом только что вышел на связь и доложил, что в районе клиники замечены подозрительные машины. Сразу после доклада Кондрашов поднял по тревоге боевую группу, и они будут возле объекта примерно через десять минут. Ремезов прикинул в уме расстояние до клиники: двадцать – двадцать пять минут езды. Генерал приказал своему подчиненному обеспечивать охрану объекта до его прибытия и выжал педаль газа до упора.

После разговора с генералом Ремезовым Чернов почувствовал облегчение. Он вызвал звонком помощника, и тот доложил ему о последних звонках. По его словам, секретарь ЦК Лычев звонил всю ночь не переставая, требуя связать его с Председателем КГБ.

– Подключите линию, – кивнул Чернов и снял трубку. – Да, я слушаю.

– Вы там, случаем, с ума не посходили? – зловещим полушепотом поинтересовался Лычев. – Василич, как прикажешь тебя понимать?

– Как хочешь, так и понимай, – угрюмо произнес Чернов. – Я же просил тебя, возьми на себя военных! А сегодня ночью я имел разговор с маршалом…

– И что он сказал?

– Сказал, что введет в Москву танки, – мрачно рассмеялся Чернов. – У меня сложилось впечатление, что военные знают все о нашей затее. Поэтому я распорядился отменить акцию.

Лычев облегченно вздохнул в трубку.

– Ты думаешь, я зачем тебе звоню? Кроме маршала, тут еще и американцы что-то пронюхали. Напортачил ты, Василич!

– А с какого боку тут американцы? – удивленно спросил Чернов.

– А хрен его знает, с какого! Сегодня письмо от ихнего президента получил, а вслед за мной и Сергеев такое же. Так что он в курсе. О, легок на помине… Не клади трубку, как раз он звонит.

Разговор был совсем коротким. Сергеев сухо поздоровался и заявил, что он ждет товарища Лычева в девять утра в своем кабинете. И положил трубку, не дожидаясь ответа.

– Слыхал, как он со мной разговаривает? – возмущенно спросил Лычев. – Как с распоследней шестеркой!

Чернов не успел ничего ответить, поскольку в кабинет вошел помощник и доложил, что его срочно просит к телефону Сергеев.

– Товарищ Чернов? – прозвучал в трубке знакомый голос. – В девять утра я вас жду у себя на Старой площади. Вас и начальника Второго главка генерала Ремезова.

Чернов несколько секунд слушал короткие гудки отбоя, затем швырнул трубку на стол.

– Ну что, тебя тоже вызывают на ковер? – хохотнул Лычев.

– Что будем делать? – бесцветным голосом спросил Чернов.

– Глупый вопрос, – хмыкнул Лычев. – Главное, чтобы твои люди хорошенько замели следы. Линия нашего поведения должна быть предельно простой: ничего не знаем, ничего не слышали. И если товарищ Сергеев склонен больше доверять американским империалистам, чем своим товарищам по партии, то вполне уместно будет на Политбюро поставить вопрос ребром: а нужен ли нам Генеральный секретарь, который пляшет под дудку дядюшки Сэма? Все? Ты успокоился?

– На том свете успокоимся, – мрачно пошутил Чернов и положил трубку.

Глава пятая

Ровно в восемь утра сработал звуковой таймер, и охранник нажал на пульте соответствующую кнопку. Автоматика замкнула цепь, сухо щелкнул запор, затем с мягким шипением сработала гидравлика, открывая дверь, ведущую в коридор. Рядом находились еще трое охранников, готовых сменить на посту своих коллег. Они уже собирались шагнуть в коридор, когда в проеме показался высокий молодой мужчина. Пистолет в его руке несколько раз дрогнул, и помещение наполнилось гулом выстрелов. Не успели охранники осесть на пол, когда мимо них проскользнула белая тень и в соседней комнате прозвучала еще одна серия выстрелов. Через несколько секунд Ермаков вернулся и стащил со стула обмякшее тело. Из коридора вышел профессор Арзамасцев, а вслед за ним показался один из врачей-психиатров. Арзамасцев показал на стул и негромко сказал:

– Садись.

Врач, у которого на правой скуле выделялся приличный кровоподтек, подчинился приказу и опустился на кресло за пультом. У него был отрешенный вид и пустой, ничего не выражающий взгляд.

– Умеешь с пультом обращаться?

– Умею, – ответил тот, растягивая гласные.

Ермаков быстро перетащил тела охранников в коридор, и профессор отдал новый приказ:

– Закрой дверь внутреннего контура.

Врач послушно нажал нужную кнопку, и дверь с легким шипением закрылась. Ермаков тем временем рассовал по карманам обоймы с парализующими капсулами. Некоторое время он с сомнением смотрел на «ПМ», снаряженный боевыми патронами, затем решительно отшвырнул его в угол.

– Я готов, профессор.

Арзамасцев кивнул и повернулся к врачу.

– Мы будем внизу, в лаборатории. Дверь внешнего контура никому не открывать. Ясно?

– Ясно, – механическим голосом ответил врач.

– Если загорится эта лампочка, что нужно делать?

– Открыть внешний контур.

– Нет, неправильно. До красной кнопки я запрещаю тебе дотрагиваться. Теперь ясно?

– Я-ясно.

– Когда загорится лампочка, нажмешь вот эту кнопку, рядом. Видишь?

– Ви-ижу.

– Тогда мы будем знать, что к нам пришли гости. А теперь открой дверь в лабораторию.

– К стене! Руки на затылок!

Ермаков сопровождал свои приказы движением пистолета. «Ассистенты» профессора некоторое время изумленно разглядывали его, словно увидели инопланетянина, затем с видимой неохотой подчинились.

Ермаков неуверенно посмотрел на Арзамасцева и тихо сказал:

– Профессор, я не могу стрелять в безоружных людей.

– Такой необходимости нет, – мрачно улыбнулся Арзамасцев. – Настала пора познакомить моих коллег с действием препарата «Зеро».

Один из врачей попытался повернуться, и Ермаков с угрозой произнес:

– Стоять смирно! Еще раз дернешься, стреляю!

Профессор принес ампулы и упаковку шприцев.

– Кру-угом! – скомандовал Ермаков. – Держать руки по швам!

– Что происходит, профессор? – изумленно спросил ассистент. Он поморщился, когда Арзамасцев вводил препарат, но сопротивляться не стал. Черный зрачок пистолета смотрел ему прямо в переносицу.

– Полевые испытания, – с легкой иронией сказал профессор. – Настоящий ученый должен испытать действие препарата на себе. Именно так, сначала на себе, а уж потом можно предлагать его другим людям. Вы сейчас немного прогуляетесь, а когда вернетесь, хорошенько подумаете, стоит ли вам заниматься изготовлением препарата «Зеро».

Спустя минуту оба ассистента опустились на пол, и Ермаков вопросительно посмотрел на профессора.

