Цветок пустыни [Джейн Арбор] (fb2) читать онлайн

Джейн Арбор Цветок пустыни

Глава 1

Из ведерка, стоявшего на столике, Лиз Шепард, вздохнув, вытащила еще один чистый платок с намерением вытереть руки и промокнуть пот на лбу и верхней губе. Но все было напрасно. Носовой платок тут же превратился в такую же мокрую тряпку, как и его предшественники, и, выбрасывая его, Лиз в который раз почувствовала, насколько ее злит и невыносимая жара, и это путешествие, и безразличие мужчины, что сидел в кресле напротив. А он, между прочим, несет за нее ответственность! Лиз не нужно было ничего особенного. Она вовсе не ожидала, что полет на небольшом самолете из Марселя до Сахары будет повторением спокойного перелета на «Виконте» из Лондона на юг. Но все оказалось намного хуже, чем представляла себе Лиз: солнце палило немилосердно, а спутник девушки, не обращая на нее никакого внимания, преспокойно заснул.

…Этим утром Лиз сразу узнала Йейта в аэропорту Марселя. «Ему за тридцать. Высокого роста, квадратный подбородок, крупный нос. Лицо скуластое. Ты не сможешь не заметить его бровей – густых, коричнево-рыжих. Всегда ходит с непокрытой головой». Так отец описал Лиз своего друга, доктора Роджера Йейта. Словесный портрет оказался точным.

Во всяком случае, в зале регистрации им потребовался лишь миг, чтобы узнать друг друга.

– Вы – Лиз, дочка Эндрю Шепарда. Меня зовут Йейт, – и не добавил ничего более.

Лиз заметила, что она не произвела должного впечатления на своего нового знакомого. Йейт критически оглядел девушку, бросив мимолетный взгляд на ведерко, что болталось у нее на руке, и молча повел ее к самолету. Лиз не привыкла к подобному обращению.

Когда они поднялись на борт, Лиз поставила ведерко на столик между их креслами и переложила в него из своей дорожной сумки запас носовых платков и косметичку. Она никак не могла поверить, что ее спутник не полюбопытствует, зачем ей потребовалось вести из Лондона в Сахару ведерко. Это могло бы послужить поводом для начала разговора. Но он не сказал ни слова и спокойно устроился спать!

Но вскоре после взлета Лиз заметила, что большинство пассажиров поступили точно так же.

Среди их попутчиков оказались французский летчик, две седовласые сестры милосердия и молодая мама, рука которой замерла на сетке переносной кроватки, что лежала в соседнем кресле. Все эти люди выглядели столь же безмятежно и умиротворенно, как если бы они лежали в прохладе собственных постелей! Лиз с удивлением разглядывала их, пока не обнаружила, что ее сосед проснулся и смотрит на нее.

– Однако крепко же вы спали, – сказала Лиз, не скрывая раздражения.

– Да, а почему бы и нет? – проговорил Йейт и сладко потянулся. – Вам и самой следовало бы вздремнуть. Это самый лучший способ скоротать часы полета.

– Я не смогу заснуть в такой жаре.

– А вы попробуйте.

Лиз ощутила на себе скептический взгляд, которым Йейт обвел ее красное, покрытое испариной лицо. Тем не менее он встал, поправил сопло вентилятора у нее над головой и нажал кнопку вызова стюардессы.

– Вы хотели бы выпить чаю или предпочитаете чего-нибудь со льдом? – спросил Йейт, и, пока стюардесса выполняла их заказ, он предложил Лиз сигарету.

Девушка заметила, что взгляд Йейта снова остановился на ведерке, а когда он наклонился, чтобы прочитать надпись: «Лиз, перекопай пустыню!» – сделанную яркими красными буквами по боку ведра, она отважилась на робкое объяснение:

– Выглядит довольно глупо. Но ведь это всего лишь шутка. Вчера вечером друзья устроили мне пышные проводы в лондонском аэропорту, и, когда я прощалась с ними, они подарили его мне. – Повернув ведерко, Лиз показала нанесенную на другую сторону любительскую мазню, долженствующую обозначать верблюда.

Йейт с безразличием посмотрел на ведерко.

– Должно быть, у вас очень молодые друзья, – сказал он.

Лиз прикусила губу.

– Все они одного со мной возраста. Так что если вам хочется назвать их инфантильными, то так бы и говорили!

– Я сказал «молодые», – напомнил ей доктор, – и это относится к вам тоже. Надеюсь, вечеринка удалась на славу?

Лиз пробормотала: «Да» – и замолчала. Как все это теперь далеко – вечеринки, друзья, Робин… Сейчас она едва могла вспомнить, кто собрал эту хохочущую и шумную компанию. При прощании все собравшиеся стремились по очереди поцеловать ее. Робин тоже был там. Он легонько дернул Лиз за волосы, прошептав: «Будь всегда такой чарующей, как сейчас», – и ушел, не дожидаясь окончания проводов.

При мысли о Робине, о всегда прохладной, с окнами, выходящими в парк, квартире тетушек, а также о лондонских вечерах, серо-голубых и добрых, уголки рта у Лиз опустились, а настроение окончательно испортилось. «Еще не хватало, чтобы я завыла в его присутствии», – со злостью подумала она. Вызывающе развернув плечи, девушка выпрямилась в своем кресле и увидела, что ее спутник посмотрел на часы, а потом услышала, как он сказал ей:

– Выше голову! Худшая часть дороги уже позади. Всего час полета отделяет нас от Тасгалы.

– Не знаю, есть ли на свете что-либо, что беспокоило бы меня в еще меньшей степени, чем это, – вздохнула Лиз, – особенно если к нашему прилету там будет так же жарко, как и здесь.

Йейт усмехнулся:

– Боюсь, что там может быть и жарче. Временами температура в наших краях доходит до сорока градусов по Цельсию.

– Какой ужас! Не думаю, что в Англии мне доводилось сталкиваться с температурой выше тридцати двух градусов. И если там все так плохо…

– Ну, не совсем так. Я хочу сказать, что в Тасгале, как и в любом другом городе-оазисе, нетрудно приспособиться к местному климату.

Лиз немного повеселела:

– О-о, вы имеете в виду кондиционеры?

– Боюсь, что речь пока идет не об этом, – сухо ответил Йейт. – Тасгала существует уже многие столетия, но как поселение европейцев она сравнительно молода. Благодаря первопроходцам-французам у нас есть электричество и артезианские колодцы. Однако до сих пор приходится довольствоваться обычными вентиляторами, холодным душем и знанием, как и когда закрывать свои дома, чтобы в них не проникли жара и песок. В любом случае нужда заставит вас отказаться от таких вещей, как «моцион под полуденным солнцем», в пользу бешеных собак и тех англичан, которые вынуждены покидать дом в это время.

– Тем не менее Тасгала – это настоящий город, то есть я хочу сказать, такой же, как города в Англии? – с надеждой спросила Лиз.

– Конечно. – Казалось, Йейта удивил этот вопрос. – Здесь есть городские власти – французы, а нефтяные концессии принадлежат нам. Конечно, есть больница, та, в которой я работаю, и школа; оба заведения находятся под патронажем женского монастыря Белых сестер. Еще есть гостиница, а также нечто похожее на загородный клуб и, наконец, аэродром. Магазинов, правда, не много – товары повседневного спроса люди в основном приобретают на базаре, а все остальное им присылают. – Тут он сделал паузу. – Но вы должны были узнать обо всем этом от отца…

В его голосе прозвучало осуждение, и у Лиз кровь прилила к лицу.

– Если честно, я ничего не знаю. То есть я ничего у него не спрашивала. Ведь я вовсе не хотела приезжать в Тасгалу.

– Тогда почему же вы приехали?

– Сами знаете почему, – сердито ответила Лиз. – Ведь вы же друг отца, верно? Когда оказалось, что он не может встретиться со мной в Марселе, вы согласились сопровождать меня в Тасгалу. Не имеет смысла делать вид, будто бы он не говорил с вами обо мне, не рассказывал, почему он заставил меня приехать!

– Да, конечно, – Роджер Йейт посмотрел на нее из-под густых, нависающих над глазами бровей, – конечно, мне известно, почему он принял такое решение. Но мне хотелось бы узнать, как вы смотрите на это.

– Я?! – взорвалась Лиз. – Отец и тетушки втихую сговорились и поставили меня перед фактом. У меня сложилось впечатление, что я жестоко наказана. За что? За то, что осмелилась жить в Лондоне в том окружении, в каком мне хотелось; за то, что тратила посылаемые деньги, те, про которые тетушки говорили мне, что это мои деньги. Ну и за то, что чуть-чуть влюбилась. Что криминального в любом из моих «прегрешений»? Объясните, если знаете, я буду очень рада услышать.

Роджер Йейт спокойно встретил ее негодующий взгляд.

– Ваш взгляд на проблему не совсем согласуется с тем, что рассказал мне ваш отец. Насколько я понял, его очень беспокоит то обстоятельство, что в Лондоне, в том окружении, у вас, кажется, есть масса знакомых, но нет настоящих друзей. А также то, что размеры доплат, которые ваши тетушки делали к пособию, посылаемому вам отцом, лишали вас хоть каких-либо представлений о том, какой ценой достаются деньги. Я не думаю, что он вас за что-либо наказывает, просто ваш отец решил изменить ваш образ жизни, который он считает неправильным. Если бы Эндрю оставил вас в Лондоне, он просто ничего не смог бы сделать. По этой причине он решил, что вам будет полезно приехать в Тасгалу и пожить здесь, пока вы не определитесь со своим будущим.

– Но ведь у меня уже была работа, – возразила Лиз. – Одна моя знакомая открыла кофейный бар, и я помогала ей. И именно туда ушла большая часть денег, полученных мною в последнее время.

– М-да. Вряд ли вам стоит осуждать Эндрю за то, что он считает это занятие благотворительной деятельностью, а не работой. А что касается других поводов для огорчения, не думайте, что ваш отец хоть что-то говорил мне по этому поводу. Лиз выглядела озадаченной.

– Другие поводы для огорчения? А, вы имеете в виду Робина?

Йейт неопределенно пожал плечами:

– Как я могу иметь в виду Робина, или как там его зовут, если я никогда не слышал об этом человеке? Это что, тот парень, в которого вы «чуть-чуть влюбились»?

– Даже более чем чуть-чуть. Но отнюдь не без взаимности, – запальчиво добавила Лиз. – Он хотел, чтобы мы были помолвлены.

– И по этому поводу ваш отец сказал свое твердое «нет»?

Лиз покачала головой:

– Не совсем так. В некотором роде наши отношения стали распадаться еще до того, как папа приехал домой в отпуск. Настоящей причиной разрыва была девушка по имени Марта Джитин. Видите ли, Робин талантлив. Он пишет картины, сочиняет стихи. Но у него совсем нет денег, а у Марты Джитин есть.

– И следовательно…

– Она воспользовалась этим, – горестно вздохнула Лиз, – чтобы отбить его у меня. А все, что мог сказать папа по этому поводу, так это то, что раз Робин так охотно бросает все ради денег, очень хорошо, что я избавилась от него. А также что данное обстоятельство в еще большей степени убедило его отправить меня из Лондона, поскольку через какое-то время я наверняка забуду о Робине.

– Но сами-то вы убеждены, что ни за что не забудете его, верно?

– Мне хорошо известно, – убежденно сказала Лиз, – что поговорка «Время лучший целитель» – это одна из фраз, которую, по мнению родителей, им следует говорить как можно чаще. Но если бы я осталась там, то Робин… ну, он ведь любил меня, он сам об этом говорил. Но сколько у меня шансов победить Марту Джитин, находясь на расстоянии в тысячу миль?

– Боюсь, что я не могу судить об этом. Осмелюсь сказать, тут все зависит от представлений данного молодого человека о верности. Хотя во всем этом есть нечто положительное: по крайней мере, до тех пор, пока образ вашего избранника будет жив в вашей памяти, никто не сможет вас обвинить в том, что вы приехали в Тасгалу с определенными намерениями.

– Намерениями?

– Именно, – подтвердил Йейт. – Имеется в виду охота за мужем. Поселки, подобные Тасгале, населены в основном мужчинами, и у некоторых девиц может развиться убеждение, что это мир безграничных возможностей. На самом же деле условия жизни на действующих нефтяных промыслах – они расположены в пятидесяти километрах от нас, и жилая зона там представляет собой горстку сборных домов – вселят ужас в сердце любой женщины. Да и в самой Тасгале женщинам нечего делать, если они не являются женами, молодыми матерями, учительницами, няньками…

– Но значит ли это, что в Тасгале нет никакой светской жизни? Мне показалось, что вы упоминали о наличии здесь загородного клуба?

– Клуб имеется, – кивнул Йейт, – и пользуются им широко. Например, мужчины на промыслах в течение двух недель посменно круглые сутки работают на буровых, а затем получают неделю отдыха. Большинство из них проводят дни отдыха в Тасгале. Гостиница содержится в основном для их удобства, а также для тех, кто следует по маршруту через Сахару, так что подобных людей всегда можно встретить в клубе. Я только хотел сказать, что с позиций праздного времяпрепровождения в поисках развлечений здесь нет особого выбора.

– Все это звучит довольно уныло, – вздохнула Лиз.

А Йейт серьезно заявил:

– Тем не менее Тасгала воплощает в себе будущее для людей, которые верят в нее. И это не только их будущее, но и мое, и ваше, юная дама. Потому что нефть, медь, природный газ и урановые руды будут играть важную роль в вашей жизни, задумывались вы над этим когда-либо или нет. И теперь, когда можно уверенно говорить, что в Сахаре все это есть, в это время…

– В это время, – парировала Лиз порицание, сквозившее в тоне Йейта, – мне придется, так сказать, давиться всем этим, поскольку я буду вынуждена сидеть не высовываясь в Тасгале и бить баклуши!

– Мне хотелось бы продолжить свою мысль, – проговорил Роджер. – В это время настоящую ценность для Сахары представляет горстка людей, у которых есть одно желание – посвятить всю свою деятельность Сахаре, независимо от того, сбудутся или не сбудутся их мечты. Таких людей, как ваш отец, например. Однако рассматриваемый сейчас вопрос – это Тасгала и отношение к ней мисс Шепард, не правда ли? Вам придется извинить меня. Я как-то забыл, что особы, подобные вам, нуждаются в особом, лично к вам относящемся заключении по поводу любого явления в подлунном мире.

Лиз покраснела.

– Что же, я и впрямь думала, что мы говорим обо мне, – сказала она в свое оправдание. – Но это не я, а вы сказали, что мне не приспособиться к Тасгале, если глаза мои не наполнятся слезами умиления и если я не приму эту пустыню такой, как она есть. Честно говоря, мне не верится, чтобы я была способна на такое, и мне хочется знать, что я должна делать, чтобы совершить нечто подобное.

– Ну, я полагаю, с таким настроением вы не потратите много сил на свои попытки. И коль скоро вы не имеете подобных намерений, нужно ли вам беспокоиться о собственном безделье здесь? Как только вы примете решение по поводу своего будущего, будут ли существовать доводы, мешающие вам улететь отсюда на первом же самолете, направляющемся на север?

– Я полагаю, что я могла бы так сделать, – ответила Лиз, колеблясь, – но все дело в том, что на самом деле я не знаю, чем мне хочется заняться.

– У вас ни к чему нет склонности? Нет никакой мечты?

– Мечты! Да у кого же их нет? – Не желая распространяться о своих собственных мечтах, Лиз добавила: – Не думаю, что у меня есть какие-то выраженные склонности, правда, скажу, что у меня лучше получается работать с людьми, чем с вещами.

– То есть для вас было бы предпочтительнее работать няней, а не печатать на машинке или продавать товары, а не производить их?

– Да, – кивнула девушка, – что-то в этом роде. Только у меня пока не получалось сравнивать подобным образом одну работу с другой.

– Не получалось? В таком случае в Тасгале для вас может найтись работа.

Лиз с сомнением посмотрела на своего собеседника.

– Работа, которую я смогу сделать? Без всякой подготовки? Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что, если вы не возьметесь за обустройство дома, в котором живет ваш отец, вы вряд ли найдете какую-либо другую, более важную работу. А что касается отсутствия у вас должной подготовки, то если вам понятна целая вселенная, что лежит между понятиями «жилище», в смысле места проживания, и «дом», в смысле семейного очага, это может послужить вам хорошей отправной точкой в начале пути. Я надеюсь, что ваш недостаток любопытства по поводу всего, что связано с этим местом, не распространяется до таких пределов, что вы ничего не знаете о том, как здесь живет ваш отец.

– Конечно, знаю! – воскликнула Лиз, задетая словами Йейта.

– Ну, тогда с «жилищем» вопрос ясен. Теперь о «доме». Хотел бы я знать, есть у вас хоть какое-либо представление о том, как долго и до какой степени вашему отцу не хватало именно дома?

– Ну… – Лиз замолкла, уверенная в том, что Роджеру Йейту известны ответы на все задаваемые им вопросы, а также в том, что он намерен заставить ее рассказать все, что известно ей о своем отце. – Ну, когда умерла мама, мне было четыре года, отец в это время служил в армии в Бирме. После войны он продолжил обучение в университете, чтобы получить диплом магистра экономики. После этого, примерно лет десять назад, он занял пост главы коммерческого отдела в нефтяной компании «Персидский залив». Я училась в школе-интернате, а на каникулы приезжала к своим тетушкам. Закончив школу, я стала жить вместе с ними, а примерно через девять месяцев отец поступил на службу в нефтяную компанию «Пан-Сахара» в Тасгале. Отпуск, из которого он только что возвратился, был первым, полученным им в этой компании.

– Ну и…

– Что «ну и…»? – опешила Лиз.

– А то, что уже в течение пятнадцати лет ваш отец не знает, что это такое – вернуться после работы домой и услышать слова привета от родного человека. В пятьдесят лет данное обстоятельство значит очень много.

– Вы хотите сказать, что для молодых людей семейный очаг не играет особой роли?

Йейт улыбнулся, глядя на Лиз:

– Конечно, Дом и семья имеют значение всегда и для всех, но в молодости у мужчин находится масса других дел.

Лиз слушала не перебивая.

– Во-первых, работа – она поглощает все и вся, – продолжал Роджер. – Потом честолюбивые устремления. Путешествия. Девушки, наконец.

– Да, я понимаю, – смутившись вдруг, пробормотала Лиз. – Тогда… если папа действительно одинок, как вы думаете, и если я решу остаться здесь, смогут ли увенчаться успехом мои попытки как-то скрасить его жизнь?

– Я в этом не сомневаюсь, конечно, если вы не сложите руки и не оставите своих попыток и тогда, когда исчезнет ощущение новизны, и если вы не будете считать, что ваши усилия не получают должной оценки.

– Я постараюсь сделать все, что в моих силах. – Тут Лиз осенило, и она задала следующий вопрос: – Как вы думаете, когда папа решил привезти меня сюда, он надеялся на то, что я могу остаться, имеется в виду добровольно, конечно?

– Не знаю. Подобными мыслями он со мной не делился.

– Вот как. А вы уверены, что он не настраивал вас на то, чтобы выяснить, что я думаю по этому поводу?

Роджер Йейт онемел от неожиданности и, сердито сверкая глазами, воззрился на девушку.

Своими необдуманными словами Лиз так разозлила своего спутника, что все попытки объяснить, что все дело в том, что ей просто не хочется, чтобы предложения приходили к ней через третьи руки – от папы к Роджеру Йейту и от него к ней, оказались тщетны.

Воцарившееся молчание затянулось. Лиз сосредоточенно смотрела в иллюминатор.

Они были уже почти на месте. Внизу расстилалась пустыня, необъятная и удивительно многоцветная. Сахара поразила Лиз. Песок… Тут он был белым, а там розоватым, с черными тенями вдоль длинных складок; на среднем удалении он горбился каменисто-серыми барханами, а где-то далеко, у самого горизонта, превращался в цепь голубых гор.

Увидев такую картину, Лиз непроизвольно повернулась к своему спутнику. Но тот встал, пересек проход и подошел к молодой матери с младенцем. Он говорил с ней по-французски, и они вместе посмеялись над чем-то. После этого дитя было извлечено из корзинки, и Йейт осмотрел его.

Вернувшись к Лиз, он заметил:

– Мне кажется, что везти трехмесячного, не привыкшего к здешним условиям младенца в пустыню – это верный способ накликать беду. Но мадам утверждает, что она уже «слишком долго» жила вдали от мужа – метеоролога компании «Пан-Сахара». Позволю себе заметить, что очень тонкая грань отделяет безрассудство от храбрости… – Проследив за взглядом Лиз, направленным на далекие горы, Роджер замолчал и сел рядом с ней.

А Лиз произнесла с удивлением:

– Никак не ожидала увидеть здесь горы, я думала, что пустыня – это сплошная равнина.

Йейт расхохотался:

– Вот и трать теперь деньги на образование! Но я не думаю, что вы одиноки в своем представлении о Сахаре, как об огромном пляже. Как видите, здесь есть длинные цепи барханов, а также горы высотой до восьми тысяч футов. Вот те горы, – тут он кивнул на горную цепь впереди, – это горная цепь Хоггар. В Тасгале, которая, кстати говоря, скоро должна показаться нам на глаза, нет ничего, что по высоте хотя бы приближалось к этим горам. Да вот она, вон там…

Без особых церемоний он обхватил голову Лиз ладонями и повернул ее в нужном направлении. Сначала девушка ничего не увидела, но потом ей удалось сквозь марево разглядеть Тасгалу, представшую перед ней в виде белокаменного, с плоскими крышами домов острова в окружении пальм. Там, где кончались пальмы, по обе стороны от рассекавшей ее каменистой дороги простиралась пустыня.

– Та дорога ведет на нефтедобывающий участок, – пояснил Йейт, а затем указал на темное бесформенное пятно к востоку от дороги. – Это поселение туарегов, – сказал он, – и название его в переводе означает «Забытые Богом». Из-за того что мужчины племени носят бурнусы темно-синего цвета, этих кочевников называют «синими людьми пустыни». Еще мужчины ходят, закрыв лицо до самых глаз, а женщины его не прячут. Их рацион включает в себя главным образом финики и верблюжье молоко, а степень богатства определяется количеством верблюдов. Эти люди – бродяги, поведение которых трудно предсказать. Например, вот этот табор: сегодня он стоит здесь, а завтра может сняться с места и исчезнуть, как будто его ветром унесло. А поскольку у них считается, что, если спишь под крышей, – быть беде, можете себе представить, на какие хитрости приходится пускаться, чтобы положить их в больницу.

– Значит, они тоже являются вашими пациентами? – с удивлением спросила Лиз.

Густые брови доктора поползли вверх.

– Конечно, – ответил он. – А вы как думали? Что в этих местах медицинское и санитарное обслуживание прекращается на границе между расами?

На это Лиз ответить было нечего.

Самолет пошел на посадку. Когда пассажиры один за другим стали покидать салон, Лиз вдруг почувствовала, как широкополая соломенная шляпа, которую она держала в руках, была выхвачена у нее и бесцеремонно нахлобучена ей на голову.

– Ради бога, – прошептал Йейт, – ведите себя соответственно возрасту. По крайней мере, солнечный удар вам совсем ни к чему.

Лиз даже не успела разозлиться, потому что, как только она ступила на щебень посадочной полосы, залитой вскипающим на солнце гудроном, у нее захватило дух от жара. Вне всякого сомнения, шляпа в данном случае оказалась вещью первой необходимости. То же можно было сказать и о солнечных очках, которые Лиз поспешно извлекла из сумки.

Нацепив их на нос, она огляделась в поисках отца, но не смогла выделить его в группе встречавших. Но вот наконец ей повезло, и она замахала отцу рукой:

– Папа!

– Лиз!

Раньше Эндрю для Лиз был просто «папой» – человеком, который приезжал, а потом надолго уезжал, который, как она сейчас поняла, был ей практически неизвестен. А в Лондоне, когда он в последний раз приехал в отпуск, он даже был уже не «папа», а критически настроенный родитель, разбирающий по косточкам все ее действия и придирающийся по любому поводу.

Подобное отношение возмущало Лиз, а когда от отца последовал приказ приехать к нему в Сахару, она открыто демонстрировала свои мятежные настроения. Но в конце концов ей пришлось покориться, и, глядя на него сейчас, Лиз внезапно почувствовала буйную радость из-за того, что ей не оставили выбора.

А отец тем временем спрашивал, как прошел полет, благодарил Роджера Йейта за то, что тот сопровождал его дочь, и предлагал подвезти его в своем «лендровере».

Однако Йейт отказался.

– Благодарю вас, – сказал он. – Дженайна Карлайен сказала, что она ожидает прибытия с этим самолетом груза, и предложила подвезти меня на обратном пути. Пока еще мне не удалось ее увидеть. Но будет лучше, если я какое-то время подожду ее, вдруг она все-таки приедет.

– Да, конечно, – согласился Эндрю, – надеюсь, однако, в один из вечеров вы заглянете к нам на стаканчик-другой. Как только Лиз освоится здесь, я полагаю, она будет рада созвать гостей по случаю своего приезда.

– Полагаю, что да, и, если вы пригласите меня, я обязательно приду.

И, коротко отсалютовав им, Роджер Йейт отошел в сторону.

После его ухода Эндрю подхватил багаж Лиз и повел ее к стоявшему напротив входа «лендроверу». Посадив дочь в машину, он проговорил:

– Лиз, подожди меня несколько минут, – и исчез.

Примерно через четверть часа Эндрю вернулся.

– Ты будешь поражена, узнав, чего только не приходится делать начальнику коммерческого отдела, – сказал он Лиз, сделав гримасу. – От меня требуется отыскать и купить по подходящей цене все что угодно, начиная от буровой установки и кончая шайбой для водопроводного крана, от скатов для десятитонного грузовика и вплоть до зеркала для бритья… Думаю, что Йейт уже уехал, – продолжил Эндрю. – Ты не видела, чтобы он уезжал?

– Нет, почему же, – ответила Лиз, – видела. Девушка в машине… – тут она запнулась и нахмурилась, – миссис Карлайен, говоришь? Та девушка в машине не может быть миссис!

– Разве? – усомнился отец. – Ведь он упоминал о Дженайне, но может быть, мне только показалось.

– Нет, он называл это имя, – подтвердила Лиз. – Но, папа, в машине сидела девушка. Слишком молодая, чтобы быть чьей-либо женой. Она моего возраста. – И тут Лиз оборвала себя, чтобы не продолжать рассказ о других своих впечатлениях: о миниатюрной фигурке этой девушки, о вызывающей зависть коже медово-золотистого цвета, особенно бросающейся в глаза на фоне белой рубашки, о ее темноволосой, открытой жаре и солнечному свету голове, что явно не вызвало никаких нареканий со стороны Роджера Йейта.

– А, понял, – Эндрю хлопнул себя ладонью по колену, – это дочь Дженайны – Бет.

– Бет! То есть Элизабет? У нее мое имя? Отец Лиз бросил на нее удивленный взгляд:

– Твое. Ну и что из того? Ты же понимаешь, когда мы крестили тебя, мы не могли тем самым приобрести исключительное право на пользование именем Элизабет! Кроме того, вряд ли может существовать опасность, что вас спутают. Вы ни в малейшей степени не похожи друг на друга. Кстати, Бет только что научилась водить машину. Поэтому осмелюсь предположить, что Дженайна позволила дочери поехать за Йейтом на аэродром, поскольку она знает, что Бет очень хочется, чтобы именно он увидел, как она справляется с автомобилем.

– Почему же именно он? – спросила Лиз тоном непонятливой ученицы.

– Ой, да это просто… просто догадка. Понимаешь, у них такие отношения…

– Что еще за отношения? – сварливо проговорила Лиз.

– Ну… – Эндрю замялся. – Такое маленькое поселение, как Тасгала, просто обязано иметь собственные любовные истории. Но в случае с этой парой все гораздо сложнее. Бег Карлайен можно с уверенностью назвать «высшим достижением» Роджера Йейта а их история закончится либо словом «конец», либо строчкой «Они жили счастливо и умерли в один день» Глядя прямо перед собой, Лиз спросила: – Его достижением? Что ты хочешь этим сказать?

Глава 2

Маневрируя в потоке транспорта, замедлившего скорость при приближении к городу, Эндрю продолжал:

– Я хочу этим сказать, что здоровье Бет – это несомненный медицинский успех Йейта. Когда Дженайна, то есть миссис Карлайен приехала из Тэменрессета, Бет доставили сюда на носилках. Девочка болела полиомиелитом.

– Погоди минуточку, папа. Дженайна Карлайен – мать Бет?

– Нет, мачеха. Разница в возрасте у них не превышает и пятнадцати лет. Она – вдова, по национальности француженка. Отец Бет был англичанином. Он занимался поисками месторождений урана в районе горной цепи Хоггар и погиб, разбившись на вертолете. В результате Дженайна осталась без средств к существованию. С больной Бет на руках она отправилась на север в Тасгалу и нашла себе работу в качестве преподавателя домоводства в местной школе. Что же касается Бет, то она, когда оказалась под наблюдением Роджера Йейта, была совершенно беспомощной и оставалась бы таковой неопределенно долгое время. Однако Йейт не стал соглашаться с тем, что болезнь Бет неизлечима, и пообещал поставить ее на ноги, если будет проявлено достаточно терпения и если Дженайна будет ему верным помощником в этом деле.

Ему было обещано и то и другое, и ведь он вылечил Бет! Частично – благодаря каким-то общепринятым методам лечения, частично – благодаря прописанным им ежедневным прогреваниям в ваннах, где Бет засыпали горячим песком! К тому времени, когда я прибыл сюда, девочка уже стала такой же здоровой, как и ты, Лиз. Можешь себе представить степень благодарности, которую они, и Бет, и Дженайна, испытывают по отношению к Роджеру Йейту. Дженайна возносит его до небес, для Бет он стал рыцарем без страха и упрека, а сама она является для Йейта объектом пристальной заботы и внимания. А поскольку их очень часто видят вместе, трудно ли тебе будет представить, что наши местные кумушки уже давно решили, что из всего этого что-нибудь да получится?

– Да, я думаю, что не трудно, – кивнула Лиз. Это короткое повествование заставило ее почувствовать себя так, как если бы она стояла перед освещенным окном и смотрела из темноты на уют и благополучие, делиться которыми с ней никто не собирался. Внезапно девушка испытала приступ сильного раздражения. Да что же с ней случилось? У нее ведь достаточно и воображения, и чувства сострадания, чтобы отдать должное успешному исцелению Бет Карлайен, так почему же она и всему остальному не может радоваться столь же искренне, как это делает папа?

– Бет чем-нибудь занята сейчас? – спросила она. – У нее есть какая-нибудь работа?

Эндрю покачал головой:

– Нет. Во всяком случае, сомневаюсь, что Йейт позволит ей сейчас приниматься за какую-либо работу.

«Стало быть, – подумала Лиз, – Бет не более «функционально полезна», чем я сама. Значит, мы стоим друг друга… Стоим ли? В глазах Роджера Йейта Лиз Шепард выглядит капризной, но здоровой девицей, тогда как Бет Карлайен нуждается в опеке…»

Вдруг Лиз резко оборвала ход своих рассуждений. Что же вынудило ее столь враждебно настроиться по отношению к девушке, с которой она даже не знакома? А что касается Роберта Йейта, разве гордость Лиз не требует от нее стать выше рассуждений о том, одобряет он ее поведение или нет?

Эндрю тем временем свернул в каменные ворота, скрытые пыльной листвой каких-то деревьев, и подъехал к расположенному на территории гостиницы небольшому дому, сложенному из песчаника.

Пока отец доставал из машины багаж, Лиз с некоторым ужасом оглядела выросшее перед ней строение. Оно напоминало стоящие в пустыне форты, которые она видела в кино, – прочные стены с зубцами наверху, с узкими дверными проемами и окнами, утопающими в глубине стен. Теперь это ее дом.

Они вошли внутрь. Когда Эндрю открыл дверь гостиной с окнами, плотно закрытыми ставнями, с каменным полом и, в представлении Лиз, очень плохо меблированную, она окончательно упала духом.

– Ну, как это выглядит по меркам Кенсингтона?

Лиз старалась не глядеть отцу в глаза.

– Все… все в порядке. – Она запиналась, стараясь изо всех сил говорить как можно бодрее. – Немного темновато… И здесь – как бы это сказать? – как будто чего-то не хватает.

– Темновато? Что же, это может быть быстро исправлено, хотя я боюсь, что в середине дня мы здесь готовы поступиться освещенностью ради сохранения прохлады в доме.

Ее второе критические замечание было оставлено без внимания.

– Ну, я не вижу, что здесь чего-либо не хватает, во всяком случае из того, что необходимо, – сказал Эндрю и огляделся, нахмурившись, – стол, стулья, приличные буфеты и мой письменный стол, чего еще тебе можно желать?

В отчаянии Лиз коротко всплеснула руками. Неужели он не понимает, что она имеет в виду книги, цветы, дорогие сердцу вещицы, теплую домашнюю атмосферу?

– Да ничего, за исключением уюта. Например, папа, разве тебе не хочется иметь немного больше комфорта всякий раз, когда ты сидишь у себя дома, допустим по вечерам?

Но отец не захотел прийти ей на помощь. Он коротко сказал:

– По вечерам я здесь не «сижу» – так, как это принято в Англии, – в домашних шлепанцах и с чашкой чая. Когда мужчина живет один, он так не поступает. В те часы, когда я бываю предоставлен сам себе, я обычно работаю за своим письменным столом. Или же, если ко мне кто-нибудь заглянет, мы идем в ресторан гостиницы напротив.

– А кто-нибудь заглядывает к тебе?

– Только те, кто принимает меня таким, какой я есть. Но не беспокойся – пока ты здесь, я постараюсь продемонстрировать все добродетели воспитанного человека. А пока, осмелюсь спросить, ты не хотела бы познакомиться со своей комнатой и с остальными помещениями?

В доме была кухня, чистая, но редко посещаемая, поскольку еда доставлялась из гостиницы, а также две спальни, обставленные почти столь же по-монашески скудно, как и гостиная. Лиз отметила, что ни на одном окне нет ни штор, ни гардин. Единственным приятным открытием стало то, что в ее спальне была ванная комната с душем, пусть по размерам последняя больше походила на стенной шкаф, а кроме того, в силу своей новизны, очень привлекательной выглядела перспектива спать в кровати с противомоскитным пологом.

Отец оставил Лиз в ее комнате, пообещав, что к тому времени, когда она примет ванну и переоденется, он приготовит прохладительные напитки и будет ждать ее на веранде.

– Возьми с собой документы – паспорт, справки о прививках и тому подобное, – сказал Эндрю. – Поскольку ты являешься подданной другой державы, прибывшей в колониальные владения Франции, ты сразу же должна отметиться во французской военной комендатуре. И я хочу просмотреть твои бумаги.

В этих словах Лиз увидела предлог, чтобы начать нужный ей разговор. Часом позже, передавая отцу документы, она спросила:

– А на тех, кто остается здесь на длительный срок, распространяются те же правила?

– Нет, к ним предъявляются несколько более жесткие требования. Но ты получишь гостевой пропуск, просто заявив о периоде своего пребывания в этих местах. Мы должны будем подумать об этом периоде.

– Хорошо. – Лиз облизнула пересохшие губы. – Но представь себе, папа, а что, если бы я захотела остаться здесь вместе с тобой?

Чтобы лучше разглядеть ее, отец даже сдвинул на кончик носа свои очки.

– Даже если бы я верил в чудеса, – наконец заговорил он, – мне все равно следовало бы сказать, что об этом не может быть и речи.

– Папа, но это несправедливо!

– Разве? Ну что же, хотел бы я знать, сохранилась ли в твоей памяти некая бурная сцена, во время которой ты решила представить дело так, будто бы тебя изгоняют, наказывают и судят жестоко и несправедливо? Я знаю, что, прежде чем мне пришлось покинуть Лондон, нам удалось заключить перемирие. Но боюсь, что мне не избавиться от ощущения, что я вытащил тебя оттуда пусть временно, но против твоей воли. В смущении Лиз пробормотала:

– Там, в Лондоне, я действительно думала, что ты наказываешь меня.

– Дорогая моя, за что? За то, что ты еще слишком молода, за то, что не научилась распоряжаться деньгами, за то, что ты тратишь деньги на своих друзей и на свои увлечения?

Лиз почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Испугавшись, что вот-вот горько расплачется, девушка поспешно проговорила:

– Да откуда мне было знать за что? Что еще я должна была думать, когда ты по любому поводу выражал недовольство? Даже тетушки, и те заметили это.

– Я и хотел, чтобы они заметили. На самом деле я решил забрать тебя у них, потому что видел – тетушки слишком потворствовали твоим капризам, какими бы добрыми намерениями они при этом ни руководствовались. Однако, поскольку ты не делала секрета из того факта, что считаешь меня зверем, позволю надеяться, ты понимаешь, почему меня несколько насторожило это внезапное изменение в твоем настроении?

– С тех пор у меня было время подумать, – серьезно сказала Лиз. – И теперь, когда я здесь, я не хочу возвращаться.

– И ты можешь пребывать в полной уверенности, – заявил отец, – что не вернешься, по крайней мере, до тех пор, пока у тебя не созреет конкретный план относительно собственного будущего. Я даже готов к тому, что ты уедешь в Кенсингтон, если согласишься учиться чему-то полезному, как только окажешься там. У меня нет желания позволять тебе по-прежнему слоняться без дела, но точно так же я не намерен заставлять тебя остаться здесь. Я хотел, чтобы это было чем-то вроде передышки для тебя, чтобы мы оба определились с выбором дальнейшего направления, и, уж конечно, мне бы не хотелось совершать в отношении тебя несправедливость и навеки запирать в месте, подобном Тасгале. – Эндрю покачал головой. – Лиз, у меня нет права навязывать тебе условия жизни. Окончательный выбор – за тобой.

– Но я уже выбрала! Видишь ли, мне действительно хотелось бы остаться здесь, сделать так, чтобы у тебя был дом. Боже, папа, если бы мы знали друг друга лучше, мне не нужно было бы ничего объяснять! Теперь, когда я уже почти совсем взрослая, ты должен понять, что тебе следует позволить мне сделать все, что в моих силах.

На какой-то миг Лиз показалось, что все эмоции, которые отразились на лице отца, можно описать одним словом – «вознагражден!». Однако спустя мгновение он покачал головой:

– Нет, Лиз. Согласен, где-нибудь в Англии было бы вполне естественно, если бы мы с тобой жили под одной крышей и вели общее хозяйство до тех пор, пока ты не ушла бы, чтобы создать собственную семью. Однако здесь, к моему сожалению, это будет означать для тебя потерю многих возможностей. Допусти я нечто подобное, это было бы проявлением эгоизма с моей стороны.

– Потерю каких же возможностей это повлечет за собой? – не поняла Лиз.

– Например, ты не сможешь вращаться в кругу людей с общими для тебя интересами, ведь такая возможность была бы у тебя, будь ты студенткой какого-то учебного заведения.

– Но тебе же не понравился круг людей, с которыми я общалась в Лондоне!

– Тогда скажем так: этот маленький мирок в Сахаре – совершенно неподходящее место для девушки, не искушенной в жизни и не знающей, куда девать свое время.

Тронутая его заботой, но по-прежнему настойчивая в достижении своей цели, Лиз сказала:

– Если я стану заботиться о тебе, у меня не будет проблемы свободного времени. И я не понимаю, как этот мирок может быть хуже для меня, чем… ну хотя бы для той девушки на аэродроме. Она ведь тоже молода и неопытна, верно?

Эндрю улыбнулся:

– Хорошо, согласен с тобой, Бет тоже молода и неопытна. Но ведь помимо этого она лучше подготовлена к местным условиям, поскольку родилась в Нигерии, а выросла в Тэменрессете, а это – вторая Тасгала. Она уже пустила корни в Сахаре. Разница между тобой и ею в том, что для тебя здесь не существует человека, ради которого тебе следовало бы бросить здесь якорь, и, уж конечно, не ради меня. Нет, Лиз. С твоей стороны это просто вспышка дочерней верности. Но я не могу поверить, что ты рассмотрела проблему со всех сторон, и, возможно, ты еще скажешь мне спасибо.

Огорченная, Лиз ничего не сказала в ответ на слова отца.

Эндрю встал и протянул дочери руку: – А теперь я отведу тебя в гостиницу и познакомлю с месье и мадам Симон. Сегодня вечером мы отметим твой приезд торжественным ужином, а завтра утром, обещаю, снова поговорим о наших делах.

Однако обещанию Эндрю суждено было остаться невыполненным. Когда следующим утром Лиз открыла глаза и огляделась, она была поражена царившей в доме гнетущей тишиной, а также тем обстоятельством, что солнце уже высоко поднялось в небо. Поскольку отец предложил ей позавтракать в ресторане, Лиз предполагала, что, как только рассветет, он ее разбудит.

Вечером Эндрю сказал дочери, что окно можно оставить на ночь открытым, если она не станет мешкать и, растворив его, сразу же заберется под противомоскитный полог. Но Лиз не устояла перед искушением побыть немного у раскрытого окна, восхититься теплым, без единого дыхания ветерка, воздухом, пришедшим на смену палящей жаре и изнуряющему ветру, что поднялся перед заходом солнца. Небо приобрело густой темно-синий цвет, синеву которого там и тут пронизывали звезды, а когда первый москит возвестил о себе пронзительным писком, Лиз пришлось спасаться бегством.

