Свадьба [Максим Горький] (fb2) читать постранично, страница - 2

и плевался, – оживлённо рассказывал Петя…

– И ногой опрокинул стул… Я очень испугалась тогда, – задумчиво добавила Соня.

– Помнишь, как мама крикнула на него? Я смотрел в щёлочку из детской и видел, – глаза у неё были большие, большие, а губы чёрные и дрожали. И вся она качалась…

– Страшно! – сказала, ёжась в кресле, Соня.

– Это ничего… Мы, если хочешь, не будем делать этого… Мы будем просто жить. Потом, ведь ссориться только тогда нехорошо, когда ссоришься, а после ничего! Ведь папа и мама всегда после ссор добрее… Когда они помирятся, у них можно просить всего, чего хочется.

– Да… – согласилась Соня.

– Значит, будем играть?

– Давай! – и Соня соскочила с кресла.

Через несколько минут комната представляла из себя картину разрушения и хаоса. Мебель была сдвинута почти вся в один угол; и только посреди пола стоял стул, накрытый скатертью. К спинке его была прислонена раскрытая тетрадь нот.

– Это книга, которую читает поп, когда венчаются, – объяснил Петя сестре.

А она одевалась к венцу. Вытащив из буфета большую скатерть, она запутывала в неё свою фигурку и улыбалась, видя, что у неё будет прекрасный шлейф. На голове её уже болтался большой зелёный китайский абажур; край его то и дело опускался ей на нос, и она взмахивала головкой, чтобы сдвинуть этот убор на затылок. На её личике, в светлых кудрях, легли тени, и оно сделалось таким серьёзным.

Петя устраивал себе ризу из бархатной скатерти, которую стащил со стола в гостиной. И на его голове позвякивал абажур, голубой, стеклянный. Пете было очень неловко в нём.

– Я буду архиерей, а не простой поп. Хорошо?

– Всё равно, – согласилась Соня, прикалывая себе булавкой к плечу цветы, оторванные от абажура.

– Ну, скоро ты готова? Я уже совсем… Вот ещё нужно бы перчатки и галстух… Женихи это надевают… помнишь, ехали мимо двое.

– Это они ехали не венчаться… а просто на извозчике.

– А впереди их ехала же невеста!

– Это не их, а того, который сидел с ней рядом, в круглой шляпе…

– Ну… это ничего. Я без перчаток… Потому что ведь я ещё и архиерей.

– Что же теперь? – спросила Соня.

– Готова? Давай руку…

Он взял её за руку и повёл вокруг стола, надув щёки и сделав важное лицо…

– Го-споди помилуй! Господи… – пел он, закатывая глаза и раскачивая левой рукой так, как будто бы кадил.

Соня шла за ним, потупив в землю глазки, жеманно склонив головку к его плечу и поддерживая свободной рукой шлейф.

– Спаси, господи, рабу твою Софью! – пел Петя и споткнулся о шлейф невесты. – Ну вот, напутала ты тут себе… Я так упаду… Подбери ещё немножко…

– А у нас нет колец… – вдруг остановилась Соня… – Потому что нужны кольца.

Петя вопросительно посмотрел на неё, поправляя на голове абажур…

– Да, – кивнула она ему головкой, – нужны!

– Ну, ничего… Уж мы кончили… обвенчались. Теперь идём домой.

Они пошли в угол комнаты, изображавший собою их дом. Пришли туда и сели на двух пуфах рядом друг с другом и держась за руки.

– Давай же разговаривать, – предложил Петя…

– А о чём? – спросила сестра.

– О чём-нибудь… Нельзя же, обвенчавшись, сидеть и молчать.

– Мне не хочется говорить… – задумчиво сказала Соня.

– Ну, уж вот ты и капризничаешь… Совсем нельзя играть с тобой…

Соня осторожно высвободила свою руку из руки брата и стала откалывать булавки своего венчального наряда.

Петя, завёрнутый в складки пёстрой скатерти, с абажуром на голове, с скучным лицом смотрел на неё, хмуря брови.

– Ты раздеваешься?

– Да… А что же уж? – спросила Соня.

– Я не хочу, чтоб ты раздевалась…

– Какой! – сделала гримаску Соня.

– Я могу не хотеть этого! Потому что теперь я твой муж, как папа мамин. Я…

– Я не играю ведь!

– А я не хочу, чтоб ты не играла… Ты моя жена и должна меня слушаться… Не раздевайся…

– Не кричи… Дурак!

– Ты не смеешь ругаться, – дура! – злобно вскричал Петя.

Но она вскочила на ноги, сбросила с плеч скатерть и абажур с головы и, топнув ножкой, раздражительно, обиженно, побелевшими и трясущимися губками бросала ему:

– Я скажу маме… Ты ругаешься… Дурак, чудак, дурак, болван.

– Ах ты… таракашка! – вскрикнул Петя и толкнул новобрачную в грудь.

Она не выносила, когда её называли таракашкой. От толчка она покачнулась, опустилась на пуф и так неловко, что свалилась с него на пол к ножкам трельяжа… Её розовая от гнева мордочка смотрела на Петю из-за большого листа филодендрона, а Петя, топая ногами по полу, склонился над ним и озлобленно кричал:

– Таракашка, таракашка! Скверная букашка!

Она, не вставая с пола, повернулась на бок, закрыла лицо ручками и горько заплакала.

– Плачь, плачь! Мне тебя не жалко… А мама воротится, она ещё задаст тебе. Потому что я скажу, что это ты развозила всё по комнате… Да, скажу, и тебя поставят в угол и оставят без пирожного, и не возьмут в цирк.

Бедной девочке показалось, что для первого дня брака всего этого чрезмерно много. Она взвизгнула и застукала ножками по полу.

– Уйди,