– Займемся документацией, – сказал тот, извлекая из карманов ассистентов ключи. Они отправились к массивному сейфу.

– Мне нужна ваша помощь.

Они вставили ключи в специальные отверстия и одновременно их повернули. Внутри что-то щелкнуло, и дверца открылась. Профессор достал груду папок и кивнул Ермакову.

– Берите остальное и следуйте за мной.

Они пересекли лабораторию, уставленную незнакомыми для Ермакова приборами, и подошли к большому металлическому ящику. Затем сложили папки на полу, и профессор устало выпрямился.

– Здесь годы моей работы, Ермаков. Да что там говорить, – он махнул рукой, – не только моей, но и десятков других ученых. А теперь всех этих людей нет в живых, ибо КГБ умеет хранить свои тайны. При других условиях наше открытие могло изменить облик цивилизации, открыть перед человечеством такие перспективы, о которых мы и мечтать не смеем. Нам очень повезло, ведь у нас был один шанс из миллиона, что мы найдем тот самый ключ, о котором я вам говорил. Если мы уничтожим эти папки, пройдут еще десятки, а то и сотни лет, прежде чем ученые смогут повторить наш успех.

Глаза профессора были сухими, но в них плескалась такая боль, что Ермакову стало не по себе.

– Мы упустили свой шанс. Мы могли обрести могущество, равное богам, но обречены еще сотни лет пребывать в нынешнем скотском состоянии. Мы не имеем права оставить эти знания в руках современных варваров, ибо они превратят его в разрушительное оружие. Я далек от мистики, но если зло запечатано здесь, то так тому и быть! Мы не позволим ему выплеснуться наружу, в другие, более счастливые миры.

Профессор открыл защелку и отправил папки в утилизатор. Затем он слил все реактивы в одну большую колбу и поставил ее сверху на папки. Закрыл дверцу и включил тумблер.

– Вот и все, – вздохнул профессор. – После краткой надгробной речи в этой печи сожжено светлое будущее всего человечества, о чем, впрочем, оно никогда не узнает.

– У нас нет другого выхода, – тихо сказал Ермаков. На него эта сцена произвела тяжелое впечатление. – Вы не должны ни в чем себя винить. К сожалению, ваше открытие предвосхитило время, и хорошо, что вы сами успели это понять. А те двое, – он кивнул в сторону ассистентов, – они не смогут воспроизвести препарат?

– Нет, это совершенно исключено. Без документации даже мне по памяти трудно воспроизвести весь процесс. Какие-то фрагменты, формулы они могут воссоздать, но все это теперь не имеет значения.

Профессор разжал пальцы. На его ладони лежали четыре ампулы, наполненные бесцветной жидкостью.

– Это все, что осталось от препарата «Зеро». Думаю, они нам еще пригодятся.

Ермаков задумчиво посмотрел на профессора.

– Скажите, профессор, а где они содержат вашу дочь?

– Трудно сказать, – пожал плечами тот. – Они привозят ее раз в три дня на двухчасовые свидания.

Он опустил голову и тихо сказал:

– А теперь они убьют ее.

– Профессор, я обещаю сделать все возможное, чтобы этого не случилось.

И в этот момент коротко взвыл ревун сигнализации.

Глава шестая

Кобозев привлек к участию в операции четыре мобильные группы по двадцать человек. В каждой группе было по три легковых автомобиля и микроавтобус. Состав группы смешанный: оперативники, технические специалисты и специалисты по разведывательно-диверсионным работам. Учитывая чрезвычайный характер акции, к участию в силовой фазе были привлечены отборные люди: инструкторы спецшкол ГРУ, офицеры отдела физического воздействия и разведывательно-диверсионных команд. Их обслуживала команда опытных наружников и связистов. Непосредственное руководство на месте осуществляли Вельяминов и Савельев.

В девятом часу утра напряжение стало возрастать. Кобозев и Вельяминов еще только приступили к осуществлению своих планов, когда стало известно, что к объекту прибыла группа сотрудников госбезопасности: два десятка вооруженных боевиков на пяти машинах. Они взяли под контроль подступы к объекту, но внутрь здания никто из них не вошел.

Действия военных также не прошли мимо внимания внешних постов КГБ, и они сделали соответствующий доклад полковнику Кондрашову и заместителю начальника Второго главка Гаршину, на которого Председатель КГБ перед отъездом на Старую площадь возложил обязанность координировать ход всей операции. Через несколько минут к объекту должен прибыть генерал Ремезов, которому следует обеспечить выполнение приказа Чернова – ликвидировать всех сотрудников спецклиники, а также документацию и оборудование. Главная же задача – не допустить на объект военных любыми способами, вплоть до чрезвычайных. Гаршин сразу же оценил масштаб происходящих событий и направил в Лефортово подкрепление.

Ответ был вполне адекватным. Почти одновременно с Гаршиным подобный приказ отдал первый заместитель министра Дронов, который вместе с полковником Кобозевым координировал действия военных. Они связались с приемной Сергеева и проинформировали маршала о сложившейся ситуации. В восемь тридцать утра были подняты по тревоге части армейского спецназа Московского военного округа, а еще через пять минут аналогичный приказ своим частям и подразделениям отдал первый заместитель Председателя КГБ Крюков. Мобильные группы сотрудников контрразведки спешно создавали заслоны на основных городских магистралях, ведущих из центра на юго-восток. Аналогичный приказ был отдан и Гаршиным своим контрразведчикам.

Ясное дело, в подобной ситуации Министерство внутренних дел не могло оставаться в роли стороннего наблюдателя. Руководство МВД попыталось получить в аппарате КГБ и Министерства обороны соответствующие разъяснения, но им там не слишком вежливо посоветовали не совать свой нос в чужие дела. Подобное отношение вызвало у высших милицейских чинов справедливый гнев и укрепило их в решимости утереть нос военным и госбезопасности. Кроме того, ночная разборка в районе Кузьминского кладбища также не прошла мимо их внимания. А поскольку отношения между тремя союзными монстрами: КГБ, МВД и армией – были далеки от приятельских, то МВД решило принять в событиях посильное участие. Прежде всего следовало ясно и недвусмысленно показать остальным, кто настоящий хозяин города. На улицах спешно выставлялись милицейские посты, сотрудники были одеты в бронежилеты и вооружены автоматами. Главное внимание было уделено юго-востоку Москвы, где милиция устроила повальную проверку документов, останавливала все казавшиеся ей подозрительными машины и почему-то напрочь перестала обращать внимание на спецпропуска, которые совали им под нос пассажиры этих машин.

Без четверти девять министр внутренних дел попытался связаться с Председателем КГБ, но на Дзержинской ответили, что Чернов несколько минут назад выехал на Старую площадь. Он сделал еще один звонок, в Министерство обороны, где его проинформировали, что маршал находится на экстренном совещании в ЦК.

