Великое рок-н-ролльное надувательство-2 [Илья Валерьевич Кормильцев] (fb2) читать постранично, страница - 3

как насчет того, чтобы отдохнуть с молодежью?

Андрюха сразу понял намек, вытащил из тумбочки нашу бутылку «Havana Club» и налил стакан. Взяв стакан в здоровенную неполнопалую лапищу, хозяин сказал:

— Давайте выпьем за вас, за молодых. Вы еще нам очень понадобитесь, — и потянулся стаканом ко мне.

Посмотрев в глаза этому человеку, которого я в первый и последний раз видел не на экране телевизора, я сказал как Штирлиц:

— Прозит, Борис Николаевич!

Глядя на могилы на солдатских кладбищах или на «аллеях бандитской славы», или даже вглядываясь во вполне благополучные, но полные какой-то животной, скотской тоски лица моих бывших коллег по русскому року, я понимаю теперь, зачем мы им понадобились.

Не буду врать — я не знаю, кто первым догадался, что «русским роком» можно воспользоваться (впрочем, как и всеми другими проявлениями социальной самодеятельности молодежи). Если пофантазировать, можно представить тайный визит Яковлева в Париж к стареющему Ги-Эрнст Дебору. За бутылкой вина забытый всеми ситуационист дает уроки detournement начинающему прорабу Перестройки. А десять лет спустя, осознав, чего натворил, Дебор пустил себе пулю в лоб. Порекомендовал же другу Саше обратиться к Ги еще во времена канадские некий Ламборн Уильсон — он же вручил перспективному партократу засушенные куриные ноги и научил, как наложить на мавзолей заклятие черного джинна.

Так оно было или как-то иначе, но все последующее оказалось триумфом вовсе не скучного кальвинистского неолиберализма, как наивно полагают многие, а именно Ситуационизма. Ни одно другое историческое движение не пользовалось техникой апроприации в таких масштабах. Все пошло в топку паровоза, увлекающего за собой «поезд в огне», — красные знамена и царские штандарты, унылое недовольство стоящего в очереди за водкой обывателя и суконные инвективы вермонтского занародстрадальца. Попали в нее и мы грешные. И нельзя сказать, чтобы нам это нравилось. С самого начала взаимного доверия не было ни на грош — а откуда бы ему было взяться? Слишком свежи были воспоминания о том, как те же люди, что теперь чуть ли не носили нас на руках, не давали нам ходу (никогда не забуду дрожащую руку Бурбулиса, которой он, услужливый как гарсон, разливал портвейн по стаканам в гримерке, уговаривая перед концертом господ музыкантов поддержать со сцены его кандидатуру.)

Видеть это было, безусловно, противно, но мы утешали себя тем, что нас, судя по всему, боятся. Выпускают пар в свисток, чувствуя свою историческую вину. И, на уровне рядового цыпленка, возможно, оно так и было. Но где-то в штабе удовлетворенно повторяли заученную на лекциях по истории марксизма бернштейновскую максиму «Движение все», заканчивая ее «а цель определяем мы».

Еще мы утешали себя тем, что сами не лжем. «Мы ждем перемен» — разве это не так? «Скованные одной цепью» — разве это не очевидно? «Твой папа — фашист» — а кто же он еще? Мы были слишком наивны, чтобы понимать: будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего. «Мы ждем перемен», — пел Цой, а какой-нибудь Черниченко объяснял каких именно. «Скованные одной цепью», — пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идет о шестой статье Конституции. «Твой папа — фашист!» — вещал Борзыкин, а «Новый мир» объяснял: да, таки фашист, потому что в детстве плакал, узнав о смерти Сталина.

Мы приезжали в Москву — и нас тут же, как кита рыбы-прилипалы, облепляли незнакомые нам благожелатели. Одни просто хотели заработать денег, и эти были самые безобидные. Другие же самозабвенно ваяли идеологические основания нового режима: «Как трудно быть молодым», «Маленькая Вера» (действительно, маленькая) — что там еще? «Любера»? «АССА»?

Третий Рим всегда прикармливал клиентелу из идеологических лакеев и проституток, находящихся в постоянном творческом поиске высоких покровителей. С падением советской парадигмы наступило их осевое время. И время нашего Позора. Хотя внешне оно и выглядело временем нашей Славы. Многие — самые чуткие и хрупкие — начали умирать под занавес восьмидесятых. Другие предпочли воспользоваться предложенной Гребенщиковым формулой «Рок-н-ролл мертв, а я еще нет», хотя время для предательства каждый выбирал сам. У кого-то оно наступило в 1993, у кого-то — в 1996, а у кого-то — в 2005-ом.

III

Наибольшее подозрение вызывал размер толп. Нет, разумеется, артисту нравится, когда публики много. Стадионы и дворцы спорта после ДК и подвалов, не говоря уже о квартирниках, приятно возбуждали и тешили самолюбие. (А некоторые — как, например, «Алиса» или «Кино» — только в этих условиях смогли найти свою специфическую энергетику и стиль). Но одновременно это же и пугало: мы слишком хорошо помнили, что большинство этих людей еще пару лет назад слушали советскую попсу и западное