Гибель «Аякса» [Павел Вежинов] (fb2) читать постранично, страница - 5

рожать на «Аяксе». У многих дети были, но они остались на Земле. Это и было главной причиной того, что свою нерастраченную любовь к детям они отдавали мне.

Хорошо помню день отлета. Мы сидели в удобных креслах в большом салоне и смотрели сквозь огромное кристально чистое стекло на все еще близкую Землю. Я чуть дышал от волнения — таким громадным казался мне этот голубоватый шар, окруженный нежной вуалью облаков. Над его краем мягко светился ореол атмосферы — постепенно переходящий из нежно-голубого в кобальтово-синий. Бессонов, разумеется, пристроился возле меня:

— Видишь тот каравай, что завернулся над Гренландией?.. Это начало образования циклона, как тебе, должно быть, известно.

Еще бы не известно! Насмотрелся я этих циклонов и антициклонов по телевизору. Но вот каравая не видел — не догадались испечь в нашем пансионе. И вообще я терпеть не мог, когда со мной говорили как с ребенком, да еще при помощи надуманных сравнений.

— Вижу, дядя Володя! — сказал я. — А вот антициклон над Средиземным морем видите?

— Да-да, — рассеянно пробормотал Бессонов. — Вон там, в ясном пятне, находится Курск… Там я родился… Слыхал что-нибудь о Курске?

На этот раз я совсем обиделся.

— Могу рассказать о Курской магнитной аномалии… Или о битве на Курской дуге во время второй мировой войны…

— Ну и детки пошли, — притворно возмутился Бессонов. — Поговорить с ними не о чем, и без тебя все знают.

Все это время мы имели возможность наблюдать на видеоэкране за тем, что происходило на планете. Земля ликовала. В эти минуты она занята была не столько собой, сколько нами. Мы видели и различные отсеки звездолета, тех, кто в полной готовности находился на вахте. Впервые я смотрел на изумительные сооружения под броней которых должно было забиться мощное сердце «Аякса». Все казалось невероятным и по размерам, й и по своим фантастическим формам. И насколько малы были люди в сравнении с гигантскими машинами, переплетениями труб, вибрирующих сфер и цилиндров, люди, которые были властелинами этого гигантского корабля!

На других экранах я видел и себя самого, даже чаще, чем Большого Хенка. Камеры наблюдали за мной со всех сторон. Я не понял тогда, что все, что я сказал Бессонову, транслировалось на Землю, и удивился, увидев на экранах восхищенные лица и крики: «Браво, малыш!» Я так смутился, что не только перестал отвечать на вопросы Бессонова, но и не смел даже взглянуть на экраны.

Приближался миг старта. По сигнальным щитам бегали пестрые огоньки, знаки и цифры.

Я оглянулся — нет, никто из наших не веселился. Напротив, лица всех в этот миг были серьезны и задумчивы. В большом серебристом зале не слышалось ни вздоха, ни восклицания. Словно все смотрели не на Землю, не на экраны, а в самих себя. Даже Бессонов показался мне подавленным. Неужели он думал о каком-то Курске, в то время как его ждали неведомые миры? Я был так поражен увиденным, что не знал, как реагировать. Это, пожалуй, первое большое разочарование в моей жизни и первое тяжелое испытание моих мальчишеских взглядов.

Понадобилось два десятилетия, чтобы я хоть частично осознал смысл этих мгновений, чтобы понять, насколько по-детски был я несправедлив и наивен. В сущности, все, кроме меня, пережили минуты прощания с Землей глубоко и человечно. Они прощались со всем что было им бесконечно дорого и близко. Они прощались с Землей, может быть, единственно прекрасней планетой в неизмеримой космической пустоте. Никто не знал, не прощается ли он с ней навсегда. Прощались с близкими, с матерями, с детьми, прощались, как прощается идущий на смерть. Многих и многих из тех, кто остается, им не суждено больше увидеть. Для нас на «Аяксе» должно было пройти немногим более полувека, но никто не мог точно вычислить, сколько времени пройдет на Земле. Если мы и вернемся когда-нибудь, кто знает, что мы застанем?

— Ну, поехали! — подал голос Бессонов. — Поехали, малец… Увидишь сейчас Курскую аномалию…

Загорелся транспарант «Старт», заработали двигатели, хотя и на минимальной тяге. И все же динамический удар был сильным, минут десять я лежал приплюснутый к креслу. Постепенно давление ослабело, ускорение едва чувствовалось. Комендант поднялся со своего места и обратился к экипажу:

— Счастливого нам плавания!

Хенк улыбнулся, зубы его блеснули в мягком свете. Он редко улыбался, и улыбка его не была ни веселой, ни ироничной, ни вызывающей. Для меня, во всяком случае, эта улыбка Хенка составляла большую загадку, чем улыбка Джоконды. Похоже, только Бессонов вполне понимая этого молчаливого шведа…

С Бессоновым связаны все мои самые ранние и лучшие воспоминания. Когда я мысленно возвращаюсь к тем годам, передо мной неизменно всплывает его круглое, веселое, тогда совсем молодое лицо. Пока я был мальчишкой, он просто не отходил от меня. И сейчас мне трудно объяснить его привязанность. Может быть, это славянская доброта и забота о круглом сироте? Или нежное сердце, которое тянуло его к самому