Министр внутренних дел испытывал в эти часы чувство досады. В Москве, а возможно и во всей стране, происходят какие-то важные события, а он ничего о них не знает. На всякий случай министр решил продемонстрировать служебное рвение. Он поднял по тревоге ОМОН и части внутренних войск.

Савельев оторвал глаза от оптики и мрачно процедил:

– Главный злодей прибыл. Ремезов. Видишь его?

– Вижу, – кивнул Вельяминов и взялся за радиотелефон. Кобозев проинформировал его о сложившейся в городе на девять утра ситуации и приказал продолжить подготовку к проведению силовой акции. Вельяминов в ответ пожаловался, что группы поддержки прибывают разрозненно и с опозданием из-за многочисленных проверок на дорогах. Затем он с мрачным видом выслушал доклады старших групп и повернулся к коллеге.

– Сумасшедший дом! Народу собралось, как на футбольном матче.

В это момент Савельев сделал предупреждающий жест:

– Иваныч, Ремезов начинает действовать.

Раньше всех удобную позицию заняли два серых микроавтобуса, желтый таксомотор и серая «волга». Впрочем, они дежурили здесь без малого сутки, с того момента, как Ремезов привез в клинику Фомина. Три из четырех машин ночью ненадолго отлучались, а после выемки контейнера вернулись обратно. Один из микроавтобусов был оборудован техническими средствами, позволявшими прослушивать частоту «жучка», который Фомин в суматохе сумел оставить в палате. В здании постоянно работал мощный генератор подавления звуковых частот, поэтому прием от микрофона был крайне нестабильным. Напрямую с приемной аппаратурой были связаны два магнитофона. Они записывали всю поступавшую из палаты информацию, которая на деле представляла из себя набор хаотических шумов с редкими вкраплениями отдельных слов и обрывков фраз. В последующем они надеялись если не полностью, то хотя бы частично расшифровать записанную на пленку информацию. В семь утра люди Фомина встрепенулись, в палате явно случилось нечто экстраординарное. На базу пошел сигнал тревоги, но Фомин приказал оставаться на месте и следить за развитием ситуации. После восьми утра поступил еще один приказ: при первой возможности проникнуть в клинику, обеспечить безопасную эвакуацию профессора Арзамасцева, а также документации и препаратов, если таковые удастся обнаружить. На вопрос, как поступить с Ермаковым, Фомин долго не отвечал, затем проинформировал своих людей, чтобы они сосредоточились на выполнении его приказа и не отвлекались на какие-либо другие занятия. У каждого из его людей было несколько комплектов документов, которые позволяли им при необходимости действовать под видом сотрудников МВД, КГБ или ГРУ. Они проверили оружие и приготовились действовать.

Генералу Ремезову стоило немалых усилий прорваться через многочисленные посты на улицах. Он даже не успел заметить, когда началась вся эта кутерьма. Когда его машину остановили в первый раз, он подумал, что это случайность, но затем его стали тормозить на каждом углу. Ремезов связался через информационный центр со своим заместителем Гаршиным, и тот вкратце проинформировал его о сложившейся ситуации. Кондрашов все еще контролирует подходы к объекту, но подкрепления к нему прибывают окольным путем. В районе Лефортова замечено значительное скопление сил военных. По просьбе Ремезова Гаршин организовал для него мобильную группу поддержки, которая с большим трудом выцарапала генерала из сутолоки, царившей на Волгоградском проспекте.

– Докладывай, – бросил генерал Кондрашову, выбираясь из машины.

– А что докладывать, – пожал плечами тот. – Сами все видите. Военные прижали нас вплотную к объекту. Посмотрите на эти машины, – он показал на проезжую часть Лонгиновской, – сплошное ассорти – наши, военные, да еще и милиция впридачу.

Затем он показал на кладбище.

– Там тоже засели военные. Что будем делать, товарищ генерал?

– Как, что делать? – мрачно посмотрел на него Ремезов. – Будем выполнять приказ. Выделите шестерых людей, они войдут в здание вместе со мной. Уничтожить всех, включая охрану. Понял?

– Так точно, – неохотно произнес Кондрашов и сделал знак своим людям.

– А с военными что будем делать?

– Не подпускай их к объекту. Любыми средствами, ясно? Пока я не выйду из здания, ты должен обеспечить его охрану.

Он помолчал и с угрозой произнес:

– Надеюсь, у них хватит ума не ввязываться с нами в открытую драку.

Вельяминов наблюдал в мощную оптику за действиями Ремезова и его сотрудников и одновременно отдавал распоряжения по рации.

– Внимание! Первой и второй группам выдвинуться на исходный рубеж. Третьей группе вклиниться между машинами на Ухтомской и кладбищем. Четвертая отсекает группировку на Лонгиновской. В случае оказания вооруженного сопротивления открывать огонь на поражение.

– Иваныч, Ремезов направляется к входу, с ним шестеро боевиков с автоматами…

– Внимание, первая и вторая группы… По счету «ноль». Три… два… один… Отставить!!!

Генерал Ремезов направился к толстой металлической двери, чем-то напоминающей дверцу массивного банковского сейфа. Единственный вход в здание был оборудован системой автоматики и двойных запоров. Ключи от внешней двери находились у Ремезова. Таким образом, без его ведома никто не смог бы попасть внутрь здания, или, наоборот, покинуть его. Генерал проделал все необходимые манипуляции, внешняя дверь открылась, и на пульте охранника сработала сигнализация. Он оглянулся на плечистых боевиков и раздельно сказал:

– Стрелять только по моей команде. Ясно?

Ликвидаторы хмуро кивнули и застыли за спиной генерала.

– Ну что они там, уснули? – недовольно проворчал Ремезов.

Наконец дверь открылась, но лицо охранника показалось ему незнакомым. Он застыл в изумлении, пока в его мозгу не всплыла страшная догадка.

– П-почему? Кто? К-кто вы?

– Ангел, – ответил мужчина. На его лице появилась мрачная улыбка. – Ангел Смерти.

Он одной рукой подхватил оседающего на землю генерала, а другой тем временем захлопнул перед носом боевиков дверь.

– Добро пожаловать в ад, генерал Ремезов.

Глава седьмая

Еще на подходе к кабинету Сергеева Председателя КГБ Чернова неприятно поразило большое количество находившихся здесь людей в военной форме. Мужчин, одетых в штатское, было значительно меньше, и среди них Чернов не заметил ни одного знакомого лица сотрудников «девятки». Чернов сделал вывод, что заботу о жизни Сергеева взяли на себя военные. По пути на Старую площадь он связался с Гаршиным, и тот предупредил его, что ситуация выходит из-под контроля. Чернов подтвердил свой предыдущий приказ. У него не было другого выхода.

Помощник Сергеева поздоровался с ним небрежным кивком и показал рукой на дверь. Чернов вошел в кабинет и застыл у входа. За столом, кроме Сергеева, сидели министр обороны, Якимов и Лычев, у которого было обиженное выражение лица. Начальник ГРУ генерал Кандауров стоял у стола с длинным рядом телефонов и вполголоса с кем-то переговаривался.

