Режиссёр из 45 г I [Сим Симович] (fb2) читать постранично, страница - 3

полотенце, и не знал, что сказать. В прошлой жизни никто не ждал его с войны. Никто не молился. Никто не плакал от счастья, когда он возвращался домой. Потому что дома не было.

А здесь...

— Мам, — сказал он хрипло, — я... я тоже рад.

Она шмыгнула носом, отвернулась:

— Ох, что это я разнылась. Ты же живой, здоровый, дома. Ещё и режиссёром будешь! Я всегда знала, что ты талантливый. Ещё мальчишкой всё театр любил, помнишь?

Владимир не помнил. Это была чужая память, чужая жизнь. Но он кивнул:

— Помню.

— Вот и славно. — Анна Фёдоровна вытерла руки, поправила платок. — Иди, отдыхай. А вечером борща сварю — настоящего, на косточке. Соседка Клавдия мясо достала, поделилась.

— Спасибо, — Владимир помолчал, потом добавил тише: — За всё.

Она посмотрела на него странно — удивлённо и немного озадаченно:

— Володь, ты какой-то... другой. Война изменила?

— Наверное.

Она вздохнула, подошла, обняла — коротко, крепко, по-матерински:

— Ничего. Главное, что живой.

Владимир стоял, не зная, куда деть руки, потом неловко обнял её в ответ. Она пахла хлебом и мылом. Тёплая. Настоящая.

Мать.

Когда она отпустила его и ушла в свою комнату, Владимир остался стоять на кухне, глядя в окно. Внизу мальчишки гоняли мяч. Девчонка прыгала через скакалку. Обычная жизнь. Мирная.

И у него теперь была мать. Дом. Семья.

Что-то горячее сжало горло. Владимир сглотнул, потёр глаза.

«Альберт Вяземский умер в сорок лет одиноким неудачником», — подумал он. — «А Владимир Леманский... у него есть шанс. И мать, которая ждала его с войны. И кино, которое он снимет. И жизнь, которая только начинается».

Он выпрямился, вытер лицо и пошёл в свою комнату. На столе лежала записка — мелким почерком, старательным:

«Володенька, завтра к 10 утра на студию. Не опоздай. Целую, мама».

Владимир улыбнулся, аккуратно сложил записку и убрал в военный билет.

Завтра начинается его настоящая жизнь.

Режиссёра.

Владимир вышел на улицу после обеда, когда солнце стояло высоко и грело по-летнему. Мать отпустила его, напутствовав: «Погуляй, привыкай к мирной жизни».

Он спустился по скрипучей деревянной лестнице, толкнул тяжёлую парадную дверь и замер на пороге.

Май. Москва. 1945-й год.

Запахи накрыли первыми — сирень из палисадника напротив, свежий хлеб из булочной через дом, угольный дым из труб, пыль от брусчатки. Никакого бензина, выхлопов, асфальта. Чисто. По-весеннему.

Владимир сделал глубокий вдох. Лёгкие будто расправились после долгого сна.

По улице шли люди — неспешно, по-праздничному. Женщины в светлых платьях и платках, мужчины в гимнастёрках и штатских пиджаках, дети с деревянными игрушками. Кто-то нёс авоськи с продуктами, кто-то просто гулял, подставляя лицо солнцу.

— Газету! Свежую «Правду»! — выкрикивал мальчишка-газетчик на углу.

Владимир подошёл, взял газету, сунул мятую трёшку. Мальчишка кивнул, привычно сдал сдачу медяками.

«Правда», 28 мая 1945 года. Крупными буквами: «Восстановление народного хозяйства — первоочередная задача!» Ниже — про демобилизацию, про планы по строительству, про международное положение. Фотография — рабочие на заводе, улыбаются, держат знамя.

Владимир медленно свернул газету, оглянулся.

У подъезда напротив старик на лавочке читал ту же «Правду», водя пальцем по строчкам. Рядом соседка развешивала бельё во дворе — простыни хлопали на ветру, как флаги. Из открытого окна второго этажа лился женский голос — пела под патефон: «Синий платочек, алый платочек...»

Трамвай прогрохотал по рельсам — старый, довоенный, с деревянными скамейками внутри. В окне мелькнуло лицо кондукторши в форменной фуражке.

Никаких машин. Никаких светофоров. Никакой рекламы на стенах — только плакаты: «За Родину! За Сталина!», «Все силы на восстановление!»

Владимир медленно пошёл по улице.

Мимо булочной — в открытую дверь пахло ржаным хлебом и кислым тестом. Очередь у прилавка, женщины с карточками в руках, спокойно переговариваются. Продавщица в белом фартуке отрезает кусок хлеба, взвешивает на старых весах.

Мимо парикмахерской — в витрине фотографии причёсок, вывеска «Стрижка — 3 рубля». Внутри мужик в кресле, мастер орудует ножницами, говорит что-то, оба смеются.

Мимо книжного магазина — стеллажи с потрёпанными томами, стопки газет на полу. Девушка у прилавка читает Пушкина, подперев щёку рукой.

Всё медленно. Неспешно. Будто время текло иначе — без суеты, без дедлайнов, без вечного «быстрее-быстрее-быстрее».

Владимир остановился у сквера. На лавочках сидели матери с колясками, старики играли в домино. Дети гоняли голубей, визжали от восторга. В центре — фонтан, ещё не работающий, но вокруг цвели клумбы — красные тюльпаны.

На соседней лавочке мужчина лет сорока читал газету вслух жене:

— ...«началось восстановление Сталинградского тракторного завода»... Слышь, Нюр, может, и нас скоро на работу позовут?

— Позовут-позовут, — она качала коляску, улыбалась. — Главное, что --">

Пожертвовать