створки и преграждая мне путь, стояла особа необъятных размеров в засаленном платье.
— Вам кого? — брюзгливо спросила она.
— Вы госпожа Мелани?
— Да.
— Я виконт де Турневиль.
— А! Ну, тогда входите.
— М-м-м... дело в том, что внизу моя мать и священник.
— А!.. Ну, тогда приведите их. Только не попадайтесь на глаза привратнику.
Я спустился, потом снова поднялся, на этот раз с матушкой; за нами шествовал священник. И все время мне слышались позади еще чьи-то шаги.
В кухне Мелани предложила нам стулья, мы все четверо уселись и начали переговоры.
— Он очень плох? — спросила матушка.
— Плох, сударыня, долго не протянет.
— А священника он хотел бы видеть?
— М-м-м... вряд ли.
— Могу я сейчас повидать его?
— Да, но... но только... только... при нем эти девицы, сударыня.
— Какие девицы?
— Его... ну... его подружки.
— О!
Матушка покраснела до корней волос.
Аббат Пуаврон потупился.
Меня все это начало забавлять.
— Не пойти ли к нему сперва мне? — предложил я. — Посмотрю, как он меня примет, и, быть может, сумею смягчить его сердце.
— Ты прав, мой мальчик, — согласилась матушка, приняв мои слова за чистую монету.
Тут где-то открылась дверь, и женский голос позвал:
— Мелани!
Толстуха выскочила из кухни, спрашивая на ходу:
— Что, мамзель Клер?
— Омлет, да поскорее.
— Сию минутку, мамзель.
— Они заказали приготовить себе к двум часам на завтрак омлет с сыром, — объяснила она, возвращаясь к нам.
Тут же она разбила яйца и принялась ожесточенно сбивать их в салатнице.
Я меж тем вышел на лестницу и дернул ручку звонка, официально, так сказать, оповещая о своем прибытии.
Мелани открыла мне, предложила присесть в прихожей, пошла доложить дядюшке, потом, вернувшись, сказала, что он просит меня к себе.
Священник притаился за дверью, дабы по первому знаку предстать перед умирающим.
Дядюшка привел меня в несказанное удивление: так внушителен, красив, элегантен был этот старый гуляка.
Он полулежал в глубоком кресле, по пояс укутанный одеялом, и с достоинством, поистине библейским, ожидал смерти. Длинные бледные руки свешивались с подлокотников, белоснежная борода раскинулась на груди, волосы, тоже белоснежные, длинными прядями спускались на щеки.
За креслом, словно обороняя дядюшку от меня, стояли две молодые женщины, обе небольшого роста, обе пухленькие, и глядели на меня с таким вызовом, как умеют смотреть только девицы подобного сорта. Из-под пеньюаров видны были нижние юбки и лодыжки, обтянутые шелковыми чулками, черные космы кое-как сколоты на затылке, на ногах — домашние туфли восточного вида, шитые золотом, руки голые — рядом с этим полутрупом они казались олицетворениями порока, сошедшими с какой-то аллегорической картины. Между кроватью и креслом стоял накрытый скатертью столик, на нем — две тарелки, два бокала, две вилки и два ножа, все это в явном ожидании омлета с сыром, заказанного только что служанке.
— Добрый день, мой мальчик! — произнес дядя голосом слабым, но отчетливым, несмотря на одышку. — Ты опоздал с приходом. Теперь наше знакомство продлится недолго.
— Я не виноват, дядюшка... — забормотал я, но он прервал меня:
— Знаю, что ты ни при чем. Виноваты твои родители... Кстати, как они поживают?
— Благодарю вас, неплохо. Они и послали меня справиться о вашем здоровье, как только до них дошла весть, что вы занемогли.
— Ах так! Что же они сами не пришли?
Бросив взгляд на девиц, я мягко сказал.
— Тут нет их вины, дядюшка. Моему отцу было бы очень нелегко прийти сюда, а матушке просто невозможно...
Вместо ответа старик потянулся рукой ко мне. Я сжал эту бледную холодную руку и уже не выпускал ее из своей.
Открылась дверь — это Мелани принесла омлет. Она поставила его на столик, девицы сразу уселись, каждая за свой прибор, но и во время еды они не спускали с меня глаз.
— Дядюшка, — сказал я, — матушка была бы так рада повидаться с вами, обнять вас.
— Я тоже... хотел бы... — еле слышно выговорил он и умолк.
Я ничего не мог ему предложить, и в наступившем молчании было слышно только звяканье вилок о фарфор и приглушенное чмоканье жующих ртов.
Меж тем аббат, который подслушивал за дверью, решил, уловив нашу неловкую паузу, что игра выиграна, пора ему вмешаться, и вошел в комнату.
От этого неожиданного явления дядюшка сперва онемел, потом раскрыл рот, точно собирался проглотить священника, и прогремел яростным басом:
— А вам что здесь надобно?
Привыкший к затруднительным положениям, аббат не дрогнул.
— Я пришел от имени вашей сестры, маркиз, это она послала меня к вам... — говорил он, подходя все ближе к креслу. — Для нее было бы величайшим счастьем, маркиз...
Но маркиз не слушал его. Приподняв руку, он трагическим, великолепным жестом показывал священнику на дверь и, задыхаясь, твердил:
— Уходите отсюда... уходите... похитители душ... уходите... осквернители совести... уходите... взломщики дверей в домах, где лежат умирающие!
Аббат начал отступать, а вместе с моим причтом и я; пухленькие девицы, не доев
Последние комментарии
12 часов 41 минут назад
13 часов 17 минут назад
14 часов 10 минут назад
14 часов 14 минут назад
14 часов 26 минут назад
14 часов 39 минут назад