– Садитесь, товарищ Чернов, – донесся до него голос Сергеева.

Чернов уловил в словах хозяина кабинета скрытую издевку. Тот показал ему на место рядом с Лычевым, и Председатель КГБ неохотно подчинился.

– А где же ваш друг Ремезов? – сухо спросил Сергеев.

– Начальник Второго главка генерал Ремезов в данный момент находится на ответственном задании, – бесцветным голосом доложил Чернов. – К сожалению, вы слишком поздно проинформировали меня о совещании. Генерал Ремезов освободится примерно через два часа.

– На задании? – с неприкрытой угрозой спросил Сергеев. Он встал из-за стола и подошел к Чернову. – На каком задании? Я жду объяснений, Чернов!

Председатель КГБ нехотя поднял на него свои пустые выцветшие глаза.

– Задание связано с нейтрализацией действия западных разведок, в частности, московской резидентуры ЦРУ.

– Даже так? – на лице Сергеева появилась недобрая улыбка. – Опять американцы виноваты?! И везде-то они свой нос суют.

Он повернулся к генералу Кандаурову и требовательно сказал:

– Генерал, просветите Председателя КГБ, где в настоящий момент находится его подчиненный.

Кандауров отложил трубку, выпрямился и с иронией посмотрел на Чернова.

– Начальник Второго главного управления КГБ генерал Ремезов в настоящее время находится в Лефортово, а если быть точным, то возле спецобъекта КГБ на углу Лонгиновской и Ухтомской.

– Сколько сотрудников КГБ находится сейчас в районе Лефортово? – спросил Сергеев.

– Около двухсот, но с каждой минутой прибывают новые группы.

– Очевидно, в этом маленьком здании, которое оцепили ваши сотрудники во главе с Ремезовым, находится очень-очень много агентов ЦРУ, раз потребовалось столько вооруженных головорезов. А может, товарищ Лычев нам что-нибудь прояснит?

Сергеев с издевкой посмотрел на своего недруга. Тот, в свою очередь, бросил ненавидящий взгляд в сторону Чернова.

– Не понимаю, о чем речь. Если у вас претензии к Чернову, то при чем здесь я?

Сергеев наклонился к Лычеву и, четко выговаривая слова, произнес:

– Лычев, а ведь ты, подлец, и впрямь хотел меня убить!

Генерал Ремезов зажмурил глаза, все еще надеясь в душе, что, когда он откроет их, эти двое растают, исчезнут, как ночной кошмар.

– Нет, это не сон, генерал Ремезов, – скупо улыбнулся профессор. Он показал на людей, которые с безучастным выражением застыли у стены. – И это не сон.

– Профессор, вы допустили непростительную ошибку, – трясущимися от страха губами сказал Ремезов. Он попытался встать, но его ноги и руки были пропущены в гибкие петли. – Здание полностью оцеплено и вам отсюда живыми не выбраться. Я предлагаю равноценный обмен, вашу жизнь на мою.

– Я вам не верю, генерал, – перебил его Арзамасцев. – К тому же с некоторых пор жизнь для меня потеряла всякий смысл. И знаете, почему это случилось?

Генерал съежился под его грозным взглядом.

– Вы использовали мое открытие во вред людям. Только такие чудовища, как вы, могли додуматься до идеи создания подобных «клиник».

– Вы не смеете со мной так разговаривать, – попытался сопротивляться генерал. – Вы даже не знаете, какую цель мы ставили перед собой.

– Достаточно и того, что мы знаем вас, – сухо заметил Арзамасцев.

– Что вы собираетесь со мной делать? – севшим от страха голосом спросил Ремезов. – Убьете?

– Нет, генерал Ремезов, – вступил в разговор Ермаков. – Убивать мы вас не будем. Это слишком легкое наказание. Вас ждет другая участь.

– Но… Послушайте, вы не имеете права! Кто вы такие, в конце концов, чтобы судить меня? Ермаков, ведь вы офицер, подумайте о последствиях.

– Нет, я не офицер.

Ремезов не выдержал его взгляда, отвернулся и глухо застонал от чувства собственного бессилия. Он сейчас готов был многое отдать, чтобы оказаться в другом месте.

Профессор набрал в шприц бесцветной жидкости из ампулы. Мышцы генерала парализовало от страха, и он не сопротивлялся, когда Арзамасцев вводил ему в вену препарат.

– Что вы со мной делаете, профессор? Зачем?

В голове Ремезова сразу же появился легкий звон, язык одеревенел, во рту разлилась неприятная горечь.

– Я ввел вам препарат «Зеро», – ровным голосом сказал Арзамасцев. – Вы получили дозу, которая предназначалась Ермакову. Теперь вам предстоит испытать его действие на себе.

– Но я… Я не готов к приему такой дозы! Я умру?

Профессор пожал плечами.

– Трудно сказать. Вы ведь не дали мне закончить исследования. Но одно я знаю наверняка. В ближайшие два-три часа вы будете делать все, что вам скажет этот молодой человек. Что дальше? Если выдержит сердце, вы останетесь жить, хотя прежним вам уже никогда не быть. Но поверьте, генерал Ремезов, такая жизнь хуже любой смерти. Прощайте.

В глазах генерала мелькнул животный ужас. Он попытался что-то сказать, но его сознание раскололось на мелкие осколки, и очнулся он уже в длинном голубом тоннеле.

Глава восьмая

– Вы в своем уме?

Лычев отодвинулся, избегая глаз Сергеева.

– Как вам такое могло в голову прийти? И где доказательства?

Сергеев посмотрел на него брезгливо, сморщил нос и процедил:

– Доказательства будут. Я правильно говорю, генерал Кандауров?

– Так точно, – отозвался начальник ГРУ.

В этот момент в кабинет вошел помощник Сергеева.

– Звонят из Комитета госбезопасности. Просят к телефону товарища Чернова.

– Переключите линию, – распорядился Сергеев. – И включите динамик. Мы тоже хотим послушать, о чем будут разговаривать наши доблестные чекисты.

Чернов с усилием поднялся и шаркающей походкой направился к телефону.

– Да, я слушаю вас.

– Товарищ генерал, докладываю обстановку…

– Генерал-майор Гаршин, заместитель Ремезова, – озвучил голос Кандауров.

– …Генерал Ремезов находится внутри объекта. Кондрашов уверяет, что случилась какая-то накладка. Он так и сказал: «Вышла накладка». К объекту со всех сторон просачиваются военные, две группы находятся в непосредственной близости от здания. В любой момент может возникнуть перестрелка. Какие будут распоряжения, товарищ генерал?

Чернов обвел невидящим взглядом присутствующих и негромко сказал:

– Восстановите контроль над ситуацией. Это приказ.

