Дивен Стринг. Атомные ангелы [Михаил Юрьевич Харитонов Константин Анатольевич Крылов] (fb2) читать постранично, страница - 44

потянулась к Люси. — И ко мне перед уроком будут подходить психологи? И я буду пить «Прозак» и всякие хорошие таблетки? А эта задавака Мэри-Сью умрёт от зависти…

— Ты будешь пить успокоительное литрами, — многообещающе подмигнула Люси. — А если твои комплексы и неврозы будут хорошо развиваться, с тобой будет работать настоящий психоаналитик… — она чуть запнулась, вспомнив Киссу, которая ей так помогала, и которая умерла из-за неё.

— Боюсь, что пить успокоительное придётся мне, — вздохнула Серафима. — Мне будет трудно привыкнуть к тому, что у меня такая дочь. Мне будет очень трудно её полюбить заново и принять такой, какая она есть.

— О Боже! — прошептала маленькая Бисальбуминия, не веря своему счастью. — Кажется, у меня полным-полно проблем!

ЭПИЛОГ

Иеремия Амадей Каин Буллшитман достал сигариллу и попробовал её на зуб. Сигарилла была мягкой и отдавала мёдом и мятой. Это ему понравилось, и он откусил верхушку. Табачный лист приятно холодил язык.

— Недурно, — сказал он, рассматривая картину. — У этой Найберн есть стиль. Кстати, — добавил он, обсасывая свеженадкушенную верхушку, — твоё дело закрыто. И дело доктора Джихада тоже. Всё забрали под себя ребята из ФБР. И засекретили. Похоже, — добавил он, — там что-то такое, во что нам лучше не соваться. В общем, завтра заедешь в офис, подпишешь документы.

— Я знала, что этим кончится, — сказала Уисли.

Она затащила шефа на новую выставку знаменитой художницы совсем не для того, чтобы говорить с ним о делах. Просто ей хотелось показать этому грузному, грубоватому человеку другую часть вселенной: мир искусства, высокого и чистого, подобно ослепительной горной вершине.

— Do sviazy! — раздалось над ухом.

Детектив Уисли обернулась и увидела доктора Гейдара Джихада, протягивающего руку.

Она пожала твёрдые пальцы, механически отметив про себя, что доктор начал поправляться: видимо, сказывалось усиленное питание, которым он стал злоупотреблять после избавления от чревомозга, контролировавшего его жизнь.

— Очень хорошо, что вы здесь, — сказал доктор, возбуждённо блестя глазами. — Я, собственно, хотел попрощаться.

— Вы уезжаете? — с печалью в голосе сказала Уисли. Несмотря на то, что доктор убил её папу-маму и Киссу Кукис, она испытывала к нему безотчётную симпатию: он чем-то напоминал ей отца в те ранние годы, когда он был не таким ответственным. Она искренне обрадовалась, когда с доктора сняли обвинения. К сожалению, они редко виделись: в последнее время у профессора завелись какие-то дела со спецслужбами.

— Да, уезжаю. Вот решил зайти. Не ожидал, что увижу вас всех сразу. Кстати, — обратил он внимание на картину, — интересное колористическое решение. Как называется это полотно?

— Это из католического цикла, — блеснула знаниями Уисли. — Кажется, "Мученичество святой Боэдромии".

— Грамотно всё нарисовано, — засвидетельствовал Носорог, доедая сигариллу. — Я видел что-то такое года три назад, когда мы искали того парня, Техасского Титькореза. Только он резал вдоль.

— Титьки, — механически поправила своего шефа Люси, — гендерно-шовинистическое слово. Лучше его не произносить.

— Вот новость, — вздохнул Носорог, — опять какие-то изменения. Титьки есть, а слова нету. Похоже, мне уже пора на свалку.

— Как я рада вас видеть, друзья, — зазвенел под потолком чистый голос Серамифы Найберн.

— Ох, — Носорог завертелся на месте, пытаясь найти источник голоса. — Вы где, мэм?

— Это микрофон, они тут везде, — рассмеялась Серафима. — Я еду по коридору. Меня везёт Биси. Я её очень люблю, — добавила она.

Люси вздохнула.

За последние полгода Серафима очень изменилась. Истинная внешность любимой дочери стала тяжёлым ударом по ранимой душе художницы. Пережив четырнадцать тяжелейших кризисов, пройдя через восемь попыток суицида, включая изощрённое самосожжение (Серафима облила себя соусом "Тысяча островов" и подожгла его при помощи увеличительного стекла), она всё-таки нашла в себе силы принять реальность и снова полюбить дочь.

Это радикально изменило её творчество. Отныне она рисовала совсем другие картины — исполненные величия и трагизма. Это были настоящие поэмы в красках. Критики сходили с ума, расточая комплименты. Особенно удачным оказался новый цикл — на религиозные темы. Художница впервые осмелилась изображать людей: пережитый травматический опыт излился в образах невероятной выразительности.

Позвякивающая коляска с художницей показалась в конце коридора. За спиной Серафимы можно было разглядеть изумрудно-зелёную гривку Биси.

Дочь Серафимы пока ещё не смогла стать настоящим невротиком, но уже наработала целых два комплекса: она глубоко переживала по поводу цвета правого и левого глаза по отдельности. Теперь каждый день перед уроками к ней подходили сразу два психолога, по одному на каждый глаз, и кормили её разнообразными стимуляторами и антидепрессантами,