И следующим утром, пока первые ласковые лучи солнца скользили на плитках пола, было легко чувствовать себя веселой и приятно возбужденной. Лиз некоторое время лежала в постели, размышляя, то ли яркий солнечный свет создает впечатление более позднего часа, чем это есть на самом деле, то ли отец просто проспал. Но тут тишину, царившую в доме, нарушил странный звук, заставивший Лиз сесть в постели, прислушаться и тут же потянуться к халату и домашним туфлям.

Дверь в спальню отца, расположенная по другую сторону холла, была закрыта. Лиз постучала, но на ее стук никто не ответил. Она постучала еще раз, более настойчиво, а затем крикнула «Папа!» и, повернув ручку, заглянула в комнату.

На полпути между распахнутой дверью в ванную и своей постелью, уткнувшись лицом в пол, лежал Эндрю; его тело сотрясала дрожь, а пижама была мокрой от пота.

– Папа!

Подбежав к отцу, Лиз увидела раскатившиеся по ковру капсулы красного цвета. Почувствовав приступ болезни, Эндрю пошел в ванную за лекарством и по пути назад потерял сознание!

Лиз опустилась возле отца на колени и подняла пузырек. «Хинин?! Малярия… Его как-то нужно перенести на кровать, и немедленно». Лиз положила руку на плечо отца и снова позвала его.

Почувствовав прикосновение, Эндрю повернул голову, губы искривились в гримасе, которая должна была означать улыбку.

– Прости, Лиз, – прошептал он, – на этот раз приступ случился совершенно неожиданно. Обычно он предупреждает о своем приходе. Не пугайся. Такое состояние не продлится долго. Но будет лучше, если ты…

Новый приступ лихорадки прервал его на полуслове. Отдышавшись, Эндрю с помощью дочери добрался до постели. Здесь Лиз укрыла его легким пледом, сбегала за одеялом в свою комнату, а затем наклонилась к уху отца и прошептала, что сейчас она сбегает за месье или за мадам Симон и сразу же вернется.

Когда Лиз прибежала в гостиницу, ей стало ясно, что на самом деле было раннее утро. Единственным человеком, встретившим ее в гостинице, был орудовавший шваброй уборщик, который, недоумевая, выслушал ее заполошные восклицания:

– Управляющего! Ах да, я имею в виду le gérant^[1], месье или мадам Симон, любого из них! Быстро! – Девушка замолчала в замешательстве, но в этот момент дверь кабинета открылась, и оттуда вышла мадам Симон.

Лиз подбежала к ней, благодаря судьбу за то, что мадам Симон достаточно хорошовладеет английским. Озабоченно кивая, управляющая выслушала Лиз и, когда та закончила свой сбивчивый рассказ, прошептала:

– Ах, бедняжка, как он страдает!

После этого она повысила свой мелодичный голос до такого пронзительного фальцета, что ее муж, появившись из кабинета, бросился выполнять все команды бегом.

В их обществе Лиз почувствовала себя более уверенно.

– Малярия – это гадкая штука, – говорила девушке хозяйка. – Ее приступы имеют тенденцию повторяться, и лихорадочное состояние длится в течение нескольких дней. Но мадемуазель может не сомневаться: против этой болезни существует много эффективных способов лечения. В настоящее время важнее всего вызвать врача, не так ли?

Врача? Ах да, конечно. Лиз хотела спросить: «Какого врача?», но не произнесла ни слова, так как ответ был известен ей заранее.

Месье Симон сказал:

– Доктора Йейта, этого умного англичанина, вы не хотели бы пригласить его?

– Да, я полагаю, что да, – протянула Лиз. – Если только… А другого английского доктора в Тасгале нет?

– Нет, мадемуазель. Помимо доктора Йейта здесь есть врач-египтянин, есть немец и два хирурга-француза в больнице. Кроме того, мадемуазель, Месье Йейт и ваш отец – друзья. Было бы очень неправильно звать кого-либо еще. Вы сами позвоните доктору Йейту или это сделаю я?

– Позвоните, пожалуйста, вы, – попросила Лиз. – Боюсь, что я не знаю, как назвать нужный номер по-французски.

Спустя мгновение месье Симон уже говорил по телефону. Затем он передал трубку Лиз:

– Доктор Йейт понимает всю серьезность положения, и он немедленно отправится сюда. Но еще он сказал, что хотел бы поговорить непосредственно с вами, мадемуазель, коль скоро вы находитесь поблизости. Ну вот, я говорю ему, что вы здесь и что я звоню к нему вместо вас только потому, что вы плохо знаете французский. На это он ответил: «Но со мной-то она сможет говорить, я полагаю?» Ну, я сказал: «Конечно, доктор». Мадемуазель, вы справитесь с этой техникой?

– Да, – кивнула Лиз. – Большое вам спасибо. – Собравшись с духом, она спокойно сказала в трубку: – Доктор Йейт? С вами говорит Лиз Шепард.

– Прекрасно. Я направляюсь прямо к вам, но сперва мне хотелось бы узнать кое-какие детали. Сколько времени прошло с тех пор, когда вы обнаружили отца в том бедственном состоянии, о котором мне поведал Симон?

– Примерно столько, сколько мне потребовалось, чтобы сноба уложить его в постель и добежать до гостиницы с просьбой о помощи… Минут десять, не больше.

– И именно утром вы впервые узнали, что ваш отец заболел и ему плохо?

– Да, конечно. Если бы я услышала что-нибудь тревожное ночью, уж наверное, я бы пошла к нему, не так ли?

Роджер Йейт не обратил внимания на раздражение, прозвучавшее в ответе.

– Я просто хотел знать, не жаловался ли он предыдущим вечером на какие-нибудь необычные ощущения?

– Нет, и в его планах было взять меня сегодня на нефтяные прииски. Однако из того немногого, что отец смог сказать мне сегодня, я сделала вывод, что он не ожидал приступа болезни – не было никаких симптомов. А когда я увидела таблетки хинина, разбросанные по всему полу, я догадалась, что у него малярия.

В разговоре возникла крохотная пауза. Затем Лиз услышала:

– Милая девушка, не оставите ли вы мне право поставить диагноз?

Лиз замерла, а Йейт продолжил:

– А пока что послушайте меня. Я приеду к вам примерно через четверть часа; поэтому сразу же возвращайтесь к Эндрю и ждите меня. Возьмите у мадам Симон с полдюжины легких шерстяных одеял. Попросите, чтобы кто-нибудь помог вам убрать простыни с постели Эндрю, а затем заверните его в одеяло, а остальными накройте. К тому времени, когда вы вернетесь к нему, ваш отец скорее будет страдать от жара, а не от озноба, но вы все равно накройте его одеялами. Это понятно?

– Понятно, благодарю вас. – Здесь Лиз не смогла удержаться и добавила: – Знаете что, я не слабоумная и могу понять инструкции, данные мне на английском языке. К тому же, когда я училась в школе, прошла курс по уходу за больными.

– Да что вы говорите! – воскликнул Йейт. – Как это мило с вашей стороны. Ну что же, тогда идите и приступайте к работе, и посмотрим, как это у вас получится. – И он повесил трубку.

Мадам Симон пошла к больному вместе с Лиз, и, когда приехал Роджер Йейт, они только-только успели укутать Эндрю в одеяла. После этого управляющая ушла, пообещав зайти попозже, а Лиз стала ждать результатов осмотра, стараясь держаться как можно ближе на случай, если потребуется ее помощь.

Наконец Роджер Йейт вышел к ней.

– Да, это малярия, – сказал он. – Как мне известно, это первый приступ с тех пор, как он приехал в Тасгалу. Обычно больной малярией получает «предупреждение» о приближении приступа этой болезни. Однако на сей раз, по словам вашего отца, приступ случился совершенно неожиданно и приблизительно всего за полчаса до того, как вы обнаружили его. Это означает, что стадия озноба, продолжительностью примерно один час, сейчас еще только заканчивается. Следующей будет стадия жара… – тут Йейт сделал паузу и бросил взгляд на Лиз, – или вам все это известно?

– Нет, конечно нет, – Лиз вспыхнула от смущения, – продолжайте, пожалуйста.

– Хорошо. Для этой стадии характерно опасное повышение температуры – до сорока одного градуса. На сегодняшний день в нашем распоряжении имеются лекарства, которые справятся с болезнью даже лучше, чем хинин. Я уже сделал ему укол. Его действие в сочетании с укутыванием в одеяла в течение нескольких часов позволит избавиться от приступа. Но я бы предпочел не рисковать и без промедления отправить Эндрю в больницу – ему нужен уход, – сказал Йейт.

– Конечно, в больнице наблюдение лучше, – с готовностью согласилась Лиз. – Но ведь и я кое-что умею. Кроме того, по телефону вы сказали, мол, посмотрим, на что вы способны. А если вы увезете папу, я не смогу себя проявить, и «смотреть» будет не на что, верно?

Йейт спокойно встретил ее взгляд.

– Конечно, мне не дано будет увидеть, какая сиделка из вас получилась. Но знаете, я все же мог бы потерпеть и воздержаться от созерцания этого зрелища ради того, чтобы хоть разок увидеть, какой бываете вы в тех случаях, когда стараетесь поставить чьи-то интересы выше собственных.

Резкость сказанного заставила девушку вздрогнуть.

Йейт продолжал:

– Сейчас я полон надежды, что вы разрешите мне подержать вашего отца в больнице до тех пор, пока малярия не отступит окончательно. Если вы согласитесь, то ему тоже придется дать свое согласие. Так каким будет ваше слово?

– Конечно, я должна сказать «да». Но…

– Понятно, – кивнул Роджер Йейт. – Вы хотите знать, что будет тем временем с вами? Это действительно серьезный вопрос, поскольку вам нельзя оставаться здесь одной. – Пощипывая себя за верхнюю губу, он не сводил с Лиз задумчивого взгляда.

«Он смотрит не на меня, а сквозь меня», – подумала она.

– А в чем проблема? – бросила Лиз. – Я могу остаться и здесь.

– Не можете! – отрезал Йейт. – Отсюда до улицы Хай-стрит, что в Кенсингтоне, кричать – не докричаться, и вам это хорошо известно! Совершенно очевидно, вы не сможете жить здесь одна.

Лиз ни за что на свете не призналась бы Йейту, что в глубине души она испытала облегчение, услышав с какой убежденностью он произнес последнюю фразу. Мысль о том, что нужно будет остаться на ночь в этом доме одной, пугала ее. Поэтому, сделав вид, что не намерена препираться по мелочам, она сказала:

– Ну что же, в этом случае, я полагаю, мадам и месье Симон смогут приютить меня в гостинице.

– Да, – согласился Йейт, обдумывая что-то, а затем добавил: – Нет, у меня есть вариант получше. Он, кстати, в большей степени устроит и вашего отца. Я скажу ему, что посылаю вас к нашей общей приятельнице, к миссис Карлайен. Может быть, вы помните, когда мы прощались вчера на аэродроме, я говорил, что Дженайна Карлайен подбросит меня до дому?

– Я помню.

– Ну вот, получилось так, что меня отвезла Бет Карлайен, приемная дочь Дженайны. Думаю, миссис Карлайен согласится оставить вас у себя. Я договорюсь о том, чтобы Эндрю положили в больницу, а потом попрошу Дженайну или Бет приехать за вами, как только вы проводите отца. Брать с собой много вещей не стоит. Если все пойдет как надо, он выйдет из больницы, скажем, через десять дней.

– Но откуда вы знаете, что миссис Карлайен захочет принять меня?

Казалось, этот вопрос удивил Йейта.

– Я же сказал вам, она – мой друг. Кроме того, у вас с Бет примерно одинаковый возраст, а ей не хватает компании ровесников. – С этими словами он направился к двери, но тут же повернулся и спросил: – Кстати, вы успели поговорить с отцом о вашем более продолжительном пребывании здесь?

– Я-то успела, но он и слышать не хочет об этом, – без обиняков ответила Лиз.

– Не хочет? А на каком основании?

– На том, что он не может требовать от меня такой жертвы. Считает, что это несправедливо по отношению к моему будущему. Если честно, по-моему, мне не удалось убедить его в том, что я действительно хочу остаться. Отец сказал, что это «внезапный поворот на сто восемьдесят градусов», которому он не доверяет, и что позже я его еще поблагодарю за то, что он не воспользовался моим предложением.

– Хм-м. – И Роджер Йейт снова стал пристально рассматривать Лиз. Повторив свое задумчивое «хм-м», он проговорил: – А знаете, вы повели себя достойно. Наверное, очень не просто видеть, как ваш благородный жест отвергается при первом же предложении. И все-таки, наверное, было еще труднее признаться мне, что Эндрю не оценил ваше благое намерение и в своем ответе не пощадил ваших чувств. Полагаю, что каких-то двадцать четыре часа назад ваше уязвленное самолюбие не позволило бы вам сделать такое признание. Уже это можно назвать шагом в нужном направлении. – Не дав Лиз даже рот открыть, Йейт продолжил: – Однако куда же нам идти? То есть я хочу спросить, насколько искренни вы были в своем намерении? А когда отец отказал вам, почувствовали хотя бы временное облегчение или нет?

Лиз молчала. Потом тряхнула головой и посмотрела Йейту в глаза:

– Мои слова были искренними. Папа очень изменился, он изматывает себя. Увидев его на аэродроме, я поняла, что вы правы. Ему необходимы забота и внимание.

Роджер Йейт задумчиво кивнул:

– Вы меня убедили. Но готовы ли вы еще раз поговорить с отцом, когда он поправится настолько, что с ним можно будет что-либо обсуждать, и подтвердить свое намерение остаться?

– Конечно!

– И вы не нарушите своего обещания, не станете требовать взамен чего-нибудь сверхъестественного?

Лиз вздернула подбородок:

– Во-первых, я никогда не отказываюсь от своих обещаний, а во-вторых, я уже сказала, что хочу здесь остаться.

Йейт кивнул:

– Хорошо. Я сделаю все, что смогу. Теперь я пойду к телефону, а вы возвращайтесь к нашему пациенту. Через минуту-другую я присоединюсь к вам, и мы расскажем ему, что собираемся делать дальше.

Когда поставленная на шасси вездехода карета «Скорой помощи» увезла Эндрю в больницу, дом стал пустым и мрачным, и Лиз не находила себе места в ожидании, когда ее новая хозяйка пришлет кого-нибудь за ней.

Лиз понравился голос Дженайны Карлайен, когда она говорила с ней по телефону, – спокойный, со слабым, но очень милым французским акцентом.

В ответ на высказанные Лиз робкие слова благодарности, она ответила:

– Ну как же, конечно, мы будем рады приютить вас! Кроме того, насколько мне известно, вы примерно одного возраста с моей Бет. Как только мы узнали, что вы едете сюда, чтобы побыть со своим отцом, она просто сгорала от желания познакомиться с вами. А когда позвонил Роджер, то есть доктор Йейт, сама мысль о том, что вы поживете с нами, просто очаровала Бет. Хотя, конечно, нам было бы гораздо приятнее встретиться с вами при более счастливых обстоятельствах. Но, пожалуйста, не сомневайтесь, что, коль скоро лечением вашего отца занялся Роджер, лучшего врача для мистера Шепарда просто не найти.

Далее Дженайна сказала, что поскольку у нее самой на все утро назначены уроки, то ее заменит Бет, которой нужно только сообщить, к которому часу подъехать. Лиз назвала время встречи, а потом, побросав в сумку вещи, принялась бесцельно бродить по дому, мучимая беспокойством за отца и размышлениями, почему же это она, в отличие от Бет, не чувствует себя «очарованной» перспективой их встречи. Заехавшую за нею Бет девушка встретила у порога. – Очень любезно, что миссис Карлайен и вы… – начала Лиз и посторонилась, чтобы дать Бет войти. Сегодня, отметила она, в одежде бледно-зеленых тонов Бет выглядела совсем тоненькой и хрупкой. На ее голых ногах были ременные сандалии на высокой платформе, похожие на те, в которых ходили Эндрю Шепард и Роджер Йейт.

Бет улыбнулась и заговорила, голос ее был не менее очаровательным, чем улыбка:

– Да что вы! Роджер попросил нас оказать ему услугу, ну и, конечно, маман для него готова сделать все что угодно. Ну, и я тоже. Кроме того, нам ужасно жалко мистера Шепарда. Он такой милый. – Тут она посмотрела на сумку, поставленную Лиз в прихожей. – А вы успели собрать вещи? Если нет, я могу подождать.

– Я совершенно готова, – ответила Лиз, – но, может быть, вы сперва выпьете чего-нибудь? Я тут произвела налет на «винные погреба» отца, и надеюсь, что здесь найдется что-нибудь такое, что вам нравится.

Но Бет покачала головой.

– Ах нет, я не пью, – сказала она. – Роджер мне не разрешает. Так что мне, пожалуйста, сок лайма или просто содовой. Я все-таки не могу портить вам удовольствие.

Минутой-другой позже они решили отправиться в путь. Однако, когда Лиз уже перешагивала через порог, Бет остановилась и посмотрела на нее с удивлением:

– А вы бы не хотели надеть шляпу с полями? Ведь солнце стоит в самом зените.

– Но вы-то не носите шляпу, – отметила Лиз.

– Да, не ношу, – улыбнулась Бет, – но я привыкла к здешним условиям. А солнечный удар, замечу, может быть ужасной вещью, и глупо было бы пролежать в постели половину всего того времени, которое вы намереваетесь пробыть здесь, не так ли?

Чувствуя, как в ней поднимается беспричинное раздражение, Лиз вытащила свою шляпу и, взяв ее за тулью, нахлобучила себе на голову. Глупо с ее стороны гневаться на невинное предположение этой девушки, что она тут не задержится надолго…

Но когда они вышли из дома и направились к машине, Бет кивнула на свои сплетенные из кожаных ремешков сандалии и снова стала советовать:

– Вы поступите правильно, если обзаведетесь парой таких сандалий, даже если не намерены оставаться здесь надолго. Мы называем их «башмаки». Швы обычных сандалий не выдержат длительной носки в условиях пустыни, а в эти песок попадает и тут же высыпается обратно.

Неожиданно для себя самой Лиз услышала, как она сухо и строго говорит Бет:

– Ну, раз уж я остаюсь здесь столь же надолго, как и любой из вас, естественно, я позабочусь о том, чтобы приобрести себе такую обувь. Я уже заметила, что здесь ее носят все, и конечно же это значит, что я тоже буду ее носить.

В момент последовавшей вслед за этими словами тишины Лиз была близка к панике. Какая это муха укусила ее, что она подобным образом распорядилась решением, право принимать которое принадлежало отцу? Ведь она же умрет от унижения, если он затолкнет ее в первый же вылетающий отсюда самолет!

А потом Бет спросила ее:

– Я чего-то не понимаю. Так вы приехали сюда надолго? Вы останетесь в Тасгале?

– Это зависит от моего отца, – ответила Лиз.

– Но как мне показалось, Роджер говорил… Я имею в виду, ему известно об этом?

– О да. Кстати, доктор Йейт и сказал мне, что, по его мнению, мне следует остаться.

– Роджер попросил вас остаться?

– Да.

– О-о-о! – произнесла Бет. Глаза ее немного потускнели, а нежная улыбка погасла, как гаснет пламя свечи.

Глава 3

Лиз предполагала, что с ней такое может случиться, и так оно и вышло. Она практически сразу же привязалась к Дженайне Карлайен. Это была спокойная женщина лет тридцати восьми, с неброскими чертами лица, с короной волос теплого, золотисто-каштанового цвета. Лиз суждено было узнать, что очарование этой женщины заключалось в ее способности считать даром судьбы всех, с кем ей довелось познакомиться. Поэтому, как только Лиз переступила порог небольшой гостеприимной виллы на тенистой улице в дальней части города, она нашла, что ей гораздо лучше в обществе Дженайны, чем в обществе ее приемной дочери. К тому же Дженайна была сопереживающим, ненавязчивым слушателем, и Лиз уже через пару дней поймала себя на том, что рассказывает Дженайне многое из того, чем она ни за что на свете не стала бы делиться с Бет.

Жизнь на вилле текла по размеренному и продуманному распорядку. Здесь все вставали рано, с тем чтобы максимально использовать прохладные утренние часы. Каждое утро Лиз в компании Дженайны или Бет отправлялась делать покупки на базар, который располагался на одной из небольших площадей Тасгалы. Там, в прохладной тени деревьев, на лотках и прилавках можно было найти все что угодно – от глиняных горшков до живой домашней птицы и от латунной посуды до пряностей.

В те дни, когда Лиз разрешали навещать отца, Дженайна по пути в школу подвозила ее в больницу, а обратно девушка шла пешком. Тем временем на вилле нанятая Дженайной женщина по имени Люлек, наполовину француженка, наполовину арабка, проводила уборку комнат под командованием Бет. Ленч в этом доме обычно подавали в два часа дня, когда рабочий день Дженайны заканчивался и она возвращалась из школы. После ленча Бет по предписанию доктора Йейта укладывалась спать, а Лиз и Дженайна отправлялись побродить по городу или слушали передачи по радио – Лиз таким образом совершенствовала свой французский. Миссис Карлайен любила рассказывать ей о своей работе.

– Большинство моих подопечных – это дети погонщиков верблюдов, метисы, – говорила она, – такие, как Люлек, и горстка туарегов, которые остаются в школе только до тех пор, пока все племя не откочует куда-то еще. Так что «домоводство» – это слишком сильно сказано применительно к тому, что я пытаюсь преподать своим девочкам под видом этой дисциплины. Обычно я рассказываю им, как соблюдать правила элементарной гигиены, ухаживать за ребенком, вести домашнее хозяйство и распоряжаться теми жалкими грошами, которые изредка перепадают им от их соплеменников-мужчин. Мне не дано знать, насколько быстро даже лучшие из них забудут все, чему научились здесь, или же усвоят ли они вообще хоть что-либо полезное. По крайней мере, я надеюсь, что, выходя замуж, какая-нибудь девушка будет реально представлять, что ей надлежит делать; кто-то сможет спасти жизнь младенца, а чей-то муж будет относиться к жене как к равной, потому что она научена тому, что с ней должно обращаться именно так. Ты знаешь, Лиз, – тут Дженайна улыбнулась, – мы, жители Запада, просто счастливцы. Когда выйдет замуж Бет, когда выйдешь замуж ты, для вас достоинство и равенство в браке будут неотъемлемым правом.

– Но так ли это? – возразила девушка. – А как же та поговорка, которая недавно прозвучала в радиоинсценировке пьесы? Вы тогда еще перевели ее для меня, помните: «В любви всегда один целует, другой подставляет для поцелуя щеку»? Дженайна расхохоталась:

– Один-ноль в твою пользу! Но только пьеса та была пустой комедией, в Париже таких пруд пруди. И конечно, вполне допустимо как для мужчины, так и для женщины поддерживать какой-то односторонний флирт – если сердце твое свободно. Но в браке – никогда! Я постоянно твержу Бет, что перед тем, как выйти замуж, она должна быть уверена не только в своих чувствах, и, если ты позволишь, Лиз, мне хотелось бы то же сказать и тебе.

– Конечно, спасибо. Но… вы знаете, я не думаю о замужестве.

– Так-таки и не думаешь? – Дженайна замолчала, нахмурившись над вычерчиваемой ею таблицей пищевой ценности продуктов. – Значит, ты рассталась со своим молодым человеком в Лондоне навсегда?

– Именно так.

– По причине вмешательства отца или же ты сама приняла такое решение? Можешь не отвечать, если тебе трудно говорить об этом.

– Да нет, не трудно, – ответила Лиз и неожиданно почувствовала, что так оно и есть. Просто удивительно! Можно ли было представить себе, что меньше чем через две недели у нее получится думать о Марте Джитин без ревности и вспоминать о Робине без боли! – Если честно, – продолжила она, – то ни по той, ни по другой причине. Его чувства ко мне поблекли, поскольку он отдал предпочтение другой девушке. А кстати, кто рассказал вам все это – про Робина Клэра и меня?

– Твой отец. Он говорил со мной о тебе перед тем, как уехать в отпуск. А когда вернулся, еще до твоего приезда сюда, поведал о твоем увлечении. Он очень надеялся, что ты скоро забудешь Робина.

– Он… он не представлял это как… как нечто ужасное?

Лиз трудно было найти подходящие слова, она чувствовала, как щеки заливает горячая краска стыда.

– Дорогая моя, конечно же нет! – Дженайна энергично покачала головой. – Он был лишь встревожен, поскольку, по его мнению, твой выбор был не слишком удачен, и считал, что тебе лучше пережить небольшое горе сейчас, чем испытывать огромное сожаление позже.

– Что же, я рада, – ответила Лиз, благодарная Дженайне за то, что та поняла ее, – ведь я не сделала ничего такого, чего бы мне следовало стыдиться.

При дальнейших разговорах выяснилось, что Дженайна уверена, будто Лиз приехала сюда на постоянное жительство, и девушка решила, что ей следует сказать правду.

– Боюсь, я ввела Бет в заблуждение по этому поводу, – призналась она. – Доктор Йейт пообещал поговорить на эту тему с папой, как только тот будет достаточно здоров. На самом же деле в тот вечер, перед тем как случился приступ, папа сказал, что я должна буду вернуться в Лондон.

– О, боже правый, а я-то думала, что этот вопрос уже решен! Но не стоит огорчаться. – Дженайна заметно приободрилась. – Коль скоро Роджер намерен выступить в качестве твоего ходатая, можешь быть уверена, что он все уладит. Если на его пути встречаются препятствия, он демонстрирует такое упорство и терпение, каких я не видела больше ни у кого. Именно так он и вылечил Бет – он просто не допустил бы и мысли о поражении. Если Роджер считает, что ты должна остаться, ты почти наверняка останешься. А ты ведь этого хочешь, не так ли?

– Очень, особенно теперь, – кивнула Лиз.

Дженайна пристально посмотрела на нее.

– А такое желание было у тебя не всегда? – спросила она.

– Оно появилось только тогда, когда я поняла, что папа нуждается во мне и хочет, чтобы я осталась, с каким бы упорством он ни говорил свое «нет». Мне вообще не хотелось сюда ехать, я и теперь ужасаюсь местной жаре и мрачному жилищу отца. У меня такое ощущение, будто кто-то вот-вот выстрелит в меня из-за стены или выльет расплавленный свинец, как это бывало при осаде средневековых крепостей. И никаких занавесок на окнах, а ставни покрыты шелушащейся темно-серой краской, которая в Англии используется только в качестве грунтовки!

– Бедная Лиз! – рассмеялась Дженайна. – Ты еще не знаешь, что такое песчаная буря, иначе была бы благодарна за то, что стены толстые, а окна и двери глубоко утоплены в них! Что же касается сходства с крепостью – это вековая традиция в архитектуре оазисов, и французской администрации нравится, когда и новые здания строят в том же стиле. Занавески? Пойми: они не выдержат здешнего солнца и ветров в течение долгого времени. Однако мне нравится, когда они есть на окнах, и я не вижу причин, почему бы тебе отказываться от них. Я помогу тебе подобрать ткань. И на твоем месте я бы еще разбила на плоской крыше вашего дома небольшой садик. Зонты от солнца, кое-какая садовая мебель и олеандры или розовый лавр в нарядных кадках, расставленные там и тут. Господи, да Бет с удовольствием спланирует его для тебя. И тогда уже ты сама сможешь стрелять или лить кипящее масло с крепостных стен. Но, конечно, только в своих врагов. Друзей ты будешь встречать дождем из цветочных лепестков!

– Звучит восхитительно, – вздохнула Лиз. – Но все будет зависеть от того, останусь я тут или нет, и от того, согласятся ли супруги Симон на такую реконструкцию дома.

– О, здесь люди охотно идут навстречу друг другу, месье Симон и не подумает возражать. Что же касается всего остального, я не сомневаюсь, что Роджер сможет убедить твоего отца.

Однако у Лиз такой уверенности не было. Отец высказался по этому поводу очень недвусмысленно. Однако в один прекрасный день, когда он уже шел на поправку, но после третьего приступа малярии, предсказанного Роджером Йейтом, был все еще слаб, Лиз попала не к нему в палату, а в кабинет Роджера.

Приведшая ее сюда больничная привратница, женщина с тихим, ласковым голосом, сказала, что доктор скоро придет. Сейчас он ведет осмотр пациентов клиники, но просил передать, что хотел бы видеть «мадемуазель Шэпар» до того, как она пойдет в палату отца. Не согласится ли мадемуазель подождать?

Мадемуазель согласилась – с радостью, хотя и не без опасений по поводу того, что доктор Йейт хочет сообщить ей. Оставшись одна в комнате, Лиз оглядела интерьер, характерный для кабинета врача, – высокий канцелярский шкаф, стенной шкаф со стеклянными дверцами, за которыми была видна аккуратная стопка выстиранных и отглаженных халатов, свисающий со спинки стула стетоскоп и письменный стол, заваленный кипами бумаг, блокнотами и папками.

Здесь не было ни одной вещи, которая указывала бы на принадлежность Роджеру Йейту. Впрочем, ничего удивительного – ведь его служебная квартира располагалась в другой части больницы. Внимание Лиз привлек необычный предмет. Она даже наклонила стул и подалась вперед, чтобы рассмотреть его получше.

Это был кусок песчаника красного цвета, использовавшийся вместо пресс-папье, размером с кулак Лиз. Вся его поверхность представляла собой бесчисленное множество чешуек, пересекавшихся под самыми разнообразными углами, хрупкими на вид и посылавшими во все стороны снопики света. Камень зачаровывал. Что за искусный мастер создал столь причудливые пересечения граней? Только Лиз поднесла палец, чтобы погладить диковинную вещицу, как отворилась дверь и в кабинет вошел Роджер Йейт.

Задние ножки стула, на котором сидела Лиз, с грохотом опустились на пол, а сама она откинулась на его спинку.

Поприветствовав девушку, Йейт подошел к столу и непринужденно спросил:

– Значит, вы заметили мою rose de sable? Ну и как она вам?

– Rose de sable? Песчаная роза, – вслух перевела Лиз французское выражение. – Да, мне хотелось рассмотреть ее поближе. Раньше я никогда не видела ничего подобного. А что это такое?

– Это наша главная достопримечательность, встречающаяся только в Сахаре. Песок плавится в естественных условиях, затем остывает под воздействием ветра и дождя, а лучи солнца разрушают поверхность, образуя острые чешуйки и кристаллы. Роза пустыни… Да, Сахара губит все живое, не многие растения выживают в таком пекле, но у пустыни есть все же собственный песчаный цветок – вот он.

Говоря это, Роджер взял удивительный кусок песчаника в свои сильные и ловкие руки. Но когда он протянул его Лиз, та отпрянула.

– Он выглядит таким непрочным…

Йейт кивнул:

– Он так же непрочен, как стекло, и хрупок, как человеческие взаимоотношения. В любом случае он уже слишком долго был у меня. Так что берите его, ну же!

И роза пустыни оказалась у Лиз в ладонях.

«Он так осторожно обращается с «цветком», – подумала девушка. – Сразу видно, как ему нравится этот камень. Со мной мистер Йейт резок и даже груб – полагаю, для моей же собственной пользы, – но оказывается, он может быть и нежным…»

Эта мысль совершенно выбила ее из колеи, и заданный Йейтом вопрос: «Вы хотели бы оставить розу себе?» – прозвучал, словно из каких-то неведомых далей.

– Оставить себе? О нет! – Лиз поспешила поставить камень на стол, как будто он жег ей руки. – То есть я хочу сказать, вам ведь не хочется отдавать ее мне.

– Напротив, я буду рад, если вы примете мой подарок.

– Но я не могу…

Однако Лиз хотелось получить цветок, и, когда Йейт перестал настаивать на своем предложении, она испытала постыдное чувство разочарования.

А доктор тем временем пододвинул к столу стул и уселся.

– Ну что же, – сказал он, – выступая в качестве адвоката, я успешно провел ваше дело. Вы остаетесь здесь. Возможно, с небольшим испытательным сроком, но все равно остаетесь.

– О-о, благодарю вас! Когда мне передали, что вы хотите меня видеть, я подумала, что, наверное, вы поговорили с отцом. Что он сказал вам?

– Полагаю, примерно то же самое, что и вам. Что это несправедливо, что он не имеет права губить вашу жизнь и далее в том же духе. Но он также хочет получить от меня заверения по двум другим вопросам, и здесь мне пришлось потрудиться изо всех сил, защищая вас.

– А что это за вопросы?

– Во-первых, он считает, что вы изъявили желание остаться здесь, поскольку не хотите возвращаться в Лондон, где вас ожидает встреча с бывшим женихом и счастливой соперницей.

Девушка вспыхнула, уязвленная до глубины души, но, справившись с собой, сухо ответила:

– Спасибо, что разубедили папу. Это было очень любезно с вашей стороны. А что собой представляет второй вопрос?

– Ваш отец боится, что в первое время вы будете очарованы «романтикой Востока», но это чувство неизбежно поблекнет, не оставив ничего, кроме раздражения и ощущения того, что вас обманули.

От изумления у Лиз глаза полезли на лоб. Романтика? Среди этой унылой, бесплодной местности, что простирается, неведомая, за кромкой пальм? Среди мух, постоянно гудящих и снующих повсюду? В этом закрытом на все ставни ужасе, который здесь называется домом?

– Папе не стоит беспокоиться по этому поводу. Мне никогда не хотелось приезжать в Тасгалу, и я, увы, не в восторге от этого места.

– Именно это я ему и сказал. Еще пояснил, что вся романтика, которую мы в силах предложить вам, не перевесит и грядку фасоли. А это, поспешил я подчеркнуть, свидетельствует: ваше желание остаться можно считать искренним и достойным уважения. Кроме того, – Роджер Йейт смерил девушку пристальным взглядом, – я взял на себя смелость и убедил Эндрю в том, что сделанный вами выбор принадлежит целиком и полностью вам.

– Но ведь это же не так, – запротестовала Лиз. – Вы же знаете, что идея была вашей.

– Я всего лишь подсказал вам, что нужно делать, но решение приняли вы сами.

– Да, но…

Упершись руками в столешницу, Роджер поднялся.

– Ну вот и ладно, – сказал он, не дослушав. – Теперь о нашем больном. Если сегодня вечером и завтра утром температура у него будет нормальной, завтра же я его выпишу. Дома он сразу же должен лечь в постель и не вставать до следующего дня. Но после этого он всецело в вашем распоряжении. Не давайте ему слишком много работать и проследите за тем, чтобы он хорошо питался. Малярия процветает там, где живут бедно или без должного ухода, а я подозреваю, что Эндрю о своем здоровье нисколько не заботится.

Лиз тоже встала со стула, и Йейт вместе с нею направился к двери, но, вспомнив что-то, вернулся к своему письменному столу:

– Вы забыли свою rose de sable.

На этот раз девушка не стала протестовать и приняла подарок с восторгом.

Навестив отца, Лиз поспешила обратно на виллу – ей не терпелось поделиться известием, что на следующий день она сможет вернуться в дом отца и там ждать его возвращения. Однако Дженайна Карлайен еще была в школе, и в гостиной девушка столкнулась с Бет. Та озадаченно уставилась на камень:

– Но ведь это… это rose de sable, принадлежащая Роджеру! Откуда она у тебя? Он…

Лиз положила камень на стол:

– Это подарок доктора Йейта.

– Подарок? – с негодованием воскликнула Бет. – Не может быть!

– Ты же не думаешь, что я выпросила или стащила этот камень у него, не так ли? – мгновенно вспылила Лиз.

Бет прикусила губу и сумела изобразить примирительную улыбку.

– Конечно же я и мысли не допускаю, что ты сама взяла его. Нет, я просто удивлена, что он отдал этот камень тебе.

– Ты хочешь сказать, почему именно мне, когда надлежало бы отдать его тебе? – резко спросила Лиз.

Бет густо покраснела:

– Какие глупости! Конечно, Роджер даже не задумывался, хочу я иметь такой камень или нет, иначе он отдал бы его мне, я в этом уверена. Нет, меня удивило только то, что Роджер преподнес тебе столь банальный подарок, ведь эти штуки – обычное дело в некоторых местах пустыни, особенно в окрестностях Эль-Голеи. Надеюсь, он не заставил тебя думать, что подарил нечто ценное, поскольку, если бы он поступил так, это было бы нехорошо.

– Можешь не беспокоиться, – сухо ответила Лиз. – На этот счет он не оставил у меня никаких иллюзий. Я восхитилась камнем, и мистер Йейт сказал, что я могу взять его себе, потому что он мало для чего годится.

– Я очень рада, – кивнула Бет, и лицо ее посветлело. – Я рада тому, что камень тебе так понравился. Полагаю, для тебя эта вещица в диковинку, и мне не следовало говорить о ней в таком пренебрежительном тоне только из-за того, что в здешних местах мы на roses de sable обращаем мало внимания.

– Можешь не беспокоиться, – снова повторила Лиз.

Странно, но она не решилась упомянуть о том, как дорог камень самому Роджеру Йейту. Этого было достаточно, чтобы сделать бесценным подарком обычную булавку.

Прощаясь с Лиз, которая переезжала в дом отца, Дженайна посоветовала девушке «торопиться медленно» в своем стремлении сделать жилище более уютным.

– Не нужно высказывать открытого недовольства, – убеждала она. – Эндрю может расценить это как упрек за то, что привез тебя сюда, понимаешь? Просто сделай бодрым тоном пару предложений и независимо от того, как отец отреагирует на них, оставь эту тему с той же внезапностью, с какой представила ее для обсуждения. Более чем вероятно, что спустя какое-то время он уверует, что придумал все это сам, и тогда все пойдет как по маслу.

Это был разумный совет, и к тому времени, когда Эндрю поправился окончательно, его организаторский талант, который сделал его хорошим руководителем отдела, но которым он никогда не пользовался в личной жизни, стал сверхурочно работать на Лиз.

У месье Симона Эндрю добился разрешения поменять интерьер дома в соответствии с предложениями, сделанными Дженайной. Он нанял мастера, который за один вечер изготовил на заказ мебель для сада и кадки для цветов; вместе с Лиз отправился на базар покупать ковры и даже заказал краски, лаки и кисти, когда Бет заявила, что горит желанием помочь Лиз и проявить свои художественные способности.

– Будет гораздо лучше, если мы воспользуемся услугами маляра, – советовал им Эндрю.

После долгих споров был достигнут компромисс: Бет и Лиз согласились, что маляр должен очистить от старой краски и подготовить поверхность оконных рам и ставней, а новую краску нанесут они сами.

Верная своему обещанию, Дженайна сняла мерку с окон и посоветовала Лиз купить для занавесок сотканное местными жителями полотно с ручной набивкой рисунка. Кроме того, в процессе изготовления занавесок она помогла девушкам управиться со своей швейной машиной. Дженайне также удалось привлечь внимание Эндрю к установленным на окнах ее виллы жалюзи из тонких и легких планок. Благодаря им отпадала необходимость каждый вечер закрывать ставни, служившие защитой от сильного ветра и песчаных бурь. Эндрю был сражен рекламной кампанией и установил такие жалюзи в своем доме.

Под конец он предложил, чтобы так и не состоявшийся до сих пор из-за его болезни и долгого выздоровления прием в честь приезда Лиз принял форму новоселья, которое состоится, как только дом предстанет в своем новом убранстве.

– Великолепно! – захлопала в ладоши Лиз и вдруг забеспокоилась: как же она будет принимать гостей в роли хозяйки дома, когда практически никого не знает и не знакома ни с одним мужчиной в Тасгале, если не считать отца и Роджера Йейта.

Но тут Эндрю, словно бы прочитав ее мысли, сказал:

– А до той поры мы проведем вечер-другой в нашем загородном клубе, чтобы у тебя была возможность познакомиться с другими молодыми людьми помимо Бет Карлайен. А еще съездим на участок нефтедобычи – ты обязательно должна побывать там. Так что у тебя появится возможность подготовить список гостей для доброй дюжины приемов.

Узнав о предстоящей вечеринке, Бет по-детски выразила свой восторг, и это обстоятельство, как Лиз была вынуждена признаться себе самой, не оставило камня на камне от ее инстинктивного недоверия к девушке. Возможно, находясь постоянно в обществе будущего жениха, Роджера Йейта, и по вполне понятным причинам беспокоящейся родительницы, Дженайны, Бет не могла рассчитывать на особые развлечения, и было бы некрасиво подозревать ее в неискренности, услышав сказанные с грустью слова:

– Я так люблю, когда устраивают вечеринки. Но маман не может позволить себе устроить нечто подобное для меня, а Роджер до сих пор так носится с моим здоровьем, что я вынуждена спрашивать у него разрешения всякий раз, когда мне хочется подольше побыть в клубе. Ведь теперь, когда я совсем здорова, это глупо, правда? Наверное, ты считаешь, что такое внимание должно мне льстить. Но если говорить честно, временами я просто завидую девушкам, которые не вызывают у мужчин желания опекать их.

Еще более обезоруживающей оказалась способность Бет без устали трудиться, благоустраивая дом Шепардов. После долгой болезни она впервые занялась настоящим делом, которое принесло ей волнующие и полные новизны ощущения. А поскольку у нее была твердая рука и хороший глазомер, она взялась красить оконные рамы и перемычки окон и дверей, что требовало особой точности, тогда как Лиз достались участки попроще.

И в самом деле, для Лиз процесс окраски представлял собой скорее беспечное размазывание по поверхности слоя блестящей новой краски такими широкими мазками, какие только могла обеспечить самая большая кисть. В одно прекрасное утро, поднявшись на крышу, она стала предаваться этому занятию, нанося на ящики для цветов полосы зеленой, синей и золотистой краски, и вдруг услышала, как Бет разговаривает с кем-то внизу.

Лиз лениво прислушивалась к голосам. Потом они стихли, а минутой позже над верхней площадкой наружной железной лестницы, что вела на крышу, появилась голова Роджера Йейта.

