За каменной стеной [Ирина Александровна Велембовская] (fb2) читать постранично

Ирина Велембовская За каменной стеной

1

Когда Маня добралась до железнодорожного разъезда, была тихая черная ночь. Дождь, моросивший с вечера, уже прошел, но было очень влажно, туманно; каждый придорожный куст, овражек, ложбина полны темноты и сырости.

Оставив подводу у переезда, Маня взяла с телеги отсыревший ватник, пошла в станционное помещение.

— Не опоздает ночной?

— Три ноль-ноль, — сонно ответила дежурная.

Без пяти минут три Маня вышла на полотно. Поля вокруг из черных стали серо-голубыми, бескрайними. Над болотцем около насыпи лежало сырое, ватное облачко, словно наколотое на осоку.

Темная громада состава поплыла мимо. Паровозная гарь на минуту заглушила травяную свежесть, земляной холодок.

— Мама! Кидай мешки-то! Стоять не будет.

Тетка Агаша поставила на просмоленные шпалы тяжелый деревянный чемодан. Переждала, пока, засвистев и заскрежетав, прополз и ушел в белую даль ночной поезд.

— Доехала! — сказала она, словно с непривычки вдыхая ошеломляющую свежесть полей, облитых мелким ночным дождем. — И как это они там в Москве дышат?! Здравствуй, дочечка!

От станции до Лугова шесть верст полями. Дорога рыхлая, липкая; от колес летят в стороны комья чернозема, по спицам стегают высокий татарник и осот, обмытые дождиком.

— Ну, дела какие у вас в совхозе? — спросила тетка Агаша. — Небось еще с прополкой тюхаетесь? Директор-то новый как там командует?

У тетки Агаши сухая рука, и вот уж год, как определили ей пенсию. Раньше, когда в Лугове был еще колхоз, она кое-что работала: сторожила, ходила полоть, редить морковь, свеклу. Но и теперь, плохо привыкая к своему положению, тетка Агаша вмешивалась в совхозные дела, критиковала и ругалась с бригадирами и учетчиками, если что было неладно. Этой весной приехал в совхоз новый директор, а тетка Агаша перед ним тоже не утерпела, «выказала характер».

Накануне майских праздников перебирали картошку в овощехранилище, открывали ссыпные ямы.

— Иди-ка, иди сюда, милок! — позвала тетка Агаша, завидев приближающегося директора. — Сними-ка очки-то свои, глянь сюда!

Из ямы так и шибануло запахом прели, земляной духотой. Сверху картошка лежала осклизлая, а поглубже — белой кашей.

— Ведь это не картошечка гниет, милок, а труды наши кровные! Вот оно какое, ваше руководство! Сырую ссыпали, сводочку послали, а теперь вот изволь — понюхай! А картошка-то какая была! Красавица!

Директор, молодой, с непокрытой коротко остриженной головой, в больших роговых очках, пристально посмотрел на тетку Агашу.

— Послушайте, — спокойно сказал он, — что вы кричите? Если я ношу очки, то это вовсе не значит, что я глухой. И я хочу вас спросить: чьи бессовестные руки ссыпали сюда сырую картошку? Мои или ваши? Почему вы тогда молчали, а сейчас шумите?

Не ожидавшая такого отпора тетка Агаша немного опешила, переглянулась с бабами, прячущими улыбки. Но домой не ушла: целый день помогала разгребать горячую, сопревшую солому, таскать ведерками и рассыпать по лужку оставшуюся «в живых» картошку. А вечером опять подошла к новому директору.

— Ты, милок Егор Павлович, на меня не обижайся: я не скажу, так, кроме меня, говорильщиков у нас не больно много, привыкли в молчанку играть. А не сказать — грех! До тебя тут всякие бывали, а каков порядочек, сам видишь…

— Даже сквозь очки вижу, — ответил директор, чуть улыбнувшись. — Спасибо вам за помощь…

— Егор Павлович тебя помнит, — сказала Маня. — Это, говорит, та самая, что всегда кричит? В общем, говорит, хоть и беспокойный, но правильный товарищ. И лошадь дал без звука.

— Ну кабы он не дал! — ворчливо отозвалась тетка Агаша. — Когда мы тут колхоз-то на ноги становили, его еще и тятя с мамой не придумали. Да шевели ты кобылу-то! Чего она у тебя как неживая плетется?

Она взяла здоровой рукой кнутик, вытянула лошадь вдоль темной спины.

— Ну, крути хвостом-то! Набаловали вас тут!..

Совсем рассвело. Лугова еще не видно было: оно лежало в лощине, но петушиное пение уже доносилось. У брода через речку сквозили жидкие лозинки, по темной быстрой воде бежала рябь. Сырой берег занавожен, разъезжен машинами, телегами.

— Это тебе не Можайское шоссе, где Витька наш живет, — сказала тетка Агаша, подбирая ноги. — Правее возьми, а то как бы не увязнуть. Черноземушка наш тульский кормит хорошо, а уж про дорогу не спрашивай!

2

Чуть стемнеет, в Лугове прохладно. Туман стелется над вишняком, путается в смородиннике по садам и ползет в лощину за деревней. Трава у заборов холодная, влажная, кусты темные, густые. Над лощиной старые ветлы с острым серым листом. Утром они светятся насквозь и играют, а вечерами сливаются в одну черную купу. Мух в Лугове мало, зато комарья хватает. Нудно зудят, выживают девчат, засидевшихся в густых палисадниках.

— Ах, нелегкая тебя возьми! — хлопнет кто-нибудь себя по лбу или по голой ноге. — Как собаки кусаются, нечистые духи!

Летний вечер долог.