Неправда [Анатолий Георгиевич Алексин] (fb2) читать постранично, страница - 2

буквы и особенно часто буква «т», которая гонится за ней по пятам на трех тонких ножках.

У Генки отец как бы мимоходом спрашивал:

– Ну, как дела с науками?

Он не заглядывал в дневник, чтобы проверить, правду ли говорит сын. И именно поэтому Генка не мог солгать. Если он приносил домой плохую отметку, то так прямо и говорил. Отец не поднимал шума. Генка не слышал упреков, но не слышал он в такие вечера и размышлений отца о «новейших новостях» и новейших машинах, которых отец, как и людей, делил на «толковых» и «нетолковых».

Мама поступала совсем иначе. Она раскрывала дневник и глядела на злосчастную отметку так, словно читала трагическое известие. Потом она шла к соседке, у которой дочь тоже училась в шестом классе. Начинался разговор, в котором имена Генки и соседкиной дочери ни разу не назывались: о нем говорили «наш», о ней – «моя».

– Наш-то сегодня опять троечку принес. А отец говорит, что это хуже двойки: ни Богу свечка, ни черту кочерга, – жаловалась мать. Она любила повторять слова отца: они казались ей самыми верными и убедительными.

– Ну уж не будьте слишком строги: ваш-то зато сколько книг проглотил! А мою не усадишь за книжку.

– Нет-нет, вы нашего не защищайте – он мог бы прекрасно учиться: у него ведь такие способности!

– Так ведь и моя очень способная!..

«И почему это все родители воображают, что их дети такие способные?» – недоумевал Генка. Мама еще долго вздыхала… Но молчание отца было для Генки куда неприятнее ее причитаний.

И только с одной Генкиной слабостью отец никак не мог справиться. Этой слабостью была его неистребимая страсть к кино. Кажется, если б существовали фильмы, на которые почему-либо не допускались люди моложе шестидесяти лет, Генка бы и на них попадал. Немного денег давала мама, а остальные он добывал в результате строжайшего режима экономии: в школе завтракал через день, в трамвае и троллейбусе ездил без билетов.

Когда Генка приходил домой с «отсутствующими глазами», отец взглядом предупреждал его: «Не вздумай что-нибудь сочинять. Я прекрасно вижу, что ты был в кино».

А за ужином он, ни к кому определенно не обращаясь, произносил:

– Сегодня вышла новая картина. Любопытно, о чем она?

И Генке приходилось пересказывать содержание.

Иногда мама говорила отцу:

– Может, вечером сами сходим в кино? Генка достал бы билеты: он ведь специалист по этой части.

Отец разводил руками.

– Я бы с удовольствием, ты же знаешь. Но как раз сегодня…

Отец называл фамилию одного из «толковых» инженеров, с которым ему необходимо было посоветоваться. Или из «нетолковых», с которым надо поспорить…

Генка сердито взирал на маму: неужели она не понимает, как занят отец?

Однажды Генка узнал, что за три квартала от их дома идет старый фильм, о котором приятели отзывались коротко, но выразительно: «Мировой!»

Картину эту Генка раньше посмотреть не успел по той причине, что в дни ее первого выхода на экран он еще не родился.

Он не решился бы пойти на вечерний сеанс. Но знал, что отец должен вернуться поздно: у него важный и торжественный день – испытание новой машины. Отец говорил, что еще возможны всякие неожиданности, что кое-кто из «нетолковых» инженеров может выступить против… Отец волновался! А как же тогда волновалась мама, ожидая его возвращения? Она места себе не находила: то садилась за машинку, то при каждом звуке шагов выбегала на лестницу.

И Генке хотелось пойти в кино еще и для того, чтобы скорей пролетели часы ожидания. Чтобы вернуться домой, увидеть отца и по лицу мамы (именно мамы!) понять, что все в порядке, все в полном порядке…

Генка захватил с собой долговязого семиклассника Жору, которому беспрепятственно продавали билеты на любой сеанс. Жора доставал билеты всем мальчишкам во дворе, за что собирал с них немалый оброк: редкие книги и треугольные марки.

Они заторопились по вечерним улицам, толкая прохожих и шепча себе под нос извинения, которые слышали только сами. Когда добрались до кинотеатра, оказалось, что уже поздно: билеты проданы. Кончился предыдущий сеанс… Из кинозала выходили люди, щурясь от света, на ходу натягивая пальто и так же на ходу обмениваясь впечатлениями. Генка глядел на них с завистью…

И вдруг он услышал знакомый голос:

– Тебе не холодно, малыш?

Генка повернул голову – и увидел отца. Отец, пригнувшись, помогал какой-то молодой женщине («Моложе мамы…» – сразу приметил Генка) погрузиться в нарядный платок и каракулевую шубку.

Генка хотел прошмыгнуть в сторону: ему ведь было строго запрещено ходить на вечерние сеансы. Но глаза его сами собой, помимо воли, поднялись, встретились с глазами отца – и Генка изумленно отступил на шаг: он увидел, что отец сам его испугался. Да, да, отец испугался! Он, всегда такой сдержанный, степенный в движениях, засуетился, стал неловко вытаскивать свою руку из-под руки женщины и даже, как показалось Генке, хотел спрятаться за колонну, которая никак не могла скрыть его, потому что она была тонкая, узкая, а отец – огромный и