От неожиданности Лиз присела на корточки, предоставив краске стекать на черепицу с только что вынутой из банки кисти.

– Доброе… – начала девушка, но тут же замолчала, поскольку Йейт подошел и встал над ней. Выражение его лица встревожило ее.

– Чего вы добиваетесь, заставив Бет как последнюю рабыню трудиться над этой вашей паршивой мазней, когда она готова упасть от усталости? – сердито спросил он.

– Когда она… что?

До предела изумленная такой несправедливостью, Лиз выпрямилась, чувствуя, что меньше всего на свете ее сейчас беспокоит, обрызгает ли она при этом своего визави краской или нет.

– Я превратила Бет в рабыню? Да как вы смеете? – выпалила она в лицо Йейту. – Бет красит ставни, потому что у нее это получается лучше, чем у меня, и потому что она сама взялась за эту работу. А что касается того, что она устала, – вот уж никогда не поверю!

– Да неужто? – Сарказм, прозвучавший в этом вопросе, жалил, как змея. – И вы полагаете, вам лучше известно, устала она или нет, даже когда девочка жалуется на усталость и с первого взгляда ясно, что она едва держится на стремянке? Она сказала, что работает здесь с восьми часов…

Лиз беспомощно пожала плечами:

– Хорошо, по-вашему, Бет утомилась. Она действительно находится здесь с восьми часов, дело в том, что ей нравится приходить утром, пока еще не слишком жарко. Но перед тем, как приступить к работе, она позавтракала вместе с папой и мной, и мы с ней взялись за дело, – Лиз посмотрела на часы, – не более часа назад. Поэтому если Бет сказала вам, что уже устала, она, должно быть, просто шутила и уж никак не могла пожаловаться, что я эксплуатировала ее, словно рабыню, наверное, вы это придумали сами.

Густые брови Йейта сошлись на переносице, на скулах заиграли желваки. Отчетливо выговаривая каждое слово, он сказал:

– Бет не шутила, и я ничего не придумал. До тех пор, пока я не предупредил ее о том, что ей нельзя переутомляться, она и вовсе не собиралась жаловаться. Но после этих моих слов Бет заявила, что, какой бы усталой она ни была, все равно не осмелится бросить работу, потому что вас обуревает безумное желание замазать каждую щель и трещину ради какой-то дурацкой вечеринки. А поскольку вы сами здоровы как лошадь, вам, судя по всему, трудно заметить, что люди рядом с вами работают, напрягая свою силу воли.

Лиз смотрела на него, не веря своим ушам.

– Бет так сказала? Но ведь нет необходимости спешить с ремонтом по такому ничтожному поводу. Мы даже еще не определились с датой! А потом, ей нравится малярничать. Она сама предложила свою помощь, и я думала, ей нравится возиться с кисточками и красками… Нет, она не могла… Во всяком случае, я сама намерена расспросить ее, и тогда посмотрим!

Бесцеремонно задев мистера Йейта плечом, Лиз прошла по крыше к парапету над окном, где трудилась Бет. Его высота доходила только до икр, а по обе стороны от этого места возвышались столбики. Ухватившись за один из них, Лиз наклонилась к окну, а когда не обнаружила там Бет, свесилась еще ниже и под опасным углом повисла за пределами крыши.

Она слышала, как Роджер Йейт резко бросил за ее спиной:

– Здесь нет Бет. Я послал ее в дом, чтобы она могла прилечь.

Но в этот момент нога Лиз соскользнула с опоры, в следующий миг Йейт схватил девушку за руку и с такой силой рванул к себе, что она потеряла равновесие и вынуждена была уцепиться за рубашку своего спасителя. Его лицо оказалось совсем близко, и Лиз, словно сквозь пелену тумана, увидела блеснувшие злыми искорками глаза.

– Вы идиотка! – пробормотал он и так стиснул плечи девушки, что она вскрикнула. У Лиз дрожали колени, и, глядя Йейту в лицо, расстроенная и подавленная, она почувствовала головокружение.

– Мне… мне хотелось посмотреть Бет в глаза, пусть она сама повторит мне эту ложь.

– Хорошенькая беседа получилась бы у вас. Только представьте себе: вы лежите на земле с переломанными руками и ногами и обмениваетесь любезностями с Бет, которая балансирует на стремянке, – нехорошо усмехнулся Йейт. – Во всяком случае, я же предупреждал вас, что ее здесь нет, верно?

– Только в тот момент, когда я наклонилась так низко, что уже не могла самостоятельно вернуться в исходное положение. Кстати, смею вас уверить, я и без вашей помощи смогла бы как-нибудь удержаться! А сейчас я намерена спуститься и расспросить Бет кое о чем, – с вызовом бросила Лиз.

– Нет, вы этого не сделаете. – И как только девушка повернулась, чтобы уйти, его пальцы подобно тискам сдавили ее запястье. – Вы не станете досаждать Бет своими обвинениями, особенно учитывая то возбужденное состояние, в котором сейчас находитесь.

Лиз отдернула руку и стала массировать запястье. – И кто же меня остановит? – потребовала она ответа.

– Я, если уж вам так хочется знать. С помощью несложного маневра,заключающегося в том, что, уезжая отсюда, возьму Бет с собой. Когда вы немного остынете, у вас будет возможность выяснить отношения. Только запомните: я обвиняю вас не столько на основании слов Бет, сколько на основании того, что я сам видел, как ее шатало от усталости и слабости и как она была огорчена из-за того, что может вас подвести.

– Как же, ведь это же она сказала вам, что я гоняла ее до седьмого пота ради той вечеринки, под готовку к которой мы только начали, – напомнила ему Лиз.

– Дата вашей вечеринки не имеет к этому отношения. Вам как-то удалось внушить Бет чувство ответственности за нее, и, насколько я понимаю, отзывчивая и трепетная душа девочки заставила ее вложить все силы в порученное дело.

– А насколько я понимаю, Бет сама попросила вас заглянуть этим утром, чтобы посмотреть, как она здесь перетрудилась? – с вызовом спросила Лиз.

– Нет, конечно же нет. – Его тон, подчеркнуто спокойный, содержал в себе признаки надвигающейся грозы. – Я приехал в расчете увидеть вашего отца и узнать, не поедет ли он на участок нефтедобычи.

В этом случае я бы попросил его взять с собой предписание по лечению одного больного в тех местах и немедленно позвонить мне, если вдруг его состояние ухудшится. Теперь вы убедились, что я приехал не для того, чтобы следить за вами? Лиз покраснела от стыда.

– Извините, – пробормотала она. – Только папа уже уехал.

– Да, Бет сказала мне. Теперь это не имеет значения. Я туда поеду сам и возьму с собой Бет.

С этими словами Йейт направился к лестнице. Перед тем как спуститься, он обернулся к Лиз.

– Мне бы хотелось взять с собой и вас, – сказал он. – Но не хотелось бы видеть, как вы запустите свои когти в Бет, все еще кипя от пережитой обиды, первопричиной которой оказался я. Не думаю, что кто-нибудь из нас получил удовольствие от сегодняшнего утра.

Разгневанная, Лиз не двигалась с места до тех пор, пока не увидела, что машина Роджера отъехала от дома. Ни сам он, ни его спутница не оглянулись в сторону крыши, а если Бет и было необходимо мужественно скрывать свою усталость под маской живости, она делала это весьма успешно. Когда они исчезли из виду, Лиз возвратилась к своим малярным работам, вкладывая в них больше пыла, чем усердия. Дело не ладилось. Сунув кисть в банку со скипидаром, она вытерла руки и спустилась по лестнице. Когда отец вернется домой, будет уже за полдень, а это означало, что за ленчем, который она планировала провести с Бет, ей придется быть одной. Полнейшее поражение, и даже главного врага умыкнули у нее на глазах!

Без особого воодушевления Лиз решила направиться в клуб, чтобы поплавать в крохотном бассейне. Кстати, она там сможет и поесть. А сейчас она не будет думать о Бет – большеглазой, кроткой и веселой Бет, что сейчас катилась по пустыне бок о бок с Роджером Йейтом!

Поднявшись к себе в спальню, она взяла купальный костюм, сигареты, книгу и вдруг, повинуясь какому-то безотчетному порыву, бросила свою широкополую шляпу так, что та полетела в угол через всю комнату.

Конечно, это было глупо. Теперь нужно идти за ней и поднимать с пола. И нет никого, кому мог бы быть адресован этот вызов. Совершенно никого…

Направившись за шляпой, Лиз остановилась у глубокой оконной ниши, которую приспособила для хранения своих сокровищ. Здесь стояли фотографии отца и мамы, а также, правда в первое время, пляжное детское ведерко и лопатка, что прилетели сюда вместе с ней. Но теперь на их месте красовалась каменная rose de sable, подаренная ей тем самым человеком, кому она хотела бы адресовать свой вызов.

Лиз взяла камень, охватив его ладонями так же бережно, как брал его Роджер.

«Бережное отношение, справедливое отношение, немного участия – вот и все, что мне нужно от него», – говорила она себе. Но неужели только это и ничего больше? Лиз почувствовала, что боится ответа на этот вопрос.

Глава 4

Словно по молчаливому предписанию Роджера Йейта, согласно которому требовалось некоторое время, чтобы дать улечься чувству обиды, Бет в течение нескольких дней не приходила к Лиз. А когда она наконец появилась; это была вновь та самая беззаботная, ни в чем не повинная Бет, и Лиз пришла к выводу, что любая попытка высказать ей хоть какие-то упреки будет равносильна попытке наказать пуховую подушку.

Бет ничего не отрицала и не оправдывалась. Нет, конечно же по-настоящему она тогда нисколько не устала. Ведь ей не нужно объяснять Лиз, как она, Бет то есть, любит помогать другим? Просто тогда она неожиданно почувствовала, что у нее кружится голова, вот и все. Но она даже не представляла себе, что могла упасть со стремянки, до тех пор, пока Роджер не настоял на своем и, взяв ее как ребенка на руки, опустил на пол! И конечно же она сказала ему, что, по ее мнению, Лиз, будучи новичком в пустыне, – и это ей в вину ставить никак нельзя! – не имеет представления о том, как здешний климат ослабляет способность выдерживать физические нагрузки, особенно у тех, кто не получил соответствующей подготовки, сражаясь с соперниками на школьном поле для хоккея на траве или делая перед завтраком физические упражнения на бодрящем северо-западном ветру…

Простодушная и кроткая Бет заключила свое повествование:

– И вслед за этим Роджер затолкал меня в дом, пробормотав что-то вроде: «Ну, сейчас эта девица по имени Лиз Шепард у меня получит; она намерена превратить тебя в раба на галере!» – и устремился на крышу к тебе. Лиз, я не могла остановить его, правда, не могла! Ведь ты же знаешь, каким властным и непримиримым становится он, когда дело касается меня, не правда ли?

Найдя, что гораздо проще согласиться с ней, чем продолжать полемику, Лиз безучастно ответила: «Да». Так или иначе, для нее больше не имело значения, лжет Бет или не лжет. Однако это произошло вовсе не потому, что время охладило ее негодование! Просто Лиз подозревала, что, кто бы ни был прав, в споре с ней Роджер Йейт всегда будет вставать на сторону Бет. И хотя это обстоятельство причиняло боль, бороться с ним она не могла.

Постепенно Лиз приноровилась к новому образу жизни, следуя порядку, заведенному отцом, и лишь в немногих случаях несколько переиначивая его, предварительно получив родительское согласие.

Например, отец и слышать не хотел о том, чтобы она занялась закупкой продуктов и приготовлением пищи для них обоих. Условия, на которых Эндрю снял дом, предусматривали, что он будет пользоваться услугами поваров гостиницы, и отказываться от этого пункта соглашения не было смысла. Однако он предоставил Лиз полную свободу заказывать блюда по своему усмотрению и даже пошел на компромисс, разрешив ей готовить завтрак, состоявший из горячих булочек и кофе. Временами честолюбие подвигало Лиз на приготовление нехитрой вечерней трапезы, но, как правило, ее обязанность заключалась только в том, чтобы заказать обед или ужин и проследить за тем, чтобы он был своевременно подан. И хотя «ведение хозяйства в доме папы» Лиз представляла себе совсем не так, она с грустью признавалась себе, что премудростям домоводства ей еще нужно учиться и учиться.

И здесь неоценимую помощь и поддержку девушке оказала Дженайна Карлайен. На кухне Дженайны и под ее искусным руководством Лиз, готовя еду, могла экспериментировать сколько угодно.

– И что особенно прекрасно, – с благодарностью говорила она Дженайне, – так это то, что, объяснив, как и что надо делать, вы не дышите мне в затылок, повторяя: «Ты все делаешь неправильно!» Вы даете мне возможность сперва закончить дело и только потом говорите, где я ошиблась и почему.

Дженайна улыбнулась:

– Это потому, что, согласно моей теории, некоторые люди лучше всего учатся на собственных ошибках. Особенно те, кого можно назвать несколько своенравными…

– Это я-то своенравная? Вы что же, считаете меня упрямой? – потребовала Лиз ответа.

– Да нет, – улыбнулась Дженайна. – Но ты боец. Как мне кажется, принимаясь за любое дело, ты стремишься сразу взять быка за рога. И я считаю, что ты из тех, кто скорее предпочтет всякий раз начинать с нуля, но не позволит, чтобы его осторожно вели за руку от одного этапа к другому.

– Да, пожалуй, так, – согласилась Лиз.

Хорошенько поразмыслив, девушка решила, что, раз уж она не может быть настоящей хозяйкой в доме отца, ей нужно стать ему верным другом. Что сказал Роджер Йейт о том, чего не хватает отцу? «Войдя в дом, услышать слова привета от родного человека» или что-то в этом роде. Значит, ей, как и положено родному человеку, нужно всегда быть дома, когда папа возвращается с работы. Сделать это не всегда было просто, поскольку рабочий день у отца был ненормированным, тем не менее Лиз ухитрялась справиться с этой задачей, и ее щедро вознаграждало радостное «Привет, Лиз!», произносимое отцом, а также атмосфера уюта и покоя, воцарявшаяся, когда они оставались вдвоем.

Отец сдержал обещание и несколько раз приглашал Лиз поужинать в клубе, где она познакомилась с другими служащими нефтяной компании «Пан-Сахара», и с молодоженами, что квартировали в Тасгале, и с приехавшими на отдых холостыми мужчинами с участков нефтедобычи. А когда до приема в честь новоселья остались считанные дни, Эндрю в первый раз взял с собой дочь на нефтяные прииски.

Так Лиз впервые оказалась в пустыне. Они ехали по той дороге, которую она видела из иллюминатора самолета. За пределами европейских кварталов дорога петляла между цепочками хаотично разбросанных хижин, где женщины, сидя на пороге, пряли шерсть и где каждая до слез маленькая заплатка чахлого огорода ограждалась частоколом из выбеленных солнцем лошадиных ребер, служивших защитой от дурного глаза. Доносившийся со всех сторон собачий лай отмечал прохождение их машины. Этот хор дополнялся кудахтаньем домашней птицы, обитавшей в курятниках, расположенных на крыше каждого дома. То там то тут баран, мул или верблюд терпеливо шагали по кругу, приводя в движение примитивное водяное колесо колодца; затем потянулись пыльные пальмы, дома стали встречаться все реже и реже, и, наконец, дорога превратилась во взбегавший на холмы каменистый путь, по обе стороны от которого лежала пустыня, голая, без единого деревца, и ослепительно яркая.

Проезжая часть дороги представляла собой твердую, хорошо укатанную поверхность, границы которой первые несколько километров отмечались сложенными из камня турами. Эндрю вел машину быстро и уверенно.

– То, чего нужно больше всего опасаться в пустыне, называется феч-феч, – рассказывал он дочери. – Это рыхлый песок, покрытый тонкой корочкой из расплавленных солнцем песчинок. Если ты заедешь в феч-феч на машине, тебе придется выкапывать ее фут за футом, не сказать, дюйм за дюймом. Единственное, чем выдает себя феч-феч, это цветом – он немного отличается от плотно слежавшегося песка, но увидеть разницу сможет только человек с опытом.

– Но на нашем пути ничего такого нет? – забеспокоилась Лиз.

– Через год-два поверхность дороги здесь будет не хуже, чем на шоссе в Англии. Единственное, что досаждает, – это барханы, они внешне похожи на небольшие прибрежные дюны. В некоторых местах барханы постоянно перемещаются, сужая дорогу. Но их всегда можно объехать или проехать прямо через них – они не представляют большого препятствия.

– Не боль-ше, чем об-ыч-ны-е у-ха-бы? – едва смогла выговорить Лиз, поскольку автомобиль на большой скорости выкатился на каменистый участок дороги.

Эндрю захохотал:

– Прости, Лиз! Я вовсе не хотел подвергать тебя риску разбить голову. Но послушай, а может быть, ты хочешь сама повести машину? Здесь вполне безопасно, и ты сможешь ехать настолько медленно, насколько сочтешь это необходимым, а заодно приобретешь навык управления «лендровером» на тот случай, если тебе придется сесть за руль в какой-то критической ситуации.

Они поменялись местами. В Англии Лиз выдержала экзамен на право управления только небольшими автомобилями, но выяснилось, что эта машина была не менее послушна и девушка смогла вести ее с той же скоростью, с которой они ехали раньше, когда за рулем сидел отец.

Эндрю огляделся.

– Полпути проехали, – сказал он. – Теперь разреши мне сесть за руль, поскольку нас ждет довольно сложный спуск в вади.

Крутой спуск протяженностью в километр привел их к руслу пересохшей реки, где росло несколько чахлых пальм. Затем машина снова полезла вверх, и, когда они вновь оказались на открытом пространстве, Эндрю неожиданно крикнул:

– Смотри!

Лиз посмотрела туда, куда он указывал, и от необыкновенного зрелища у нее перехватило дух. Где-то на линии горизонта, вырисовываясь черными силуэтами на фоне жаркого марева неба, тянулась цепочка навьюченных верблюдов, которых погонщики вели с востока на запад. Лиз смотрела на них и чувствовала, как в горле встает ком. И когда Эндрю сказал: «Это караван берберов, он везет соль и финики на ближайший базар», она тут же запротестовала:

– Да нет же! Это сказка, настоящая пустыня – такая, какой каждый представляет ее себе!

Отец внимательно посмотрел на дочь:

– Да, именно сказка, а не суровая действительность без прикрас. И отнюдь не то будущее, на которое мы надеемся и которое со временем, если бог даст, построим своими руками. – Тут он сделал паузу и вдруг спросил: – Лиз, ты еще не рассталась со своими иллюзиями? Не передумала?..

– Мне не с чем расставаться, папа. Видишь ли, я и не ожидала многого.

– И у тебя нет сожалений, о которых бы стоило поговорить?

– Нет никаких сожалений.

– Очень хорошо, Лиз. Я счастлив слышать это.

Тыльной стороной ладони Эндрю осторожно провел по щеке дочери, и они улыбнулись друг другу, чувствуя полное согласие, установившееся в их душах.

Наконец перед ними выросли трубы и вышки нефтяных скважин, этакий черный лес, созданный человеком. Когда подъехали ближе, Лиз смогла различить ряды белых плоских домиков, служивших жильем для бригад специалистов, круглосуточно работавших на буровых площадках.

Эндрю остановил машину у постройки, которая отличалась от остальных:

– Вот мы и приехали, Лиз.

Царившая в административном корпусе атмосфера довольно вольного отношения к субординации позволила Лиз быстро освоиться с обстановкой. Сотрудники, и те, что встречались ей в коридоре, и те, что сидели за письменными столами, были молоды, но чувствовалось, что все они мастера своего дела, квалифицированные инженеры, геологи или проектировщики, которым поручена ответственная работа.

Их желание быть представленными Лиз ужасно льстило ей, и если бы она пожелала, могла бы иметь в своем распоряжении десятки молодых людей, сопровождающих ее во время экскурсии по участку. Но выбор Эндрю пал на Криса, геолога, под командой которого работала группа, контролировавшая изменение сейсмических условий бурения. Молодой человек туманно объяснил Лиз, что они «фиксируют принимаемые датчиками сейсмические толчки и докладывают о них».

Крис («Кристофер Херриот Рэмсей Йен Соупер – думаете, я вам просто Крис?») был голубоглазым, пухлым и немногословным. Расспросив его, Лиз узнала, что ему частенько приходилось выезжать в пустыню на расстояние до сотни километров, и как правило, на несколько дней и ночей подряд. Но, не желая рассказывать о трудностях этих поездок, Крис очень терпеливо и самым подробным образом объяснял ей все, что касалось работы и жизни на участке, и они поладили самым лучшим образом.

Он показал девушке оснащенные двойными стенами вагончики, рассчитанные на двух постояльцев каждый; современный кинозал, огромные насосы, которые из самого сердца Сахары качали теплую пресную воду для кухни и душа; гудящие генераторы, дававшие электроэнергию для участка, и просторную столовую, больше похожую на обеденный зал какого-нибудь океанского лайнера.

Но когда речь зашла о том, чтобы побывать непосредственно на буровой, Крис с сомнением оглядел накрахмаленное до хруста зеленое изящное платье своей спутницы.

– Послушайте, – сказал он, – а вы не прихватили с собой комбинезон или какую-нибудь спецовку?

– Нет, а зачем?

Крис поморщился.

– Грязно, – пояснил он. – Там все залито буровым раствором и нефтью. От них нет защиты, и инженеры, которые часть своей жизни проводят там, где все это льется рекой, вынуждены постоянно ходить в сапогах, как гонцы-скороходы из сказки. Однако, – Крис окинул девушку взглядом, – мы с вами примерно одного роста, а у меня есть кое-какое боевое обмундирование. Вам оно, конечно, будет великовато, зато сможет защитить. Сапоги тоже есть. Правда, не мои, а моего соседа по вагончику. У этого парня небольшой размер обуви, а он в настоящее время отдыхает в Тасгале. Ну как, мне сбегать за ними или вы пойдете со мной к вагончику и подождете, пока я их там разыщу?

– Я пойду с вами, – ответила Лиз.

Несколькими минутами позже к удовлетворению Криса она была облачена в белый рабочий комбинезон, высокие сапоги и в качестве логического завершения наряда – в шахтерскую каску. Отступив на шаг, Крис с одобрением оглядел девушку.

– Не могу сказать, что испытываю тоску по родине, – сказал он, – однако в этом наряде вы настолько похожи на нашу королеву, собирающуюся спуститься в угольную шахту, что я близок к тому, чтобы испытать нечто подобное. А если учесть, что вы тоже Елизавета…

– Да. Но меня всегда зовут Лиз, и я уверена, что королеве вряд ли польстит подобное сравнение. И ей-богу, я уверена, что ее шлем был более тщательно подобран по размеру. Мой же сползает из стороны в сторону, стоит мне повернуть голову, вот, посмотрите!

Расхохотавшись, они вышли из вагончика как раз в то время, когда мимо них промчался автомобиль и остановился неподалеку. Проезжая, водитель дважды посмотрел в их сторону, а когда он вышел из машины, Лиз узнала в нем Роджера Йейта. Он поднял руку в знак приветствия.

– Это доктор Йейт, – шепнул Крис, хотя в этом не было никакой необходимости. – Думаю, он приехал, чтобы осмотреть Тэнди. На днях парень играл в крикет и растянул сухожилия, но, надеюсь, госпитализация не понадобится. Когда у нас кто-то заболевает по-настоящему, шеф связывается с «Отцом Фуко». Так называется больница в Тасгале. Но вы, конечно, знаете о ней. И, наверное, с самим Йейтом знакомы?

– Да. Как только я приехала, у отца случился приступ малярии, и доктор Йейт лечил его.

– Я слышал, – кивнул Крис. – Хороший он парень, этот Йейт, как по-вашему? Хотя с дураками особенно не церемонится.

– Да и с мошенниками тоже.

– С мошенниками? – переспросил Крис с удивлением и рассмеялся: – А об этом-то вы откуда знаете?

– Я имела в виду его отношение к тем людям, которых он не одобряет.

– Но не станете же вы утверждать, что вам довелось испытать на себе его плохое отношение? Вот уж никогда не поверю! Давайте будем считать, что вы догадались об этом благодаря своей необыкновенно развитой интуиции. Едва ли доктор Йейт осмелился критиковать вас. Думается, никто на это не осмелится. По крайней мере, из числа мужчин…

Комплимент был так по-мальчишески наивен, что даже при всей непродолжительности их знакомства Лиз была не в силах обидеться на Криса. «Он очень мил», – решила девушка. Дружеское восхищение Криса Соупера было для нее бальзамом, смягчившим приступ острой боли в сердце при воспоминании о Роджере Йейте, – ведь мнение этого человека значило для нее гораздо больше, чем хотелось бы.

Крис оказался прав. На буровой все было залито толстым слоем пенящегося раствора, и все, кто работал там, улыбались Лиз сквозь слой глины, налипшей на их на лица. На четвертой вышке она зачарованно наблюдала за тем, как проводилась замена гигантского бура, выработавшего свой ресурс.

Крис тем временем пояснял:

– Пока что пройдено три тысячи метров и, возможно, придется пройти еще тысячу, прежде чем мы доберемся до нефти. Бурение тут не прекращается ни днем ни ночью. Люди очень устают. Мы все мечтаем об отпуске.

– Кстати, а когда настанет ваш черед отдыхать?

– В следующую пятницу, слава богу. Поеду в Тасгалу, поживу в гостинице… Послушайте, Лиз… – Крис переступил с ноги на ногу и уставился в пол. – Пока я буду там, не могли бы мы встретиться как-нибудь вечером?

– С удовольствием, – улыбнулась девушка. – А в качестве ответного жеста позвольте пригласить вас на небольшую вечеринку, которую устраиваем мы с папой. – И она рассказала про «новоселье».

Приглашение было с готовностью принято. На обратном пути Лиз спросила:

– А вы все свои отпуска проводите в Тасгале? Или возвращаетесь в Англию?

– Нет, только не в Англию. В прошлом году я побывал на Ривьере.

– Вы говорили, что сейчас вовсе не скучаете по Англии. Это на самом деле так? – усомнилась Лиз.

– Сперва скучал, конечно, – вздохнул Крис. – А теперь нет.

– Но разве у вас там никого не осталось?

– Из родных – только дед. Еще была… Однако это совсем другая история. – Крис помолчал, но все же решил продолжить: – У меня была девушка, по которой я сходил с ума. Но все закончилось еще до того, как я уехал из Англии, так что и по этому поводу у меня нет особых причин возвращаться обратно.

– Прошу меня извинить, – смутилась Лиз, – у меня не было намерения совать нос в вашу личную жизнь.

Однако она почувствовала, что сердечные переживания, столь похожие на ее собственные, незримо связали ее с Крисом.

– Не извиняйтесь, – ответил он. – Так часто бывает в жизни. Мы с Дженни вовсе не поссорились. Просто я не соответствовал представлениям ее родителей об идеальном зяте. Видите ли, она была несовершеннолетней. И когда я в последний раз пошел повидаться с ней, ее даже не выпустили из дома. Дженни отправили в другой город, а ее мамаша заявила мне, что с моими карьерными перспективами и отсутствием источников дохода меня нельзя считать достойным избранником и что мы с Дженни больше никогда не увидимся. Я ничего не мог поделать. Ее адреса у меня не было, и я решил подписать контракт на работу здесь. Я говорил себе, что, если она захочет, найдет способ отправить мне весточку. Однако она не захотела и не писала мне в течение двух лет.

– Но может быть, родители запретили ей писать вам? – предположила Лиз.

– Может быть, – пожал плечами Крис. – Она послушный ребенок, хотя я надеялся, что не до такой степени. Но за два года много воды утекло, и теперь я не жду, как бывало, когда придет почта. Как я уже сказал, такое в жизни случается.

– Мне очень жаль. То есть я хочу сказать, мне жаль, что, возможно, вы так и не узнаете, почему она не написала вам.

После таких откровений ей показалось, что будет вполне естественно рассказать ему про Робина, и она сделала это с такой беспристрастностью, как если бы говорила не о себе.

А потом Крис сказал просто и искренне: – Спасибо, Лиз. По-моему, эти признания сблизили нас. Мы с вами оба свободны от сердечных привязанностей.

Девушка взглянула на него с благодарностью, на душе у нее потеплело. Разговор с Крисом стал утешением за глупую, несбывшуюся надежду на то, что, когда она вернется к вагончикам, машина Роджера Йейта все еще будет стоять там.

В день, когда отмечали «новоселье», Крис пришел из гостиницы пораньше и в последних приготовлениях перед приемом гостей показал себя надежным помощником. Он принес записи последних новинок танцевальной музыки, а потом отправился на «лендровере» к Дженайне одолжить оттуда на время стереопроигрыватель по случаю праздника. Лиз, в рабочих брюках и рубашке, проследила за его отъездом, а затем, перед тем как принять ванну и переодеться, проверила все в последний раз.

Она выбрала короткое платье из бледно-желтого муслина – с юбкой, которая, сужаясь книзу, напоминала цветок тюльпана, и высокой талией, перехваченной широким кушаком из голубого крепдешина, завязанным пышным бантом на спине. Скинув грубые башмаки, совершенно необходимые в условиях пустыни, девушка с наслаждением натянула на ноги тонкие, как паутинка, нейлоновые чулки и надела босоножки с высокими каблуками-шпильками. В Тасгале нашелся великолепный парикмахер – жена одного из инженеров, прошедшая подготовку в Лондоне, в одном из лучших салонов Вест-Энда. В итоге локоны Лиз были подстрижены именно так, как ей хотелось.

Когда девушка была совсем готова к приему гостей, она не удержалась и поднялась на крышу, чтобы еще раз оглядеть все вокруг. Сегодняшний вечер будет безлунным, и освещение в саду было устроено таким образом, чтобы гирлянда мягких огней не мешала любоваться сиянием звезд. И хотя сейчас было еще только начало вечера, световой эффект привел Лиз в восторг. Выключив освещение, она стала спускаться по лестнице.

Даже позднее Лиз так и не смогла понять, как же это случилось, что, находясь на предпоследней ступеньке, она потеряла опору – то ли каблук провалился в щель, то ли в сумерках она неверно оценила расстояние до земли. Так или иначе, девушка прыгнула в пустоту, приземлилась очень неудачно и, испытывая резкую боль, пронзившую левую щиколотку, была вынуждена ухватиться за перила.

Чтобы не расплакаться, она принялась свирепо бранить лестницу:

– Значит, вот ты как! Будто бы я ни разу не спускалась и не поднималась по тебе до этих пор…

Щиколотка распухла, но острая боль сменилась тупой и несильной. Лиз прикинула, что, если до того, как вернется отец, а Крис привезет проигрыватель, она спокойно посидит, приложив к ушибленному месту что-нибудь холодное, можно будет не упоминать о случившемся. Ведь если об этом узнает папа, он засуетится и повезет ее на перевязку, а она ни за что не станет ковылять с перебинтованной ногой среди гостей или же, подобно старенькой бабушке, весь вечер сидеть неподвижно!

К большому облегчению Лиз пакет со льдом сотворил чудо, и, когда вернулся отец, она уже могла ходить не хромая. Вместе с Крисом приехала Бет, одетая в белое, как у принцессы, платье, которое подчеркивало грацию юной феи; Дженайна должна была приехать своим ходом позже. Вскоре начали собираться и другие гости, а по мере того как празднество приобретало все более широкий размах, Лиз почти забыла о больной щиколотке.

Разбитый на крыше сад вызвал всеобщий восторг. Это обрадовало Лиз сверх всяких пределов, однако вскоре девушка услышала, как Бет бесхитростно объясняет кому-то, что это именно она убедила Лиз выдержать все в мягких цветовых тонах, а освещение сделать приглушенным. Бет не принимала никакого участия в планировке сада на крыше! Но для того чтобы возмущаться поведением Бет в течение долгого времени, Лиз была слишком счастлива и слишком увлечена своими обязанностями хозяйки дома. Во всяком случае, это был ее праздник, ее и папы, и, когда гости от души веселятся, даже Бет не сможет его испортить.

В гостиной был устроен буфет, гости танцевали на веранде и в саду на крыше. Те, кто хотел побыть в одиночестве, могли уединиться в тени этелий и акаций, что росли вокруг гостиницы, а месье Симон предоставил комнату на случай переизбытка гостей. Но в большинстве своем общество разбилось на группы по интересам, гости переходили из одной в другую, болтали, танцевали или просто глазели на то, что происходило в доме и вокруг него.

Разгуливая среди приглашенных (больная щиколотка напоминала о себе ноющей болью, но не мешала веселиться), Лиз натолкнулась на Бет и Эндрю, которые беседовали с Роджером Йейтом, незадолго до этого приехавшим на вечеринку.

Йейт принес девушке стул и наклонился, чтобы дать прикурить от своей зажигалки. После той размолвки на крыше они впервые встретились лицом к лицу, и Лиз, почувствовав на себе его пристальный взгляд, подумала, не означает ли этот немой вопрос желание узнать, оправилась ли она от своего «взволнованного состояния» или все еще злится на Бет.

Лиз села рядом с Эндрю, и тот с любовью потрепал ее по плечу:

– Горишь на работе, да? А мы как раз говорили о тебе.

– Обо мне?

– Да. Ты уже привела дом в порядок, и я пожаловался, что не знаю, чем бы занять тебя теперь, а Йейт предложил кое-какую работу, чтобы от безделья тебя не потянуло на шалости. Ну конечно, если тебя это заинтересует…

Лиз перевела взгляд с одного мужчины на другого.

– А что нужно делать? – спросила она у Эндрю.

– Работать санитаркой в больнице «Отец Фуко», – вместо отца ответил Роджер Йейт. – Если вы уделите на эти цели один-два часа по утрам в течение нескольких дней в неделю, старшая сестра была бы вам очень признательна.

– Но будет ли от меня какая-нибудь польза? Что я должна делать?

– Все, что от вас требуется, – это проверка бинтов, раскрой марлевого полотна, взвешивание пищевого рациона в зависимости от вида диеты и комплектация лотков с перевязочным материалом, если, конечно, удостоверение, выданное вам больницей Святого Иоанна, подтверждает вашу квалификацию.

– Я была бы рада помочь, – сказала Лиз, ликуя в душе. – Но вы же знаете, у меня совсем нет опыта…

– Не страшно, опыт придет. – Сказав это, Роджер обратился к Эндрю: – Ну а вы-то согласны? Можно ли Лиз попробовать себя в этом деле?

– Да, конечно, если она сама этого хочет.

Как только Эндрю встал и отошел, чтобы переговорить с кем-то еще, Бет вступила в разговор, скорчив капризную гримаску:

– Роджер, вы никогда не просили меня поработать в больнице. Что, я слишком глупа для этого или тут дело в чем-то еще?

Йейт покровительственно посмотрел на нее:

– Вы не являетесь гордым обладателем свидетельства больницы Святого Иоанна. И кроме того, я решил, что вы для этого не годитесь, – поддразнил он.

– А Лиз, значит, годится? О-о… – Остановившись на полуслове, Бет замолкла и, часто моргая ресницами, уставилась на Роджера. – Я полагаю, что под этим вы подразумеваете то самое, о чем говорили на днях.

– Возможно, так.

Лиз пристально посмотрела на Бет.

– Да, в некотором роде, – продолжала та. – Мне показалось странным, что мы, такие разные, носим одно и то же имя – Элизабет. Но Роджер ответил, что это ничего не значит и никого не поставит в тупик, ведь я – Бет, а ты – Лиз, и тут уж ничего не поделаешь.

Лиз прокомментировала все это довольно сердито:

– На мой взгляд, ерунда какая-то. «Лиз», «Бет», в чем разница?

– Ну, что такое «Лиз», он не объяснял. Так ведь? – Бет обратилась за помощью к Роджеру. – Но «Бет», по его словам, предполагает трогательную в своей беззащитности женщину. Получается, что «Лиз» – это полная противоположность ей – особа, привыкшая полагаться только на себя, ну и, как бы это сказать, основательная, словом, «Лиз» – это все то, чем не являюсь я. Если вы и на самом деле так думаете, Роджер, я думаю, это может объяснить, почему вам кажется, что она сможет оказать большую помощь, чем я, в больнице «Отец Фуко».

Лиз повернулась к Роджеру:

– Вы тоже считаете меня основательной?

Роджер спокойно встретил ее взгляд.

– Я этого не говорил, – заметил он. – Я бы мог подобрать и другие эпитеты, хотя весьма вероятно, что они понравятся вам не больше, чем этот. И если уж на то пошло, что в нем плохого? Существует масса самых различных мнений о королеве Елизавете Первой. Например, люди до сих пор спорят, была ли она излишне спесива или же просто олицетворяла верховную власть; была ли она самодержцем, коварной интриганкой или же куклой в чьих-то руках. Тут все зависит от точки зрения. Однако основательной она точно была. И есть еще нечто такое, что я всегда подозревал, – невозмутимо заключил Йейт. – Для своих лучших друзей она всегда была «Лиз», и ей это нравилось!

Обе девушки засмеялись: Бет несколько принужденно, а Лиз – с удивительным для нее самой удовольствием.

Когда смех затих, Бет заявила:

– Вы как хотите, а я по-прежнему отдаю предпочтение имени «Бет». Кроме того, Роджер, – продолжила она шаловливо, – не очень-то хорошо сравнивать Лиз с Елизаветой Первой.

– Почему же? Ей это должно льстить.

– Да нет же! – своими крохотными кулачками Бет несильно ударила Роджера по руке. – Королева Елизавета никогда не была замужем, ужасный вы человек! Да ведь вы только что предрекли Лиз безбрачие!

– Ни в коей мере, – сухо ответил Йейт. Вдруг Бет вскочила и потянула Роджера за руку:

– Идемте танцевать, мы с вами здесь лишние – сейчас на Лиз налетит Крис Соупер и похитит ее на следующий танец. Крис – ее завоевание, разве вы не знали этого? Он весь вечер увивается возле нее, а познакомились они только вчера. Так что, может быть, вы и правы, и Лиз знает, как получить то, что ей нужно. Я много лет знаю Криса, а он ни разу не вздохнул в моем присутствии!

Под чарующие ритмы мелодии из мюзикла «Моя прекрасная леди» Бет шагнула в объятия Роджера Йейта, и они закружились в танце, оставив Лиз в глубокой задумчивости, ведь, с одной стороны, Бет определенно выиграла партию, а с другой – на этот раз Роджер был на ее стороне. Говоря об имени «Элизабет», он оставил что-то недосказанным в присутствии Бет, и, возможно, она услышит объяснение, оставшись с ним наедине…

Лиз увидела его снова только после того, как, устав от шума, царившего в доме, выскочила на улицу и прошла туда, где три ступеньки, проделанные в насыпи, выводили на аллею, идущую от заднего фасада гостиницы. Здесь было темно и относительно тихо. Лиз присела на верхнюю ступеньку, чтобы выкурить сигарету, наслаждаясь покоем и прохладой. Но едва она сделала первую затяжку, как на аллее замерцал огонек второй сигареты и со стороны гостиницы к ней подошел Роджер.

– Привет. Вы одна?

Лиз сидела поджав ноги и обхватив колени. Для того чтобы увидеть лицо Йейта, ей пришлось задрать голову.

– Да, – ответила она, – в доме тесно, и на крыше тоже полно народу. Я вам мешаю пройти?

Девушка отодвинулась, чтобы Роджер мог спуститься по ступенькам, но тот не пошевелился.

– Успею пройти, – беспечно сказал он. – То есть пройду, как только вы будете готовы. Как вам известно, я пришел довольно поздно и еще не танцевал с хозяйкой бала.

Лиз рассмеялась:

– Вы говорите так, будто мы с папой устроили официальный прием и обязали всех приглашенных соблюдать этикет XIX века. Но это всего лишь вечеринка для друзей, в противном случае я не смогла бы сбежать от общества и насладиться тишиной.

– Хорошо, если не хотите отдать должное этикету, предлагаю совершить прогулку к границам этого парка и обратно. Решайте!

Лиз колебалась. Ей хотелось потанцевать, но и возможность остаться с ним наедине казалась очень привлекательной. По безразличному тону Роджера трудно было судить о том, что предпочитает он сам.

Оттягивая время, чтобы сыграть наверняка, Лиз откинула голову и, поднявшись, прислушалась.

– Мне кажется, там только что начали танцевать румбу, – сказала она. – Вы не хотели бы…

Но тут Судьба сделала свой выбор за нее. Продолжая говорить, девушка неловко шагнула со ступеньки на неровную площадку, и ее щиколотку пронзила такая острая боль, что она едва не закричала.

Роджер поддержал ее за локоть.

– Ну что же вы не смотрите под ноги, – укорил он. – У вас что, нога подвернулась?

Понимая, что теперь ей и шагу не сделать, чтобы не захромать, да и то ей будет не по силам, если она сперва немного не отдохнет, Лиз призналась:

– Да. То есть боюсь, что щиколотку я повредила еще раньше, а сейчас неудачно ступила на больную ногу.

– Еще раньше? Когда еще раньше? Выходит, вы весь вечер танцевали, после того как растянули связки?

– Ну да. Я…

И она рассказала Йейту о своем злоключении.

– Ладно, – раздраженно буркнул Роджер. – Оставим теоретические выкладки для вашего удостоверения по уходу за больными и перейдем к практике! Если вам не придется проходить следующие шесть недель в гипсе, считайте – повезло. А пока я должен осмотреть вашу щиколотку. Вы можете идти? Нет? Тогда опирайтесь на меня.

Но как только он закинул ее руку себе на плечо, Лиз взмолилась:

– Пожалуйста, прошу вас, только не домой. Там все начнут суетиться, и нужно будет все объяснять!

К ее облегчению, Йейт остановился.

