Прописные истины (сборник) [Игорь Маркович Росоховатский] (fb2) читать постранично, страница - 3

меня по лицу, окончательно возвращают к действительности. Куда бегу? Давно нет войны, партизан. Может быть, и командира разведки Скорика, и предателя Рожка давно нет в живых, и мой сон… Но сон ли это? Только ли сон?

«Мистика! — говорит во мне Скептик. — В детстве начитался чего-то щекочущего нервы, наслушался россказней бабки Матрены о всяких чудесах, потом увлекся модными теорийками о взаимопроникающих потоках времени — вот оно все в голове перемешалось да и сказалось в лесной глуши. Стыдитесь, молодой человек, а еще физик, как сказал бы один хорошо знакомый вам аспирант!»

«Двойное повторение сна с подробностями — не пустячок», - возражает Упрямец.

«Ах, оставьте, не смешите! Перегрели голову на солнце, в мозгу образовались застойные очаги. Обратитесь к специалисту, называемому психиатром, — он истолкует ваш сон. А если сами не сумеете вовремя остановиться, он поместит вас куда следует».

«И все же надо проверить, — твердит Упрямец. — Сейчас единственный и простейший способ проверки — выяснить, существовали ли на самом деле Скорик и Виктор Рожок. Местность ты знаешь. Волчья балка совсем близко. Поселок там один. Вспомни, что рассказывали о партизанском отряде, действовавшем там во время войны. Кажется, и некоторые имена называли… Значит, как это ни удивительно и несмотря ни на что, ты бежишь в правильном направлении. Продолжай!»

«Ладно, так и быть!» — согласился с этим доводом Скептик, уже загадав наперед, уже хорошо зная, что ни о Скорике, ни о Рожке никто из бывших партизан в поселке не вспомнит…

II

— Скорик? Да, был такой у партизан. Командир разведчиков. О нем в Областном краеведческом музее есть материалы. Но он умер пять лет назад. А вас кто направил ко мне?

Светло-карие, будто рыжие, глаза глядят на меня исподлобья.

— Библиотекарь Анна Павловна. Она сказала, что вы были в партизанах.

— Она так сказала? — переспрашивает он и поводит седой маленькой головой слева направо и снизу вверх, по-прежнему глядя на меня исподлобья. На морщинистой шее мелькает рубец. Что-то знакомое чудится мне в том, как он поводит шеей. Может быть, я его видел во сне?

— Так вы были в партизанском отряде?

— Допустим, был, — нехотя говорит седой. — Что нужно вам?

Он устало нагибает голову и смотрит куда-то вниз, на носки своих туфель, стараясь незаметно поглядывать на меня.

— Мне необходимо уточнить один факт. В отряде был такой… Виктор Рожок…

Он весь напрягается, пальцы непроизвольно расстегивают и застегивают пуговицу на спецовке. Затем кладет тряпку на капот машины и оглядывается — двор пуст, мы с ним — одни. Теперь мне лучше видно его светло-карие, с желтоватыми белками — рыжие глаза. Странное выражение мелькает в них. А возможно, оно мне чудится. Я продолжаю:

— Так вот, у меня имеются сведения, что Рожок — предатель.

На несколько минут тишина становится взрывчатой, как порох.

— Это правда, — отвечает он с глухим придыханием. Его правое веко подергивается, как у курицы, мутные капли пота выступают на широком вогнутом лбу.

— О нем знают? Что с ним сделали?

Его взгляд на миг касается моего лица и испуганно, будто обжегшись, отскакивает. Я уже

знаю, кто передо мной, прежде чем он успевает это сказать:

— Я тот самый… Виктор Остапович Рожок. Ну и что?

— Вы живы?

— Как видите.

Веко подергивается все сильней, губы дрожат и извиваются, как два дождевых червя.

— Вы… молодой человек… Не знаю, кто вы такой и знать не хочу. Что вам известно о войне, о партизанах, о том, как гестаповцы умели допрашивать? Мне тогда было меньше, чем вам, — всего девятнадцать лет. Я свое получил и от них, и от наших. Отсидел пятнадцать лет. Пятнадцать лет в лагерях строгого режима. Имеете представление? Работал как прeq \o (о;?)клятый. Еще и сейчас продолжается инерция. Пробовал искупить вину. Вербовался в самые трудные, в самые глухие места. Себя не жалел. А потом являетесь вы. Удивляетесь: «Вы живы?» Да я, может, был бы рад сто раз умереть. А земля пока носит. Носит…

— Из-за вас погибли люди.

— Так ведь это было давно. Очень давно. А с той поры я, может, сто жизней спас… Об этом забыли, да? — Его веко подергивается все сильнее, он смотрит на меня затравленно и зло. Солнце освещает нижнюю часть его лица — дрожащие губы, острый, ощетиненный подбородок. А глаза в тени. Они сейчас как два медных шарика, не впускающих в себя свет.

Я впервые вижу предателя воочию так близко. Раньше читал о таких в книжках. Но четко представить их не мог. А сейчас мы одни — с глазу на глаз. Знаю, что такой способен на все, и ничуть не боюсь его. Понимаю: он много выстрадал, но пожалеть не могу — сон еще живет во мне.

— Да что же это? — со стоном говорит он. — Бандитов, матерых уголовников так не преследуют. Проходит время — об их прошлом забывают…

— Нет, не забывают. Ни о них, ни о вас. Но он не слушает меня:

…Гестаповский офицер обещал: «Не беспокойся, никто не узнает», - а сам,