между обломками бетонных блоков. — Ты сейчас серьезно? Мы в мире, где выживание — это главная задача каждого дня, где зомби готовы сожрать тебя за секунду, где люди убивают друг друга за банку тушенки… А ты переживаешь из-за какой-то девчонки из прошлой жизни?
— Не какой-то, — резко сказал я, поднимаясь на ноги. — И да, переживаю. Потому что она была… она была всем, что у меня было настоящего в той жизни.
Вика остановилась и внимательно посмотрела на меня. В её глазах промелькнуло что-то — понимание? Сочувствие?
— А помнишь её имя хотя бы? — спросила она уже тише, без прежней язвительности.
— Анна, — произнес я, и имя прозвучало как молитва. — Анна Морозова. Училась на биологическом факультете. Жила в общежитии на Ленинском проспекте.
Тишина повисла между нами. Где-то вдалеке прокричала птица — резкий, тревожный звук. Ветер зашелестел листвой уцелевших деревьев, разнося запах пыли и увядающей зелени.
— И что ты теперь собираешься делать? — спросила Вика наконец. — Бросить все и пойти искать её? В мире, где треть территории контролируют бандиты, треть — зомби, а оставшаяся треть — это ничейная земля, где выживает тот, кто быстрее стреляет?
Я молчал, потому что не знал ответа. Логика подсказывала одно — забыть, двигаться дальше, сосредоточиться на поиске других из списка. Но сердце… сердце кричало совсем о другом.
— Вика, — сказал я наконец. — А если бы у тебя была возможность найти кого-то важного из прошлой жизни… ты бы воспользовалась?
Она отвернулась, уставившись на горизонт, где виднелся дым.
— Может быть, — тихо ответила она. — Но я бы помнила одну простую вещь: тот человек, которого ты ищешь, больше не существует. Десять лет апокалипсиса меняют людей. Полностью. И не факт, что ты узнаешь её. Или что она захочет тебя узнать.
Её слова ударили больнее, чем хотелось признавать. Потому что в них была правда. Та Анна, которую я помнил — девушка с мечтами и планами, смеющаяся над глупыми комедиями — могла не пережить первых месяцев Прихода. А если пережила… то какой ценой?
Вика же… — она фыркнула, и в этом звуке слышалось столько презрения и горечи одновременно, что у меня сжалось что-то внутри.
— Понимаешь… — Она повернулась ко мне всем корпусом, глаза блеснули на солнце, и я увидел в них то, что не хотел видеть — жалость. — Даже вот предположим, что её не схарчили в первый же месяц зомбаки. Ладно, допустим. Но ты хоть видел что творится?
Она махнула рукой в сторону разрушенного города, где между обломками зданий медленно двигались зомби.
— В червоточинах, да и просто так, на каждом шагу гибнут достаточно подготовленные ребята, которые не были серыми новичками, как ты. Профи, понимаешь? Те, кто знал, с какой стороны к автомату подходить, кто мог отличить след зобмака от человеческого. И что? Кости их давно уже по пустоши раскиданы. А ты думаешь, она, твоя принцесса, могла выжить?
В её голосе звучала та особенная жестокость, которую рождает этот мир — не злоба, а просто констатация фактов, которые бьют больнее любых оскорблений.
— Но даже… — она сделала паузу, глядя мне прямо в глаза, — даже предположим, что она выжила. Понимаешь, что это означает?
Я молчал, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Не от утренней прохлады — от того, что я знал: она права. И то, что она сейчас скажет, я не хочу слышать, но должен.
— В этом мире сейчас… — Вика встала, и снова начала ходить передо мной туда-сюда. — Весь женский пол делится на две категории. И только на две, третьего не дано.
Она остановилась, посмотрела на меня.
— Первое — это те, кто выбирает путь боевика. Неважно, в группе или в одиночку, но тем не менее это будут те, кто могут за себя постоять, отвоевать право на своё «я». Они берут оружие, они убивают, они становятся такими же жёсткими, как этот проклятый мир. Они забывают, что такое слёзы, нежность, любовь. Они превращаются в машины для выживания.
Где-то в отдалении заурчал зомби — протяжно и тоскливо, и этот звук словно подчеркнул её слова.
— А вторые… — голос Вики стал тише, но от этого ещё более пронзительным. — Вторые — это те, кто вынужден расплачиваться собой за то, чтобы их защищали. Это не обязательно быть подстилкой для всех — хотя и такое бывает. Может, для кого-то более сильного, может, для целой банды. Главное — они платят своим телом, своей душой, своим достоинством за каждый кусок хлеба, за каждый патрон, за каждую ночь без страха. Да, есть семьи, есть дети, но это скорее исключение, чем правило.
Она села на корточки рядом.
— Я видела этих женщин в поселениях. Они ходят с пустыми глазами, в которых давно погасло всё человеческое. Они улыбаются, когда им говорят улыбаться, молчат, когда им говорят молчать. Они превращаются в тени, в призраков самих себя.
— Некоторые сходят с ума. Видела и таких. Это их способ сбежать от реальности. Каждая переносит это по своему. А есть те, кто просто не выдерживает, — продолжила она, и в её голосе появилось что-то личное, болезненное. — Они --">
Последние комментарии
3 часов 58 минут назад
3 часов 58 минут назад
3 часов 59 минут назад
5 часов 8 минут назад
5 часов 16 минут назад
7 часов 9 минут назад