– Хорошо, – уступил он, – вместо этого я повезу вас прямо в госпиталь, сделаю рентген, чтобы проверить, нет ли перелома, и наложу тугую повязку, если это только растяжение. А теперь…

Легко подхватив Лиз на руки, доктор Йейт отнес ее к своей машине. Включив двигатель, он предупредил девушку:

– Однако, когда я привезу вас назад, без объяснений вам все равно не обойтись.

– Да, я знаю. Но суеты будет гораздо меньше, а вы сможете сказать, что приняли решение первым делом отвезти меня в больницу, чтобы не причинять беспокойства отцу или кому-либо еще.

Йейт согласно кивнул:

– Да. И позволю себе надеяться, никто не подумает, что я решил сыграть роль Лохинвара^[2] и похитил вас?

Ирония, содержавшаяся в последней фразе, уязвила Лиз. С той же интонацией она ответила доктору:

– Поскольку вы – это вы, а я – это я, трудно ожидать, что подобные мысли придут кому-либо в голову, не так ли?

Йейт расхохотался:

– Возможно, и не придут. Насколько я помню ту историю, как сам Лохинвар, так и дама его сердца, оба желали этого похищения. Однако давайте прекратим разговор на эту тему, не доходя до печального окончания повести. Финал может поставить нас в неловкое положение.

– Давайте прекратим, – согласилась Лиз. Неужели ему так уж необходимо подчеркнуть, что он вынужденно выступает в роли Лохинвара и что, если не считать его профессионального долга по отношению к ней, она для него не более чем досадная помеха. Но в следующую минуту, когда девушка вздрогнула от боли, доктор Йейт до основания разрушил все ее обиды своей улыбкой.

– Скоро вам станет гораздо легче, – пообещал он. – Однако на всю оставшуюся часть вечера вам уготована роль стоика-наблюдателя. Боюсь, что у вас не будет столь любезного девичьему сердцу «последнего вальса», а также прощальных поцелуев с пожеланием спокойной ночи.

Лиз смотрела прямо перед собой в бархатную темноту ночи.

– Веселее, Лиз! Будут другие ночи, другие звезды и другие рассветы, а злой рок не всегда будет преследовать вас. Не надо, не шевелитесь, я отнесу вас.

Во второй раз за последние несколько минут оказавшись у него на руках, девушка была рада, что он не может догадаться, как ей хочется, чтобы этот миг длился вечно. Ведь именно это и был тот ответ, которого она избегала ранее, – Лиз страстно и больше всего на свете хотелось почувствовать его нежность.

Глава 5

Травма оказалась простым растяжением связок, и через пару дней Лиз снова смогла ходить как ни в чем не бывало. Но вынужденное безделье предоставило ей возможность заняться анализом ситуации, в которую она сама завела себя, рассмотреть положение вещей и прийти в ужас. Как можно постоянно ссориться с кем-то и одновременно чувствовать, что влюбилась в него? С Робином все было совершенно не так. У нее не было никаких сомнений, что с первой минуты встречи они почувствовали волнующее влечение друг к другу. Или взять Криса Соупера, он ей сразу же понравился, с ним было легко и просто. Опять же, если ей кто-нибудь не нравился, она старалась с ним не общаться и совершенно не интересовалась, как этот человек к ней относится.

Так как же случилось, что она стала постоянно думать о Роджере Йейте, бесконечно дорожить знаками его внимания и испытывать мучительную боль от всех его ошибочных представлений о ней, постоянно переживать из-за его равнодушия и даже холодности?

Может быть, все началось с того, что она обиделась на него тогда, в самолете, когда Роджер не проявил к ней ни капли сострадания, которого она вполне заслуживала? Эта обида оказалась настолько сильной, что сразу же настроила ее против Бет, еще до того, как они познакомились.

А может, в этом-то и есть вся причина? Врожденная честность Лиз заставляла ее размышлять над этим вопросом снова и снова. Потому что если ее ничем не обоснованное враждебное отношение к Бет назвать ревностью, то это будет означать, что она, Лиз, влюбилась в Роджера, еще не сознавая того. Это многое объясняет. А если девушка смогла заметить то, в чем Лиз не признавалась даже себе самой, тогда, наверное, не нужно удивляться, что Бет тоже постаралась отгородиться барьером враждебности. Более того, она перешла в атаку: ее невинные на первый взгляд замечания, колкости и странное поведение в присутствии Роджера таили в себе скрытую угрозу. Бет намекала конкурентке, чтобы та держалась подальше от ее собственности.

Сцена, разыгравшаяся, когда Роджер привез Лиз из больницы, рассеяла последние сомнения.

Хотя их отсутствие и было замечено, оно никому не показалось странным, и в ответ на выражение сочувствия девушка сумела убедить всех, что ничего серьезного не произошло. Вечеринка продолжилась, гости приходили и уходили, и спокойствие Лиз смущала только Бет, отказавшаяся от танцев ради того, чтобы побыть с ней.

В это время у Лиз была масса поводов не желать общества Бет. Однако Бет затараторила:

– Нет, я настаиваю. Если я буду знать, что ты сидишь здесь в одиночестве, умру от жалости. Кроме того, я устала. И потом, должна же я продемонстрировать Роджеру, что скучала по нему, пока он бегал куда-то вместе с тобой. Ведь он ждет, что я скажу ему что-нибудь нежное, понимаешь? Хотя на самом деле я была все время в центре внимания, и на каждый танец меня приглашали, как минимум, двое кавалеров… Послушай, может, принести тебе чего-нибудь попить?

Изо всех сил стараясь не выглядеть неблагодарной, Лиз отказалась, добавив при этом:

– Роджер вовсе не «бегал куда-то» со мной. Он просто предложил отвезти меня в больницу, потому что мне не хотелось портить настроение гостям, к тому же мне в любом случае нужно было сделать рентгеновский снимок ноги.

– Конечно, Роджер был обязан исполнить свой профессиональный долг по отношению к тебе.

Чувствуя себя уязвленной, Лиз парировала этот выпад:

– А что, если бы это была прогулка с отнюдь не профессиональными целями, у тебя было бы право возражать?

В ответ на это Бет рассмеялась:

– Разумеется, только неофициально. В наших отношениях нет ничего определенного. Так что Роджер волен ходить с кем и куда угодно. Но я не была бы женщиной, если бы меня все это не беспокоило. Видишь ли, он приучил меня до такой степени полагаться на него, что, боюсь, я даже представить себе не могу, что он посмотрит на кого-то еще. В определенном смысле посмотрит, я хочу сказать. Что касается вопросов профессии – это совсем другое. И уж конечно, это совсем другое во всем, что касается тебя, Лиз.

Лиз нашла спасение в иронии:

– Значит, ты говоришь, совсем другое. И как же это тебе удалось установить?

– Как? Да очень просто – для хороших отношений между тобой и Роджером вы слишком часто находитесь друг с другом на ножах. Позволю предположить, ты и сегодня тоже не вызвала у него симпатии, из-за того что часами ходила и танцевала с этой своей больной ногой. И я знаю тебя, Лиз. Для того чтобы постараться и использовать с целью увеличить свои шансы свалившуюся на вас обоих долгую встречу один на один, ты слишком уравновешенна. Я знаю девушек, которым это по плечу. Но у тебя слишком развито чувство собственного достоинства, тебя испугает вероятность получить от Роджера щелчок по носу. Да и зачем тебе Роджер, когда всего за пару свиданий ты превратила в своего раба Криса Соупера? Кстати, вот он идет сюда, и чемеще это может быть, как не намеком для Бет, что ей пора уходить?

Лиз задумчиво посмотрела ей вслед, а поскольку Крис был куда более приятным собеседником, она приветствовала его с радостью. Его нескрываемое стремление составить ей компанию конечно же не могло служить утешением, в котором нуждалась Лиз. Однако его общество целительно подействовало на ее израненную гордость, создало атмосферу дружеского веселья, и, хотя девушка понимала, что не следует внушать ему ложные надежды, она не могла скрыть искреннюю симпатию.

Когда вечеринка подошла к концу и Крис пожелал девушке спокойной ночи, Лиз повторила свое обещание, что если больная нога не будет ее беспокоить, то она сходит с ним куда-нибудь еще до конца его отпуска. А поскольку Роджер верил в современные методы лечения и считал, что при растяжении связок избыточное состояние покоя приводит к потере гибкости сустава, молодые люди условились о свидании в последний вечер перед тем, как Крису нужно будет возвращаться на буровую.

В тот вечер Эндрю обедал в гостинице с чиновником из высшего руководства нефтяной компании «Пан-Сахара», который приехал в Тасгалу с обычной инспекцией. Поэтому Крис и Лиз пообедали в клубе, потом один-два раза потанцевали и позже присоединились к компании, ужинавшей на открытом воздухе у кромки плавательного бассейна. К дому Лиз они пришли около полуночи. Эндрю возвратился еще до их прихода, о чем свидетельствовали полосы света, пробивавшегося через щели в ставнях гостиной.

– Может, зайдешь и поболтаешь с папой? – спросила Лиз и потянула молодого человека за собой в дом.

Однако, поднявшись на веранду, она остановилась, чтобы прислушаться к приглушенному шуму голосов, доносившемуся из комнаты, а затем повернулась к Крису.

– Похоже, у папы гости, – сказала она. – Будем заходить к ним или нет?

– Не будем, – быстро ответил Крис. – Я хочу сказать… Мне бы лучше пожелать тебе доброй ночи прямо здесь. Ты не возражаешь?

– Нет, конечно. Но разве ты не хочешь зайти и чего-нибудь выпить?

– Нет, только не в обществе из четырех человек, один из которых – большая шишка, а второй – твой отец. Мне хотелось бы закончить этот восхитительный вечер только с тобой, без посторонних. Лиз… – Крис подошел ближе и взял девушку за руку. – Скажи, тебе тоже понравился этот вечер?

– Ты же знаешь, что понравился, – совершенно искренне ответила она. – Ты подарил мне чудесный праздник.

– И вскоре мы повторим его или придумаем что-нибудь еще, ладно?

– Да, мне бы очень хотелось этого. И еще раз большое тебе спасибо за сегодняшний вечер, Крис.

По представлениям Лиз эти слова должны были прозвучать как намек на то, что пора идти по домам. Однако Крис не собирался отпускать ее руку.

– Тебе не нужно благодарить меня, – сказал он, – мне хотелось бы только одного: чтобы наш вечер не кончался. Кроме того, теперь какое-то время мне, наверное, не удастся увидеться с тобой. Поэтому… Можно я тебя поцелую?

– О-о, Крис, – слабо запротестовала Лиз. Кое-какие основания для того, чтобы обменяться прощальным поцелуем, тем более что просьба о нем была такой робкой, в их отношениях уже существовали. Однако Лиз не желала, чтобы Крис целовал ее в губы, каким бы мимолетным этот поцелуй ни был. – Крис, – взмолилась она, – пожалуйста, не надо. Я хочу сказать, мы не… то есть мы еще не…

– Лиз… После моего разрыва с Дженни ты единственная заставила биться мое сердце сильнее. Поверь, это правда. О-о, Лиз…

В следующее мгновение девушка оказалась в его объятиях, он покрыл поцелуями ее лицо и шею, беспрестанно повторяя шепотом ее имя.

Как только представилась возможность, Лиз, пытаясь оттолкнуть Криса, уперлась обеими руками ему в грудь. Но едва она сделала это, как их фигуры залил поток света, а проеме двери, что вела в гостиную, появились Эндрю и его гость.

Вздрогнув, Лиз и Крис шарахнулись друг от друга, чувствуя себя нашкодившими детьми. Крис поправил съехавший на сторону галстук, а Лиз, мучительно покраснев, перевела взгляд с отца на его гостя и увидела, что это был вовсе не высокопоставленный чиновник, а Роджер Йейт!

Последовала немая сцена. Все застыли, словно выступали в роли героев живой картины. Затем были произнесены все подобающие в подобных случаях слова, Лиз услышала, как Крис сказал, что ему рукой подать до гостиницы, и отказался от предложения Роджера подвезти его, а после этого она перестала воспринимать действительность и, очнувшись наконец, обнаружила, что, кроме них с отцом, в доме никого нет.

– Хорошо провела вечер, Лиз? – спросил Эндрю, всем своим видом показывая, что занят изучением напитка в стакане.

– Да, очень хорошо. – Девушка подробно рассказала, как прошел вечер, добавив напоследок: – Я думала пригласить Криса в дом, но не стала этого делать – мы подумали, что у тебя все еще находится сэр Грегори Фиш.

Эндрю усмехнулся, глядя на нее поверх ободка своего стакана:

– Сэр Грегори полагает, что хорошие люди редки и их нужно беречь. По этой причине он вскоре после обеда отправился на боковую, с тем чтобы набраться сил для завтрашнего полета на север. В результате я оказался в полном одиночестве. Затем в гостиницу пришел Йейт, чтобы осмотреть одного из служащих, и я предложил ему заглянуть ко мне выпить чего-нибудь. Я думал, что мы услышим шум мотора, когда Крис привезет тебя обратно, но все было тихо.

– Он оставил свой джип возле гостиницы, и мы дошли сюда пешком. – Лиз смущенно потупилась. – Мы только-только пришли, и Крис уже уходил, когда… когда он попрощался.

– Понятно. Ну что ж, извини за вторжение, Лиз. Как мне представляется, когда Йейт и я вышли из гостиной, Крис как раз был занят тем, что прощался?

– Да.

– И он прощался, не жалея сил, не так ли?

– Да. Хотя нет, папа, мне кажется, это скорее так выглядело. Но на самом деле все было по-другому. Он поцеловал меня… по-дружески.

– Хорошо, Лиз, – поставив стакан, Эндрю нежно обнял ее за плечо, – я знаю, мне не следует расспрашивать тебя об этом. Ты слишком честная девушка, чтобы пускаться в такие авантюры, и я бы сказал, что Крис Соупер тоже заслуживает доверия. Значит, это был всего лишь прощальный поцелуй, который слегка затянулся и оттого выглядел более страстным, чем был на самом деле? Вот и хорошо. Во всяком случае, если кто-то и должен приносить извинения, так это мы с Йейтом. Непрошеным зрителям не следует критиковать то, что не было предназначено для них, верно? И еще, Лиз, – Эндрю дождался, когда Лиз посмотрит на него, – случилось так, что Крис Соупер – один из немногих здешних парней, против твоей дружбы с которым я никак не стал бы возражать. Роджер Йейт – второй, но я, увы, не имею права диктовать тебе свою волю… Однако, дочка, на сегодня хватит. Отправляйся в постель, и сладких тебе снов!

Лиз легла спать, чувствуя себя глубоко несчастной. Она никак не могла забыть то полное безразличие, которое продемонстрировал Роджер Йейт, увидев ее в объятиях Криса.

На следующее утро девушка получила доставленное с оказией письмо от Криса, которое тот написал на рассвете, перед тем как уехать на участок нефтедобычи. Найдя письмо в прихожей, Эндрю отдал его Лиз и не сказал ни слова, когда она отложила послание в сторону, чтобы прочитать его, когда останется одна. Во время завтрака, состоявшего из кофе и булочек, они говорили о самых разных вещах, и, только собравшись уходить, чтобы доставить сэра Грегори Фиша на аэродром, Эндрю сказал:

– Да, кстати, Йейт говорил мне, что он уже побеседовал со старшей медицинской сестрой о твоей работе в больнице. Можешь заглянуть туда сегодня утром, конечно если у тебя нет других дел.

Когда отец ушел, девушка прочла послание Криса. Оно гласило:

«Лиз, дорогая, прошу меня извинить за вчерашний вечер. Ты не хотела, чтобы произошло то, что произошло, а я, клянусь, не знал, как будут развиваться события, пока все это не случилось. Но я был так счастлив в тот вечер с тобой и на самом деле поверил, что ты точно так же освободилась от былых привязанностей, как и я. Если это не так либо если ты больше не хочешь видеть меня, пожалуйста, разреши мои сомнения. Я постараюсь понять тебя. А если ты считаешь меня всего лишь неуклюжим увальнем – что ж, прошу прощения и обещаю, что не стану вовлекать тебя ни в какие истории, если только ты согласишься встретиться со мной во время моего следующего отпуска. (Я и надеяться не смею, что ты снова приедешь на буровые. Для меня это было бы счастьем!) Но так или иначе, все, что я сказал тебе вчера вечером, остается в силе, и, если ты захочешь оказать мне милость и черкнуть пару строк, почта к нам приходит с вечерним транспортным конвоем.

К.».

Лиз медленно сложила письмо и достала чистый лист бумаги. Промучившись полчаса, она наконец сочинила ответное послание:

«Дорогой Крис, тебе не нужно винить себя за то, что произошло прошлым вечером. Если бы нам не помешали, мы смогли бы поговорить и я объяснила бы, как отношусь к нашей дружбе, которая, надеюсь, не закончится. Обязательно дай мне знать, когда снова окажешься в Тасгале.

Лиз».

Перечитав написанное, Лиз осталась недовольна. Ведь рано или поздно настанет день, когда ей придется честно сказать Крису, что их дружба не перерастет в нечто большее, так зачем же откладывать? Однако Лиз не могла обмануть его надежду на ответное письмо, поэтому положила листок в конверт, запечатала и по пути в больницу занесла его в экспедицию местного управления нефтяной компании «Пан-Сахара».

Старшая медицинская сестра оказалась монахиней с внимательным взглядом, красивыми руками и выразительным голосом. На безупречно правильном английском она поблагодарила Лиз за предложенную помощь и сказала:

– Надеюсь, вы понимаете, что мы сделаем из вас то, что в вашей стране называется «прислуга на все случаи»? Возможно, эта работа не потребует применения профессиональных знаний, но при этом ваша помощь все равно окажется неоценимой.

Лиз улыбнулась:

– Доктор Йейт уже объяснил мне это. И коль скоро у меня нет настоящего опыта по уходу за больными, стало быть, я не смогу думать, что растрачиваю то, чем не обладаю, не так ли?

– Со слов мистера Йейта я поняла, что если не опыт, то качества, необходимые медицинской сестре, у вас есть.

Щеки Лиз вспыхнули румянцем.

– Доктор Йейт очень добр, – пробормотала она.

Старшая сестра только покачала головой:

– Нет, он скорее проницателен. Однако, дитя мое, раз мы с вами договорились, что вы поможете нам при выполнении лишенных всякого флера романтики дел, мне хотелось бы знать, когда вы сможете приступить к исполнению обязанностей?

Было условлено, что Лиз будет пять дней в неделю приходить каждое утро в больницу и работать до полудня. Домой девушка вернулась с целой кипой спецодежды и вечером устроила для отца демонстрацию больничной моды.

– Должен признаться, – сказал он после этого, – что Провидение, облачившее медицинских сестер в белые одежды, знало, что делает!

– Ты хочешь сказать, что такая одежда добавляет очарования даже самым некрасивым из нас?

– Наоборот, я хочу сказать, что она делает всех вас такими восхитительными, что один только ваш внешний вид – и тот заставит мужчину выздороветь как можно быстрее!

– Но ведь медицинские сестры ухаживают не только за мужчинами.

– Не надо спорить по мелочам! В основе моих доводов лежат данные статистики. Ты посмотри, сколько мужчин женились на медсестрах, ухаживавших за ними, не говоря уж о всех тех, кто хотел бы поступить так, если бы их не обогнали доктора, первыми пришедшие к финишу!

Как и было условлено, в больнице Лиз исполняла обязанности то курьера, то сиделки или же подменяла медсестер, как только в палатах возникала нехватка персонала. Временами ей случалось дежурить на коммутаторе больницы в качестве телефонистки; другие дни она проводила, собирая по палатам корзинки, с тем чтобы в больничной аптеке в них были положены лекарства, необходимые больным. Несколько реже девушке доводилось помогать при перевязке, а время от времени ей поручалась более ответственная работа – уход за детьми.

Такие задания больше всего нравились Лиз. Сестра Олавия, под опекой которой находилось детское отделение, была розовощекой монахиней, наполовину француженкой, наполовину ирландкой. С находившимися в подчинении медсестрами из числа мирян она говорила на французском языке, с Лиз общалась на английском, с ярко выраженным протяжным ирландским акцентом, а со своими малолетними пациентами – на полудюжине диалектов Сахары.

Родителями заболевших детишек были погонщики верблюдов, купцы из кочевников и ремесленники, которые каждое утро устанавливали свои лотки на рынке. Дети в больницу поступали с самыми разными недугами, от ожогов до змеиных укусов, а по мере усиления летней жары здесь появились и более тяжелые больные – жертвы эпидемий желудочно-кишечных инфекций. На первых порах все дети либо дичились, либо боялись и потому были очень робкими. Но нежная забота и веселые шутки сестры Олавии быстро находили отзыв в их душах, способствуя эффективному излечению.

Лиз приступала к своим обязанностям начиная с восьми часов утра и работала до полудня, а затем возвращалась домой как раз вовремя, чтобы посидеть за ленчем вместе с Эндрю. Или же, как это случалось иногда, он заезжал за ней, и они отправлялись домой вместе.

В один из таких дней – томительно жаркий, с облаками и сильным порывистым ветром, когда Эндрю после ленча вновь отправился в город по какому-то делу, – в доме зазвонил телефон.

– Лиз, знаешь, о чем я хочу тебе сказать? – защебетала Бет. – Вернее, о ком я хочу тебе сказать? Здесь у меня находится один твой друг. И не просто друг, а Крис собственной персоной! Крис?!

Его второе послание было кратким:

«Благодарю за слова о том, что моя репутация не окончательно подорвана в твоих глазах. Что ж, до встречи во время моего следующего отпуска, хотя не знаю, как я дождусь его прихода!»

До сих пор Лиз малодушно надеялась, что откровенный разговор с Крисом удалось отложить на неопределенный срок. Встревожившись, она засыпала Бет вопросами:

– Что ты хочешь сказать этим своим «здесь у меня»? Ведь отпуск ему пока еще не положен, верно?

– Конечно же нет. Кажется, он приехал в Тасгалу по делам, но на полпути машина сломалась, а я, встретив его в городе, сжалилась над ним и пригласила к себе. Он был не в себе от того, что у него не хватало времени, чтобы увидеться с тобой, а на его звонок никто не ответил. Конечно, я рассказала ему о том, что ты теперь работаешь в больнице на должности ангела-хранителя, и это произвело на него огромное впечатление… Ой, он уже вырывает трубку, хочет с тобой поговорить.

– Лиз? – В голосе Криса звучало нетерпение. – Видишь, как все получается… Этим утром я ухитрился выпросить разрешение съездить в город, чтобы забрать запасные приборы для оборудования группы, поскольку сегодня вечером мы выходим на маршрут. Однако мой джип, просто из дружеских намерений, заартачился, и до Тасгалы я добирался на попутках. Когда я встретился с Бет, мне уже удалось решить все вопросы, однако теперь времени совсем не осталось. Поэтому, раз уж Бет согласна, может, ты разрешишь, чтобы она подвезла меня к тебе? Пожалуйста, Лиз!

Ну как же она могла ответить отказом на подобную просьбу?

– Конечно, – вздохнула девушка, – только если у тебя совсем нет времени, стоит ли утруждать себя?

– Стоит ли?! Послушай! Оно бы того стоило, даже если бы у меня было только пять минут свободного времени, а у меня в запасе целых полчаса! – с энтузиазмом прокричал Крис.

Ожидая их, Лиз приготовила коктейли и мятный чай со льдом, который, как она знала, очень нравится Бет. Правда, при этом Лиз подозревала, что та придумает какой-нибудь хитрый довод и оставит ее с Крисом наедине.

Однако Бет не стала отказываться от чая с мятой, всем своим видом показывая, что намерена остаться.

– А как ты собираешься поехать обратно? – спросила она у Криса. – Туда идет транспортный конвой, на который ты должен успеть?

– Не-а, – покачал головой Крис, – конвой трогается в путь только в шесть вечера, а для меня это слишком поздно, учитывая, что выход на маршрут намечен на сегодняшний вечер. Мне придется добираться так же, как я приехал сюда, – автостопом. Джип я бросил в окрестностях Ин-Тажа. Gardien indigène^[3], ну, тот парень, в чьем подчинении находится местная управа, кое-что понимает в машинах, и к моему приходу джип будет работать как часы.

Говоря все это, Крис с отчаянием гипнотизировал взглядом Бет, которая сидела скромно опустив голову, и Лиз стало жалко его.

– Ин-Таж – это пост где-то на середине пути? – уточнила она. – Примерно в двадцати пяти километрах отсюда? Крис, а может, я могла бы доставить тебя туда на «лендровере»? Ведь иногда мне здесь приходится водить машину, и сегодня она не нужна папе. Так что если это поможет…

– Конечно, поможет!

Исполненная искренней благодарности улыбка Криса лучше всяких слов сказала Лиз, что он думает о ее предложении, и поэтому она даже не стала обращать внимания на его колебания, следует ли ему просить ее об этой поездке, поскольку возращаться-то ей придется одной.

– Ерунда. Я уже ездила по этой дороге ранее. – Лиз решительно отмела подобные доводы. – Дорога как дорога. Во-первых, прямая, а во-вторых, на ней довольно оживленное движение. Как говорит папа, в феч-феч на ней тоже никогда не попадешь, так что на обратный путь у меня уйдет не более трех четвертей часа. Значит, вся дорога туда и обратно займет не более двух часов. Единственная проблема заключается в том – Лиз посмотрела на свои часы, – что я не знаю, когда папа вернется, а к тому времени мне хотелось бы быть дома.

– Ну, если у тебя нет иного повода для беспокойства, – предложила свои услуги Бет, – может быть, вы разрешите мне остаться здесь до того времени, когда он придет? Или когда вернешься ты, если это случится раньше.

– О-о, Бет, ты не откажешь в этой любезности? – С этими словами Крис широко улыбнулся девушке, как если бы, подумала Лиз, просил у нее прощения за то, что всего несколькими минутами раньше мечтал лишь об одном: чтобы ее унесло на край света. Со своей стороны, Лиз была рада, что Крис рассматривал предложение Бет как услугу, оказываемую ему лично, поскольку сама она не могла просить соперницу о каком-то одолжении, это было выше ее сил. Она предоставила в распоряжение Бет журналы, что прибыли с утренней почтой из Англии, и вместе с Крисом вскоре отправилась в путь.

После полудня жара стала еще более тягостной, а небо еще более зловещим. В Англии подобная погода являлась предзнаменованием близкой грозы, и Лиз спросила у своего спутника, не означает ли все это приближение дождя.

– Такие удачи здесь не выпадают. Гораздо более вероятно, что это надвигается самум – песчаная буря с ветром, и она разразится здесь завтра или послезавтра. Тебе еще не доводилось познакомиться с одной из самых ярких наших достопримечательностей, а?

– Звучит довольно мрачно. А сколько они продолжаются? – спросила Лиз.

– Обычно два или три дня, иногда бывает и дольше, а иногда по какому-то капризу природы возникает ураган чудовищной силы, который длится всего четверть часа. В течение двадцати четырех часов температура, как это происходит сейчас, все время растет и растет, а затем начинает дуть ветер. Он буквально сбивает с ног, а пыль такая, что не видно ничего на расстоянии в метр. Удовольствие то еще, поверь мне! Но может быть, нам повезет и этот самум пройдет стороной. Видишь, солнце пытается пробиться сквозь тучи, это добрая примета.

Однако солнце пробилось сквозь пелену пыли не более чем на десять секунд, и Крис, который предложил вести машину по дороге к Ин-Тажу, утопил педаль газа в пол.

– Нет, сегодня бури не должно быть, – рассуждал он вслух. – Но все равно, Лиз, ты не медли по дороге домой, ладно? И обещай позвонить мне на буровой участок в ту же минуту, как только приедешь.

Лиз пообещала, и Крис с любовью улыбнулся ей.

– Милая Лиз, – сказал он, – это просто прекрасно – чувствовать тебя рядом даже здесь, и даже в этот томительный и тревожный миг. И когда я в следующий раз приеду, но уже в отпуск, ты ведь не станешь встречаться со мной как бы по графику, составленному так, чтобы до минимума сократить время, которое ты готова уделить мне?

– Конечно не стану. Но, Крис…

– Я знаю. – И с этими словами он печально кивнул головой. – Тогда я просто потерял контроль над собой. Но подобное больше не повторится, если только у тебя самой не появится ответного чувства.

– Но боже мой, Крис, ведь я пытаюсь втолковать тебе, что этого не будет!

– А я говорю, что, если бы я воспринял твой ответ как окончательный, я бы тогда не должен был называть себя мужчиной! – парировал он ее реплику. – Нет, но если ты по-прежнему влюблена в того парня, что остался в Англии, тут я, конечно, могу оказаться третьим лишним. Но ведь это же не так, верно, Лиз?

– Да нет же!

И чтобы не отвечать на вопрос «И ни в кого другого?», который, как она чувствовала, вот-вот будет задан, Лиз несколько неуверенно спросила:

– После того вечера мне приходило в голову, а сам-то ты уверен в том, что расстался со своей любовью к Дженни?

Крис искоса посмотрел на нее:

– А ты не ревнуешь меня к Дженни? Это не потому ли…

– Нет. Только когда ты объяснялся мне в своих чувствах, ты сравнивал меня с ней, и я подумала, что, возможно, на самом-то деле ты не забыл ее, даже и не догадываясь об этом. – В отчаянии Лиз сказала ему: – Господи, Крис… – и продолжила: – Ну послушай, неужели мы не можем, ну хотя бы на какое-то время, продолжить наши отношения на том условии, что мы друзья, и как друзья мы оба испытываем симпатию друг к другу, но ничего более? Потому что, хоть я и не влюблена в тебя, ты мне очень нравишься. И я думаю, ты бы догадался, если бы я искала предлог ради самого предлога?

– Конечно, догадался бы! – согласился он. – Ты не любишь раздавать поцелуи направо и налево, и это вполне устраивает меня. – Крис легонько коснулся девушки. – Договорились, Лиз. До тех пор, пока у меня есть возможность ждать и надеяться, я могу вести себя хорошо, так что считай, что мы договорились. Когда сможем, мы будем встречаться и проводить вместе время, тогда как под запретом окажется все то, что относится к любви, я правильно понял?

Лиз кивнула в знак согласия:

– Ты очень щедр, Крис.

При этих словах оба они рассмеялись и на этом прекратили обсуждение темы.

Крис первым нарушил установившееся молчание:

– Лиз, а тебе и в самом деле нравится Бет Карлайен? – спросил он.

– Бет Карлайен? А что, тебе она не нравится? – уклонилась от ответа Лиз.

– Ну, – он неловко рассмеялся, – учитывая пару услуг, оказанных мне ею сегодня, то, что я сейчас скажу, будет напоминать изучение зубов дареного коня. Но я никак не могу избавиться от ощущения, что если она делает что-то для кого-либо, так это скорее по воле случая, нежели по доброму умыслу, и что она далеко не так наивна и бесхитростна, как хочет выглядеть.

– Однако не слишком ли трудно постоянно носить маску кротости, в то время как на самом деле ты таковым вовсе не являешься? – прошептала Лиз.

– Не знаю. Если ты решаешь, что такая роль подходит тебе, возможно, тебе удастся сжиться с ней, как сживается актер с ролью в хорошей пьесе. Но этим приемом можно пользоваться даже и не вживаясь в образ, в особенности если ты принадлежишь к эгоцентричному типу людей, к которым, как я подозреваю, относится и юная Бет. Спрятавшись за подобной маской, она может все время оберегать свои собственные интересы лучше, чем кто-либо другой. Да что там говорить, по моему мнению, защита личных интересов может принимать самые разные формы, и Бет выбрала для этой цели конкретный образ, говорящий: «Я – маленькая, слабая и беззащитная».

– Но зачем и от кого следует ей защищаться?

– Трудно сказать. Но, как мне кажется, у каждого из нас бывают случаи, когда мы так или иначе нуждаемся в защите. Может быть, ее средства защиты необходимы ей из опасения, что Йейт может обратить свое внимание не только на нее, а на кого-то еще или же кто-то еще может обратить внимание на него. И если нечто подобное произойдет или же если у Бет хотя бы возникнут опасения, что оно может произойти, по моему разумению, она даже и не подумает уступить сопернице. Но, Лиз, мне не следует настраивать тебя против нее, коль скоро она тебе нравится.

– Да нет, все в порядке. В некотором роде нас с ней как бы сблизило то обстоятельство, что среди молодежи Тасгалы мы были единственными людьми, не занятыми никакой работой. Но я не могу сказать, что она нравится мне. Миссис Карлайен, на мой взгляд, гораздо приятнее.

На лице Криса засияла улыбка.

– Тут ты попала в самую точку! Дженайна Карлайен – это само совершенство. Как жаль, что она вдова. Временами мне думалось… Хотя нет, ничего, это я так. – Крис резко оборвал сам себя.

– Думалось что?

– Ничего. Не будем об этом. А сейчас, о горе мне безутешному, мы приехали, и я должен буду отпустить тебя.

Ремонт джипа затягивался, но Крис не допустил, чтобы Лиз хоть на минуту задержалась в Ин-Таже. Он развернул для нее «лендровер», и, взбираясь по крутому подъему из поймы пересохшей реки, Лиз подняла руку в прощальном приветствии.

Всего через несколько километров пути Лиз поняла, что будет только рада, когда ее поездка закончится. В дополнение ко всему остальному она никак не была готова испытать чувство полнейшего одиночества, которое вызывали у нее безбрежные песчаные пространства, протянувшиеся по обе стороны от полосы твердого грунта, по которой она вела машину. Никто не обгонял ее, и она была рада каждому встречному джипу или грузовику, с водителями которых ей представлялась возможность обменяться приветственными гудками.

Машина тянула великолепно, но ее продвижение вперед замедлялось постоянно усиливающимся встречным ветром, который теперь достиг такой силы, что начал раскачивать автомобиль. Лиз размышляла о том, насколько был прав Крис, когда утверждал, что в ближайшее время песчаная буря не разразится, и очень жалела о том, что не спросила его, что ей делать, если она застигнет ее в пути. У нее не было сомнений в том, что всякая попытка провести машину через самум будет безумием. Лиз решила, что она поставит «лендровер» по ветру и будет сидеть в нем, пока буря не стихнет. Но после этого в ее памяти всплыло выражение «два или три дня», и девушке стало понятно, что подобное испытание не имеет ничего общего, скажем, с попыткой переждать неожиданный ливень, укрывшись под деревом.

Но, рассуждая обо всем этом, Лиз по-прежнему ехала вперед. Только она забеспокоилась о том, как бы не случилось так, что Эндрю уже пришел домой и услышал от Бет, куда она поехала, как вдруг перед ней возник первый признак опасности реальной, а не созданной ее воображением.

Песчаные вихри протянулись через дорогу, потоки песка сворачивались в спирали со все увеличивающимся радиусом, их было не одна и не две, а целый десяток или даже более, под воздействием неослабевающего ветра они то исчезали, то возникали вновь, всякий раз становясь еще больше по высоте. В своем вращении вокруг некоего центра – возможно, вокруг гальки или какого-то более крупного камня – каждая спираль казалась живой. Чтобы понаблюдать за этим явлением, Лиз остановила машину, и гряды песка, собранные в спирали, в охватывающем движении начали изгибаться в направлении центра вращения, образуя тонкие, как у молодого месяца, рога и острый, как лезвие ножа, гребень.

Решив двигаться напрямик, Лиз послала машину вперед, и ее крайне обрадовало, что легкий и сухой песок вовсе не оказался преградой для движения. Управлять машиной было почти легко. Но только она обрела уверенность в своих действиях, как дьявольски пронзительно завыл ветер, и сразу же после этого Лиз, напуганная и ослепленная градом камней и песка, ударивших в ветровое стекло машины, инстинктивно нажала на тормоз, остановив машину.

Стало быть, вот оно, и Крис оказался не прав. Сложив руки на рулевом колесе, Лиз наклонилась вперед и уставилась в серую мглу, которой свирепствующая песчаная буря накрыла и дорогу, и пустыню, и линию горизонта. Теперь Лиз нужно было решить, оставаться на месте или же продолжать движение. Поскольку она знала, что дорога оставалась на своем месте и что автомобиль в своем движении легко преодолевает барханы, Лиз решилась ехать дальше, но только она выжала сцепление, как ее охватили такие спазмы и судороги, каких она никогда до этого не испытывала. Боль, родившаяся где-то в межреберном пространстве, сковывала девушку, не давала ей пошевелиться.

Испуганная, Лиз села, откинувшись на спинку сиденья. Девушка понимала, что сейчас ей необходимо встать и выпрямиться, иначе боль не утихнет, судороги не пройдут. Она должна встать. Она должна…

Охваченная паникой, Лиз мгновенно выскочила из машины и, с облегчением почувствовав, что может выпрямиться, встала, отважно глядя в лицо надвигающейся буре. Автомобиль был ее спасительной гаванью, и поэтому она крепко вцепилась в ручку дверцы. Но будучи по-прежнему охвачена болью, Лиз не слышала приближения нагоняющего ее автомобиля, пока тот не подъехал вплотную и не остановился за ее машиной, пронзительно визжа тормозами.

Преодолевая сопротивление ветра, она обернулась и почувствовала, что наконец пришедшее к ней восхитительное освобождение от боли покидает ее, потому что на смену ему приходит иной вид отчаяния. Дело в том, что подъехавший автомобиль принадлежал Роджеру Йейту, а сам он с лицом, темным от гнева, встал перед ней, в два шага преодолев разделяющее их пространство.

– Какого черта вы здесь торчите? – потребовал он ответа. – Немедленно в машину!

Не дожидаясь, пока она исполнит его команду, он взял Лиз за плечи и затолкал ее в кузов, после чего направился к противоположной дверце, двигаясь на ощупь вдоль капота машины.

Глава 6

Роджер повернулся на пассажирском сиденье так, чтобы сидеть лицом к Лиз. – А теперь давайте разберемся, – сказал он. – Неужели у вас настолько не хватает ума, что вы не только предприняли эту дурацкую поездку, да еще в таких условиях, но к тому же решили оставить машину и идти домой пешком?

– Я ничего не оставляла! И не решала… – К своей великой досаде, Лиз чувствовала, что голос у нее дрожит и срывается на грани истерики, и замолчала. Откуда и как он оказался здесь, с очевидным намерением отыскать в этих местах именно ее, Лиз не знала. Она знала только, что он здесь, готовый браниться, не слушая ее доводов, как это часто бывало и раньше. А также и то, что, если случится нечто невероятное и на этот раз он будет добр к ней, невозможно себе представить то безрассудство, в какое она тогда не пустилась бы от радости.

И совершенно неожиданно оказалось, что Роджер не сердится… Приподняв ее подбородок пальцем, он спросил:

– Так в чем же дело, Лиз? Вы сами заглушили мотор среди этих дюн? А если это не так, то в чем тут дело?

На его вопрос она ответила своим вопросом:

– Мне показалось, вы знали, что встретите меня здесь. Откуда вам это стало известно?

– Я был на участке нефтедобычи и, возвращаясь, встретил Соупера на некотором удалении от Ин-Тажа. Он помахал мне, чтобы я остановился, и сообщил, что вы едете домой, находясь немного впереди меня. Мы с ним расстались нельзя сказать чтобы очень сердечно после того, как я недвусмысленно сказал ему все, что думаю о нем, за то, что он позволил вам выехать из дома в условиях надвигающегося самума.

– Ему обязательно нужно было вернуться на буровую, поэтому я и предложила подвезти его. И он вовсе не ожидал, что самум начнется сегодня.

– В своих прогнозах он зашел туда, куда даже метеорологи опасаются заходить, не так ли? В этом есть доля истины – обычно подобным явлениям предшествует длительный подготовительный период. Но было ли когда-нибудь такое, чтобы атмосферные явления протекали в строгом соответствии с графиком? И кроме того, здесь всегда существует возможность внезапного возникновения торнадо наподобие этого. И все же какая муха укусила вас, что вы оставили машину как раз тогда, когда налетел шквал?

– Я остановилась потому, что ветровое стекло машины было совершенно забито песком. Мне трудно было решить, то ли остановить машину и, сидя в ней, переждать бурю, то ли ехать дальше. А потом, как только я решила попробовать ехать дальше, я почувствовала боль.

Теперь взгляд, которым Йейт окинул ее, стал профессиональным.

– Боль? – переспросил он. – В каком месте?

– Вот здесь.

Лиз прижала ладони к тому месту, где располагалась грудина, и доктор Йейт кивнул:

– Что, вам и сейчас больно?

– Нет, сейчас все прошло. Я вылезла из машины, потому что я почувствовала, что мне любой ценой нужно встать и выпрямиться.

– Понял. Давайте переберемся в мою машину. Вылезайте, да побыстрей.

– А что будет с «лендровером»?

– Не беспокойтесь. Я позабочусь, чтобы машину доставили домой. Лучше примите вот это. – Йейт протянул Лиз капсулу.

– Что это?

– Лекарство. Вам придется проглотить его не запивая. У меня нет с собой воды. Причиной ваших болей являются желудочные колики. Это довольно распространенная реакция организма на резкое повышение температуры. – Тут Йейт сделал паузу и скептически посмотрел на Лиз. – Должен вам сказать, что, как мне кажется, вы и впрямь намерены приобретать опыт дорогой ценой. Вам никогда не говорили, что для того, чтобы узнать, что огонь обжигает, вовсе не нужно совать в него руку? Или что безрассудство, от которого теряют покой окружающие вас, это не самая лучшая черта характера?

Лиз покраснела.

– Я даже и не думала, что проявляю безрассудство, – сказала она. – А кроме того, вы же сами сказали, что лишь тоненькая нить отделяет безрассудство от храбрости.