Он положил трубку и направился к своему месту.

– Стойте, Чернов! – раздался в кабинете резкий окрик Сергеева. – Что означают ваши слова «восстановить контроль над ситуацией»?

Чернов посмотрел на него своими пустыми замороженными глазами, но ничего не сказал.

– Генерал, вы отдаете себе отчет в том, что творите? Или мне отдать приказ арестовать вас прямо здесь, в кабинете?

Чернов по-прежнему стоял как соляной столп, и Сергеев нетерпеливо показал на телефоны.

– Звоните на Лубянку и отмените свой приказ!

– Пусть отзовет своих людей с объекта, – добавил маршал. – И передаст его военным.

Чернов обреченно вздохнул и направился к телефону. Он постоял немного возле столика и медленно обернулся.

– Товарищ Сергеев! Я хочу сделать официальное заявление!

– Следователю будешь делать заявления, – буркнул Сергеев. – Ладно, делайте.

– Я со всей ответственностью заявляю, что начальник Второго главка генерал Ремезов проводит самостоятельную операцию, к которой мое ведомство не имеет никакого отношения.

Его заявление вызвало эффект разорвавшейся бомбы, и даже секретарь ЦК Лычев от изумления широко раскрыл рот.

– И в настоящий момент, – тускло продолжил Чернов, – сотрудники КГБ осуществляют операцию по задержанию Ремезова и его людей.

– Вам пора, Ермаков, – с грустью сказал профессор. – И давайте не будем спорить, я не могу идти с вами. Я единственный, кто знает тайну, и я намерен унести ее с собой.

Он протянул Ермакову руку.

– Я прощаюсь с вами, дорогой мой Ермаков. Вы один из тех немногих людей, благодаря которым мир еще существует. Я желаю вам удачи.

Он помолчал и добавил:

– Вам и моей дочери. Берегите ее, Ермаков. Она необыкновенный человек и в чем-то похожа на вас.

Ермаков проглотил подступивший к горлу ком икрепко пожал протянутую руку.

– Я всегда буду гордиться знакомством с вами, профессор. Я не прощаюсь. Мы еще встретимся, я верю в это.

Профессор Арзамасцев сделал еще одно открытие, о котором он никому не рассказывал. Ключом послужили слова Эмерсона: «Любая стена – это выход». Вернее, это был даже не ключ, а только заготовка для ключа, и профессору пришлось изрядно потрудиться, пока он не получил нужную формулу. Формула Арзамасцева гласила:

ЧЕЛОВЕК – ЭТО ВЫХОД.

А если быть точным, добавлял про себя Арзамасцев, и если не очень обращать внимание на эстетические изыски, то следует называть вещи своими именами: «Человек – это Дверь». Вопрос заключался в том, куда ведет эта Дверь и что за ней находится? Все, что угодно, отвечал Арзамасцев. Там может находиться другая Вселенная, Нечто или сам Вениамин Арзамасцев.

Профессор Арзамасцев был далек от того, чтобы присвоить честь открытия одному себе. О существовании Двери догадывались многие, а некоторые даже пытались заглянуть в замочную скважину. Занятие это оказалось небезопасным, плата за любопытство – безумие, ярчайший пример – Фридрих Ницше. Профессор взял со стола шприц и наполнил его содержимым трех оставшихся ампул. Такую дозу препарата «Зеро» не получал еще ни один человек.

Вениамин Юрьевич Арзамасцев не собирался подглядывать в замочную скважину. Он нашел Вход, и теперь ему оставалось лишь открыть Дверь.

Глава девятая

– Внимание старшим групп! Не спускайте глаз с людей Кондрашова! Если кто-либо попытается стрелять в Ермакова, снесите ему башку!

– Я всегда говорил, что армейские офицеры не чета гэбэшным, – восхищенно сказал Савельев, не отрывая глаз от оптики. – Ты посмотри на парня, Иваныч! На него направлены десятки стволов, а ему хоть бы хны.

– Я не знаю, что нам предпринять, – задумчиво произнес Вельяминов.

– Давай посмотрим, что дальше будет, – предложил коллега. – Взять их мы всегда успеем.

Вельяминов молча кивнул и принялся докладывать Кобозеву об изменениях в ситуации.

Первым из клиники вышел генерал, вслед за ним появился высокий молодой мужчина в белоснежном комбинезоне.

– Не стрелять! – громко приказал генерал. – Всем опустить оружие. Кондрашов, ко мне!

Полковник с недоумением разглядывал его спутника, затем перевел взгляд на генерала. На мгновение ему показалось, что тот слегка не в себе. Кондрашов почтительно кашлянул в кулак и не очень уверенно спросил:

– Товарищ генерал, с вами все в порядке?

Генерал нахмурил брови и с видимым раздражением сказал:

– Отставить, полковник! Слушай приказ. Сейчас отправляемся на десятый километр Новорязанского шоссе. Через час туда же доставишь дочь профессора Арзамасцева. Распорядись относительно охраны и сопровождения. И запомни, Кондрашов, с головы этого человека не должен упасть ни один волос.

Он повернулся к боевикам, выбрал среди них человека подходящей комплекции и ткнул в него пальцем.

– Ты! Снимай одежду!

Полковник пожал плечами и кивнул боевику, одетому в камуфляж.

– Выполняйте приказ генерала.

Ермаков быстро переоделся и вслед за генералом забрался в его «волгу».

Вельяминов и Савельев через ретрансляторы технических постов получали полную информацию с места событий, и этот эпизод не прошел мимо их внимания.

– Иваныч, ты что-нибудь понимаешь? – озадаченно спросил Савельев.

– Я понимаю только одно, что Ермаков взял на цугундер генерала Ремезова, хотя и не представляю, как ему удалось это сделать.

Он связался с Кобозевым и доложил:

– Иван Никифорович, возникла нештатная ситуация. Ремезов и Ермаков вышли из здания и сейчас находятся в машине Ремезова. На жизнь Ермакова никто не покушался, мало того, генерал приказал своим людям беречь его как зеницу ока. Судя по всему, они отправятся сейчас на десятый километр Новорязанского шоссе.

– Я вас понял, – донесся до него спокойный голос Кобозева. – Помните, вчера Ремезов ехал в том же направлении? Похоже, именно там находится база Фомина.

– Слушай, я не верю своим ушам! – изумленно сказал Савельев. – Похоже, этот парень решил затеять разборку с комитетчиками!

Вельяминов цыкнул на своего напарника и продолжил разговор:

– Иван Никифорович, предлагаю приостановить проведение силовой акции. Хотелось бы посмотреть, чем все это закончится.

– Добро, – после небольшой паузы сказал Кобозев. – Сейчас свяжусь с Кандауровым, узнаю его мнение. Ремезову не препятствовать, но в пути держите его плотно. И запомните, силовой акции пока никто не отменял.

