Извивы памяти [Юлий Зусманович Крелин] (fb2) читать постранично, страница - 2

предвзятая, всего лишь консервативная точка зрения: алкоголь считается вредным, прежде всего, из медицинских соображений. На самом деле, писал Крелин, это не так, ничего вредного в алкоголе нет, порой даже напротив. Причем в статье доктора шла речь не о кагоре или родных нам в то время грузинских винах, но о русском народном напитке. Крелин утверждал, что если человек любит выпить, привык выпивать, если это доставляет ему удовольствие и позволяют физические и экономические возможности — пусть пьет на здоровье. Не правда ли соображение ошеломительное для простого советского человека, особенно в ту пору, когда партия и правительство постоянно вели с алкоголем неравную борьбу?

Но этого мало. В другой статье Крелин коснулся проблемы курения и заявил, что и курить совсем не вредно, можно курить, ежели охота, если ты привык и получаешь от этого удовольствие. Бывают, мол, конечно, противопоказания, но они возникают по другим причинам.

Сам Крелин при этом пьет с удовольствием, хотя последние десятилетия редко, он постоянно за рулем; бросил сигареты, на которых написано "Минздрав запрещает", и перешел на трубки, уже давно их коллекционирует, но это, думаю, из пижонства, а не из медицинских соображений.

Самое здесь интересное даже не оригинальность и смелость его суждений в публицистике, а то, что, воспитанный марксистской диалектикой, он все свои теории проверяет практикой.

Один пример для иллюстрации. Рассказывает наш общий товарищ, имени называть не стану — я хоть и не давал клятвы Гиппократа, но ее уважаю. Товарищ страдал сердечными болезнями, а проще сказать, было у него три или четыре инфаркта — не сосчитать. Я как-то оказался свидетелем, когда они с Крелиным спорили, у кого было больше инфарктов, и, расстегнув рубашки, демонстрировали свои боевые шрамы и заставляли щупать ихние шунты. Так вот, однажды этот наш товарищ в публичном месте, на какой-то конференции почувствовал себя скверно, потом, несмотря на весь свой юмор, потерял сознание и был отвезен к Склифосовскому. Очнулся он от того, что стало ему совсем худо, увидел, что весь перепутан проводами, над ним висят колбы и капельницы, понял, что находится в реанимации, стало ему от увиденного еще хуже, он закрыл глаза и начал готовиться к неотвратимому финалу. Как он готовился, не знаю, он об этом не рассказывал; наверное, как положено, вспоминал долги, радовался или огорчался, что не успел отдать (скорей все-таки огорчался, человек он замечательный), думаю, молился. Правда, не знаю точно, какой он конфессии, надеюсь, впрочем, православной. И тут сразу же — от молитвы? — почувствовал себя хорошо. Он даже испугался, понял ремиссия перед концом… Он снова открыл глаза. Но вместо Господа Бога, которого надеялся и, разумеется, опасался увидеть, или одного из ангелов, за его душой присланных Господом, увидел бородатого Крелина. Наш доктор стоял над ним и аккуратно, невозмутимо переливал в одну из колб содержимое бутылки с коньяком. Умирающий тут же ожил, и с тех пор с ним все в порядке. За исключением пустяков. Вот что такое единство теории и практики.

Третья ипостась. Крелин — писатель. А может, она и первая, не мне судить.

Много лет назад, когда сегодняшние молодые писатели только родились или собирались родиться, я отправился с моим товарищем, звали его Наум Мельников, навестить больного Казакевича. Шел 1962 год. Эммануил Казакевич был писателем знаменитым, советским классиком, сегодня о нем забыли, читают только Сорокина и Файбисовича, а мы Казакевича любили, считали патриархом, хотя выяснилось, что, когда он в 62-м году умер, было ему всего 49 лет. Все относительно, и прежде всего возраст. Казакевич, кстати, публиковал не только прозу, писал и стихи, но исключительно на идиш, а этот язык никогда не был популярным.

Наум Мельников тоже был человеком знаменитым — "отцом русской скобки". В 1948 году, когда начался «космополитизм», начался он с Немы Мельникова: газеты раскрыли «скобку», и оказалось, что хотя он — автор порочной повести «Редакция», и Мельников, но в скобке — Мельман. Он не был членом СП, поэтому его исключили из профсоюза — надо же было откуда-то исключить. Но не посадили. Нема близко дружил с Казакевичем. И мы поехали.

Больница, как сейчас помню, находилась на Автозаводской. Стоим в холле, ждем, пока нам выдадут халаты. А по лестнице летает малый в белом халате, именно летает, прыгает через три-четыре ступеньки. Я загляделся. А это, говорит Нема, врач-ординатор, лечит Казакевича, фамилию не знаю, зовут Юлик. Казакевич мне в прошлый раз сказал: "Запомни этого парня, я читал его рассказы, увидишь, он будет превосходным писателем".

Итак, Казакевич перед смертью Крелина благословил, с тех пор наш доктор написал и издал полтора десятка книг — толстых и тонких: романы, повести, рассказы. Оценивать я их не стану, не профессионал, но кое-что о них все-таки скажу.

Большая часть этих книг посвящена больнице, жизни больницы. Но это никак не производственные романы, идея которых изначально