– Я сказал? – Роджер с недоверием посмотрел на Лиз. – Когда я мог сказать такое?

– В самолете, когда мы летели сюда. Вы сказали это про ту француженку, которая везла в Сахару своего младенца.

– Ах да, мадам Жельмэн. Ну и ну, как же мне тогда было знать, что рядом со мной находился ангел-учетчик? И что, с той поры вы вознамерились использовать этот довод против меня?

– Конечно же нет. Просто все дело в том, что между этими случаями можно провести параллель.

– Не согласен. – Роджер энергично затряс головой. – Мадам Жельмэн пришлось выбирать из двух зол меньшее – либо рисковать семьей вследствие слишком долгой разлуки с мужем, либо возможными последствиями для здоровья ребенка, которого она привезла с собой, и последнее показалось ей меньшим злом. Вы же имеете привычку, так сказать, лезть в воду, не зная броду.

– Вы имеете в виду, что я не предупредила отца? Но его не было дома, когда я уезжала, и он даже сейчас еще может ничего не знать о том, что я…

Глядя прямо перед собой, Роджер ответил на это:

– Дело не только в этом. Соупер тоже был довольно обеспокоен. Да, кстати, он умолял меня проследить за тем, чтобы вы позвонили ему, как только вернетесь. Так что, уж пожалуйста, позвоните.

– Да, он просил меня об этом. И в который раз чувствуя себя провинившимся ребенком, Лиз погрузилась в молчание.

Песчаная буря улеглась столь же неожиданно, как и началась. Они подъехали к дому, и, поскольку Бет все еще должна была находиться здесь, Лиз была бы не прочь подвергнуть себя небольшому самоистязанию, пригласив Роджера зайти. Однако он отказался, сказав, что ему еще нужно навестить нескольких пациентов и что он пошлет своего личного механика, чтобы тот привел «лендровер».

Лиз отметила, что ставни на окнах закрыты, а когда она вошла в дом, ее глазам предстала Бет, собиравшая с помощью пылесоса песок, который хрустел под ногами и лежал буквально на всех плоских поверхностях, какие только были в доме.

Удрученная Лиз рассказала все, что с ней случилось, и Бет воскликнула:

– О боже, кажется, ты все время норовишь попадать в какие-то переделки, не правда ли, Лиз? Хотя откуда же тебе было знать про самум. И никто не мог бы тебя подозревать в том, что ты придумываешь все так, чтобы Роджер обязательно был где-то поблизости, чтобы помочь тебе всякий раз, когда ты попадаешь в беду. Но, дорогая моя, разве ты не смотрелась в зеркало? Ты же в пыли с головы до ног! Удивляюсь, как это Роджер смог узнать тебя? Почему бы тебе прямо сейчас не принять ванну и переодеться, а на случай, если придет мистер Шепард, я могу посидеть здесь еще какое-то время.

– Да, – ответила Лиз, размышляя над тем, где это Бет набралась умения сказать человеку гадость, используя для этой цели набор самых безобидных фраз. Усталая, она направилась к себе в комнату.

В комнате не только ставни, но и окна были распахнуты настежь. В результате этого кровать Лиз, а также пол, бюро и туалетный стол – все было покрыто слоем песка; подоконник в глубокой нише окна был как-то необычайно пуст, а под ним, разбившись на сотни сверкающих фрагментов, лежала се драгоценная rose de sable.

– Не может быть! – выдохнула Лиз. Она встала на колени и, размазывая слезы по щекам, стала собирать осколки. Трудно было вообразить что-либо худшее, чем гибель подарка, сделанного Роджером, и, если этот ужасный день припас для нее что-то еще в этом плане, Лиз не сомневалась: ей этого не вынести.

Что случилось – то случилось, и винить в этом некого, ведь никто же не знает, сколь драгоценной была для нее эта редкость.

Хотя погодите, как это никто? А не могло ли быть так, что ее тайну разгадала Бет? А если да, то не значит ли это… Нет, она не позволит себе думать так плохо о ком-либо, даже о Бет. Но факты – упрямая вещь.

И слишком уж велика была горечь утраты. Если бы во время песчаной бури ставни ее окна были закрыты, ее очаровательный песчаный цветок был бы по-прежнему с ней.

Фотографии родителей Лиз, осторожно поставленные, стояли прислоненные каждая к своей стене проема, образующего узкое окно. И хотя вполне возможно, что полощущаяся на ветру штора случайно могла бы отбросить одну из них в какое-то безопасное место, но ведь не может быть сомнения, что в результате такого же действия другая фотография могла бы оказаться опрокинутой, сброшенной на подоконник или на пол или даже просто оставленной там, где она стояла? Нет, как ни печально, но все выглядело так, что если признать виновной Бет, то свои преступные намерения она осуществила тогда, когда предоставила ветру возможность разбить rose de sable.

Лиз подняла с пола пару осколков и вернулась в гостиную. Опустив их на стол перед Бет, она произнесла следующую фразу голосом, неожиданно сухим и бесцветным:

– Закрыть ставни – это было очень предусмотрительно с твоей стороны, но только почему ты не закрыла их в моей комнате?

Бет вздрогнула:

– В твоей комнате? Но я… Да как же это, ведь я пошла туда в первую очередь. Я же помню, мне там трудно было закрыть оконную раму.

– Да, у окна в той комнате плохой шпингалет, – согласилась Лиз. – Но не у ставней. Если их закрыть, они не пропускают ветер. Во всяком случае, не пропускали.

Бет выглядела обиженной.

– Ты что же, хочешь сказать, что я специально не закрыла их?

– Я сомневаюсь, в том, что ты их закрыла.

– Но я же уверена… – Бет замолчала, разглядывая блестящие осколки, лежавшие перед ней. – Но, Лиз, ведь это же твоя rose de sable!

– Да. Если не считать жуткой грязи, больше ничего в комнате не пострадало. Ты не находишь, что это странно?

– Странно? – удивилась Бет. – Да, нахожу. То есть нет, не нахожу. Ты себе представить не можешь, какие злые шутки вытворяет внезапный ураган, подобный этому. И вполне естественно, что ты во всем винишь меня, раз считаешь, что я плохо закрыла окно. Давай пойдем туда, и я покажу, что я делала.

Лиз было ясно, что Бет просто тянет время. И она еще больше уверилась в этом, когда Бет, войдя в комнату, издала изумленное «Ох!» и стала показывать, как она закрывала окно и ставни.

– Сперва я сделала так, а потом вот так, но боюсь, мне не удалось плотно закрыть ставни, а этот дурацкий шпингалет у окна никак не хотел вставать на место. Я помню, что я видела фотографии твоих родителей и этот камень, то есть розу. Но, как ты говоришь, фотографии не пострадали, разбилась только роза. Это – счастье, не правда ли?

– Большое счастье!

Бет была занята тем, что ставила фотографии в рамках на свое место.

– Ты говоришь это так, – сказала она, – как если бы на самом деле ты так не считала. Мне ужасно жалко, если ты по-прежнему считаешь, что это моя вина. Но, наверное, ты бы так не считала, не правда ли, если бы пострадали фотографии, а не эта роза?

– Фотографии при этом не погибли бы. A rose de sable погибла.

– Да, но… – Бет неуверенно хохотнула. – Да, силы небесные, чего в нем особенного-то? Просто кусок крупнокристаллического песка!

– Он мне нравился, – отрезала Лиз.

– И стало быть, из-за того, что он разбился, ты намерена превратить мою жизнь в мучение, – надула губы Бет.

– Но если ты и в самом деле закрывала здесь все, то это не твоя вина, правда?

– Конечно, не моя. – Бет слишком охотно согласилась с этим заявлением. – И я не понимаю, почему ты волнуешься из-за такого пустяка. Если только, – Бет внимательно оглядела Лиз, – если только не считать, что ты негодуешь потому, что эту штуку подарил тебе Роджер. Ага, вот ты и покраснела! Так вот в чем причина! О боже, Лиз, как могло такое случиться с тобой?

– Какое такое? Что могло случиться со мной? – переспросила Лиз. Однако она знала, о чем идет речь. Теперь Бет сама вынуждала Лиз защищаться.

– Ах, Лиз, – жалобно продолжила Бет, – о том, влюбилась ты в Роджера или нет, ты должна была бы знать и сама, не заставляя меня задавать тебе так много вопросов.

– А кто просил тебя спрашивать, не скажешь? – огрызнулась Лиз.

Но Бет не обратила внимания на слова Лиз.

– Мне думается, я была совершенно слепа. Как это становится ясно теперь, ты изо всех сил старалась показать, что терпеть не можешь Роджера, по крайней мере когда он оказывался рядом с тобой. Как будто бы ты боялась, что он может догадаться. Бедная Лиз! Теперь я пойму, если ты будешь сердиться на меня, стоит мне завести разговор о нем. Но помимо того, чтобы отказаться от Роджера в твою пользу, чего ты совершенно не можешь ждать от меня, ведь я в этом случае абсолютно бессильна, не так ли?

– Не абсолютно, если уж тебе так хочется это знать. – Лиз, чувствуя, что она вот-вот потеряет контроль над собой, и понимая, насколько безрассудно заниматься перед Бет дальнейшим саморазоблачением, произнесла эти слова с особой страстью: – Мне ни к чему твои соболезнования! И если ты кому-нибудь пискнешь хоть слово, я тебе никогда этого не прощу. Никогда!

Большие, невинные глаза Бет стали еще больше от изумления.

– Больно-то нужно! И это тогда, когда ты так старалась провести нас всех! Однако должна же ты понять, что мне невыносима сама мысль о том, что, возможно, это из-за моей беспечности ты лишилась единственного подарка Роджера. Я, пожалуй, попрошу его достать для тебя еще одну rose de sable, ладно?

– Только попробуй! – резко возразила ей Лиз. – Только попробуй, и для тебя будет все кончено! – пригрозилаона. – Когда настанет время, я сама расскажу ему о том, что камень, который он подарил мне, разбился. И если я увижу, что ему уже известно об этом, не берусь обещать, что не расскажу, как это случилось!

Взгляд Бет метнулся куда-то в сторону от Лиз.

– За исключением того, что ветер смел камень с полки, мы не знаем, как это случилось, – заявила она.

– Зато мы знаем, что, если бы ставни были закрыты должным образом, этого, наверное, не случилось бы.

Нерешительность Бет и ее очевидный испуг, что Роджер может узнать про случившееся, был для Лиз равносилен признанию Бет своей вины, и это обстоятельство некоторым образом уравновешивало чаши на весах оскорбленной гордости. Начиная с этого дня перед Эндрю или Дженайной, а также перед всеми другими они могли демонстрировать глянец дружеских отношений. Но, скрестив мечи в открытом бою, каждая из них смогла оценить, чего стоит соперник. Лиз испытала чувство, близкое к облегчению, узнав, что собой представляет Бет в качестве противника.

– Знаешь, тебе больше нет необходимости ждать здесь чего-либо еще. Я собираюсь позвонить Крису, а затем принять ванну, – проговорила Лиз, и Бет дернула плечом, чтобы показать, насколько ей это все безразлично.

Но уже в дверях она нанесла свой последний удар.

– Поверь, Лиз, на твоем месте я бы постаралась уцепиться за него как можно крепче, потом будет поздно!

После всего этого Лиз была благодарна тому, что имеет работу в больнице, поскольку это обстоятельство заставило ее подчинять каждый день определенному распорядку. Теперь у нее не было нужды часто встречаться с Бет, но она по-прежнему могла навешать Дженайну в полуденные часы, пока Бет отдыхала. Лиз не имела представления, было ли известно Дженайне или догадывалась ли она о ситуации, сложившейся в ее отношениях с Бет. Но, во всяком случае, она не задавала неловких вопросов, и ее отношение к Лиз не изменилось. Следующий приезд Криса Соупера в краткосрочный отпуск доставил Лиз огромное удовольствие. Крис заезжал за ней в больницу и обычно оставался у них дома на ленч. После проведенных на крыше дома часов полдневной сиесты они отправлялись в клуб поплавать и оставались там до самого вечера, чтобы потанцевать или посмотреть довольно древний фильм на киносеансах, проводившихся дважды в неделю. Лиз часто думала о том, что Крис ей нравился гораздо больше, чем когда-либо нравился Робин Клэр; и в самом деле, у Криса было все, что так нравилось ей, не хватало только жизненно важной яркой искры, благодаря которой из дружбы могла бы вспыхнуть любовь.

Встречаясь с Лиз в больнице, Роджер обращался с ней столь же официально и столь же сдержанно, как и любой другой врач. Для французского медицинского персонала она была infirmière^[4], а для доктора Йейта – медсестрой, и, выступая в этой безликой роли, она приносила и уносила все, что он прикажет, и в присутствии пациентов почтительно обращалась к нему «сэр», испытывая какое-то странное и тайное удовольствие. И каждый день сознание того, что за любым поворотом коридора, за любой открывающейся дверью она может лицом к лицу столкнуться с доктором Йейтом, несло для Лиз вкус приключения.

Поскольку с приходом лета температура на улице резко подскочила, в детском отделении пациентов стало больше, и Лиз пришлось проводить там больше времени. Теперь сестра Олавия стала регулярно поручать ей несложные перевязки, а кроме того, Лиз часто поручалась задача убедить непослушных маленьких пациентов принять свою первую в жизни ванну.

Детей-европейцев в больнице было меньше, чем детей-метисов или детей-туарегов, у которых было гораздо больше вероятности заболеть во время купания в прудах, кишащих личинками москитов, подхватить инфекционные заболевания, источником которых являются пески пустыни, а также пострадать от укусов постоянно встречающихся здесь змей, фаланг и скорпионов. Туареги по-прежнему жили в окрестностях Тасгалы, и их покрытые козлиными шкурами или мешковиной шатры, которые Роджер показывал Лиз с самолета, все еще находились здесь, а нестройные группки представителей этого племени почти каждое утро в качестве вероятных пациентов вливались в пестрое вавилонское смешение языков и народов, выстроившееся в очередь в приемном покое. Женщины и дети, и те и другие босоногие и с ничем не защищенным лицом, приходили сюда пешком; закутанные до самых глаз в свои синие одежды мужчины обычно приезжали на верблюдах, огромных животных белой масти, которых их владельцы ставили на привязь во дворе больницы среди автомобилей, мулов и мотоциклов, тоже ожидавших своих владельцев. Такое сочетание транспортных средств делало больничный двор самой странной парковочной площадкой в мире!

Однажды в полдень, когда Лиз уже окончила свою работу и теперь ждала, когда за ней заедет Эндрю, она увидела, как Роджер беседовал с одним из мужчин этого племени. Этому мужчине только что перебинтовали руку, но, несмотря на это, ему удалось легко вскочить в седло, настолько высокое, что теперь он находился на несколько футов выше Йейта.

Взмахнув рукой, Роджер подозвал Лиз. Сказав мужчине несколько слов на языке туарегов, он обратился к Лиз:

– Тин Акелу говорит, что женщины его племени намерены провести ахал и приглашают меня в гости. Вы не хотели бы пойти со мной?

– Ахал? А что это такое?

– Дословно это переводится как «праздник любви». На самом деле это светское мероприятие, проводимое с целью предоставить возможность дочерям племени встретиться с достойными молодыми людьми. Матроны поселения решают, в какой день состояться этому празднику, и, когда весть о нем распространится по окрестностям, потенциальные женихи съезжаются отовсюду, покрывая расстояния в десятки миль. Празднество проводится ночью и начинается столь же кротко и безобидно, как культурно-развлекательные чайные посиделки в Кенсингтоне. Туареги не танцуют, но зато будут проводить состязания, а перед восходом солнца начнется довольно дикое развлечение. Для европейца быть приглашенным на этот праздник – большая честь, поэтому я решил, что Дженайна и Бет Карлайен захотят поехать со мной, а если вы и Эндрю тоже не станете отказываться, я готов походатайствовать и за вас.

– Пожалуйста, походатайствуйте, – сказала Лиз. Ее просто зачаровывал невозмутимый и бесстрастный взгляд кочевника. Глаза его, прикрытые подкрашенными веками, сверкали из-под синей хлопчатобумажной ткани, что закрывала всю его голову. Позже Лиз спросила Роджера:

– Этот Тин Акелу приехал из стойбища возле дороги, которая ведет на участок нефтедобычи?

– Нет, – ответил Йейт, – их поселение находится менее чем в ста километрах к западу отсюда. И он сам, и все его племя принадлежат к самой высокой касте, и «Тин» в его имени указывает на то, что их род ведет начало от королевы Тин Хинан, которая когда-то правила империей туарегов, простиравшейся от Атлантического океана до реки Нил. Получив ядовитый укус в руку, он всю ночь провел в седле, и мне бы следовало назначить ему стационарное лечение. Но как я уже говорил вам, нужно нечто чрезвычайное, чтобы заставить туарега остаться под крышей европейского дома. Поэтому, зная, что у меня будет возможность вновь осмотреть руку и перебинтовать ее, когда мы приедем на ахал, я отпустил его. Вы передадите мое приглашение Эндрю, ладно? А я договорюсь обо всем с Дженайной и Бет. Нам придется отправиться в путь часов в пять, поскольку в этих местах на дороге часто встречаются феч-феч. Но поскольку мы поедем на двух машинах, все должно быть хорошо.

Однако получилось так, что две машины им не потребовались. Хотя и Дженайне и Бет очень хотелось поехать на праздник, но утром того дня, на который был намечен ахал, у Бет немного повысилась температура, и, по совету Роджера, Дженайна уложила ее в постель и сама вынуждена была остаться дома. Так что теперь их экспедиция состояла из трех человек: самого Роджера, Лиз и Эндрю.

Западная дорога, по которой предстояло им ехать на этот раз, очень отличалась от приличной дороги, что вела на участок нефтедобычи. Она представляла собой ухабистую и усыпанную осколками камней колею, изобилующую долгими участками с профилем, похожим на гигантскую стиральную доску с крутыми гребнями и впадинами, засыпанными нанесенным песком. По обе ее стороны торчала чахлая растительность, на смену которой позже пришли пугающе черные скалы, которые в лучах заходящего солнца выглядели словно покрытые ослепительно блестящей эмалью.

«Вот уж определенно не дай бог остаться в этом месте одной или же заблудиться», – подумала Лиз, одновременно зачарованная и напуганная. Однако солнце все ниже и ниже опускалось к горизонту, что лежал перед ними, и на короткое время залило все ярким пламенем, одновременно окрасив окружающие его облака с беспечностью гения, размазавшего яркие краски по своей палитре, и Лиз вскоре забыла об этом внушающем ужас пейзаже.

Но внезапно солнце исчезло, и в течение нескольких минут яркие краски на палитре были смыты, а ночь, мгновенно опустившаяся на пустыню, сделала так, что все контуры пустынного пейзажа перестали быть пугающе страшными, но приобрели таинственные, призрачные очертания в этом темно-синем и серебристом мире.

Конечный пункт их поездки располагался у подножия невысоких, изрытых пещерами холмов, и в прозрачном ночном воздухе пустыни пламя сложенных из пальмового хвороста костров, а также свет в поселении были видны с очень большого расстояния. Не доезжая один-два километра, они проехали крошечный французский пост, а подъехав к поселению, смогли разглядеть два замкнутых кольца шатров.

Роджер подъехал ближе, и откуда-то появились группы любопытных зрителей, которые пришли поглазеть на машину и обменяться мнениями о ней. Но в соответствии с обычаем туарегов, предписывавшим относиться к чужеземцам отчужденно, никто из них не проронил ни слова приветствия до тех пор, пока не подошел Тин Акелу. Когда Роджер представил ее Тин Акелу, тот поклонился и коснулся ее руки. Однако его блестящие глаза остались непроницаемыми.

Тин Акелу велел одной из женщин проводить Лиз в шатер своей жены, и там девушка почувствовала себя увереннее. Хотя, кроме улыбок и кивков, у них не было иного способа общения, местные женщины вполне были готовы относиться к ней как к одной из своих.

Лиз была предупреждена заранее, что женщины будут есть отдельно от мужчин. Ей выдали полотенце, которым она должна была укрыть свои ноги, и выделили место на груде подушек, не сказать чтобы слишком мягких и разложенных так, как если бы это было изголовье кровати. Среди предложенных ей блюд она узнала кус-кус, в Тасгале ей уже довелось познакомиться с этим блюдом в европейском исполнении.

После того как с едой было покончено, женщины вышли из-за стола и присоединились к мужчинам, которые уже собрались возле костров. Увидев в клубах дыма Эндрю и Роджера, Лиз обрадовалась и бросилась к ним, а потом они сели втроем и стали слушать речитатив и декламацию женщин (или это было их песнопение?), исполняемые под аккомпанемент ритмичной и заунывной мелодии, исполнявшейся на каких-то струнных инструментах.

А позже было расчищено место, и молодые люди, подстегиваемые едкой критикой и насмешками девушек, каждая из которых к этому времени уже остановила свой выбор на каком-то определенном мужчине, стали состязаться в прыжках в длину и демонстрировать головоломные трюки, балансируя на канате.

Когда интерес к спортивным состязаниям угас, группы собравшихся вокруг костров стали редеть. Однако было видно, что за кромкой круга, ограниченного шатрами, веселье нисколько не уменьшалось, и спустя некоторое время Эндрю подошел к Лиз, которая стояла отдельно от всех.

– Они тут что-то затевают, – сказал он ей. – То ли какую-то игру, то ли шутку, участвовать в которой предстоит и нам. Я не силен в их языке, но один из местных сумел объяснить мне, что ему нужно знать имя «леди», которая приехала с нами. Сперва я подумал, что он имеет в виду тебя, но когда он показал мне на молодого человека и девушку, явно влюбленных друг в друга, мне пришлось объяснить ему, что в этом смысле «леди» у нас нет. Тогда он захотел узнать имя возлюбленной Роджера, и я никак не мог от него отделаться до тех пор, пока не предложил ему воспользоваться именем «Элизабет», видишь ли, при этом я думал о Бет Карлайен…

– А почему бы ему узнать об этом не у тебя, а у самого Роджера? – спросила Лиз главным образом для того, чтобы что-нибудь сказать по данному поводу.

– Да он в это время куда-то скрылся. Думаю, что пошел к Тин Акелу. Однако этот мой новый приятель дальше стал расспрашивать у меня, сумел ли я выбрать для тебя «повелителя» и как тебя зовут.

– Ну и что ты ему сказал?

– Дорогая, мое знание языка туарегов не позволило мне объяснить ему, что в английских семьях родители не вправе вести длительное наблюдение за тем, кого их дочери избирают себе в качестве «повелителей». Поэтому я ничего ему не ответил на первую часть вопроса, а просто сказал, что тебя зовут Лиз. А когда он вроде как стал рассуждать, что, мол, это и не имя вовсе, я заменил «Лиз» твоим полным именем «Элизабет», и это должно было бы вызвать в голове у него такую путаницу, что впору бегать по потолку, как ты считаешь?

Лиз провела языком по пересохшим губам.

– Наверное, – сказала она, – ты создал у него впечатление, что Элизабет – это родовое имя всех английских девушек.

– Да, мне тоже так кажется. Однако пойдем и посмотрим, что там происходит, ладно?

Ближе к подножию холмов, там, где сейчас собрались молодые люди и девушки, песок был плотно утоптан и усыпан обломками скал. Девушки использовали эти плоские камни в качестве своеобразных пьедесталов, на которые они жестами и голосом, похожим на щебетанье, приглашали подняться своих молодых людей.

Стоя рядом с Эндрю, Лиз смотрела на эту картину. Неожиданно одна из девушек, более храбрая, чем все остальные, взяла Лиз за руку и указала на один из плоских обломков скалы. Девушка безостановочно хихикала и тараторила о чем-то, тогда как Лиз, обернувшись назад, искала взглядом отца, как бы спрашивая, как ей поступить, пока тот, махнув в удивлении рукой, не разрешил ей следовать за девушкой.

– Все это выглядит достаточно невинной забавой, – подбодрил он ее, – так что будет лучше, если ты присоединишься к ним. Лиз пришлось подняться на обломок скалы и ждать, что будет дальше.

А вокруг нее из толпы один за одним стали выходить молодые люди, они поднимались к девушкам, что стояли на своих небольших возвышениях, и после этого какой-то еще мужчина подходил к ним и процарапывал на плоскости каждого обломка контуры стоп каждой пары, дополняя полученную кривую кругом и еще, насколько могла видеть Лиз, какими-то символами внутри этого круга.

Стоя на плоском камне одна, Лиз чувствовала себя белой вороной и более чем просто глупо. Но как раз тогда, когда она стала размышлять о том, как ей убраться отсюда и при этом никого не обидеть, Лиз увидела, что Роджер подошел к ее отцу и теперь смотрел в ее сторону. Менее чем через минуту он уже стоял рядом с ней, жестом приглашая мужчину в синих одеждах начертить свои иероглифы и возле их ног тоже.

На этом вроде бы с этой церемонией было покончено. Пары стали рассматривать начертанные символы, отпуская шутки по этому поводу. Потом, прежде чем проститься со своей партнершей, каждый мужчина взял ее за руку и, низко поклонившись, приложил эту руку к своему лбу. Что же касается Роджера, то он, вместо того чтобы повторить эту процедуру, бросил своим ближайшим соседям несколько насмешливых замечаний на языке туарегов и, прежде чем Лиз поняла, что происходит, обнял ее и поцеловал прямо в губы, пылко, властно и с такой силой, противостоять которой у Лиз не было сил.

Наконец, сопровождаемый восторженными комментариями со стороны девушек, Роджер отпустил Лиз. Девушки кричали, хлопали в ладоши, а одна из них – та самая, которая уговорила Лиз присоединиться к ритуалу, – подскочила к Роджеру и, уперев руки в бока, подняла лицо, как бы настаивая на том, чтобы он поцеловал ее тоже. Но тут внезапно ее одолела робость, и она снова спряталась в толпе своих друзей, которые, перед тем как им всем уйти, накинулись на нее и стали громко ругать.

Скроив гримасу, Роджер опустил глаза на Лиз. – Надеюсь, – сказал он, – я не подорвал устои здешней морали! Возможно, в конце концов, все это было просто ошибкой.

Лиз глубоко вздохнула, чувствуя, как воздух буквально с болью выходит из грудной клетки.

– Ну, что касается меня, вы можете не сомневаться, что все это было ошибкой! – сказала она. – Как вы могли? Нет, как вы могли совершить такое перед всеми ними? И в любом случае, что значил данный ритуал? Вы должны были знать, что я не имела о нем никакого представления!

– Но если вы не знали, что же вы там делали вместе со всеми другими красотками? – с вызовом бросил Йейт.

– Одна из местных девушек – та самая, которая только что подходила к вам, – пригласила меня принять участие, и папа решил, что мне не следует отказываться. Он тоже не больше моего знал об этом мероприятии, за исключением того, правда, что еще до его начала один из мужчин подходил к нему и спрашивал, как меня зовут.

Роджер не сводил с нее глаз.

– Но теперь вы думаете, что все знаете, и не это ли является причиной демонстрируемого вами негодования?

Лицо у Лиз раскраснелось от гнева.

– Я ничего не демонстрирую! Но конечно же я смогла догадаться или почти смогла. Ну как мне не догадаться, когда все вокруг меня столь недвусмысленно стали разбиваться по парам. Это был какой-то ритуал, что-то вроде ухаживания, верно?

– Верно, – сухо кивнул Йейт, – но если это была всего лишь церемония, какая-то часть невинного ритуала, из-за чего вся эта ерунда? Или же вы что, ждали, что я позволю вам простоять третьим лишним, чем-то вроде девицы без кавалера на танцах?

– Вы могли бы подойти ко мне и, объяснив, в чем дело, увести меня оттуда!

– Ну как вы могли подумать, что меня можно обвинить в таком неблагородном поступке?

Возмущенная насмешкой, звучавшей в его голосе, Лиз резко возразила ему:

– Во всяком случае и если учесть, что применительно к нам вся эта инсценировка ничего не значит, целовать меня подобным образом на публике да еще делать при этом вид, будто бы вы искренни в своих намерениях, – это гораздо более неблагородный поступок! Если уж вам так угодно придерживаться ритуала, вы могли бы просто склониться над моей рукой, как это сделали все остальные мужчины.

– Не согласен. Во всяком случае, тогда я был не согласен. В конце концов, подобный способ выражения лучших чувств – это не наш обычай, и откуда мне было знать, что вы найдете процесс обмена простым приветственным поцелуем настолько неприятным.

– Это вовсе не было приветственным поцелуем!

В ответ он рассмеялся:

– Ладно, ладно! Выходит, что я не заслуживаю совсем никакого доверия, хотя бы как исполнитель достаточно впечатляющего действа? Во всяком случае, это понравилось нашим гостеприимным хозяевам, а вы слышали, как я объяснял им, что таков наш европейский способ скрепления союза, возникшего между нами благодаря их церемонии?

– Вы знаете, что я не поняла ни слова из того, что вы им сказали. И какой это там союз? Вы понимаете под ним ритуал, при котором они что-то нацарапали на камне? И ради бога, чего же они там нацарапали?

Прищурив глаза, Роджер окинул ее задумчивым взглядом:

– Вам случалось когда-нибудь задумываться о тех, кому приходило в голову вырезать на стволе дерева сердце, пронзенное стрелой, и некие инициалы под ним? Некоторые из подобных символов бывают свежими, сделанными вчера или позавчера, тогда как другие оказываются настолько стершимися и уже настолько малозаметными, что тот факт, что некие Боб и Лил, которым принадлежат эти инициалы, уже давно состарились, если живы вообще?

– Да, конечно.

– Так это то же самое. Процарапанные на камне контуры ступней, круг и иероглифы – это туарегский эквивалент вырезанного на дереве сердца, пронзенного стрелой. Вся разница в том, что, не имея подходящих деревьев, они вместо них пишут свои «Махмуд+Дассина = Любовь» или «Бени+Абба = Любовь» на камне. И раз уж об этом зашла речь, – тут Роджер искоса посмотрел на Лиз, – и здесь ветру и солнцу придется поработать столетие или два, чтобы стереть эту надпись «Роджер любит Лиз».

Лиз уставилась на него.

– Они не могли написать это! – воскликнула она.

– Извините, это просто образное выражение. Сомневаюсь, что у них вообще есть письменность, что они вообще могут писать на том языке, на котором говорят. Но они начертали символ, который, по их мнению, может обозначать мое имя, и еще один символ для обозначения вашего имени. Насколько я могу видеть, в этом нет ничего плохого. В конце концов, вряд ли кто-то из тех, кто проявляет интерес к любому из нас, когда-либо увидит эту надпись или поймет, что она означает.

– Но если это древний обычай туарегов, тогда это и вовсе плохо, что мы позволили им думать, будто бы мы… дали друг другу клятву верности подобно всем остальным парам?

– Не думаю, что мы нарушили какую-то из их заповедей, – пожал плечами Йейт. – Позволю себе утверждать, что множество союзов, возникших сегодня, увидят свет завтрашнего дня и, может быть, даже окажутся еще короче нашего.

Лиз почувствовала руку Роджера у себя на локте.

– Вы же не станете возражать, если я скажу, что вы делаете из мухи слона? Мне очень жаль, если я заставил вас смутиться, но я не стану ломать голову над тем, какой эффект произвело на наших здешних друзей это представление. Как мне тогда казалось, было бы невежливо, если бы мы не подыграли им на этом спектакле. Так что забудьте обо всем и скажите себе, что это не имеет ровно никакого значения. А тем временем нам пора ложиться на обратный курс. Так что если вы с Эндрю пойдете к машине, я тем временем отыщу Тин Акелу и поблагодарю его за гостеприимство.

Однако Эндрю тоже захотел поблагодарить хозяина, и поэтому Лиз подошла к машине первой и, когда они вернулись, уже сидела на заднем сиденье.

Эндрю внимательно посмотрел на свою дочь.

– А ехать на переднем сиденье ты больше не желаешь, Лиз? – спросил он.

– Нет. Я устала.

Эндрю вполне устроил этот довод, и он кивнул, соглашаясь с ним. Но не Роджера. Садясь на место водителя, он холодно бросил через плечо:

– Вы знаете, все эти дипломатические уловки типа «У меня заболела голова» здесь вовсе не обязательны. Я признаю себя виновным. – И, повернувшись к Эндрю, добавил: – Лиз демонстрирует, что чрезвычайно возмущена моим поведением, поскольку я поцеловал ее на глазах у всего населения, собравшегося здесь!

– Но ведь это же абсурдно! – Нахмурившись, Эндрю повернулся к дочери. – Лиз, неужели ты и вправду станешь дуться из-за этого? Неужели ты, если верить Роджеру, не смогла отнестись к этому делу с должным пониманием – как к шутке? По сути дела, это я предложил ему встать рядом с тобой на камне. А также поцелуй вместо их приветственного «салам!». Ну зачем из-за этого портить настроение и себе и окружающим?

– А затем, что от начала до конца это было сплошное недоразумение! – запальчиво ответила она.

– Ну и все равно, зачем валить всю вину на Роджера? Почему бы тогда не обвинить и меня – за то, что я предложил тебе принять участие в этом обряде?

Со стороны Лиз было бы просто невозможным безрассудством требовать от своего сердца, чтобы оно искало продолжения ссоры. «Ведь тот, кто целовал меня, – бездумно, не придавая поцелую никакого значения и не догадываясь о том, как мне хотелось бы, чтобы он целовал меня снова и снова, – это же был Роджер!»– подумалось ей. Вслух же она сказала:

– Только потому, что ты не более моего знал про цель и назначение этого обряда. – А потом добавила устало: – Папа, давай больше не будем об этом. Что сделано, то сделано, и если ни один из вас не способен взглянуть на все это моими глазами, то я… одним словом, мне жаль, что я придала всему этому такое значение.

Какое-то время Эндрю выглядел так, как будто он сомневается, рассматривать ли последние слова Лиз как какую-то форму извинения. Затем он сказал:

– Да, пожалуй, давай больше не будем, – и, вновь повернувшись к Роджеру, тактично переменил тему разговора.

«Инцидент исчерпан? Да, я полагаю, что да», – подумала Лиз, вспомнив, что даже те несколько процарапанных на камне линий, которым предстоит связать ее имя с именем Роджера, в течение столетий будут говорить свою ложь безжалостному солнцу.

Да нет, в этой истории любви все было верно! Только Элизабет в ней была не та, что нужно, вот и все. Все было столь же просто, сколь и мучительно.

Глава 7

Роджер не рассказал о том, что произошло на празднике ахал, ни Дженайне, ни Бет. Лиз была уверена, что у Дженайны хватило бы такта не подтрунивать над ней; однако Бет не преминула бы.

Поэтому Лиз решила, что ей следует благодарить судьбу за то, что для Роджера все это происшествие значило настолько мало, что он даже не стал рассказывать о нем Бет. Не то чтобы это обстоятельство позволяло ей при встрече с ним чувствовать себя спокойнее. В больнице все было по-другому. Но в клубе, в доме Дженайны Карлайен или же у себя дома Лиз старалась либо избегать встреч с ним, или же, когда это оказывалось невозможным, сама поражалась своей грубости и недостойному обращению с Йейтом, но иначе вести себя не могла.

Поэтому ей вовсе не пришлось удивляться, когда Эндрю призвал ее к порядку после одного из вечеров, который они провели в клубе.

– Мне вовсе не хочется возвращаться к этой теме, – сказал он. – Но если из-за этой истории на празднике ахал у тебя по-прежнему напряженные отношения с Йейтом, я бы на твоем месте постарался позабыть о ней.

Негодуя, Лиз вскинула голову:

– Я ему не говорила никаких резкостей!

– Согласен, не говорила. Но в последнее время один-два раза ты буквально балансировала на грани грубости по отношению к Роджеру. Поэтому я считаю нужным напомнить тебе, что открыто демонстрировать свою неприязнь к кому-либо – это чистой воды ребячество, причем далеко не в лучшем смысле этого слова. Конечно, моя милая Лиз, я не забываю, что ты еще ребенок, причем в самом лучшем смысле этого слова! Однако к тому времени, когда ты научишься лучше управлять собой, тебе придется узнать, что вовсе не нужно лицемерить, для того чтобы держаться в рамках обычной вежливости по отношению к людям, которые тебе не особенно симпатичны. Да, кстати, что же тебе так не нравится в Роджере Йейте?

Слава богу, что вопрос был поставлен так, что позволял отвечать на него уклончиво. Отвечая, Лиз сказала чистейшую правду:

– Он постоянно делает так, что рядом с ним я чувствую себя маленькой и глупой. Кроме того, даже когда Бет Карлайен отсутствует, она всегда… незримо находится рядом с ним. А мне просто не нравится Бет Карлайен, совершенно не нравится!

– Тебе не нравится Бет? – удивился Эндрю. – Да что же может не нравиться в этом дитя? Она кроткая и совершенно безобидная…

– Да, знаю, а также «хрупкая и беззащитная»! – вставила Лиз, цитируя запомнившиеся слова. – Но, папа, я не нашла в ней ни одного из упомянутых тобой качеств.

– Но ведь тебе же нравится Дженайна Карлайен, не так ли?

– Очень нравится, – подтвердила Лиз. – Но это обстоятельство отнюдь не заставляет меня точно так же относиться к Бет.

Эндрю улыбнулся:

– Ну хорошо, я больше не буду развивать эту тему. Просто помни, что в таком небольшом мирке, как наш, здесь для доброжелательного отношения всех друг к другу нужно сделать своими друзьями как можно большее количество людей.

Лиз почувствовала, что отчаянно нуждается в ком-то, кому она могла бы доверить свои переживания. Но кому здесь она могла бы поведать о своих печалях? Отец не понимал ее; Крис – он сам влюблен, ему будут чужды ее страдания, даже если она и решится причинить ему такую боль. А можно ли обратиться к Дженайне, которая любила Бет так, словно сама была ее матерью? Лиз не с кем было поделиться своими горестями, но в это самое время случилось нечто такое, после чего все ее беды отошли на второй план.

В то утро Лиз дежурила на коммутаторе больницы, и только она в ответ на звонок абонента произнесла свое дежурное «L'Hospital Père Foucauld»^[5], как сразу же узнала голос своего отца.

– Это ты, папа? – обрадовалась Лиз. – Конечно, мой французский стал заметно лучше, но я все равно содрогаюсь, когда слышу входящий звонок, потому что боюсь не понять, что мне говорят. Здесь все говорят так…

– Хорошо, хорошо, Лиз, – перебил ее Эндрю, – однако послушай меня, дело не терпит отлагательств. Я говорю с участка нефтедобычи. Здесь случилась авария, два человека пострадали. Насколько тяжело, мы этого не можем сказать, им была оказана первая медицинская помощь, и сейчас они находятся на пути к больнице. И еще, Лиз, ты не особо волнуйся, но один из пострадавших – Крис Соупер.

– Крис! Боже мой, папа, что с ним случилось?

– Получилось так, что один из зарядов, которые они используют для снятия своих сейсмограмм, взорвался у него в руках в тот момент, когда его напарник проводил наблюдения. Взрывной волной их обоих сбило с ног, но тот, второй, которого зовут Миллер, он только слегка контужен и немного опален. У Криса обожжены руки, предплечья и глаза.

– Он ослеп?

– Мы должны молиться, чтобы этого не случилось. Я надеялся, что этим утром ты не будешь дежурить на коммутаторе. Но я не жалею, что мне выпало рассказать тебе о случившемся, и, может быть, все еще не так плохо в конце концов. Для медицинской карты тебе будут нужны некоторые подробности…

– Да, я слушаю. – Ошарашенная, Лиз переключила коммутатор на внутреннюю линию и передала известие об аварии и об ожидаемом прибытии пострадавших в травматологическое отделение.

Лиз ничего не было известно вплоть до того часа, пока не пришла медицинская сестра, чтобы сменить ее. А после этого, когда она пробегала через двор больницы в травматологическое отделение, ее задержала Дженайна Карлайен.

Через открытое окно своей машины она протянула Лиз руку:

– Дорогая, я приехала, чтобы найти тебя. Ты уже слышала про Криса Соупера?

Лиз удивилась: Дженайна все еще должна была находиться в школе.

– Да, когда папа позвонил с участка нефтедобычи, я как раз дежурила на коммутаторе. Не знаю никаких подробностей, кроме того, что Крис ранен, вот и все. После этого никаких новостей ко мне не поступало. Но вы-то как узнали об этом происшествии, миссис Карлайен?

– От Роджера.

– О-о! А он уже осматривал Криса?

– Я думаю, только поверхностно. Ты же знаешь, лечением Криса будет заниматься хирург. Сегодня в школе Роджер проводил медосмотр и рассказал мне об этом происшествии. Еще он сказал мне, что ты сегодня будешь дежурить где-то внутри здания больницы, но может случиться так, что эта новость до тебя не дойдет. Поэтому он попросил меня приехать сюда и сообщить тебе это известие, а также отвезти тебя домой, коль скоро отец не сможет заехать за тобой.

– Но вы-то разве сейчас не должны находиться в школе? – спросила озадаченная Лиз.

– Он упросил настоятельницу школы разрешить мне уйти из школы пораньше, чтобы я смогла перехватить тебя, как только ты закончишь дежурство. Он очень беспокоился за тебя, Лиз.

– Зачем же так обо мне беспокоиться? Мимолетная улыбка коснулась губ Дженайны.

– Но, chérie^[6], то, что вы с Крисом Соупером являетесь добрыми друзьями, ни для кого не секрет, в том числе и для него! Так что для него было вполне естественно побеспокоиться о том, чтобы у тебя не было лишних огорчений, не правда ли?

– Наверное, да. Он очень добр ко мне.