Генерал включил зажигание, и после ряда сложных маневров ему удалось выехать из проулка. Ермаков сидел рядом и молча рассматривал сгрудившиеся машины и лица вооруженных людей.

– У вас есть выход на правительственную АТС?

Генерал, не отрывая глаз от дороги, показал рукой на рацию.

– Сбросьте скорость до минимума, свяжитесь с приемной Сергеева и начинайте свой рассказ.

– Они тронулись, – негромко произнес Вельяминов и повторил свои слова Кобозеву. – Иван Никифорович, неплохо бы связаться с ГУВД, пусть обеспечат для нас зеленую улицу.

– Уже связался, – ответил полковник. – С минуты на минуту милиция получит соответствующий приказ. Вельяминов, плотно прикрывайте Ермакова и Ремезова. Вы отвечаете за их безопасность.

Вслед за машиной Ремезова из прилегающих улиц и проулков выруливали и другие. Эскорт постепенно приобретал организованный характер, машины военных и госбезопасности ехали бок о бок, а впереди с включенными мигалками и сиренами мчались милицейские машины. Савельев пересел в кресло водителя и теперь лихо обгонял другие машины, пока ему, наконец, не удалось пристроиться в хвост ремезовской «волги».

Вельяминов оглянулся на техника и спросил:

– Ты можешь прослушивать их разговоры?

– Да, система противодействия не работает. Звук очень чистый.

Он протянул Вельяминову пару наушников, тот надел их и удовлетворенно кивнул.

– Очень хорошо. Теперь подключись в циркулярную сеть Органов.

Он взял микрофон и приказным тоном произнес:

– Говорит подполковник Вельяминов. Я беру на себя руководство операцией. Теперь слушайте меня внимательно, друзья-коллеги. Во-первых, ведите себя мирно. А во-вторых, если какая-либо из ваших машин посмеет приблизиться к «волге» Ремезова, я раздолбаю ее к чертовой матери!

После отъезда Ремезова и основной группы участников событий, объект был взят под контроль военными. Сотрудники КГБ подчинились неохотно, но генерал Гаршин подтвердил, что распоряжение поступило от самого Чернова. В итоге возникла небольшая суматоха, которой воспользовались люди Фомина. К старшему группы охраны подошли шестеро мужчин в военной форме и предъявили удостоверения офицеров военной разведки. После некоторых колебаний старший пропустил их внутрь объекта. Примерно через десять минут они вывели из здания двух мужчин в белых халатах, которые с трудом могли передвигаться самостоятельно. Старший охраны попросил их обождать, пока он свяжется с Кобозевым и получит соответствующие инструкции. Он уже хотел позвать связиста, но вдруг на его лице застыла маска удивления. Один из «военных» пожал плечами и приказал своим людям двигаться дальше. Старший охраны стоял так почти минуту, затем медленно осел на землю. Охранники бросились искать злоумышленников, но те уже мчались в своих машинах на юго-восток.

Глава десятая

Когда генерал Кандауров получил очередной доклад от Кобозева, его лицо стало мрачным как туча. Он положил трубку и посмотрел на Сергеева.

– Можно вас на минутку? И вас, товарищ маршал.

Они разговаривали полушепотом, время от времени бросая косые взгляды в сторону Чернова. Затем Сергеев кивком поблагодарил начальника ГРУ и вернулся за стол.

– Итак, товарищ Чернов, вы утверждаете, что ваш ближайший помощник генерал Ремезов «проводит самостоятельную операцию»… Согласитесь, звучит странно…

Лычев, который до этого момента предпочитал держать язык за зубами, счел момент удобным для реабилитации. Он напустил на себя важный вид и повернулся к Председателю КГБ.

– Товарищ Чернов, как это понимать?

Он хотел продолжить свою мысль, но наткнулся на острый взгляд Сергеева и прикусил язык.

– Лычев, я вам слова не давал! А вы, Чернов, отвечайте на заданный вопрос. И говорите правду, хватит с меня вашего вранья! Так на кого работает Ремезов? И для каких целей вы построили в Лефортово психиатрическую клинику?

Пока Чернов шевелил губами, пытаясь сформулировать подходящий ответ, открылась дверь и в кабинет вошел помощник.

– Товарищ Сергеев, на линии генерал Ремезов.

– Вельяминов, скажи своим головорезам, пусть на время прекратят прослушивание машины Ремезова. Сам понимаешь, разговор конфиденциальный.

– Напрасно, – буркнул Вельяминов. – Я бы сейчас этот разговор на всю страну запустил. Иван Никифорович, а мне-то можно послушать?

Кобозев сделал паузу и рассмеялся в трубку.

– Можно подумать, ты испугался моего приказа. Где находитесь?

– На Рязанском проспекте. Проблем пока никаких, идем с милицейским сопровождением. Минут через пятнадцать выскочим на МКАД. Что слышно от маршала?

– Им сейчас не до нас. В принципе, цель операции достигнута, и они в любой момент могут дать отбой.

– Ну уж нет! – яростно сказал Вельяминов. – Я в такие игры не играю. А кто Фомина будет брать? Или так и оставим его гулять на свободе?

– Остыньте, Вельяминов, – миролюбиво произнес полковник. – Отбоя не будет, даже если меня потом в рядовые разжалуют. Но меня беспокоит Ермаков. Что у него на уме? Не лучше ли будет остановить его, пока еще не поздно? А самим тем временем заняться Фоминым.

Они одновременно замолчали. Генерал Ремезов продолжал облегчать душу, и как раз в этот момент он рассказывал о бойне в Кашране и зловещей роли в этих событиях майора Фомина. Савельев, который надел на себя вторую пару наушников, изумленно качал головой.

– Иваныч, я не могу поверить! Прежде чем они его взяли, он успел убрать полтора десятка отборных ликвидаторов.

Вельяминов хмуро кивнул и стащил с головы наушники.

– Иван Никифорович, вы слышали?

– Слышал. Теперь, кажется, я понимаю, что затеял Ермаков.

Савельев ткнул напарника в бок.

– Иваныч, надо дать парню возможность разобраться с Фоминым. Он этого заслужил.

– А я что, по-твоему, делаю? – процедил Вельяминов. – Товарищ полковник, мы не должны его останавливать. Не имеем права.

Кобозев надолго замолчал, затем Вельяминов услышал в трубке его усталый голос.

– Вельяминов, в том здании находилась спецклиника КГБ. Только что неизвестные лица убили майора Пашутина. Возможно, это действовали люди Фомина. С Ермаковым тоже пока не ясно, лучше бы показать его врачам. У нас нет уверенности, что в настоящий момент он полностью психически здоров.

– К черту, полковник! – зарычал в трубку Вельяминов. – Он единственный среди нас нормальный человек! Это мы все психи, у нас страна такая, понимаете, полковник?! На всю страну один единственный нормальный человек нашелся, да и того умудрились в психушку упечь!