Позже Лиз смогла увидеть, что ирония этой бескорыстной доброты разрушила всю тщательно построенную ею линию обороны против Роджера. Всегда получалось так, что эта его способность переходить от презрительной насмешки к совершенно неожиданным заботе и вниманию разрушала все ее планы.

Но в тот момент беспокойство за Криса вынудило Лиз на время оставить эту мысль.

– А каково состояние Криса? У Роджера, когда он встречался с вами, были хоть какие-нибудь сведения о нем?

– Ему были известны результаты первичного осмотра, проведенного доктором Фремье. – С этими словами Дженайна указала на сиденье рядом с собой. – Лиз, садись в машину, и я тебе все расскажу. Крис получил сильную контузию, и у него обгорели кисти рук, предплечья, шея, лицо – все, что не было защищено одеждой. А также глаза… Доктор Фремье не может сказать ничего определенного. Однако, Лиз, на этой стадии лечения ни один доктор не скажет чего-либо определенного. Но у Криса временная потеря зрения, и конечно же он страшно напуган, а это не улучшает его состояния.

– Звучит не слишком успокаивающе, – вздохнула Лиз. – А как вы думаете, его можно будет видеть?

– Пока еще нет. Но когда будет можно, Роджер даст нам знать.

– Ясно. А что с другим пострадавшим? – спросила Лиз.

– Да ничего серьезного. Небольшое сотрясение мозга, но в больнице его не оставили. Лиз, похоже, Крис тебе более чем просто нравится, а? – переменила тему разговора Дженайна.

– Да. Но мы с ним только друзья. У него был какой-то неудачный роман в Англии, и мне все время кажется, что он так и не смог забыть ту девушку.

– Так я и думала, – кивнула Дженайна, – несмотря на все утверждения Роджера, что вы глубоко привязаны друг к другу. А вы просто находите удовольствие в обществе друг друга, проводите вместе все свое свободное время – танцуете, плаваете и вместе веселитесь, не правда ли?

– Да. Крис готов участвовать во всем, что обещает смех и веселье…

Дженайна бросила на Лиз взгляд, полный сочувствия.

– Ты знаешь, – сказала она, – я бы не стала говорить тебе обо всем, что случилось с Крисом, включая и худшее, если бы считала, что ты не сможешь достойно выслушать все это. Так что теперь ты должна стать храброй. А когда тебе разрешат увидеть его, ты не станешь добавлять к его отчаянию свое собственное и усиливать тем самым его страдания?

– Нет, конечно нет, – пробормотала Лиз. – Но не хотите ли вы сказать, что для настоящего отчаяния есть повод?

– Я не знаю, – с грустью ответила Дженайна, – как я уже говорила тебе, этого не знает даже Роджер. Но я думаю, он хочет, чтобы ты была предупреждена.

Это было начало долгой цепи надежд и тревог по поводу того, удастся ли спасти зрение Криса или нет.

Его общее состояние перестало вызывать опасения после первых же двадцати четырех часов лечения, и степень поражения в результате полученных им ожогов оказалась гораздо менее серьезной, чем это выглядело на первый взгляд. Но и по истечении трех недель лечения доктор Фремье – французский хирург, наблюдавший Криса, – не хотел давать каких-либо гарантий по поводу полного исцеления своего пациента.

Если Крису повезет, у него спустя какое-то время сможет полностью восстановиться зрение одного глаза и частично восстановится зрение второго, так что Крис сможет возвратиться к нормальной жизни, не испытывая практически никаких помех. В худшем случае тот глаз, который пострадал в меньшей степени, сможет хоть как-то служить ему, но другой глаз может навсегда остаться слепым. В конечном счете все решало время и, как утверждал доктор Фремье, наличие специалистов более высокой квалификации, чем он. И поскольку нефтяная компания «Пан-Сахара» взяла на себя всю ответственность за несчастный случай, у Криса имелись все основания обратиться по поводу своей болезни за консультацией к лучшим врачам-офтальмологам мира, как только он будет признан достаточно здоровым, чтобы отправиться на лечение.

– Меня хотят послать в Англию, в глазную клинику в Мурфилдсе, – сообщил он Лиз. – Однако я сказал, что готов поехать в Париж, в Берлин – в любое другое место, какое только угодно будет предложить. Но только не в Англию.

– Но почему, Крис? Там же самая лучшая клиника!

Но тот упрямо стоял на своем:

– Есть другие клиники, есть другие окулисты. Нет, подчеркиваю: нет. Я не намерен возвращаться в Англию, да еще в таком состоянии. И даже если случится так, что я здесь буду больше не нужен, все равно я и тогда не намерен поселиться в Англии.

– Крис, но ведь это твоя родная страна! – Сказав это, Лиз поколебалась и добавила: – Почему ты так говоришь, ты что – боишься возвращаться?

– Ничего я не боюсь!

– Но разве это не равносильно боязни, что такие связи могут возникнуть?

– Нет, не смогут. И в первую очередь именно ты должна знать почему. Лиз, – он протянул к ней руку, и Лиз быстро взяла ее в свою, – было бы несправедливо с моей стороны спрашивать тебя сейчас, изменилось ли что-либо в отношениях между мной и тобой. Но если бы изменилось, ты бы сказала мне об этом, верно?

– Ты же знаешь, что сказала бы!

– Ты не могла бы повторить эту фразу не в сослагательном наклонении. Так, чтобы это прозвучало «скажу»? Да нет, все в порядке – Крис сам ответил на свой вопрос. – Я знаю, насколько это любезно с твоей стороны – так ухаживать за мной. Особенно, – тут он улыбнулся, но, не согретая теплом его глаз, эта улыбка получилась горькой, – когда я даже и слышать не хочу о том, чтобы пойти тебе навстречу и согласиться поехать в Англию. Но я не поеду – это решено.

И ни один из них не знал, что не пройдет и двадцати четырех часов, как сама же Лиз и принесет ему известие, которое не оставит камня на камне от этого его решения.

Обязанности Лиз как медицинской сестры включали в себя также доставку разобранной почты по отделениям больницы, и у них с Крисом была договоренность, что она будет оставлять у себя все направленные в его адрес письма, а потом, после дежурства, приходить и читать их ему. Как правило, корреспонденция Криса была местной, ему писали друзья с участка нефтедобычи или кто-нибудь из Тасгалы; однако письмо, полученное этим утром, было отправлено из Англии и переслано в больницу Управлением нефтяной компании «Пан-Сахара» в Тасгале.

Сегодня среди ее почты было только одно письмо – то, что предназначалось Крису, и, прежде чем сунуть его в карман передника, Лиз с любопытством оглядела конверт. До сих пор корреспонденция, получаемая Крисом из Англии, ограничивалась весточками от деда, однако адрес на этом письме был написан другим почерком. Почтовая марка была тоже другой. И хотя, конечно, в Англии у Криса могло быть много корреспондентов, Лиз сочла странным, что это письмо было послано не на адрес Криса на участке нефтедобычи и не на адрес больницы. Его отправил кто-то, кто не знал, где оно найдет получателя, кто-то, кто вынужден был надеяться на то, что оно будет переслано адресату…

Подумав об этом, Лиз не произнесла, а скорее выдохнула одно-единственное слово: «Дженни!» – и снова посмотрела на конверт. Что тогда говорил Крис, рассказывая про то, как Дженни оставила его более двух лет назад? «…Я твердил себе: если я ей небезразличен, она найдет способ написать мне… Ей должно быть известно, что она может связаться со мной через нефтяную компанию «Пан-Сахара».

– Нынешним утром только одно письмо, Крис, – сказала Лиз, глядя, как его пальцы вскрывают конверт и разворачивают листки письма, прежде чем передать их назад, чтобы Лиз прочла ему то, что там написано. Крис сморщил нос в насмешливой гримасе.

– Только одно? – протянул он. – Моя популярность падает в глазах общественного мнения. Но хотя бы скажи, от кого оно?

– Крис, оно пришло из Англии. Это письмо от Дженни.

Даже несмотря на загар, было видно, как он побледнел.

– Дженни? Не может быть! Дай мне его…

Но что Крис мог сделать с этим письмом, кроме как шелестеть его страницами, страдая от собственного бессилия?

– Откуда ты знаешь, что это от Дженни? Что, оно подписано именно так? Или же там стоит подпись «Дженни Эдрайен»?

– Просто «Дженни».

– Как же оно пришло сюда? Как оно нашло меня?

– Я думаю, что через местное отделение нефтяной компании «Пан-Сахара».

– Значит, она-таки воспользовалась этим способом связи. – Крис произнес это с горечью. – Ну хорошо, Лиз. Как я полагаю, в знак благодарности за то, что это всего лишь письмо, а не тисненное серебром приглашение на ее свадьбу, мне следует кланяться, пока не расшибу себе лоб!

– С твоего позволения, мне бы не хотелось читать его, Крис. Пусть кто-нибудь еще…

– Ерунда. Я предпочел бы услышать его содержание от тебя, чем от кого-либо еще. Разумеется, если ты не имеешь ничего против. А ты и не должна иметь что-либо против, Лиз. Ну разве это не смешно – Дженни вновь появляется на сцене, и именно сейчас!

Думал ли Крис о том бедственном положении, в котором он оказался, или о том, что прошло слишком много времени для того, чтобы Дженни значила для него хоть что-нибудь? Лиз пробежала глазами по листкам письма – вычеркнутые слова, выразительные тире и все остальное.

– Это… это очень личное письмо о любви, – сказала она, – ты по-прежнему хочешь, чтобы я прочитала его тебе?

– Кто-то же должен его прочесть, я полагаю?.. Что? Письмо о чем? Откуда ты знаешь?

– Боже мой, Крис, я просмотрела его по диагонали. Это такое письмо, какое, я думаю, написала бы я сама человеку, которого давно и долго люблю.

– Когда ты говоришь, что любишь, то, как я всегда считал и считаю, это значит надолго, можно сказать, навсегда. Этот твой роман с Робином, он ничего не значит. Он унизил тебя. Но ведь у меня с Дженни все было совсем не так, верно?

– Я думаю, что да. Но, Крис, в любом случае воздержись от окончательных суждений. Слушай, что здесь написано.

Спустя пять минут или чуть больше в палате наступила тишина. Потом Крис сказал с удивлением:

– Они убедили ее, что я согласился, что до тех пор, пока она не достигнет совершеннолетия, мы не должны ни встречаться, ни переписываться! Это, конечно, ее мамаша. Отец у нее – хороший парень. Вернее сказать, был. Когда, по ее словам, он умер?

– В прошлом году.

Крис согласно кивнул:

– А после этого ее мамаша устроила эту инсценировку на тему: «Возможно, теперь ты и сама не захочешь покинуть меня!» Лиз, ну почему родители хотят, чтобы дети навеки оставались с ними?

– Отнюдь не все. Мне думается, лучшие из них просто хотят держать нас в узде, а мы обижаемся даже на это. Я знаю, что отец…

Но Крис не слушал ее.

– Но как, как она могла вообразить, что я уйду вот так, не сказав ни единого слова? Ведь я же надеялся услышать что-нибудь от нее. А в это время ее родители добились, чтобы она дала такое же обещание, какое, по их словам, дал я – то есть не поддерживать никаких контактов до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один год. Лиз, но ведь мне не оставили даже такого выбора! Мне просто сказали, чтобы я не лез, куда не просят. А с тех пор, как она стала совершеннолетней, должно быть, это случилось один или два месяца назад, как мне теперь кажется, просто ждала, пока…

– Пока не написала тебе сама, потому что иначе поступить не могла, – осторожно вставила Лиз.

– Да. Послушай, Лиз, – тут Крис сделал паузу и с раздражением поправил свои темные очки, – черт бы побрал эти окуляры, как бы мне хотелось видеть твое лицо! То есть я хочу сказать, что всеэто значит для тебя? А для нас обоих? Нам-то вместе что делать в этом случае?

– А разве нам вместе нужно делать хоть что-нибудь, Крис?

– Но мы же хотели быть вместе. Я хотел быть с тобой. Но к чему это прошедшее время? Лиз, если предположить, что я не люблю тебя, тогда я вообще не знаю, что значит это слово. А тут снова появляется Дженни, и я не знаю, где кончается любовь к ней и начинается любовь к тебе! Помоги мне, я совершенно ничего не могу понять.

– Ты не можешь причинить мне никакой боли, Крис, поскольку я с самого начала знала, что во мне ты любил Дженни. Ну как мне это объяснить? Мне думается, ты влюбился в меня за мое сходство с ней. Я думаю, что твоя любовь к Дженни жива, как бы тебе ни хотелось думать, что это не так.

На это Крис ничего не ответил.

– Давно ли ты знаешь об этом, Лиз? – неожиданно спросил он.

– До настоящего времени я и сама совершенно не сознавала, что знаю. Но ведь это правда, ведь верно же? Так ты напишешь Дженни?

– Ты хочешь узнать, буду ли я диктовать ей ответ или нет, не так ли? Как по-твоему, мне сильно понравится подобное мероприятие?

– Знаю, что совсем не понравится. Но существует еще один способ послать ей ответ. Ты можешь послать ей телеграмму, а затем взять и поехать к ней.

– Поехать к ней? В таком-то виде? – Крис поднес руку к своим темным очкам. – И сделать ей предложение. Чего? Ты права, Лиз. Я никогда не прекращал любить Дженни. Однако не забывай, что она любит меня таким, каким помнит, и со всеми пятью органами чувств, а не как теперь – с четырьмя.

– Крис, да она же любит тебя! Об этом кричит каждая строчка ее письма. Ведь это она написала тебе, не так ли? Написала, как только освободилась от опеки своей матери и после того, как предоставила тебе достаточно большой срок, чтобы первым послать ей письмо, да? Она не пощадила свою гордость. Почему ты хочешь пощадить свою?

– Дело не в гордости.

– Твое будущее заключается в том, чтобы прислушаться к совету местных врачей и отправиться лечить свое зрение в Англию. Там тобой займутся лучшие специалисты мира. И, Крис, вот тебе несколько слов по секрету. В то время когда ты был настроен решительно против поездки в Англию, доктор Фремье в конфиденциальной беседе говорил Роберту Йейту, что он очень хотел бы обладать достаточной полнотой власти, чтобы заставить тебя отправиться туда, поскольку он убежден, что в Англии тебя вылечат. Так что, может, ты все-таки поедешь туда, как только тебя признают годным к перелету?

В ответ на это он сказал с покорностью:

– Перед тобой я чувствую себя совершенно беспомощным. Смогу ли я когда-либо отблагодарить тебя за то, что ты так много, слишком много, узнала обо мне и поняла меня?

Лиз взяла его руку в свою и сжала ее:

– В этом нет никакой моей заслуги. Мы – друзья, а именно для подобных случаев друзья и существуют. Чтобы знать нечто такое, благодаря чему они в решающий момент могут совершить чудо и оказать помощь, словно достать кролика из шляпы. И возможно, – тут на лице у Лиз мелькнула улыбка, которую Крис не мог видеть, – однажды я приду к тебе и попрошу прикрыть меня твоим широким плечом. Так что продолжай оставаться моим другом, ладно?

– Ладно? Только попробуй помешать мне в этом, вот что я тебе скажу! А пока могу ли я сказать кое-что?

– Говори, конечно.

– Благодарю тебя, Лиз. Благодарю тебя просто за то, что ты – это ты, а также за все остальное, вот и все. А теперь, нет ли у тебя с собой карандаша? Помоги мне составить эту телеграмму.

Однако случилось так, что Крис не сразу отправился в Англию вслед за своей телеграммой к Дженни. Хотя, будучи в больнице, он и находился более или менее в изоляции от окружающего мира, тем не менее он все равно попал в шестерку пациентов, заболевших лихорадкой денге.

– Понимаешь, в общем-то эта болезнь не убивает, – говорила Лиз сестра Олавия. – Однако из-за того, что, раз начавшись, она распространяется словно огонь, этот недуг – большая беда и неприятность.

Ты чувствуешь себя нормальной и здоровой, а через час коченеешь от лихорадки. Опять же сыпь. Потом наступает период выздоровления – столь же долгий и утомительный, как и сама болезнь.

– Но всегда ли она поражает всех, приобретает характер эпидемии? – спросила Лиз.

– К сожалению, да, – вздохнула сестра Олавия. – До настоящего времени еще не разработано лекарства, чтобы остановить лихорадку денге, а поскольку к зиме она проходит сама собой, ни один из нас не способен приобрести к ней устойчивый иммунитет. Так что лучший способ победить лихорадку – это поступать так, как это делают нефтяники.

– Да почему? Они-то что могут с ней сделать?

– Как что? А разве не они привозят сырую нефть, которой поливают всякие камни и щебень, среди которых выводится эта зараза – в руслах высохших рек, в стенах рушащихся построек? И разве не сам доктор Йейт не давал властям покоя, изводя их требованиями вести профилактическую борьбу с этой болезнью. Однако нет надежды, что в этом году или в следующем она отступит перед его натиском, пусть даже он из тех людей, которые никогда не сдаются. Но кто знает, – заключила сестра Олавия и пожала плечами, – не может ли быть так, что, если бы нам не нужно было беспокоиться из-за этой денге, у нас были бы еще более серьезные поводы для беспокойства?

Все это было очень хорошо. Однако в течение следующих одной или двух недель, начав с малого количества пациентов в больнице, заболевание лихорадкой денге увеличилось уже до ряда случаев этой болезни в городе; оттуда она перекинулась на участок нефтедобычи и вновь возвратилась в кварталы туземных жителей, где она, скорее всего, родилась. Вслед за этим на город двинулась новая волна лихорадки денге.

В больнице, в отделении приема больных, не требующих стационарного лечения, с раннего утра и до глубокой ночи стояли очереди. В силу сложившихся обстоятельств оно превратилось в нечто вроде пересыльного пункта, где больных с тяжелой формой болезни направляли в стационар, а остальным давали успокаивающие средства и рекомендации по лечению болезни. На все приемное отделение выделялся только один врач. Остальную работу здесь выполнял младший медицинский персонал, не важно, имеющий или не имеющий соответствующую подготовку, главным было то, что болезнь все еще не коснулась данных людей. Лиз была среди этих последних. По ее расчетам она, как не имеющая иммунитета к любым тропическим болезням, должна была бы одной из первых заболеть лихорадкой денге. Однако этого не случилось, и спустя несколько дней Лиз совершенно забыла о необходимости следить за симптомами, извещающими о начале заболевания. И в самом деле, физически она никогда не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, и это при том, что подобно всем, кого не свалила болезнь, она работала столько часов, сколько это было необходимо.

Ее отец тоже не стал жертвой этой лихорадки. Не заболела и Бет Карлайен, что было удивительно, поскольку Дженайна слегла, как только лихорадка денге оказалась в школе, опустошив ее в течение недели. К тому времени, когда пошла на убыль вторая волна эпидемии, Дженайна только-только начала поправляться, а в тот вечер, когда Лиз по дороге домой заглянула к ней, чтобы справиться о ее самочувствии, она была уже совсем здорова.

Бет тоже была дома, она делала вид, что занимается ремонтом больничного белья. Его принесла сюда Лиз в ответ на опрометчивое высказывание Бет, что здесь, кажется, нет таких дел, где могла бы понадобиться ее, Бет, помощь. Тогда Лиз на складе детского отделения быстро собрала порванное постельное белье и с тех пор стала регулярно носить его сюда.

Лиз вошла в дом, и Дженайна, которая отпарывала заплатку, вкось и вкривь поставленную Бет, отложила шитье в сторону.

– Дорогая моя, да ты просто валишься с ног от усталости! – воскликнула она. – Позволь мне чем-нибудь тебя угостить.

– Спасибо. Мне надо идти. – И Лиз присела на широкий подлокотник кресла Дженайны.

– Что же, если ты намерена идти домой, Бет отвезет тебя. А как сейчас дела в больнице?

– Мы уже почти справляемся. Когда я уходила домой, в приемном покое оставался только один пациент, такого у нас не было уже давно.

– А что, разве старшая медицинская сестра не ожидает получить какую-то дополнительную помощь из Эль-Голеи?

– Она ожидала. Но в Эль-Голее самой начинается эпидемия лихорадки денге. Хотя нам прислали еще одного врача, он немец из Алжира… – Лиз прервала себя на полуслове. Сидя на подлокотнике, она могла видеть, как за деревьями перед домом проскользнул автомобиль Роджера. Она сказала в ответ на удивленный взгляд Дженайны: – Я же говорила вам, что не могу задерживаться. Мне нужно быть дома еще до прихода папы. Нет, Бет, не надо подвозить меня, я доберусь и пешком.

Но Роджер уже стоял в дверях. Кроме того, в том проворстве, с которым Бет, отбросив шитье, бросилась Роджеру навстречу, с тем чтобы приветствовать его, был какой-то раздражающий вызов. Лиз решила не торопиться с уходом…

Войдя, Йейт с фамильярной нежностью взъерошил ее волосы. Затем он кивнул Лиз и согласился на предложение Дженайны чего-нибудь выпить.

А Бет ворковала:

– Ну до чего же я рада видеть вас, Роджер! Я не осмеливалась надоедать вам, боясь, что со всей этой лихорадкой вы просто оторвете мне голову. Что, положение улучшается? Лиз говорит…

– Как только вновь приступит к работе большая часть сестер и сиделок, мы справимся с эпидемией. Сейчас у нас больные лежат на всех кроватях, какие только нашлись в больнице, однако сегодня не было ни одного нового случая заболевания лихорадкой денге. Практически всех больных скоро можно будет отправлять на выписку. – С этими словами он повернулся к Лиз. – А вы когда освободились от дежурства?

– Примерно с полчаса назад. Когда была закончена работа в приемном покое.

Йейт посмотрел на свои часы:

– Ваша смена длилась двенадцать часов. Это слишком долго. В течение дня у вас были перерывы на отдых?

– Только чтобы поесть. Но, во всяком случае, я не устала.

– Все равно это слишком долго. Завтра вам лучше поработать в детском отделении. По крайней мере вечером, как только детей уложат спать, вы сможете освободиться от дежурства.

Его слова прозвучали как приказ, поэтому Лиз молча выслушала его. А Бет никак не хотела оставить Роджера в покое.

– Ведь вы же останетесь обедать с нами, не правда ли? Сперва я отвезу Лиз домой, уж очень она настаивает на том, что ей надо идти. Но после этого…

Йейт заглянул в свой стакан и послушал, как, ударяясь о стекло, звенят в нем кусочки льда.

– Спасибо, – сказал он, – но я не останусь. Не сегодня. В сущности, – при этом его взгляд скользнул мимо Бет в сторону Дженайны, – я пришел, чтобы спросить, не пообедаете ли вы со мной? Ну разумеется, если вы достаточно хорошо себя чувствуете.

– Хорошо – не то слово! – улыбнулась Дженайна. – И мы буквально горим желанием. Да, Бет? Но где мы будем обедать?

– А я сегодня не собирался приглашать Бет, – невозмутимо сказал Роджер. – Я приглашаю только вас. Вы пойдете? – И с этими словами он встал, не обращая внимания на озадаченный взгляд, который Дженайна бросила сперва на него, а потом на Бет.

– Конечно, пойду, – наконец сказала Дженайна. – Вы хотите, чтобы мы пошли прямо сейчас?

Йейт молча кивнул.

Дженайна, которую неожиданное приглашение явно привело в замешательство, обратилась к Бет:

– Я понимаю, мы не должны задерживать Лиз. Но ты должна убедить ее, чтобы она разрешила тебе отвезти ее домой. – Самой Лиз она сказала следующее: – Нет, Лиз, пожалуйста, не спорь, дорогая! А взамен, возможно…

«Она сможет провести вечер с нами, а как же». В любых других обстоятельствах Лиз дрогнула бы перед подобным предложением. Но ей хотелось помочь Дженайне, и, кроме того, в первый раз, с тех пор как она встретилась с Бет, ей было почти что жалко ее.

– И что ты скажешь на это? – взорвалась Бет, как только Роджер и Дженайна ушли.

– На что на это? – мягко спросила Лиз. – Миссис Карлайен уже переболела лихорадкой. А ты нет. Роджер заботится о тебе.

– Он еще никогда до этого не приглашал ее одну, – буркнула Бет. – Он хотя бы мог спросить, не против ли я…

– Бет, не будь ребенком! – усмехнулась Лиз.

– Я не ребенок! Он мог бы сделать это хотя бы в шутку, ведь мог бы? Он мог бы назвать любую причину, по которой ему нужно поговорить с маман наедине… О-о-ох!

Лиз заметила, что отвратительное настроение, в котором пребывала ее собеседница, стало исчезать, рассеиваясь как дым. А та продолжила:

– Но конечно же! Я хочу сказать, что я только что кое о чем подумала… – И по ее губам скользнула лукавая улыбка.

– Ты хочешь сказать, что готова простить Роджера, потому что считаешь, что он хочет поговорить с миссис Карлайен о тебе?

– Да, а разве ты не простила бы его? Но я все равно считаю, что ему не следовало делать из этого секрет. Но если уж он захотел поговорить с маман о нашей помолвке…

– Но если он захотел, ты-то ведь несомненно должна была бы знать об этом? Разве вы двое не должны были бы в первую очередь сами обсудить этот вопрос?

Бет самоуверенно вздернула голову:

– О да, мы достаточно хорошо понимаем друг друга и без лишних слов. Но, видишь ли, я еще несовершеннолетняя. И Роджер подумал, что маман понравится, что у нее спросят разрешения в первую очередь.

– На мой взгляд, это сильно отдает эпохой королевы Виктории и совсем не похоже на него, – отвечала на эти аргументы Лиз, не желая признаваться даже себе, насколько ей не хочется соглашаться с Бет. – Я должна тебе сказать, раз уж вы с Роджером находитесь в тех отношениях, о которых ты тут заявляешь, вам уже давным-давно пора бы быть помолвленными. Я полагаю, ты сама-то хоть представляешь уровень развития ваших отношений? Он хоть целовал тебя? Свою любовь к тебе он хоть раз как-то демонстрировал? Ты не сомневаешься в его чувствах по отношению к тебе?

– Не знаю, – ровно протянула Бет, – не знаю, есть ли у тебя право задавать подобные вопросы. Но я нисколько не сомневаюсь в его отношении ко мне. Кто сказал, что мне следует сомневаться?

– Но если ты не сомневаешься, почему же ты должна противиться тому, что по какой-то известной ему одному причине на этот раз он не захотел взять тебя с собой? – С этими словами Лиз встала. – Ну, если ты и впрямь намерена отвезти меня домой, – сказала она, – тогда поехали. И ради бога, даже и в том случае, если твоя маленькая проблема не найдет решения, не демонстрируй свое раздражение ни Роджеру, ни миссис Карлайен, когда она вернется домой.

На этот раз Бет подарила ей ангельскую улыбку.

– Я думаю, – сказала она при этом, – что она будет решена.

У Лиз такой уверенности не было. Не было никакого сомнения, что вел он себя сегодня особенно странно и выглядел каким-то рассеянным. Было похоже на то, что хоть и временно, но меньше всего он думал о Бет, и его не слишком беспокоила ее реакция на такое его поведение. И еще он подчеркнул важность – почти что настоятельную необходимость – приглашения, сделанного им Дженайне.

Глава 8

Придя в больницу, Лиз узнала, что Роджер уже дал соответствующие указания о ее переводе в детское отделение, где в распоряжении сестры Олавии не осталось ни одного человека.

Хотя больных с серьезными заболеваниями не поступало, но из-за того, что отделение было заполнено до предела, время до полдневной сиесты пролетело в делах. А затем, когда дети заснули, сестра Олавия предложила выпить по чашке чаю и послала Лиз в крохотную кухоньку отделения, чтобы та приготовила его.

Кухонька выходила в коридор детского отделения, и едва Лиз залила чай кипятком, как услышала, что сестра Олавия разговаривает с кем-то.

– У меня никого нет, доктор, – говорила старая монахиня, – ни одной души, за исключением молоденькой девушки-англичанки, которая направлена сюда санитаркой.

– Никого? – услышала Лиз сомневающийся голос Роджера. – А как же сестра Бонавера? Мне казалось…

– Сестра Бонавера снова слегла, едва встав с больничной койки сегодня утром. Возможно, вам это еще неизвестно, ее осматривал доктор Херриот. Все та же денге. Однако, доктор, как же помочь вам? А вы не говорили с сестрой Урсулой? А с сестрой Доркас? А с любой из тех сестер, кто работает в других отделениях? Говорили? И ни одна из них не может поехать с вами?

– Ни одна. Я прочесал все отделения от начала до конца, и в любом из них все сестры нужны на своих постах. Моя последняя надежда заключалась в том, что, может быть, вы сможете выделить в мое распоряжение сестру Бонаверу.

– Я бы смогла, будь она со мной. Однако подождите, доктор, не может быть, чтобы вы не смогли бы сработать дело, довольствуясь не медсестрой, а кем-то из санитаров, а?

– Не смог бы сработать дело. – Лиз услышала, как рассмеялся доктор Роджер. – Полно, сестра, – продолжил он, – вы заставляете меня подражать вашему ирландскому диалекту. То есть я хочу сказать, что вообще мог бы избавить себя от необходимости брать с собой кого-то, если бы речь шла о санитарах-мужчинах. Но вам ведь известно, что нам приходится считаться со стеснительностью туарегов и условием, по которому врач должен осматривать женщин их племени только в присутствии медицинских работников женского пола?

– Конечно, известно. Нет сомнения, вам необходимо взять в поездку кого-то из женщин. Но я говорила о санитарах только потому, что могла бы обойтись без помощи молоденькой девушки-англичанки.

– Девушки-англичанки? А-а, вы имеете в виду мисс Шепард? Нет, я не могу взять ее, – резко и решительно произнес Йейт.

– Вы не можете взять ее у меня? Или не хотите брать ее вообще?

– Я не хочу брать ее в поселение туарегов. Она не является медицинской сестрой. У нее нет необходимого опыта.

– Она прилежная, ловкая и внимательная. А за несколько последних недель разве она не накопила уйму практического опыта? Так вы возьмете ее?

– Нет.

– Вы же сами понимаете, что, кроме нее, вам не с кем ехать, доктор.

– Да, но… – Наступила пауза, за которой последовал вопрос: – Она сейчас работает вместе с вами, а вы-то сможете обойтись без нее?

– Да, работает, да, смогу. Все малыши спят, и сейчас она готовит чай для нас двоих.

– Ну что же, ладно. Объясните ей, что мне требуется от нее, и направьте на больничный двор, чтобы она встречала меня там. Я позвоню ее отцу и скажу, что позже я доставлю ее домой живой и невредимой. Если меня в машине не будет, велите ей сесть в нее и ждать, пока я не подойду. И еще, сестра…

– Да?

– Позаботьтесь, чтобы она четко представляла, что от нее требуется, ладно? Скажите, что нас ждет работа, а не прогулка по пустыне с увеселительной целью, хорошо?

– Доктор, в этом нет никакой необходимости! Она доброе, благовоспитанное и скромное дитя.

– В этом я не сомневаюсь, – сухо сказал он. – Но поскольку в течение нескольких часов мне придется быть с нею наедине, возможно, ей потребуются заверения, что я тоже добрый, благовоспитанный и скромный.

– Мне бы не хотелось, доктор, чтобы в ее юную голову приходили какие-то фантазии!

– Хорошо, сестра. Скажите так, как сочтете нужным. Но у меня есть собственные основания желать, чтобы она знала, что это сугубо деловая поездка. Так что все равно скажите ей.

Хотя тактичная сестра Олавия изложила все сказанное Йейтом в более деликатной форме, все равно четверть часа спустя, когда они отправились в путь, Лиз все еще кипела от негодования.

Заводя машину, Роджер спросил ее:

– Вас проинформировали о нашем задании?

– Да. Лихорадка денге поразила поселение туарегов, в которое мы приезжали на праздник ахал. Вам поручили немедленно выехать туда, и вы взяли меня с собой, потому что незанятой и квалифицированной медицинской сестры для вас не нашлось.

– Верно, но не совсем. Да, это племя Тин Акелу, но они кочуют по другому маршруту. Это означает, что я не по той, а по другой дороге должен буду доехать до французского поста и там определить направление, по которому ехать дальше. Я даже не знаю, есть ли там дорога, пригодная для автомобиля.

– А как вы получили это известие? Что, кто-то из этого племени приехал в Тасгалу?

– Нет. Он доехал только до французского поста – там есть радиосвязь с Тасгалой, и gardien^[7] передал сообщение. Похоже, что вспышка денге серьезно поразила племя, и мне придется осмотреть их всех. После этого на обратном пути я передам сведения о количестве больных, которых завтра нужно будет положить в больницу.

– А что я должна буду делать?

– Главным образом быть моим сопровождающим, когда я буду осматривать женское население племени. Вы умеете ставить градусники?

– Да.

– Что ж, неплохо. Вы сможете мне пригодиться. На какое-то время наступила тишина. Потом Роджер спросил:

– А сколько времени вы уже работаете у нас?

– Пять месяцев. Нет, почти шесть.

– Можно сказать, стали почти что ветераном пустыни. Что ж, tempora mutantur…^[8]

– Полгода назад кто мог бы предугадать, что вам окажется по плечу работа, подобная этой.

– Вы мне льстите. Но я и правда получаю удовольствие от каждой минуты своей работы. – Сказав это, Лиз замолчала. А потом, говоря себе, что это он, а не она завела разговор на личные темы, добавила: – Вы были невысокого мнения обо мне, не правда ли, в тот день, когда мы летели сюда на самолете?

Было видно, что он задумался над вопросом.

– Что, у вас сложилось такое впечатление?

– Да. И вы думали, что я испорченная девчонка, что у меня нет чувства благодарности к отцу и что я веду себя вызывающе.

– Но вы же не скажете, что я поверил в те качества, которых вы не проявляли? Я думал, мы обсуждали тогдашнее положение Эндрю, и в вопросе о том, что можно сделать для него, вы поняли меня буквально с полуслова.

– Однако обозвали меня зловредной маленькой негодницей, и это в тот момент, когда мысль о том, что это вы подали мне такую идею, была просто невыносима для меня. Кажется, вы совершенно не понимали, что я винила саму себя за то, что сама не додумалась до этого.

– Прошу меня простить. Я беру назад свои слова об испорченной девчонке. Теперь они к вам больше не подходят и, возможно, вообще никогда не подходили. – Роджер повернул голову и посмотрел на нее. – Вы повзрослели за эти шесть месяцев, Лиз.

– Вы так считаете?

– Я бы сказал, что вы изменились почти до неузнаваемости. Например, какое большое дело вы сделали, окружив Эндрю заботой и вниманием, вы справляетесь с обязанностями санитарки в больнице, как я и надеялся, хотя и не мог быть уверенным, что вы на это способны.

Лиз вела проигрышную борьбу с радостным чувством, поднимавшимся в ней в результате его похвалы.

– Значит, вы думаете, что взрослым можно назвать лишь того, кто умеет должным образом противостоять возникающим трудностям? – спросила она.

– Нет, все гораздо сложнее. Но я всегда считал, что, когда вы перестали делать что-то из соображений показной храбрости и мобилизовали имеющуюся у вас твердость духа, это оказалось внешним признаком глубинных процессов, происходящих в вас.

– Но я решила остаться в Тасгале только из соображений бравады! Да хоть убейте меня, осталась только потому, что на самом деле я считала, что вы не верили в то, что я останусь.

В ответ на это Роджер весело рассмеялся.

– Что же, – сказал он, – благодарю вас за искренность. Значит, мое мнение постоянно побуждало вас к действию? – Йейт покачал головой. – Вы знаете, если бы я полностью поверил вам, это обстоятельство вынудило бы меня испытывать определенную неловкость. Но боюсь, вы преуменьшаете роль своего характера, который, как я знаю, слабым не назовешь. Теперь еще один вопрос, хотя, если у вас нет желания, вы можете на него не отвечать. Скажите, что помогло вам убедить Криса Соупера вернуться домой в Англию? Уж тут-то вы не можете сказать, что это я вдохновил вас на это!

– Как вы узнали, что я имею какое-то отношение к принятому им решению?

– От него и узнал, благодаря Фремье конечно. Никто не мог заставить Соупера отступить от своего решения не возвращаться в Англию. А вы смогли. В ваших силах было удержать его здесь, но вы убедили парня уехать. И уж это-то вы бы не стали делать, руководствуясь желанием не уронить свою репутацию в моих глазах.

– Но я знала, что в глубине души он хотел вернуться туда. Крис никогда не переставал любить девушку, оставшуюся в Англии. Он уверял, что это не так, но тем не менее…

– Это он сам сказал вам про девушку? – насторожился Йейт.

– Да.

– И когда вам стало известно о ней? Как долго вы жили с этим знанием?

– Ой, да все время. То есть, я хочу сказать, с тех пор, как я познакомилась с Крисом. У них с этой девушкой возникло какое-то недоразумение, и до тех пор, пока она совершенно неожиданно не написала ему письмо, это случилось уже после того, как он потерял зрение, Крис не хотел признаваться, что всегда помнил ее.

– Значит, я оказался не прав, и не нужно было прикладывать много сил, чтобы убедить его вернуться к ней?

– На самом деле не так уж и много. Он…

– Вы должны простить меня за то, что я проверяю вас, – перебил Роджер Лиз, – заставляя рассказывать то, что мне и так уже известно. Я хочу сказать, что Соупер рассказал Фремье про эту девушку и что это из-за нее он изменил свое решение не возвращаться в Англию. Но он добавил также, что это вы убедили его, а поскольку с вашей стороны это выглядело до некоторой степени донкихотством, мне захотелось выслушать вашу версию события.

– Донкихотством? – удивилась Лиз. – Но почему же? Мне не пришлось особо убеждать его, но вам-то должно быть понятно, что, поскольку максимальная вероятность спасти зрение предоставлялась Крису только в Англии, я должна была попытаться.

– Мне понятно то, что тот человек, которым вы стали за прошедшие шесть месяцев, чувствовал, что он не может не попытаться. И забудьте про донкихотство. На самом деле это слово для вас не подходит. А кстати, когда Крис уезжает?

– Как только доктор Фремье решит, что он полностью излечился от лихорадки денге. Если Крис известит нас заранее, я намерена перед отъездом устроить небольшую вечеринку в его честь. Может быть, и вы придете на нее?

Роджер посмотрел на нее с удивлением.

– Вечеринку? – переспросил он. – А доставит ли она вам радость? Да и ему тоже?

– Да ничего особенного. Просто тихо соберемся своим кругом, чтобы пожелать ему bon voyage^[9]. И я не понимаю, почему это должно не понравиться Крису.

В конце-то концов, даже если ему и не удастся восстановить свое зрение, ведь он все равно должен будет принимать гостей. И если он будет чувствовать себя лучше, вечеринка с целью отметить это событие не будет неуместной, верно?

– Я не думаю, что вам следует бояться того, что его не вылечат в Англии. Доктор Фремье на сто процентов убежден в том, что Крис поправится. Но все равно я бы не хотел, чтобы вы видели меня в числе приглашенных на этот ваш прощальный званый вечер, устраиваемый вами.

Лиз нахмурилась.

Далее наступила тишина, прерываемая только обрывочными фразами. Так продолжалось до тех пор, пока они не доехали до французского поста.

Gardien, которому надлежало сообщить Йейту указания по маршруту и направлению дальнейшего движения к новой стоянке туарегов, уже ждал их.

– А далеко до нее? – спросил Роджер.

– Километров тридцать пять, возможно, сорок.

– Так далеко? А как там дорога?

– Местами хороший рег, часто встречаются феч-феч. Вы взяли с собой кошму для проезда через зыбучий песок?

Роджер мотнул головой в сторону багажника.

– Да, – сказал он, – я никогда не выезжаю без нее.

– Вот и хорошо. Правда, в ней не будет никакой надобности, если только вовремя заметить феч-феч и разогнать машину.

– Не исключено, что мы будем возвращаться назад уже после наступления темноты. Что, дорога обставлена вехами?

– На каком-то отрезке пути трасса отмечена сложенными из камней пирамидами, но не везде. Но я покажу вам, куда ехать. После того холма, – и gardien показал на зазубренную гряду на горизонте, – там, где расходятся несколько дорог, берите левее. И начиная от этого места старайтесь держаться левее по всему маршруту вашего движения. Нужно будет объехать долину, где выходят скальные обнажения и лежат большие валуны, – на ее дне часто встречается феч-феч. После этого у вас будет длинный участок рега, на котором вы сможете развить приличную скорость. – Шаг за шагом он дал примерное описание маршрута, и Роджер кивнул в знак того, что понял.

Они приготовились ехать дальше, и Роджер спросил:

– Если окажется так, что мы застрянем где-нибудь на этой дороге, вы сможете приехать к нам на помощь?

– Этого я сделать не смогу, месье, – покачал головой gardien, – поймите меня, я не могу оставить дежурство на радиостанции.

– Я так и думал. Но мы и сами справимся с дорогой, я в этом не сомневаюсь! – И, выразительно вскинув руку в прощальном салюте, Роджер послал машину вперед.

Они, не встречая особых трудностей, ехали по показанной им дороге. Роджер великолепно владел машиной.

Стойбище туарегов возникло перед ними совершенно неожиданно. Кочевники разбили свой лагерь в крошечном оазисе под сенью финиковых пальм, окружавших цепочку прудов с солоноватой водой.

Как это бывало и раньше, вокруг машины собралась толпа зевак. Подбежавший посыльный тут же отвел Роджера в шатер Тин Акелу, после чего он и Лиз почти два часа подряд работали без перерыва.

В первую очередь Роджер осмотрел всех больных, у которых были явные признаки лихорадки денге, и взял на учет тех, кто нуждался в госпитализации. После этого он осмотрел каждого жителя стойбища и предупредил тех, у кого было подозрение на лихорадку денге, о необходимости соблюдать Карантин. Осматривая заболевших, всем остальным Йейт безукоснительно отказывал как в таблетках, так и в инъекциях.

– Они любят уколы, – говорил он Лиз, убирая все свои инструменты. – Инъекции обеспечивают результаты, поэтому процесс лечения выглядит в их глазах чем-то похожим на колдовство. И в самом деле, им достаточно бывает сделать инъекцию простой воды, и вера в подобный метод лечения сделает все остальное.

Ночь опустилась задолго до того, как они поехали в обратный путь. Луны не было, но небо было чистым и усыпанным звездами, и любой более темный силуэт четко вырисовывался на его фоне. Но большую часть пути он вел машину на большой скорости и молча, заранее объяснив Лиз, что он рассчитывает приехать в Тасгалу еще до полуночи.

Еще довольно много километров отделяло их от французского поста, когда свет фар высветил их следующий естественный ориентир – низкую скалистую гряду, которая, казалось, преграждала им движение. Но они оба помнили, что в этой гряде существовал более чем один распадок, и, хотя не было ни одной вешки, которая бы отмечала дорогу, что вела к распадку, где был нужный им проход, – одно только море вздыбленных песчаных волн, – они единогласно остановили свой выбор на одном и том же маршруте.

И оба ошиблись.

Роджер развил скорость, на какую только был способен автомобиль, но гребни песчаных волн, что лежали на пути к проходу, становились все выше и круче, а впадины между ними все глубже. Песок свивался в кольца вокруг их машины, с силой бил в стекло. Роджер отчаянно давил на педаль газа, машина накренилась, проползла немного вперед, потом задрожала, снова сползла в глубокую яму, выбралась из нее, сползла в другую и встала там окончательно. Роджер выругался.

– Оказывается, это не тот распадок. На своем пути сюда мы никак не могли проезжать здесь.

– Да. А что же нам делать?

– Вы оставайтесь в машине, а я отправлюсь на разведку – посмотрю, насколько глубоко мы увязли в песке и сколько еще нужно добираться до следующего участка рега.

С этими словами он достал из кармана в дверце машины электрический фонарь и ушел. Спустя некоторое время Йейт вернулся и, прежде чем присоединиться к Лиз, которая не покидала автомобиль, обошел машину сзади.

– Мы даже увязли с перекосом, – сказал он, садясь в машину. – Задние колеса засели в песке на добрый фут глубже, чем передние, а глубина слоя рыхлого песка превышает два фута. Мне тут пришлось поковырять землю, чтобы выяснить это. В сорока ярдах впереди слой рыхлого песка становится тоньше, а еще чуть подальше эта колея сходится с той, которая нам нужна.

– Сорок ярдов подобного месива! Что, мы должны как-то выкапывать сами себя? А вы не можете заставить машину двигаться хоть как-то?

– Мог бы со временем – имей я какие-никакие орудия труда помимо своих собственных рук. Или будь у меня кошмы для движения по песку.

– Кошмы? Но мне казалось, вы говорили…

Роджер кивнул:

– Говорил. Но когда мы находились в поселении, я неосторожно оставил багажник Машины незапертым, боюсь, кто-то решил, что будет гораздо лучше, если кошмы будут лежать на полу у него в шатре. Еще у меня была пара совков; при удалении песка из-под колес машины ими гораздо удобнее пользоваться, чем лопатами – штыковыми или совковыми.

– Вы хотите сказать, что они тоже были украдены?

– Ах, не надо прикладывать мерки нашей западноевропейской морали к представлениям о том, что такое «мое» или «твое», принятым на Востоке. Кроме того, туареги – это не воры, что тащат все, что плохо лежит. Для этого они слишком гордятся своим происхождением. Я склонен думать, что кто-то, увидев эти вещи, пришел в восхищение и взял их, так сказать, взаймы, на временное пользование. Возможно, что, когда я в следующий раз приеду в это поселение, мне даже не придется спрашивать, кто взял эти принадлежащие мне вещи. Они будут возвращены мне со всем возможным почтением, и никто и не подумает, что их исчезновение могло разозлить меня. А пока что нам не выбраться отсюда, так как это не в наших силах, и вам предоставляется полное право винить меня за то, что я оставил багажник открытым.

– Но как же быть? – почти перебила его Лиз и продолжила: – Неужели нет никакого иного способа вытащить машину из песка?

– Никакого, разве что самому залезть под нее и нести на своих плечах все эти сорок ярдов или около того! Даже будь у нас совки, вам пришлось бы трудиться как пчелке, чтобы дюйм за дюймом поставить колеса на кошмы, прежде чем песок осыплется снова и сведет на нет всю вашу работу. Лиз, дорогая моя, – Роджер накрыл ее руку своей, не догадываясь, как взволновало девушку это бездумное прикосновение, – я отчаянно сожалею о случившемся, но боюсь, что нам придется остаться здесь. В лучшем случае до первого проблеска дня, когда я, возможно, смогу соорудить что-нибудь, что вытащит нас; в худшем случае до тех пор, пока кто-нибудь не приедет сюда и не вытащит нас отсюда.

– Мы остаемся здесь на всю ночь?

– Боюсь, что да. – Не сводя с Лиз взгляда, Роджер спросил: – Как вы думаете, наши репутации могут выдержать подобное испытание?

Лицо у Лиз вспыхнуло.

– Мы ведь бессильны что-либо сделать…

– И уж конечно, мы не позволим, чтобы нас заставили как-то оправдываться по данному поводу. Заботу об этом оставьте мне, – коротко и решительно сказал Йейт. – А пока давайте проанализируем положение, в котором мы оказались. Я не мог сказать тому gardien предельное время нашего возвращения, поскольку не знал, как долго мы будем находиться в поселении. Тем не менее он вскоре уже должен будет ожидать нашего появления на дороге. В этом случае нам остается ожидать, что у него хватит сообразительности связаться по радио с Тасгалой.

– А как же отец, ведь он же будет ждать нашего возвращения.

– Да. Я не мог сказать ему точный час нашего возвращения, я только сказал, что доставлю вас домой в целости и сохранности. Но Эндрю – наша главная надежда. Он первым начнет беспокоиться. Единственная закавыка здесь в том, что я всегда езжу со своими приспособлениями для самовытаскивания, и поэтому они могут заключить, что мы скорее сбились с пути, нежели увязли, в песке, и на основании этого прийти к выводу, что будет гораздо лучше, если дождаться утра и послать на поиски вертушку.

– Вертушку? Ах да, понимаю, вертолет. Но мы ведь не заблудились, верно?

– Нет. Нам точно известно направление движения. Но в любом случае несколько ближайших часов нам придется провести в неудобствах и в холоде.

– Мне не холодно.

– Но к тому моменту, когда взойдет солнце, вам, возможно, будет холодно. По ночам здесь доходит до заморозков. Вы не голодны? А пить не хотите? Я могу вам предложить немного шоколада из аварийного запаса, и, если хотите, на небольшой горелке с сухим спиртом, которую я всегда вожу с собой, мы могли бы приготовить чай.

– Чай?

– А у вас что, есть вода?

– Полный термос. Правда, кружка всего только одна. Так что чай нам придется пить по очереди.

На откинутой задней стенке багажника они вскипятили немного воды, заварили чай, а потом стали пить его, снова забравшись в кузов. Во время этого чаепития темой их беседы послужила постоянная озабоченность человека возможной нехваткой воды, и, недоумевая, Лиз спросила:

– На этот раз туареги разбили свой лагерь возле оазиса, где есть вода. Но как они добывают воду на той, другой их стоянке, там, где на мили вокруг только скалы и голая пустыня?

– А там они нашли фоггару. Возможно, что к ней их привели их же собственные верблюды, инстинкт которых позволяет им безошибочно учуять место, где имеется вода. Полагаю, вам не трудно вспомнить тот наш обмен мнениями, что состоялся под сенью холмов, выбранных туарегами в качестве защиты своей стоянки?

– Да, я помню. – Сказав так, Лиз подумала, зачем ему нужно намеренно смущать ее.

Но Роджер продолжал без малейшей запинки:

– Ну так вот, это были и не холмы вовсе, а гигантские песчаные дюны, которые могут служить колоссальными накопителями той влаги, что содержится в атмосфере. Эта влага просачивается сквозь песок дюн и скапливается в трещинах скальных пород, расположенных на глубине. Века назад в этих дюнах были сделаны тоннели, и до уровня воды были прорыты примитивные колодцы. Они имеют название фоггары, до сих пор находятся в рабочем состоянии, и нет никаких оснований считать, что когда-нибудь перестанут обеспечивать людей водой. Да и в любом случае, пустыня безводна только в своих верхних слоях.

– Неужели…

– Так сейчас считают специалисты. Среди прочих аргументов, приводимых ими, высказывается мнение, что реки, сбегающие с Атласских гор, должны стекаться в какой-то природный резервуар, и открытие безграничных водяных запасов – это дело всего лишь нескольких лет. А после этого Сахара освободится от всякой зависимости от водных ресурсов.

– Вы и в самом деле верите в будущее пустыни, не так ли? – тихо спросила Лиз.

– Да, верю. Обязан верить. – Роджер потушил окурок своей сигареты и выкинул его в окно. – Я отдал ей большую часть моей трудовой жизни, и я должен верить, что в ней заключено все мое будущее.

– Вы этого хотите? Вы любите эти места?

– Да, я этого хочу. И когда мне придет время жениться, я надеюсь, что это произойдет здесь.

– Вы намерены жениться, не так ли? – Перед Лиз распахнулась бездна, и очертя голову она бросилась в нее, подгоняемая странным желанием вынудить его сообщить ту новость, которую до сего времени ей думалось услышать от Бет.

– Давайте будем считать, что тут все зависит от милости богов, и кто знает, где кончаются ее пределы.

Лиз чувствовала, что в своих вопросах она зашла так далеко, что назад пути просто не было. Нет, она должна знать!

– Но… я полагала, что все уже решено, – произнесла Лиз заикаясь, – то есть я хочу сказать, что Бет…

– Бет? А какое она может иметь ко всему этому отношение?

– Самое непосредственное…

– Вы это сообщаете мне или же спрашиваете меня об этом?

– Думаю, что спрашиваю. То есть я хочу сказать, что в Тасгале каждый думает, что вы в конце концов женитесь на Бет.

– Под «каждым», очевидно, не подразумевается сама Бет. Если учесть, что ни она, ни я в наших разговорах никогда не касались темы брака, Бет вряд ли может думать что-либо подобное, верно же?

– Н-нет, я полагаю, что не может. – Лиз едва устояла перед соблазном воспользоваться предоставившейся ей возможностью отомстить. Она могла бы сказать: «Но ведь это же сама Бет распространяет подобные слухи и поощряет их». И все-таки что-то в характере Лиз не позволило ей опуститься до мелкой мести. Кроме того, решительное отрицание Роджером даже самой возможности помолвки оказалось для Лиз настолько сладкой музыкой, что одно это дало ей возможность быть великодушной.

А Роджер продолжал:

– Вы и сами не слишком уверенно говорите об этом. Очевидно, вы наслушались сплетен, в то время как Бет помалкивала. Но меня довольно сильно поразило то, что у вас никогда не возникало желания выслушать ее по данному поводу. Или же меня.

– Вас? Об этом мне даже и мечтать не следовало бы – о том, чтобы спросить вас!

– А почему бы и нет? – В тоне Йейта не звучало ничего, кроме искренней и мягкой заинтересованности.

– Потому что… это совсем не мое дело.

– Однако это оказалось делом болтунов в клубе, а также в гостинице и больнице? – Йейт безжалостно продолжал развивать эту тему.

Теперь Лиз возмутилась.

– Но это несправедливо! – так начала она свой протест. – Вам следует знать, что в такой небольшой общине, как наша в Тасгале, люди всегда будут говорить. Но как правило, это не более чем доброжелательный человеческий интерес к одному из своих ближних. В этом нет ничего предосудительного, а в вашем случае люди скорее выражают добрые пожелания, а не просто любопытствуют. Это скорее похоже на ситуацию, описываемую выражением: «Весь мир благоволит влюбленным». Вам следовало бы быть благодарным за такое отношение, а не злиться подобно безумному!

– Ладно, ладно! Успокойтесь. В любом случае меня разбирает не злость, а любопытство. Мне хочется знать, как это получилось, что кто-то стал истолковывать мои отношения с Бет как отношения влюбленных. Я полагаю, вам приходилось слышать, как все это началось – о том, как она и Дженайна Карлайен приехали в Тасгалу?

– Да. Полиомиелит сделал Бет калекой, а вы…

– А я вылечил ее, вы хотите сказать? Да, теперь я начинаю понимать, как появилась на свет эта история. Но в ней не все верно. У меня были кое-какие соображения по поводу методов лечения полиомиелита, которые мне хотелось бы испытать на практике, и Бет оказалась моим подопытным кроликом. Вот это действительно верно. Но есть еще ряд фактов, которые нельзя оставлять без внимания. Во-первых, несмотря на то что она выглядит трогательно хрупкой, физически Бет крепка и вынослива на зависть многим…

«Этого ты мне мог бы и не говорить», – с мрачной иронией подумала Лиз.

– А кроме того, Дженайна, благослови ее бог, всегда была убеждена в том, что все, что я делаю для Бет, – это правильно. И как мне кажется, это последнее обстоятельство, – теперь, казалось, он говорит больше сам с собой, а не с Лиз, – все время служило мне путеводной звездой, поскольку ни при каких условиях я не мог разочаровать Дженайну в ее надеждах. Что же, я не разочаровал ее, и сама Бет является очаровательным свидетельством своего полного выздоровления. И нет никаких поводов, за исключением одного, запрещающих ейвыйти замуж хоть завтра.

– За исключением одного? Какого же?

– Самого важного. Она к этому не готова. Она еще слишком молода.

– Мы с ней одного возраста, – напомнила Лиз, – что же, по-вашему, я тоже не готова к замужеству?

– Как я уже говорил вам, за последние несколько месяцев вы повзрослели, не знаю уж, то ли благодаря, то ли вопреки обстоятельствам. Зато я хорошо знаю Бет. Я знаком с ней дольше вашего, и уж если вы настаиваете на этой распространенной версии ее выздоровления, в том, чем она является сейчас, частично есть и моя заслуга. И я могу видеть, что она еще не достигла уровня развития, необходимого для того, чтобы быть счастливой в браке. Она все еще считает, что для того, чтобы привлечь мужчину и привязать его к себе, ей следует относиться к нему с почтением, соглашаться с ним, льстить ему и подражать во всем.

– Я думала, что, как считается, именно это и нравится мужчинам.

– Однако это не так. Ни один мужчина никогда не захочет, взглянув на жену, всегда видеть свое отражение, а также слышать, как высказанное им мнение воспроизводится для него с помощью этакой жены-магнитофона.

– А как же тогда быть с этим: «Я намерен быть хозяином в своем доме»? – процитировала Лиз. – Многие мужчины время от времени говорят эту фразу.

– Это совсем другое. Признаю, она звучит довольно высокомерно. Но в ней заложен глубокий смысл. Быть хозяином – это включает в себя все: от желания работать ради жены до готовности сражаться за ее благо, если это будет необходимо. Это основные мужские потребности. В этом отказ мужчины поддакивать по любому поводу. Но такому мужчине не нужна и женщина, готовая во всем соглашаться с ним. И этим двоим самым важным друг для друга людям не приходится ни на йоту поступаться ни своим равенством, ни глубокой зависимостью друг от друга только потому, что они предпочтут вместе преодолеть все бури, а не дрейфовать в штиле безропотного согласия.

– Странные у вас метафоры, – несколько неуверенно произнесла Лиз, – то штормы, то штили…

Но Йейт только отмахнулся:

– Ну и пусть, зато сама мысль понятна. Суть в том, что пока еще Бет не обладает способностью самостоятельно формировать свою точку зрения. Ей нужен совет. Ей недостает искренности. Она ищет поддержки. И я должен сказать, что все это она делает с очаровательной беспомощностью. Но что касается меня, женщина, которую я захочу взять в жены, ничего подобного не должна делать, очаровательно это или нет, за исключением тех случаев, когда ей действительно нужна помощь или поддержка.

Он не собирается жениться на Бет! И в сказанном им не содержалось ничего такого, из чего можно было бы сделать вывод, что он влюблен в кого-либо еще. «Все зависит от милости богов», «женщина, которую я возьму в жены» – ведь это просто общие слова, не так ли? В них не содержалось ничего конкретного. И хотя любая попытка составить умозаключение типа «Он не любит Бет Карлайен, следовательно, благодаря этому появляется шанс у Лиз Шепард» не имела под собой никакой почвы, тем не менее подобное предположение привело Лиз на грань хрупкого, ничем не обоснованного возбуждения.

Она знала, что холодный расчет завтрашнего дня не оставит камня на камне от ее иллюзий, что еще сегодня вечером Роджер может разрушить их одним своим словом или фразой, которая скажет правду: даже в тот раз, когда он целовал ее, как объект сердечной привязанности она для него не существовала и никогда не будет существовать. Лиз почти молилась: «Ну пусть моя мечта побудет со мной хоть еще немного, ну хоть чуточку!»

– До рассвета осталось пять часов, – сказал Роджер, посмотрев на часы. – Этого времени хватит на то, чтобы слегка вздремнуть. Боюсь, что умыться вы не сможете. Вода кончилась. Но может быть, вы воспользуетесь для этой цели кремом для бритья?

– Благодарю, у меня есть чистящий крем и туалетные салфетки. Однако где же это мне «слегка вздремнуть»?

– На заднем сиденье. Во весь рост вы там не растянетесь, но заснуть, надеюсь, сможете. А чтобы укрыться, когда ляжете, вот, возьмите это. – И с этими словами Роджер протянул ей мохеровый плед.

– А как же вы?

– Обо мне не беспокойтесь. С точки зрения беспокойства по поводу возможных намеков и того, что скажут люди, можете считать, что меня здесь нет. Как бы то ни было, я намереваюсь отправиться на прогулку. Вы не боитесь остаться одна?

– Конечно нет. Что может случиться со мной?

Роджер улыбнулся и слегка коснулся щеки Лиз:

– Я надеюсь, что ничего. Ну, устраивайтесь поудобнее и сладких вам снов. Я возьму с собой фонарь.

Лиз легла на сиденье, подтянула плед к подбородку и стала вслушиваться в тишину безграничной пустыни вокруг нее.

Девушке не хотелось спать. Она хотела просто лежать вот так, собираясь с мыслями и чувствуя, какое это облегчение – освободиться от долгой и изнурительной ревности к Бет. Но вот ее веки сомкнулись, и она заснула здоровым сном уставшего за день человека.

Сквозь сон Лиз слышала, как возвратился Роджер. Еще до его прихода она нечаянно откинула плед и теперь почувствовала, как Роджер снова укрыл им ее плечи. Лиз пошевелилась, что-то пробормотала, но он ничего не ответил, а после этого всякий раз, когда Лиз просыпалась и засыпала снова, она смутно, сквозь сон, чувствовала, что Роджер рядом.

Вздрогнув то ли от шума, то ли от прикосновения, Лиз наконец проснулась окончательно и увидела Роджера. Лиз опустила ноги на пол, по-детски потерла кулаками глаза и улыбнулась ему.

– Как же крепко я спала! – сказала она. Роджер улыбнулся ей в ответ:

– Мне ли не знать этого. Я пытался заговорить с вами – безрезультатно. Я пытался стянуть с вас плед – снова никакого эффекта. В конце концов мне пришлось прибегнуть к методу, которым была разбужена Спящая красавица. Это сработало.

Лиз не сводила с него глаз.

– Метод… Вы поцеловали меня?

Роджер кивнул:

– Так, ерунда. Недостойное внимания широкой общественности, но достаточно эффективное, чтобы рекомендовать его в качестве будильника. Я подумал, что мы могли бы вместе посмотреть на восход солнца. Оно вот-вот выйдет из-за горизонта.

Чтобы скрыть румянец, который запылал на ее щеках, Лиз повернулась к нему спиной и стала возиться с ремешками своих сандалий.

– Да, мне хотелось бы увидеть его, – сказала она сдавленным голосом.

Выйдя из машины, они встали, повернувшись лицом к востоку, и стали ждать. Прохладный ночной ветер ослаб до тихого шепота, но в воздухе возник иной I звук, тонкий, но настойчивый, похожий на монотонное гудение вибрирующих телеграфных проводов.

Откинув голову назад, Лиз прислушалась. Роджер внимательно наблюдал за ней.

– Вы тоже слышите этот звук? Мне было интересно, слышен он вам или нет, – сказал он.

– Он какой-то странный, – прошептала Лиз. – И продолжает звучать, не утихая. А что это такое?

– Поющие пески – еще одно чудо пустыни, – объяснил Йейт. – Бет, например, не слышит песни песков. Дженайне лишь временами удастся услышать этот звук, а я всегда мог слышать его.

– Ну, как оказалось, это и в моих силах, – ответила на это Лиз, довольная этим уже потому, что она может услышать подобное явление, а Бет – нет.

К этому времени линия горизонта стала светлее и шире. Посылая в небо первые лучи света, солнце залило неярким мерцающим сиянием неровную поверхность песков.

В этот момент Лиз почувствовала, как руки Роджера легли ей на плечи, направляя и приглашая ее поднять голову и посмотреть на темноту, все еще висевшую над ними и далее за их спинами. Они вместе смотрели, как черное небо медленно превращалось в серое, потом в лиловое и розовое, а после рассыпалось на пуховые облачка, окрашенные в оттенки розового, особенно нежные на фоне синевы неба, которое через час или через два жара сделает совершенно бесцветным. Стремительно налетел ветер; солнце поднялось выше, и утро вступило в свои права.

Сведя брови к переносице, Роджер взглянул на Лиз: – Все началось как сугубо деловая поездка, которая, согласно моим намерениям, должна была завершиться задолго до полуночи. И вы только посмотрите на нас! Заблудившиеся, немытые, на расстоянии многих миль от ближайшего места, где можно надеяться на какую-то пищу, мы встречаем рассвет, как если бы…

– Как если бы что?

– Ну, как если бы мы были влюбленной парой, впервые встречающей вместе восход солнца.

Лиз сделала один-два шага в сторону, и рука Роджера скользнула с ее плеча. А в следующее мгновение ей стало ясно, что и его внимание более не сосредоточено на ней. Уперев руки в бока и вскинув голову, он стоял, напряженно прислушиваясь к чему-то.

– Вы слышите этот звук? – спросил Роджер, повернувшись к Лиз.

– Вы имеете в виду пески?

– Нет. Где-то идет автомобиль. И как мне кажется, не один. Прислушайтесь… – Напряжение покинуло Йейта, и он снова посмотрел в сторону Лиз. – Ну, вот и все дела. Сейчас нас окунут в поток жизненных реалий. Вы рады?

Лиз сделала глубокий вздох.

– Нет, – сказала она.

– Как это ни странно, я тоже.

И прежде чем уйти к колее, чтобы встретить приближающиеся машины, Роджер пристально посмотрел Лиз в глаза.

Глава 9

Все то время, пока Лиз наслаждалась горячей ванной, которую она обещала сама себе, возвращаясь домой, прошло в размышлениях о том, что способность мгновенно, от одного слова, переходить от радости к грусти, чтобы потом снова развеселиться, является одной из неизбежностей, сопровождающих то состояние, в котором находится влюбленный человек. И у нее самой, до того как Роджер признался, что он тоже жалеет, что это их приключение подошло к концу, настроение было хуже не придумаешь. И Лиз знала, что память об этом признании в течение долгого времени согревало бы ее душу, даже не будь того случайного открытия, сделанного ею после того, как он, увязая в песке, ушел от машины и скрылся за небольшим утесом, что был в сотне ярдов от них.

Сама же Лиз направилась к автомобилю и, увидев, что ветер наносит песок в открытый багажник, решила закрыть его.

Она уже хотела захлопнуть заднюю стенку багажника, но замерла, глядя в одну точку. Дело в том, что у стенки в глубине багажника она увидела нечто столь неожиданное, что не могла поверить своим глазам до тех пор, пока не дотянулась до этого предмета и не вытащила его.

Это был тот кусок камня, который служил в качестве возвышения, на котором она стояла в ночь праздника ахал. На нем можно было видеть круг, которым были обведены контуры ее ног и ног Роджера, а также те символы, имевшие целью связать вместе их имена. И все это находилось в машине Роджера!

Лиз продолжала смотреть на камень, чувствуя, как сильно колотится сердце, как от волнения начинает звенеть в ушах и как ноги становятся ватными. Ей было точно известно, что в то утро после ахала Роджер не брал его с собой. Значит, в один из своих последующих приездов к туарегам он снова приходил на это место, чтобы разыскать камень. Но теперь-то Лиз знала наверняка, что на камне не было начертано ничего такого, что подразумевало бы союз Роджера и Бет. Стало быть, что для него могло быть в этом камне, если только не…

Лиз очень хотелось на какое-то время остаться одной, чтобы в полной мере отдаться рассуждениям на эту тему, чтобы сделать какое-то безумное сложение, присовокупив свою находку к «поцелую Спящей красавицы», полученному ею этим утром. Однако времени на все это у нее не было. Машины, навстречу которым пошел Роджер, гудели все ближе и ближе, и минутой позже они оказались на вершине холма.

Роджер ехал, стоя на подножке переднего джипа, очевидно, он указывал водителю, где нужно будет остановиться, так чтобы не угодить в феч-феч. Эндрю махал рукой с «лендровера», который следовал за джипом. И пока Лиз дожидалась приближения машин, точка, возникшая в глубокой синеве неба, приобрела очертания вертолета. Оказавшись над ними, он убедился, что поиски подошли к концу, и, сделав еще один круг над машинами, улетел в сторону Тасгалы.

Вооружившись привезенным на джипе инструментом, двое мужчин приступили к работе.

В это время Лиз рассказывала отцу о том, что произошло с ней. Она сделала любопытное открытие. Всего несколькими минутами раньше, закрывая багажник, она с нетерпением ждала той минуты, когда сможет остаться с Роджером наедине и заставить его объяснить, почему «их» камень оказался там, где она его нашла. Но спустя короткое время ей стало ясно, что это дело может и подождать. Лиз даже пришла к выводу, что это ожидание доставляет ей удовольствие, что она может вести себя с Йейтом и со всеми другими так, как будто в душе ее нет и намека на надежду, на самом деле клокочущую в ней.

Поэтому Лиз не стала возражать, когда было решено, что она домой поедет на «лендровере» вместе с Эндрю, а Роджер – один, остановится у французского поста и передаст в больницу по радио сведения о подлежащих госпитализации больных в поселении туарегов. Приехав туда первым, он приветствовал проезжавшего Эндрю, а Лиз показал кулак с поднятым большим пальцем и послал ей какую-то странную и хитрую улыбку.

У Лиз впереди был целый день, первый свободный день с начала эпидемии денге, и она вовсе не намеревалась истратить его на то, чтобы компенсировать плохой сон минувшей ночью. День обещал так много удовольствий!

Когда зазвонил телефон, Лиз уже вышла из ванны и начала энергично растирать себя полотенцем. Кто бы это мог быть? Возможно, Крис. А может, Дженайна. Могла позвонить и Бет, правда, Лиз надеялась, что этого не случится. А что, если это Роджер? В развевающемся халате, шлепая тапочками по каменному полу, она поспешила к телефонному аппарату.

Звонила Бет. Но это была другая Бет, ее обычно звонкий голос звучал глуше и говорила она бессвязно, как если бы была близка к слезам или находилась в состоянии сильнейшего возбуждения, об этом Лиз трудно было судить.

– Лиз? – произнесла Бет. – О-о, слава богу, ты дома. Послушай, мне нужно видеть тебя. И не говори, что это невозможно!

Лиз колебалась. Она почувствовала, что снова может быть великодушной по отношению к Бет, но все же медлила.

– Не знаю, – сказала она, – ведь я еще даже не успела позавтракать.

– Ну, а после завтрака? – настаивала Бет. – Ведь по причине событий прошлой ночи ты же не пойдешь сегодня в больницу. Да, да! – выкрикнула она с раздражением, – мне уже известно об этом. Роджер звонил. Да нет, не мне. Маман, кому же еще! Вот об этом-то я и хочу поговорить с тобой, Лиз. Лиз, мне просто необходимо поговорить с кем-нибудь.

– Должна тебе сказать, что, судя по твоему голосу, ты ужасно огорчена. Но почему ты считаешь, что я могу тебе помочь? Если речь идет о чем-то, ну, что относится к тебе и Роджеру, разве миссис Карлайен не поймет тебя гораздо лучше, чем я?

– Маман… да она самый последний человек из тех, кто хоть как-то поймет меня. – Бет иронично хмыкнула. – Послушай, Лиз, ты просто обязана встретиться со мной, иначе я за себя не отвечаю. Они так или иначе пожалеют об этом, но им придется пожалеть еще больше, если…

Лиз прервала эту нелепую угрозу.

– Кто пожалеет? – спросила она.

– Как кто? Они пожалеют. Ну, Роджер, конечно. И маман.

– Да в чем же они провинились перед тобой? – Лиз не могла сдержать изумления. – С твоей стороны это по меньшей мере низко – говорить подобные вещи. И какие бы обвинения ты ни предъявляла Роджеру, вряд ли ты можешь хоть в чем-то винить миссис Карлайен.

– Не могу винить маман? Это ее-то я не могу винить? Вот это действительно сильно сказано. Это действительно смешно!

И Бет засмеялась снова, но на этот раз ее деланный смех звучал на грани истерики, поэтому Лиз решила, что будет лучше уступить.

– Ну хорошо, – сказала она, – ты что, приедешь ко мне или мы встретимся в клубе?

– Нет не в клубе. Маман нет дома, и может быть так, что она пошла туда. Давай встретимся через час в «Мирамаре».

«Мирамар» представлял собой небольшое кафе, расположенное в старой части города. Когда Лиз пришла туда, Бет уже сидела за столиком и пила черный кофе.

Лиз была совершенно потрясена тем, как выглядела Бет. Нет, она не была заплаканной, но пудрилась она очень небрежно, а ее миниатюрное и хорошенькое личико осунулось. Лиз пододвинула стул и достала сигареты.

– Так в чем же дело? – спросила она. – Хотя нет, подожди, наверное, в первую очередь ты должна узнать, что, когда вчера ночью мы сидели в увязшей машине, Роджер сказал мне, что между вами ничего серьезного не было.

Бет скривила губы:

– О, неужели так и сказал? Надо же, какая радость для тебя! И просто очень благородно с его стороны?

– Он сделал это не по своей инициативе, – терпеливо пояснила ей Лиз. – Просто мною было сказано что-то такое, что подразумевало, что вас считают уже практически помолвленными, и он просто сказал, что это совсем не так.

– Ну и, конечно, ты сказала ему, что это я так считаю?

– Нет, этого я не говорила. Я дала ему понять, что это просто распространенный слух. Сам-то он думает, что ты так же далека от подобной мысли, как и он. И судя по тому, что он сказал, он ужасно хорошо относится к тебе, Бет.

– Благодарю покорно! – фыркнула она. – Хорошо относится, как же! Ты хочешь сказать, что он отнесся ко мне, как к некоему удобству, и ему совершенно безразлично, что это я стала ужасно хорошо относиться к нему, поскольку все, что ему нужно, – так это моя маман.

Лиз показалось, что небольшая ярко убранная комната, в которой сидели только они одни, потемнела и закружилась вокруг нее. Чувствуя, как у нее задрожали руки, она положила свою недокуренную сигарету в пепельницу и повторила, словно эхо:

– Маман? Бет, подумай, что ты говоришь!

– Уже подумала. А тебе это тоже не нравится, не так ли? Ты и сама хочешь заполучить Роджера, а выцарапать его у маман будет нисколько не легче, чем у меня. А может, и еще труднее. Потому что она нравится тебе, ведь правда? И ты также не могла и подумать, что она когда-либо сделает такое по отношению к тебе, как не могла подумать об этом и я!

Это был момент триумфа Бет.

– Даже если бы я и поверила тебе, мне-то что до всего до этого? – спросила Лиз. – Ты единственный человек, который знает, что я неравнодушна к Роджеру, и я благодарна тебе за то, что ты не разглашаешь мой секрет. Поскольку я… поскольку мне всегда было известно, что у меня в этом плане нет никаких надежд, да даже если бы я и считала иначе, я бы все равно не стала бы относиться хуже к миссис Карлайен.

– И все равно тебе лучше поверить в то, что я говорю, поскольку у меня есть доказательства. И откуда бы им взяться, если бы не этот подлый способ, с которым они проводили свою линию. Оба они одного и того же возраста, и благодаря моей болезни они имели неограниченные возможности встречаться друг с другом. При этом все время притворяясь, что они только друзья!

– Нет, в это я решительно не поверю. Миссис Карлайен слишком хорошо относится к тебе, чтобы обманывать в течение такого долгого времени. Да даже если бы она и попыталась, не тот она человек, чтобы делать что-то исподтишка, – с убежденностью заявила Лиз.

Но вместе с тем она вспомнила, что прошлой ночью она в своих надеждах могла вложить в сказанное Роджером совершенно иной смысл. «Женщина, которую я возьму в жены». Эта фраза могла означать, что он имел в виду Дженайну…

Однако Лиз продолжала:

– Я просто не верю, что их отношения продолжаются в течение длительного времени. Если это было бы так, какой смысл скрывать их от тебя? Должно быть, это все произошло совершенно внезапно для них обоих.

Бет нахмурилась:

– Какой смысл? Да такой, что они должны были знать о моих чувствах к Роджеру!

– Ну, Роджер, например, не знал, – не слишком любезно ответила на это Лиз. – Как он сказал, ему известно, что ты довольно крепко привязана к нему, вот и все.

– Как я посмотрю, вы с ним достаточно долго перемывали мне косточки, не так ли? Ну хорошо, пусть все произошло внезапно. Но и в этом случае, как я полагаю, они тоже не захотели считаться с моими чувствами, а? А что говорить о том, как они позавчера вместе обедали, ты ведь должна помнить это? А что сказать о таком факте, что, как только вы этим утром возвратились из своей прогулочки, Роджер позвонил маман, и они снова собрались пойти куда-то сегодняшним вечером?

– Они собрались?

– Да, и это еще не все. Ты же помнишь, тот позавчерашний вечер мы провели вместе с тобой. Так вот, я вернулась домой гораздо раньше их и уже легла спать к тому времени, когда приехали они. Я не видела, чтобы они заходили в дом. Но после их прихода автомобиль Роджера надолго остался стоять у дома, и я знаю, что они с маман занимались любовью на веранде.

– Да как же ты это узнала? – опешила Лиз. – Ты что же, подслушивала у дверей?

– Ты что, не можешь понять, что ли? – огрызнулась Бет. – Мне и не нужно этого. Моя комната частично расположена над верандой. Я не могу заглянуть на веранду, и мне не расслышать, что там говорится. Но я слышу звук голосов, доносящийся оттуда, а в ту ночь Роджер и маман говорили почти что шепотом, а потом вместе смеялись, а потом надолго наступала тишина, когда…

– А что, тот мужчина обязательно должен быть Роджером?

– Конечно, это был Роджер! Ты думаешь, я не знаю его машину? Да и маман не стала бы идти на обед с одним мужчиной, а возвращаться с другим. И кроме того, здесь, в Тасгале, просто нет другого мужчины, на которого она хотя бы раз обратила внимание.

– Но все это произошло позавчера вечером, – размышляла Лиз, – разве тебе не хотелось рассказать мне обо всем этом еще вчера? – (Если бы Бет знала, от каких несбыточных надежд это могло бы избавить Лиз, когда бы та услышала обо всем этом еще до минувшей ночи!)

– Конечно, хотелось. Дальше вся ночь была для меня сплошным мучением. Но я думала, что на следующий день маман обязательно объяснит мне все. По правде говоря, я была намерена заставить ее объясниться со мной. Но потом я решила позвонить тебе, но ты уже уехала в пустыню вместе с Роджером.

– Так что, миссис Карлайен так и не поделилась с тобой своим секретом?

– Ни единым словом. Правда, я сама довольно холодно разговариваю с ней. Я просто не могу иначе. Взять хотя бы сегодняшнее утро: бросив мне буквально несколько слов про то, что случилось с тобой и с Роджером, она тут же объявляет мне, что этим вечером она вновь уйдет из дому, и выражает уверенность, что я сама найду, чем мне заняться.

В отчаянной безрассудной надежде Лиз сказала:

– Я не верю этому. Должно же быть какое-то объяснение…

– Какое объяснение? Скажи мне какое? А кроме того, ты ведь не видела, как вчера выглядела маман. Сама она была какой-то очень спокойной, но глаза сверкали как звезды, и словно какое-то сияние исходило от нее. Казалось, маман прислушивается к какой-то чудесной музыке, звучавшей в ее голове, и она совершенно не заметила мое сдержанное отношение к ней. Подумать только, я верила, что к этому дню я сама бу-бу-буду помолвлена с Роджером!

Услышав, как дрогнул голос Бет, Лиз оказалась вынужденной пожалеть ее.

– Ну что же, Бет, в первый раз мы с тобой оказались, так сказать, в одной лодке. Но, пожалуйста, веди себя так, чтобы миссис Карлайен было нетрудно рассказать тебе обо всем. Если дело обстоит так, как ты говоришь, тебе придется смириться с этим, а если не так, то ты только представь себе, от каких мук ревности ты избавишь себя.

– А Роджер все равно будет моим! – возразила ей Бет с новым приступом озлобления. – И если они сегодня опять куда-нибудь пойдут, не давая никаких объяснений, то я уже обещала, что заставлю их пожалеть об этом, и добьюсь своего. Ты увидишь!

– Бет! – Вставая, Лиз поймала запястье девушки. Но та вырвала у нее свою руку и с надменным видом вышла на залитую ярким солнцем улицу, и Лиз не стала преследовать ее.

В течение всего этого дня Лиз, испытывая какое-то странное самоедское наслаждение, рвала на клочки мечты и надежды, что родились у нее прошлой ночью, и с болью в сердце выкладывала из этих клочков совершенно иной рисунок.

Вспоминая о Роджере, Лиз смогла по-иному трактовать его слова и поступки и прийти к выводу, что они относились не к ней и не к какой-то гипотетической любви, что ожидала Роджера где-то в будущем, а к Дженайне. К мужественной и нежной Дженайне, ревновать к которой может только такой эгоистичный и недостойный человек, как Бет… Думая о Дженайне без злости и горечи, Лиз полагала, что та, со своей стороны, тоже на затаит на нее злобу за два ничего не значащих поцелуя. Вот только тот камень с праздника ахал, который, как оказалось, взял себе Роджер, никак не хотел вписываться в этот новый рисунок. Но ведь может быть и так, что туареги предложили Роджеру взять его в качестве сувенира, и, как только этот камень оказался у него в багажнике, он совершенно забыл о нем.

Рассуждения подобного рода весь день преследовали Лиз, и, когда вечером ей позвонил Крис, она очень обрадовалась возможности поговорить с кем-нибудь.

– Что такое? В чем дело, Лиз? – встревоженно спросил ее Крис.

Чтобы успокоиться, Лиз сделала глубокий вдох.

– Да ни в чем, – ответила она, – а почему ты спрашиваешь?

– Просто ты говорила таким голосом, как если бы находилась на пятом этаже охваченного пожаром здания и увидела, что я пришел, чтобы спасти тебя! Каким бы ни было мое отношение к Дженни, все равно, для того чтобы я уважал себя, мне исключительно важно заслужить твое расположение.

Они немного посмеялись вместе, а потом Крис сказал:

– Ну, вот и все, Лиз. Послезавтра я уезжаю в Англию.

– Боже, Крис… Я очень рада. Господи, хотя так ли это? Ведь я буду по тебе ужасно скучать.

– Значит, нас таких будет двое! Я тоже буду скучать по тебе. Но если ты говоришь это серьезно, повода для беспокойства нет. Как мне представляется, я снова вернусь сюда. Я и Дженни.

– Я так на это надеюсь. А что Дженни? Она-то хочет приехать в эти места?

– Если верить письмам, она поедет, как только я буду готов привезти ее, даже дикие верблюды не смогут ее остановить.

– А как на это смотрит мать Дженни?

– Она теперь постоянно пребывает в каком-то бридж-клубе для избранных и вполне довольна жизнью. Дженни утверждает, что она расцвела там. Наконец она великодушно простила Дженни за то, что та бросила ее ради меня, и теперь, когда мамаша отдыхает от своих больших шлемов и прочих игр, они прекрасно ладят друг с другом.

– Стало быть, мы приближаемся к счастливой развязке? – весело спросила Лиз.

– Мы можем надеяться на счастливую развязку, – чуть поправив, повторил Крис. – И все-таки, ты знаешь, может, все дело в телефонной линии, но голос твой все равно звучит как-то не так, он какой-то ломкий и сдавленный, будто ты говоришь через силу.

– Должно быть, все дело в телефоне. – Лиз переменила тему разговора. – Значит, ты говоришь, послезавтра? Это ужасно скоро. Вечеринку в твою честь нам придется назначить на завтра. Ты не обидишься, если она пройдет, так сказать, чуточку экспромтом?

– Нисколько. Вечеринки экспромтом зачастую оказываются самыми лучшими. Но как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, Лиз. Ты не будешь против, если вместо тебя хозяином вечеринки буду я?

– Но ты же не вправе этого делать! Такая вечеринка – это как бы наше пожелание тебе «bon voyage!».