Савельев показал ему большой палец, но Вельяминов вызверился и на него:

– Чего скалишь зубы? На дорогу лучше смотри!

– Ладно, Вельяминов, не нужно так кричать, – в голосе Кобозева послышалась легкая ирония. – Давайте вместе подумаем, как нам лучше поступить.

– А нечего тут думать, – остывая, заявил Вельяминов. – Надо дать возможность парню разобраться с Фоминым, если тот, конечно, уже не убрался с базы. Но сначала нужно договориться с милицией, пусть перекроют Новорязанское шоссе с двух сторон. А я свяжусь с Ермаковым и попытаюсь узнать его план. Иван Никифорович, еще такой вопрос. Могу я ввести своих людей в курс дела? Сами понимаете, у людей возникают вопросы… В общих чертах, разумеется. Я считаю, наши коллеги имеют право знать, в какой операции они принимают участие.

– Добро, Вельяминов. Но не переходите грань, о которой я вам говорил.

Ермаков слушал рассказ Ремезова, не перебивая, лишь тугие желваки круглились на скулах. Некоторое время он сидел молча, с отсутствующим видом посматривая на мелькавшие за стеклами машины, затем включил рацию, настроенную на милицейскую волну.

– Внимание всем, кто меня слышит! Прошу освободить частоту!

Сквозь хаос шумов прорезался властный голос:

– Говорит полковник Вельяминов. Коллеги, прошу временно перейти на резервные частоты. Спасибо.

Ермаков выждал время, пока затихнет эфир, и ровным спокойным голосом произнес:

– Я обращаюсь к майору Фомину. Фомин, я знаю, что вы сейчас слышите меня. Назначаю вам встречу на десятом километре Новорязанского шоссе.

Последовавшая вслед за этим пауза показалась ему вечностью, и, наконец, он услышал то, что ожидал услышать.

– Я вас понял, Ермаков. Рандеву состоится на десятом километре. До встречи.

Глава одиннадцатая

Когда кавалькада машин приблизилась к Кольцевой дороге, Вельяминов вызвал по рации машину Ремезова.

– Ермаков, это говорит подполковник Вельяминов. Моя машина находится позади вашей.

Ермаков оглянулся и увидел, как человек рядом с водителем микроавтобуса поднял руку.

– Чтобы не тратить времени попусту, скажу лишь, что я в курсе ваших дел и всецело на вашей стороне. Мы не будем вам препятствовать, но сейчас у Кольцевой дороги нужно сделать небольшую остановку. Сотрудникам МВД потребуется некоторое время, чтобы заблокировать движение по Новорязанскому шоссе. Я дам знать, как только можно будет продолжить движение.

Ермаков коснулся плеча Ремезова.

– Генерал, у Кольцевой дороги сделаете остановку.

После того, как Вельяминов закончил свой рассказ о Ермакове, в эфире еще долго сохранялась тишина, пока чей-то голос не задал вопрос, который возник, очевидно, у каждого, кто сейчас слушал Вельяминова.

– Подполковник, так это правда, что он один замочил половину личного состава «подразделения Л»?

– Правда, – сухо произнес Вельяминов и переключился на волну госбезопасности.

– Внимание, говорит подполковник Вельяминов. Я не знаю, какой вы приказ получили с Лубянки, но послушайте, что я вам скажу. Ни одна ваша машина за Кольцевую не поедет. Если ваши люди появятся на Новорязанском, они будут уничтожены. У меня все.

Вельяминов хотел переключить рацию, но из динамика послышался знакомый голос.

– Вельяминов, это полковник Вепринцев, вы должны помнить меня. Мы в курсе событий и не будем вам препятствовать.

Вельяминов из его слов сделал вывод, что сотрудники госбезопасности также прослушивали разговор Ремезова и для многих из них услышанное явилось неприятной новостью. Он не успел среагировать, когда к микрофону потянулся Савельев.

– Только попробуйте! Лучше проваливайте на Лубянку подмывать свои обосранные задницы!

Вельяминов шуганул напарника и отобрал у него микрофон.

– Вепринцев, я вас понял. И не нужно обижаться. Я знаю, что и в вашей конторе есть нормальные парни, хотя их могло быть значительно больше.

Совещание в кабинете Сергеева подходило к концу. Лычев к этому времени был уже совершенно не в состоянии что-либо понимать.

– Я могу сделать с ними все, что угодно, – сказал Сергеев Якимову. – Но интересы партии и государства превыше всего. Я этих подлецов так насадил на крючок, что они даже пошевелиться не смеют. Можно, конечно, списать их в расход, но какой в этом смысл? Их место займут другие и опять начнут интриги плести. А эти теперь свои, ручные. И оппозиция у нас будет ручная. А без ручной оппозиции нам никак не обойтись…

Он подошел к Лычеву и хлопнул его по плечу.

– Ты теперь свой, Лычев?

Тот неуверенно кивнул.

– Будешь у меня шутом.

– Барри, ты вчера был прав. Русские действительно сошли с ума. В городе тотальная проверка документов, они усиленно кого-то ищут, а нас ни разу не остановили.

– Очевидно, машины с дипломатическими номерами их сегодня не интересуют, – медленно процедил Сандерс, ритмично двигая челюстями. – Это нам только на руку.

Рация в их машине была настроена на милицейскую волну, поэтому они оба встрепенулись, когда услышали сообщение об очистке Новорязанского шоссе.

– Барри, тебе не кажется, что мы крепко влипли?

– По самые уши, – мрачно кивнул Сандерс.

Он выбрался из машины и помочился на покосившийся столбик, на котором краской была выведена цифра «десять».

Сергеев вдруг остановился посреди кабинета и с испугом посмотрел на министра обороны.

– Николай Андреевич… А этот Ермаков, где он сейчас? Вы задержали его?

Маршал вопросительно посмотрел на Кандаурова, и тот поспешно доложил:

– Ермаков и Ремезов сейчас находятся на юго-восточной окраине Москвы. Наши люди контролируют ситуацию…

– Меня не интересует, что делают ваши люди! – взорвался Сергеев. – Ермаков почти три недели находился в психиатрической клинике. Все это время ему внушали, что он должен любым способом добраться до меня. Вы понимаете, что произойдет, если ему сейчас удастся скрыться?! Насколько я понял, он опасный человек.

– Я не думаю, что он опасен, – пожал плечами Кандауров.

– Мне плевать, что вы думаете! – перебил его Сергеев. – Немедленно задержите его, а если он попытается скрыться – уничтожьте! Это приказ, маршал!

Маршал неуверенно кивнул и направился к телефонам.

Когда рядом с посольской машиной остановилась «волга», сотрудники ЦРУ неторопливо выбрались наружу. К ним подошел высокий темноволосый человек в длинном светлом плаще и без головного убора.