– Я знаю, чем она является. Но почему бы мне самому не пожелать себе счастливого пути! Мне страшно необходимо подобное пожелание, потому что, только ты об этом ни одной живой душе не говори, я могу ухитриться и заболеть морской болезнью еще во время регистрации багажа! Но если говорить серьезно, у меня есть особая причина, чтобы стать хозяином вечеринки. Так что ты разрешишь мне?

– Но это должна быть какая-то уж очень особая причина, чтобы я согласилась. Ты мне не можешь назвать ее? – упорствовала Лиз.

Возникла пауза, а потом Крис продолжил:

– Будем считать, что я хочу убить двух зайцев сразу. Эта вечеринка должна служить выражением моей признательности всем вам и выражением уверенности в том, что я смогу видеть снова или хотя бы знать причину своей слепоты. Ты меня понимаешь?

– Да, конечно, – тепло заверила его Лиз, – но, Крис…

– С этим все в порядке. – По простоте душевной он ждал, что она выразит сомнение в его способности организовать все как следует. – Если уж тебе так хочется знать, кое-что уже сделано мною. Я созвал всех, кого нужно, чтобы передать приглашения, а супруги Симон готовы выделить мне пару комнат в гостинице, организовать буфет, бар с напитками, ну и все такое. Меня туда приведет доктор Фремье, я специально просил его об этом, и все, что от тебя требуется, дорогая, – это привести себя в порядок и примерно в половине восьмого прийти вместе с отцом на вечеринку. Ладно?

– Ладно. Это просто великолепно.

И хотя Лиз старалась не думать об этом, тем не менее ей стало ясно, что предложение Криса решает и ее собственную проблему, а именно: как пригласить Дженайну и Бет, когда Роджер так решительно отказался от участия в этом мероприятии. Любопытство заставило ее задать Крису еще один вопрос:

– Я полагаю, ты позовешь на свою вечеринку мать и дочь Карлайен, а также… Роджера Йейта?

– Уже. Всех их. И мне уже удалось повстречаться с Йейтом, и он обещал прийти.

– Обещал?

– Да. Сегодня утром он заглянул ко мне в палату, и у нас с ним был довольно долгий разговор. Силы небесные, Лиз, чуть не забыл! Я же так и не спросил тебя, каково тебе-то пришлось? Йейт говорил, что ты стойко переносила все злоключения, и дал тебе наивысшую оценку. Но…

Лиз засмеялась немного сконфуженно:

– Да что там говорить! Было во всем этот нечто от Робинзона Крузо, и, я полагаю, любой из нас раз в жизни может вынести подобное приключение. Да мы, в сущности, и не терялись вовсе – просто ждали, когда нас выкопают из песка.

И Лиз продолжила рассказ о своем приключении. Она нашла, что, если довести его до обычной прозы жизни, это помогает стереть из памяти те яркие мгновения, которыми она по глупости так дорожила. Но прежде чем повесить трубку, она не смогла устоять и спросила:

– Крис, ты знаешь, что все тут все время считали, что существует роман между Роджером Йейтом и Бет. Ты никогда не интересовался: а может, мы все были не правы, и роман вовсе не с Бет, а с Дженайной Карлайен?

Снова возникла небольшая пауза. Затаив дыхание, Лиз ждала, что он скажет на это. Наконец Крис ответил:

– Суть дела вот в чем: я знаю, что мы все были не правы. Этим утром Йейт самолично рассеял мои иллюзии на этот счет. Сказал, что прошлой ночью ты рассказала ему о слухах, распространяющихся по их поводу, и о том, что он отрицал все и вся.

– Но, говорят, он влюблен в Дженайну?

– Этого он мне не сказал. Его интересовало, насколько широко распространились слухи про него и про Бет. Но вряд ли он стал бы вести со мной доверительный разговор о Дженайне. Настолько хорошо он меня не знает.

– Но ты-то считаешь, что он влюблен в нее? – настаивала Лиз.

– Нет, не считаю.

– Ох! – Крис говорил настолько уверенно, что былая надежда почти вернулась к Лиз. Но неожиданно ее память уцепилась за еще одно обстоятельство. И когда оно приобрело четкие очертания… – Но, Крис, неужели ты не помнишь как ты сам говорил, что Дженайна пропадает во вдовах? Ты тогда еще продолжил: «Иногда мне даже думалось…» Но на этом месте ты остановился и не захотел продолжать свою мысль. Ты тогда думал о Роджере Йейте?

Крис засмеялся:

– Конечно же нет. Если уж тебе так хочется знать, я действительно подбирал подходящую супругу. Знаешь для кого? Угадай! Для твоего отца.

– Для папы?

– Извини, Лиз. Я всего лишь пытался связать оборванные нити у старшего поколения! Я хочу сказать, что Дженайне Карлайен следует снова выйти замуж.

– Но папе это ни к чему, – произнесла Лиз, исходя из своего тайного убеждения, что для Эндрю могла существовать только одна женщина.

– Да. Кроме того, как только я тогда стал говорить ту необдуманную фразу, я понял что желать тебе Бет в качестве сводной сестры равносильно преступлению. Вот потому я и сказал тогда, чтобы ты не обращала внимания. Разве ты не рада, что я не одарил тебя подобной ужасной идеей?

– Думаю, что рада, хотя я бы знала, что ты ошибаешься. Папа не стал бы держать от меня в секрете такие вещи. Но как раз сейчас, когда я вспомнила, как ты говорил об этом, мне стало любопытно, знал ли ты тогда то, что сейчас известно Бет. И ты был прав, когда в тот день говорил, что Бет может быть не знающим жалости противником. Когда этим утром она рассказывала мне про Роджера и Дженайну, она вела себя как загнанный в угол зверь. Это было довольно ужасно.

– И что же она знает или думает, что знает?

– Да нет, она знает. – И Лиз изложила все, что Бет рассказала ей о двух свиданиях и о любовной сцене в ночные часы.

– Бедная Бет! – проронил вдруг Крис.

– Что ты имеешь в виду? – спросила озадаченная Лиз.

– Ничего, – сказал Крис и, коротко хохотнув, повесил трубку.

На следующее утро Лиз снова отправилась в больницу. Вечером, когда она одевалась, чтобы отправиться на вечеринку, у нее было такое ощущение, что сегодняшний вечер отмечает окончание какого-то этапа, после которого все будет совершенно иным.

Конечно, ведь Дженайна и Роджер не смогут в течение долгого времени держать в тайне свои отношения, Лиз даже казалось, что, вероятно, сегодня вечером Дженайна поделится своим секретом с ней. Крис уедет, а когда он вернется, он почти наверняка будет женатым человеком.

Лиз одевалась без всякого интереса. Крис не сможет увидеть, как она выглядит, а больше смотреть было и некому. Однако вскоре Лиз обуздала подобные пораженческие настроения. Ради Криса она просто обязана выглядеть наилучшим образом, не так ли? Если он мог продемонстрировать мужество и веру в будущее, значит, и она сможет!

Лиз не стала ждать, когда будет готов Эндрю, и пришла в гостиницу пораньше. Крис уже оказался там, в небольшом, специально установленном баре он угощал доктора Фремье и его коллегу, доктора Мейера, немецкого врача, направленного сюда для оказания помощи из Алжира; Лиз доводилось видеть его в больнице, но представлены друг другу они не были.

Крис жестом попросил их подойти поближе, после чего доктор Мейер поклонился так, как если бы он щелкнул при этом каблуками, хотя на самом деле ничего этого не было. Это был мужчина в возрасте примерно сорока пяти лет с прямыми серо-стальными волосами и печальной, но приятной улыбкой. На своем очень правильном английском он сказал Лиз, что уже много наслышан о ней. Затем он и доктор Фремье продолжили свой разговор по-французски, а Лиз села на табурет рядом с Крисом.

– Как же очаровательно ты шуршишь! – усмехнулся Крис. – Расскажи мне, что на тебе надето?

Лиз рассмеялась:

– То, что шуршит, – это тонкий нейлон под платьем. А поверх него – серо-голубое полотно, хотя ты вряд ли поверишь, что это полотно.

– Почему же не поверю?

– Потому что от него исходит нечто вроде сияния света в тумане, это происходит потому, что ткань представляет собой массу крошечных складок, пересекающихся друг с другом. Да ты пощупай ее сам.

Подтверждая качество материала, Крис кивнул, и Лиз продолжила свой рассказ:

– Платье имеет очень широкую юбку, спереди оно начинается прямо у моих ключиц и имеет вырез сзади, ах да, и еще огромные накладные карманы-панье.

– Наверное, ты в нем очаровательна?

– Надеюсь, что да.

– И я тоже. Ты уж постарайся, – как-то загадочно сказал он и повернулся на своем табурете. – Это что, прибыл кто-то еще из моих гостей? Пойдем и поприветствуем их.

Немного позже гости заполнили обе комнаты, они собирались в группы, беседовали друг с другом, и все старались подойти поближе к Крису, чтобы пожелать ему удачи. А он ходил между присутствующими, и движения его были на удивление уверенными, а Лиз, наблюдая за Крисом, подумала, что, глядя на него, можно подумать, что темные очки у него на носу были скорее данью какому-то капризу, а вовсе не необходимостью. Она желала только одного: чтобы Дженни Эдрайен была достойна его. Но в том, что у него все будет в порядке, Лиз не сомневалась.

Она повернулась, оглядывая тех, кто пришел. Роджера еще видно не было, но в противоположном конце комнаты стояла, вся в белом, Дженайна. Рядом с ней находились доктор Мейер и доктор Фремье. Дженайна улыбалась и вела разговор с обоими мужчинами, пока доктор Фремье не отошел. А когда Лиз снова посмотрела в ту сторону, исчезли и эти двое. Нигде в комнате Лиз не могла разглядеть пышной короны ее волос. Наверное, Роджер уже пришел, и теперь они вместе.

Придя на вечеринку, Бет избегала оставаться с Лиз наедине. Возможно, ей больше было нечего рассказывать, а если и было, то она решила держать это при себе. Когда они встретились, Лиз вопросительно подняла бровь, но Бет проигнорировала этот жест. Она была одета в зеленое, с глубоким вырезом платье для коктейлей, цветовой тон которого был слишком грубым для ее по-девически хрупкой внешности, и хотя по сравнению со вчерашним утром она была гораздо лучше напудрена и подкрашена, глаза у нее блестели так ярко, а щеки были такими пунцовыми, что, если бы Лиз не знала, что причиной всего этого были расстройство и ревность, она сказала бы, что у Бет запоздалый приступ лихорадки денге.

В углу большей по размером комнаты кто-то затеял игру в покер и кости, которая в описываемый период являлась всеобщим увлечением в клубе. Здесь оказалось большинство молодых людей, они подавали игрокам различные веселые советы, и Лиз уже была готова направиться туда, когда к ней подошел ее отец.

– Мы собрались у буфета во второй комнате, – сказал он. – Нас там немного – Дженайна, Бет, Йейт. На какое-то время нам удалось похитить Криса с целью поднять тост за его здоровье. Ты присоединишься?

– Да, я бы тоже хотела поднять этот тост.

В конце концов, она должна снова встретить Роджера и научиться вести себя как обычно.

Когда Лиз подошла к собравшимся в меньшей комнате, Дженайна, воспользовавшись тем, что Эндрю заказывал вино для тоста, оставила компанию и подошла к ней. Под складками широкого платья Дженайна нашла руку Лиз и сжала ее.

– По окончании этого торжества, Лиз, не подойдешь ли ты вместе с Эндрю к нам в виллу? Крис тоже придет, доктор Фремье заедет за ним попозже. Мне хочется сообщить вам одну восхитительную новость.

На этом месте Дженайна прервала свой рассказ, поскольку Эндрю стал передавать всем бокалы. Шампанское было разлито, и на какой-то момент каждый член небольшой группы замер, как будто позировал для группового портрета.

Эндрю поднял свой бокал. Остальные подняли свои.

– За Криса и за все остальное, – сказал он, – а под всем остальным я подразумеваю все, что Англия, благослови ее Бог, может сделать для Криса. Крис, я полагаю, мы вскоре снова увидим тебя, а?

Крис кивнул:

– Вы и оглянуться не успеете!

Но он замолчал, потому что его речь остановил голос Бет, высокий и сбивчивый.

– А пока вы тут провозглашаете тост за Криса, я произнесу другой тост! За мою дорогую маман и ее дорогого, драгоценного Роджера. За то, что они такие умные и все же недостаточно умные. За то, как они притворялись, будто бы для каждого из них я была объектом любви и заботы, тогда как они все это время просто использовали меня как прикрытие. – Бет сделала паузу, чтобы поднять бокал – жестом, исполненным мелодраматического пафоса. – Так давайте же поднимем бокалы за этот тост! Выпив его, мы, возможно, почувствуем желание потанцевать на их свадьбе. Потому что они наверняка пригласят нас всех на нее – даже меня!

Глава 10

Все были ошеломлены, в комнате повисла напряженная тишина. Затем Дженайна, лицо которой стало почти таким же белым, как и ее платье, быстро подошла к Бет и взяла ее за плечо:

– Chérie, прошу тебя, успокойся! Господи, какая ерунда… ты не понимаешь, что говоришь!

– Значит, не понимаю, так? – И подчеркнуто оскорбительным жестом Бет переломила ножку своего бокала и бросила его к ногам Дженайны. – Даже если и не понимаю, я все равно скажу, и тебе не остановить меня!

С этими словами она прошлась взглядом над головой Дженайны и всех остальных, собравшихся здесь, явно не замечая удивления и отвращения, что ясно читалось на их лицах.

– Это мое представление! – пронзительно закричала Бет. – Они за мой счет получили свое, а теперь моя очередь. Но вы конечно же не знаете, о чем я тут говорю, не так ли? – Безумными глазами Бет уставилась на врача-француза и врача-немца. – Что же, я расскажу вам. Тут моя дорогая мачеха втихую прокручивала свои амурные делишки с мужчиной, который, как я думала, должен будет стать моим женихом – вот что! То дорогая Бет, то chérie, а на самом деле все это время он задумывал предательство по отношению ко мне, задумывал с той самой минуты, когда узнал, что на свете есть еще и она!

– Бет!

Хотя это слово, в котором одновременно прозвучали и мольба и упрек, было произнесено Дженайной, кое-кто еще, а именно доктор Мейер, направился в сторону Бет. Но остановить поток слов было невозможно.

– Он волочился за одной женщиной, что нисколько не помешало ему в это же время бегать и за другими юбками. И если вы считаете, что это невозможно, спросите Лиз Шепард, что сидит вон там. Спросите ее про ее возлюбленного Роджера Йейта! Спросите ее, потому что она влюблена в него уж не знаю с какого времени…

Но на этом выступление Бет было прекращено. Потому что случилось нечто невероятное. Размахнувшись, доктор Мейер дал Бет хлесткую пощечину, а когда та вздрогнула всем телом и сжалась от удара, он пододвинул стул и, с силой надавив рукой на ее поникшие плечи, усадил девушку на него. Другую руку он протянул к Дженайне:

– Дорогая, прости меня, но это необходимо было сделать – у нее истерика. Ей непонятно, что происходит, и в этом причина ее озлобления, хоть она и сама не верит в то, что говорит. Потом Бет станет раскаиваться. Ради меня, пожалуйста, будь к ней снисходительна, ладно?

– Это все я виновата, – прошептала Дженайна. – Ты же говорил, Герхард, что нам следовало бы сразу сказать ей обо всем. А я решила, что надо подождать. Меня пугало то, как Бет воспримет все это.

Сказав это, Дженайна опустилась на колени рядом со стулом, на котором сидела Бет, и начала гладить ее волосы, несмотря на то что та все время отводила голову.

– Дорогая, прости меня! Мне и в голову не приходило, что ты можешь совершить такую чудовищную ошибку и возненавидеть меня из-за нее! Если бы только я или Роджер имели хоть малейшее представление о том, что ты хочешь выйти за него замуж! Послушай меня, вчера вечером я узнала, что он любит Лиз.

Бет вскинула на нее злые, мокрые от слез глаза.

– Лиз? И Роджер? Я не верю этому. А ты… ты вышла замуж за моего отца. Ты помнишь это?

– Да. Но только тогда, когда я решила, что мне больше никогда не увидеть Герхарда снова. Стивен знал о Герхарде. А ты была такой маленькой и такой беспомощной, Бет. Ты нуждалась в том, чтобы у тебя были и отец и мать, а я хотела заменить тебе мать настолько, насколько это было в моих силах. – И Дженайна взглянула на мужчину, что стоял рядом с ней. – Герхард, расскажи ей про нас все. Сделай так, чтобы она поняла.

Но прежде чем Герхард смог сделать это, казалось, что Дженайна вдруг поняла, что они трое здесь не одни. Поднявшись с колен, она подошла к Крису и взяла егоруки в свои:

– Крис, мне очень жаль, что так получилось. На вашей вечеринке… Вы же понимаете, что Бет просто не в себе, иначе она бы ни за что не испортила ваш праздник? А что касается Лиз и Роджера, – и Дженайна перевела свой взгляд с одного на другого, – то винить нужно меня, ведь это я только что не оправдала доверие Роджера, в тот момент, когда пыталась убедить Бет. Но возможно, он простит меня. И Бет принесет свои извинения, это я вам обещаю. А сейчас мне лучше отвезти ее домой.

– Да не стоит и думать об этом, – сказал Крис, – и не нужно из-за меня заставлять Бет извиняться. Боюсь, что я знал, что нечто в этом роде должно случиться с ней, хотя и не думал, что все будет именно так. И как мне представляется, наш друг Йейт тоже не будет настаивать на извинении, даже если он и предпочел бы, чтобы Бет не разбалтывала его секреты. Однако не могу утверждать того же самого по поводу Лиз. Может быть и так, что ярость ее не будет знать границ. Но с другой стороны, может, она сдержит свои чувства ради бедняги Криса…

По этому поводу он мог бы и не сомневаться. Потому что несколькими минутами раньше взгляд Лиз, которая тоже забыла о том, что ее окружает, и об остальных людях, присутствующих здесь, встретился со взглядом Роджера, что находился в другом конце комнаты, и теперь ей стало точно известно, что и она и он – оба слушают одну и ту же сокровенную мелодию, понятную только им одним.

Как сквозь сон Лиз слышала голос Герхарда Мейера:

– Дженайна, прежде чем мы отвезем Бет домой, я думаю, нам следует немножко прояснить обстановку для наших добрых друзей, собравшихся здесь. Они должны это знать. – И, взяв Дженайну за руку, он продолжил: – Мы с Дженайной встретились в Кано еще до войны. Я там изучал тропическую медицину. Когда началась война, я вернулся в Германию. Но оказалось так, что моя бабушка не принадлежала к арийской расе.

Надеюсь, вы меня понимаете? И вместо того чтобы служить военным врачом в армии, я провел войну в концентрационном лагере. Когда я вернулся в Кано, Дженайна, должно быть, уже была замужем и в течение нескольких лет жила в Тэменрессете, хотя тогда я этого не знал.

Достаточно сказать, что я не мог найти ее следов и переходил из одной больницы Северной Африки в другую, пока в конце концов не оказался в Алжире. Когда я приехал сюда для оказания помощи местной больнице, я в разговоре с доктором Йейтом случайно упомянул Дженайну и…

– Послушайте, поскольку это я сотворил все остальное, может, и все остальное лучше рассказать тоже мне? – вставил свое слово Йейт. – Я рассказал ему, что Дженайна живет и работает в Тасгале и что Стивен Карлайен умер. Но как только встал вопрос о возобновлении знакомства с последней, тут Мейер проявил изрядную робость. После этого мне пришлось предпринять собственный демарш. Я пригласил Дженайну отобедать со мной и сообщил ей новость о Мейере, а затем представил нашего друга. После этого я отдал им на весь вечер свой автомобиль и оставил их в обществе друг друга. В десять часов вечера того же дня я уже был дома. – Сказав это, он бросил косой взгляд на Лиз. – Это было как нельзя кстати. Следующую ночь я совсем не сомкнул глаз!

– И после этого по моей вине возникла вся эта атмосфера секретности, – вставила свое слово Дженайна. – Я чувствовала, что мне нужно лишь раз снова увидеться с Герхардом, в присутствии Роджера конечно, прежде чем я сказала бы Бет, что Герхард и я пришли к решению сочетаться браком. Мне было ясно, что говорить с ней на эту тему будет делом очень трудным, и я нуждалась в его помощи. Но Бет была настроена настолько воинственно по отношению ко мне, что мне никак не удавалось это сделать. – Она повернулась и снова обратилась к Бет: – Ах, chérie, я была не права, признаю это. Но ведь со временем ты простишь меня, правда?

– Простить тебя? Может быть, но спустя много лет и находясь от тебя на большом расстоянии! – Губы у Бет задрожали. – Ты же не станешь воображать, что после всего этого я останусь здесь с тобой, чтобы каждый в Тасгале смеялся надо мной? У папочки были родственники в Англии. Я… я поеду к ним. Ведь ты, по крайней мере, могла бы рассказать про Роджера и Лиз Шепард. Я знаю, что она сохнет по нему, но он!.. Господи, он же ни разу не приглашал ее на обед или в клуб на танцы…

– Бет, дорогая, – Дженайна протянула девушке руку, – как ты смотришь на то, что сейчас мы все пойдем домой.

Но в это время сделал шаг вперед Эндрю.

– Если Бет хочет домой, я отвезу ее, – сказал он.

– Я не поеду домой! – огрызнулась Бет, сильнее вжимаясь в свой стул.

– Не хочешь? Ну и не надо! – Однако, сказав это, Эндрю взял ее за руку и потянул, заставив девушку встать. – А ты знаешь, – при этих словах Эндрю кивнул, – могу ли я надеяться, что ты пожалеешь меня?

– Это как еще? – Теперь Бет говорила тоном обиженного ребенка, который никак не хотел расставаться со своей обидой.

– А вот так. Похоже, что на сегодняшний вечер мне выпала роль третьего лишнего. Я просто выпадаю из этого группового портрета. Не окажешь ли ты мне честь провести со мной вечер?

– Вы хотите меня увести только с одной целью – чтобы получить возможность читать мне проповеди.

От удивления брови у Эндрю взметнулись вверх.

– Это за обедом-то? Не будет ли такое занятие губительным для пищеварения? Кстати, с нефтяных приисков приехала в отпуск новая группа молодых людей, и, как я слышал, клуб устраивает для них танцевальный вечер.

– Хорошо, я пойду, – сказала Бет и, не глядя ни на кого, выбежала из комнаты.

Вздрогнув всем телом, Дженайна сделала глубокий вдох, однако Герхард Мейер быстро и уверенно провел ладонью по ее руке, и она успокоилась. Вслед за Бет к выходу пошел и Эндрю, а Лиз побежала за ним и догнала его только в вестибюле, когда Бет выходила на улицу через центральный подъезд гостиницы.

– Папа, – прошептала Лиз, – ты это очень хорошо придумал!

– Как мне представляется, стоит попробовать и посмотреть, что продуманно составленный обед и капелька безвредной лести смогут сделать с ее достаточно искаженным представлением о ценностях этого мира. Однако передай Дженайне, что я к полуночи доставлю Бет домой, ладно? Когда вечеринка здесь окончится, ты намереваешься направиться к ней вместе с Крисом и со всеми остальными?

– Да-а-а, я полагаю, что да… – Лиз колебалась.

– Хотел бы я знать, что это ты полагаешь? – рассмеялся Эндрю. – Или у тебя в голове совершенно иные планы? Послушай-ка, юная дева, разве ты не должна мне кое-что объяснить?

– Ты имеешь в виду Роджера? Что он что-то сказал Дженайне… Но он никогда и ничего подобного не говорил мне, ты должен поверить этому. Да, он поцеловал меня ночью на том празднике ахал. Но это ровным счетом ничего не значило, вы оба мне так сказали. И я была решительно настроена не допустить, чтобы поцелуй что-либо значил для меня, тем более что я, кажется, даже не больно-то нравилась Роджеру.

– Что же, прикажешь мне превратиться в заботливого родителя и начать выяснение серьезности его намерений?

– Папа, да ты смеешься надо мной! Неужели же ты не видишь, что я… что я сама люблю его настолько сильно, что мне совсем не до смеха?

Эндрю вздернул ее подбородок:

– Я смеюсь только вместе с тобой и только тогда, детка, когда ты счастлива. Но расскажи ты мне обо всем этом чуть раньше, возможно, я бы смог помочь тебе разобраться с твоими проблемами. И ведь это мне ты обязана еще и этим: когда вы застряли в песках, он ведь не воспользовался ситуацией и не стал домогаться твоей любви, верно?

– Нет! Но мы говорили о многом, и я чувствовала, что мы стали более близкими друзьями, чем когда-либо ранее. Я была очень счастлива.

– Да. Мне тоже показалось, что ты выглядела довольно exaltée^[10], когда мы ехали назад.

– Но не более двух часов после моего возвращения домой. Все кончилось после того, как Бет вывалила на меня все свои подозрения по поводу Дженайны.

Лиз резко повернулась и почувствовала, как пламенеют ее щеки. Позади нее стоял Роджер. Ей было слышно, как глубоко вздохнул Эндрю:

– Как я уже говорил, в этом акте пьесы я не занят. – И с этими словами он поспешил за Бет, а Роджер остался с Лиз, он стоял очень близко от нее, и его рука искала ее руку.

– Больше ждать я не мог, – прямо сказал Роджер, – должен же я оказаться рядом с тобой. Ты уже уходишь?

Зная, что ей хочется уйти вместе с ним, Лиз тем не менее возразила:

– Ухожу? Зачем? Мы не можем скомкать вечеринку Криса.

– Наоборот, мы покинем ее с его благословления, хотя, как я полагаю, тебе придется объяснить ему кое-что. Он просил меня передать тебе, что, как ему кажется, ты бы могла и рассказать ему.

– Мне это нравится! Это он мог бы рассказать мне!

– Рассказать тебе что?

– Ничего. – Лиз почувствовала, как румянец снова заливает ее щеки. – Пожалуй, я действительно сейчас пойду и поговорю с Крисом.

– Ничего этого ты делать не будешь. Позже мы встретимся с ним у Дженайны. Кстати, Фремье довольно тактично избавил себя от присутствия на этом в общем-то семейном конфликте, поэтому Мейер и я будем доставлять Криса обратно в больницу. А пока что мы просто теряем драгоценное время. Ну что, пойдем?

Теплый ночной воздух мягко скользил по их лицам. Они вышли из гостиницы, и в темноте ночи послышался звук закрываемой автомобильной двери. Мгновением позже вдоль ведущей к гостинице аллеи на высокой скорости проехал «лендровер» Эндрю, на пассажирском сиденье которого высилась тонкая и прямая фигурка Бет.

– Должен сказать, что это весьма тактично со стороны Эндрю, – сухо прокомментировал увиденное Роджер. Мне думается, нам следует подняться в ваш садик на крыше. Я испытываю к нему особенно доброе чувство после того случая, когда я подцепил и втащил тебя обратно на крышу, не дав совершить тот самоубийственный шаг за парапет. И кроме того, это своеобразная китайская традиция.

– Какая китайская традиция?

Улыбка, которая не покидала их лица, совершенно ясно показывала, что они говорят просто для того, чтобы говорить и чтобы еще какое-то время не давать воли более драгоценным чувствам и переживаниям.

– Такая, согласно которой, если ты спасла кого-нибудь от самоубийства, ты должна брать на себя ответственность за него на всю оставшуюся жизнь.

– Я никогда не слышала о таком обычае! И я вовсе не собиралась совершать самоубийство. Просто я была взбешена поведением Бет.

– У меня сложилось впечатление, что еще в большей степени тебя взбесил я!

– А ты сам? Ты был просто в ярости, разговаривая со мной, ты всегда вставал на ее сторону, выступая против меня.

– Да. Каким же я был дураком, считая, что Бет нужно защищать от твоего здорового, бойцовского задора. – Тут легкомысленные нотки исчезли из тона Роджера. – Я был убежден в ее невиновности и в наличии у ней доброжелательности. И ведь я говорил тебе, что, по моему мнению, Бег еще не повзрослела! Да у нее уже вековой опыт заботы о себе самой, о любимой Бет Карлайен, а все остальные при этом могут идти ко всем чертям. И ты знала об этом, а я нет. Как такое могло случиться?

Лиз ответила уклончиво:

– Дело в том, что у нас у обоих был повод для ревности.

При этих словах Роджер еще крепче сжал ее руку. Однако девушка поторопилась со следующим вопросом:

– А как ты думаешь, что ждет в дальнейшем Бет и Дженайну? Если Бет осуществит свою угрозу и уедет в Англию, тем самым она разобьет сердце Дженайны.

– Лично я думаю, что Бет скоро охладит свой пыл. Признаю, мне приходится пересматривать некоторые аспекты в моем отношении к ней, но на основании последних наблюдений я полагаю, что она достаточно проницательна и понимает, «что в стране, где все слепые, королем будет и одноглазый». Короче говоря, если ее целью является замужество, то она знает, что в Англии конкуренция на рынке невест будет гораздо более жесткой. Возможно, в Сахаре и выбор женихов поменьше, но здесь еще меньше и претенденток на руку и сердце мужчины, готового вступить в брак.

– Но она все равно намерена отравлять жизнь Дженайны, даже и в том случае, если она останется жить с ней.

– Да долго ли ей будет позволено вести себя подобным образом? Мне как-то не представляется, чтобы наш друг Мейер согласится терпеть подобное.

– Не знаю. Но надеюсь, что так и будет. Ведь Бет, – и, сказав это, Лиз внезапно вздрогнула, – она такая притвора. Ей удается создать впечатление, будто она гладит тебя одной рукой, тогда как на самом деле царапает ногтями другой! Однажды она вцепилась в меня ногтями обеих рук – в переносном смысле, конечно, – когда рассказывала мне про связь, якобы существовавшую между тобой и Дженайной.

– Когда она рассказывала тебе… То есть ты хочешь сказать, что прежде, чем вынести всю эту историю на публику, она рассказывала ее тебе?

– Да. Вскоре после того, как я приехала домой, Бет попросила меня встретиться с нею в кафе «Мирамар», и там она все и выложила мне.

– Но как же ты могла поверить ей! Понимаю, что, когда я пригласил на обед только одну Дженайну, не давая при этом никаких объяснений, это выглядело достаточно странно. Но никому и в голову не придет, если он разумный человек, подобным образом истолковывать мой поступок!

– Возможно, я и не была разумной, – застенчиво призналась Лиз, – всю ночь я чувствовала себя такой счастливой, после того как ты сказал мне, что никогда не испытывал любви к Бет. Я понимала, что мне лично это вряд ли что могло бы принести, но хотела, чтобы оно так и было. А когда мы потом говорили о женщине, которую ты бы взял себе в жены, я говорила себе, что, конечно, это сказано не про меня, но ведь может быть и так, что это сказано не про кого-то конкретно!

– Птичка моя, у меня не было возможности прямо сказать тебе все, что я чувствовал, но ведь я говорил о тебе. Хвала Создателю, сегодня вечером ты смогла понять меня на расстоянии, стоило лишь встретиться нашим взглядам! Ведь ты же все поняла тогда, верно?

– Да-а. Но тогда ты не сказал ничего такого, что могло бы позволить мне хотя бы надеяться. А когда я услышала то, что рассказала мне Бет, то получилось так, что, говоря о женщине, которая могла бы стать твоей женой, ты имел в виду Дженайну…

– И я полагаю, я целовал именно Дженайну, с тем чтобы разбудить ее и дать возможность посмотреть на восход солнца?

– Вот как! Но ты же сказал, – на щеках у Лиз появились ямочки, – что тому поцелую была отведена роль будильника!

– Это была просто уловка, поскольку ты выглядела такой шокированной и такой смущенной. Если бы ты ответила на мой поцелуй хотя бы подрагиванием ресниц, предупреждаю тебя, возможно, я бы уже не смог нести ответственность за последствия. Но поскольку было так, как оно было, ты в значительной степени упростила для меня выполнение взятого мною обязательства.

– Какого обязательства?

– Такого, что я не воспользуюсь нашим вынужденным уединением в качестве предлога, чтобы объясняться тебе в любви. Я говорил сам себе, что, если попытаюсь превратить деловую поездку в любовное свидание, которого ты не хотела и которого не имела возможности избежать, я тем сам нарушу наш с тобой уговор.

Тут Роджер замолк, потому что они остановились у подножия железной лестницы, что вела в сад на крыше.

– Сперва поднимайся ты, – потребовал он, – и будь осторожна! Потому что если ты и на этот раз подвернешь щиколотку, тебе придется хромать к другому врачу. Я ни в коем случае не допущу, чтобы профессиональная этика снова мешала моей личной жизни!

Поднимаясь по лестнице, Лиз решила разобраться в данном вопросе. Вслед за ней поднялся и Роджер, он обнял девушку, и она повернулась к нему:

– Что ты хочешь сказать по поводу твоей личной жизни? Между тем вечером, когда я подвернула щиколотку, и той ссорой, которая случилась из-за Бет, прошло совсем немного времени!

– Ну и что из того? Так или иначе, я все равно намеревался сказать в тот вечер, что люблю тебя. Помнишь, я предложил тебе на выбор, то ли пойти танцевать со мной, то ли отправиться на прогулку. Вне зависимости от того, что ты выберешь, любой вариант обеспечивал мне свободу маневра! А что же сделала ты? Ты самым преступным образом превратилась в пациента с подвернутой щиколоткой, оказанием помощи которому пришлось заниматься мне. Но прежде чем мы расстались, ведь я же в надежде, что ты поймешь намек, попытался пообещать, что будут другие ночи и другие рассветы, которые я попрошу тебя встретить вместе со мной.

– Выходит, ты знал… уже тогда?

– Да, любовь моя, и даже гораздо раньше!

– Тот вечер был первым для меня…

Но его губы уже опустились на ее губы, своим прикосновением заставляя их сперва неохотно, а затем, вобрав в себя огонь его страсти, цвести и наполняться пылким ответным чувством. В течение какого-то времени, какого точно, Лиз не знала и не хотела знать, она не ощущала ничего, кроме близости его тела, его жаждущего рта, его сильных и властных рук, что ласкали ее. Затем, будучи уверенной и уже не сомневаясь в том, что они смогут снова подарить друг другу эти волшебные переживания, Лиз захотелось дать волю своему любопытству.

– Но если еще когда мы были в пустыне, ты захотел, чтобы я знала о твоих чувствах, почему же ты не захотел сказать мне что-либо о них, как только мы вернулись назад. Раньше, чем я услышала от Бет эту историю про Дженайну!

– Ах это, – пальцы Роджера стали раскручивать непослушный завиток на виске у Лиз, – это, я боюсь, была еще одна из моих задумок, которые завершились совсем не так, как я планировал. Сперва всему помешало то, что ты подвернула щиколотку, и раньше, чем с этим препятствием было покончено, выяснилось, что ты достаточно крепко привязалась к Соуперу.

– Я никогда не привязывалась к Крису, не было ничего подобного!

– Значит, Эндрю и я не натолкнулись на вас в тот момент, когда ты была в объятиях Криса.

– Но я же говорила папе, что все это ничего не значит!

– Предложив мне с черт знает каким опозданием узнавать от Криса Соупера, что он хотел было поцеловать тебя, но ты не продемонстрировала никакого ответного желания?

– Но как я могла сказать тебе об этом? Не мог же ты услышать от меня публичных заявлений такого рода: «Я не люблю Криса. Я никогда не любила его».

– Очень смешно, – проворчал Роджер. – И все равно ты могла бы помочь мне и облегчить выяснение этого обстоятельства. Но ты спрашиваешь меня, почему я не набросился на тебя сразу же, как только мы вернулись из поездки? Отвечаю: как я уже говорил тебе, я планировал в тот вечер пригласить тебя и Эндрю отобедать со мной, а после обеда остаться с тобой наедине. Но все получилось совсем не так. А уж когда ты сказала, что намерена устроить праздник в честь Криса, это было уже слишком.

– Да, ты как-то странно отреагировал на это мое желание. Ты назвал его донкихотством.

– А разве это не донкихотство, во всяком случае, как это виделось мне? Посуди сама: тебя оставили ради какой-то другой девицы – это я так считал. И несмотря на это ты проявляешь такое великодушие, что не только отправляешь парня обратно к той девице, но еще и проявляешь готовность устроить ему пышные проводы.

– Но, в конце концов, ты же пришел?

– Только после того, как я убедил Соупера выступить в качестве хозяина вечеринки, благодаря чему мне не нужно было ломиться в открытые ворота из-за того, что я ранее отверг твое приглашение. Поскольку я допускал и такое, что ты можешь просто-напросто вышвырнуть меня отсюда, а я уже провел слишком большую подготовительную работу и не мог рисковать. Вы понимаете, юная дама, что это моя первая, проведенная в отношении вас боевая операция, которая прошла в соответствии с намеченным планом? После того как вчера я с помощью Криса Соупера расставил все точки над «i», я намеревался поймать тебя и остаться с тобой наедине на время, достаточное, чтобы попросить тебя выйти за меня замуж.

– Значит, ты отправился к Крису?

– Да. Но отнюдь не с настроением деликатного наведения справок. Его увечье оказало ему добрую услугу, потому что из-за этого я был вынужден вести наш разговор в рамках, допустимых приличиями. Мы с ним расстались вполне по-приятельски.

– Так, значит, вот почему он знал, что между вами с Дженайной ничего нет! Если бы он только сказал мне…

– Я бы тоже сказал ему кое-что, сделай он это! Ты что, считаешь, что мне нужны посредники? Я не ожидал, что взволнованная своими проблемами Дженайна сообщит всем вокруг о том, что я люблю тебя. И кажется, ты тоже не в восторге от того, что Бет доложила обществу о твоих чувствах?

– Конечно, не в восторге. Мне тогда вообще не хотелось, что бы ты когда-либо узнал о них.

– Но в тот день, когда мы летели сюда, любой мог подумать, что ты умираешь от тоски. Да ты понимаешь, что я влюбился в тебя уже в тот день? Ты в своем поведении была столь же беззащитной и одновременно столь же доблестно храброй, как испуганный котенок. Сперва я подумал: «Эта сопливая идиотка хочет покорить Сахару!» И сразу же потом: «Господи, да если она только захочет, сможет и победить!» А потом я подумал: «А ведь мне хотелось бы увидеть, как она сделает это. Да что там – хотелось бы, я должен увидеть…» И после этого, моя дорогая Лиз, я принял тебя в свою душу, зная, что ты останешься в ней навсегда.

– Если бы только я тогда могла знать об этом.

– Тогда бы была не готова к тому, чтобы узнать что-либо ни обо мне, ни о себе. А после того моего неудачного выступления на празднике ахал, я был поставлен перед фактом, что, возможно, никогда не смогу убедить тебя в своих чувствах.

– Все случившееся потрясло меня, – прошептала Лиз, – и я была оскорблена тем, что ты осмелился поцеловать меня, поскольку была убеждена, что ты любишь Бет. Но еще больше я была поражена, когда мне стало известно, что ты бережешь наш камень. Этого я просто не могла понять!

– Я так и думал, что ты заметила его, – засмеялся Роджер, – и мне было любопытно, к какому заключению ты пришла. Я специально съездил и забрал камень еще до того, как туареги покинули стоянку. Думаю, Тин Акелу оценил мой романтический порыв.

У Лиз перехватило дыхание.

– Когда ты подарил мне rose de sable, я тоже хотела, чтобы он стал для меня напоминанием о тебе.

– Что же, они будут нашими домашними божками. Наш камень «Роджер любит Лиз» и цветок пустыни.

– Наш камень – да. Но не rose de sable. Роджер, он… он разбился! Когда это произошло, мне показалось, что вместе с ним разбилось и мое сердце. Это было все, что мне осталось от тебя, все, на что я когда-либо могла рассчитывать. И когда я увидела на полу море сверкающих осколков, мне показалось, что я этого не вынесу. Бет сказала, что этот камень для тебя ничего не значил, иначе бы ты не подарил его мне. И все равно она разбила его.

– Бет разбила?

Лиз рассказала, как все было, но, увидев, как гневно сжались губы Роджера, пожалела об этом.

– Не суди ее слишком строго, Роджер, – взмолилась она. – Возможно, она и впрямь любит тебя и потеряла голову от ревности.

– Сомневаюсь. А я-то верил, что она наивна, что она нуждается в защите!

С этими словами Роджер расправил плечи, словно стряхнул с себя какое-то неприятное одеяние, которое слишком долго было на нем, а потом снова заключил Лиз в объятия.

– Не стоит жалеть о rose de sable, любовь моя. Вместе мы когда-нибудь найдем другой цветок пустыни. А пока что поцелуй меня…

И вновь вспыхнувшая страсть унесла их в те края, где существовала только энергия, рожденная контактом рук и губ, и где имела значение лишь прерывистая, сладкая и бессвязная речь влюбленных. Согретые объятиями друг друга, уверенные в том, что принадлежат друг другу, они не замечали, как на пустыню опустилась ночь, как похолодел воздух.

Для них воздух Сахары всегда будет нежным, а ее бесконечные пески будут цвести вечно.

Примечания

1

Управляющий (фр.).

(обратно)

2

Лохинвар – герой «Шотландской баллады» в историческом романе «Уэверли» Вальтера Скотта (1771–1832).

(обратно)

3

Туземный сторож (фр.).

(обратно)

4

Санитарка, сиделка (фр.).

(обратно)

5

«Больница «Отец Фуко» (фр.).

(обратно)

6

Милая (фр.).

(обратно)

7

Здесь: дежурный (фр.).

(обратно)

8

Начальные слова латинского изречения: «Tempora mutantur et nos mutamur in illis» – «Времена меняются, и мы меняемся с ними».

(обратно)

9

Счастливого пути (фр.).

(обратно)

10

Возбужденная, взволнованная (фр.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

*** Примечания ***