Томас Моутли поежился под пристальным взглядом незнакомца, и в его памяти всплыли слова предупреждения, переданного для них лично самим директором ЦРУ: «Помните, это очень опасный человек. Будьте внимательны и осторожны, он ошибок не прощает. Но если вы не вытащите его, пеняйте на себя!»

После такого напутствия Моутли не очень хотелось вступать в разговор с незнакомцем. Он сделал над собой усилие и спросил недовольным тоном:

– Почему вы отказались от безопасного варианта? Теперь у всех нас могут быть проблемы. Мы разработали новый план, но с учетом возникших осложнений у нас нет сейчас стопроцентной уверенности в успехе.

Он помолчал немного, ожидая, что скажет на это незнакомец, но тот продолжал пристально разглядывать их. И в этот момент Моутли озарило.

– Послушайте, а вы случаем не тот ли майор Фомин, которого все разыскивают?

Напрасно сказал эти слова Томас Моутли, опытный сотрудник ЦРУ, работающий в Москве под дипломатическим прикрытием. Он подписал себе и своему другу смертный приговор.

Вельяминов с мрачным видом выслушал Кобозева и затейливо выругался. Напарник выдал ругательство вдвое длиннее и с гораздо более сильной эмоциональной окраской.

– Хорошо, я вас понял, Иван Никифорович. Ну а сами-то вы как считаете?

– Вельяминов, запомните следующее. Этот приказ я вам не передавал. Ясно?

– Ясно, Иван Никифорович.

Лицо Вельяминова просветлело, и он добавил:

– Предлагаю другой вариант. Когда вы передали приказ, было уже поздно что-либо предпринять. Ремезов с Ермаковым уехали, а мы после получения приказа отправились их искать. Звучит, конечно, глупо, но что нам остается делать? Короче, будем ваньку валять.

– Поступайте как знаете, – ровным голосом сказал полковник Кобозев. – Скажите Ермакову, что у него мало времени… Вельяминов?

– Да, я вас слушаю.

– Прощайте, Вельяминов. И вы, Савельев, прощайте.

– Не понял, Иван Никифорович?

Вельяминов озадаченно посмотрел на своего коллегу.

– Блажит полковник. Хотя по-человечески я его понимаю, за такие дела по головке не погладят.

– Нас тоже, – криво улыбнулся Савельев.

Они выбрались из микроавтобуса. Навстречу им из машины Ремезова вышел Ермаков. Они сошлись и некоторое время стояли молча.

– Ермаков, я принес плохие новости, – негромко сказал Вельяминов. – У нас на руках приказ остановить вас. Любыми средствами, понимаете?

Глаза Ермакова потемнели, но он ничего не сказал.

– Сейчас здесь такая кутерьма начнется, что вы даже не представляете, – продолжил Вельяминов.

– Они приказали убить меня?

– Да, – жестко произнес Вельяминов. – В том случае, если вы попытаетесь скрыться. Я хочу, чтобы вы об этом знали.

– И что вы собираетесь предпринять?

Вельяминову, при всем его богатом опыте, было очень трудно выдержать взгляд этого человека. Но он не стал отводить глаза в сторону.

– Ермаков, мы такие же армейские офицеры, как и вы. У вас есть полчаса времени. Это все, что мы можем для вас сделать. Вы уверены, что наша помощь вам не понадобится?

– Я справлюсь один, – раздельно произнес Ермаков.

– И учтите, – продолжил Вельяминов, – кроме Фомина, там могут оказаться и другие люди. В его команде четырнадцать человек и каждый из них чертовски опасен.

– Да, я знаю. Но это не имеет никакого значения.

На лице Ермакова появилась улыбка. Никогда прежде Вельяминову не доводилось видеть столь странной и загадочной улыбки.

– Желаю удачи, Ермаков.

Вельяминов протянул руку, и Ермаков ответил крепким рукопожатием.

– Ермаков, если понадобится наша помощь, дайте знать, – сказал ему на прощание Савельев. – Мы этим сучьим отродьям головы поотрываем!

Сергеев отнял трубку от уха, и лицо его приняло скорбное выражение.

– Мужайтесь, товарищи. Только что скончался наш дорогой и горячо любимый соратник по партии…

Он опустил трубку на рычаги и посмотрел на Якимова.

– Помнишь тот разговор на даче? Забудь! Мы уже проскочили поворот. Пора столкнуть эту телегу с горы. И если она развалится, то мне теперь на это совершенно наплевать!

Они стояли друг против друга, и ничто в мире, кроме них, не существовало. Их чувства были гораздо глубже и сильнее, чем взаимная ненависть, поэтому смерть любого из них уже не имела никакого значения. Их противостояние было гораздо сильнее смерти и всего остального.

Сзади раздался визг тормозов, хлопнула дверца и послышались легкие женские шаги. Ермаков обернулся, и его глаза широко распахнулись.

– Ты?!

Девушка некоторое время пристально его разглядывала, затем в ее глазах что-то изменилось, и она едва заметно улыбнулась.

– Я.

Ермаков подарил ей улыбку в ответ.

– Дай мне руку. Обещаю, я больше никогда не расстанусь с тобой.

Человек со многими именами и несколькими прожитыми жизнями остался стоять у своей машины. Все эти годы он был вершителем чужих судеб, и ощущение собственного превосходства над любым из ныне живущих придавало необходимый смысл всей его жизни. Никто не вправе его судить, ибо сила всегда была на его стороне. До сегодняшнего дня.

У Константина Заровского был задумчивый вид, а в руках он держал пистолет, который дал ему человек, оказавшийся сильнее его. В ушах все еще звучал голос. Голос судьи.

ФОМИН, НАЧНИТЕ СВОЮ ЖИЗНЬ С НАЧАЛА. ИНАЧЕ ВАМ НИКОГДА НЕ ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ ЧИСТИЛИЩЕ.

Они шли, взявшись за руки, по бесконечной ленте пустынного шоссе, и Ермаков ощущал на себе взгляды снайперов, как это было три недели назад в горном Кашране. Он слышал хлопки выстрелов и чей-то негромкий вскрик, но ему не было страшно. Рука девушки в его ладони чуть заметно подрагивала, и он успокаивающе шептал:

– Любимая, ты не должна бояться. И прошу тебя, не оглядывайся. Они прокляты. Помнишь легенду про Лота и его жену?

– Помню, – тихо сказала девушка. – Это не легенда. Это про нас с тобой. Но на этот раз я не буду оглядываться. Они прокляты. Им никогда не носить белых одежд.

Они шли, взявшись за руки, по избранному ими пути и вскоре оказались на берегу реки, в том странном мире, где нет теней. Они не стали задерживаться там слишком долго. Впереди их ждала вечность.

Январь – февраль 1995 года

Примечания

1

Валовой национальный продукт.

(обратно)

2

Взвешено. Считано. Разделено. (Библия. Книга пророка Даниила, гл.5, ст.25–28.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

Часть вторая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

Часть третья

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Часть четвертая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Часть пятая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

*** Примечания ***