Дождись лета и посмотри, что будет [Роман Валерьевич Михайлов] (fb2) читать постранично, страница - 70

подсветить ее красоту.

Когда мы ставили спектакль в больнице, я именно так и делал. Да ей не двадцать пять даже, она моложе меня, это прекрасная девочка со сладкими губками, озорными глазками. Она смотрела на меня и кокетливо улыбалась. Чем бы это ни закончилось, папа и Мазай, спасибо за этот вечер. Вы — мудрые люди, меня именно так и надо лечить. Правда, как-то неловко, что они там на кухне, даже уже ничего не говорят, затаились и ждут. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из них заглянул, приоткрыл дверь «А, трахаетесь? Все, не отвлекаю. Приятной ночи».

Она встала, подошла, села рядом. Внутри все застучало как бешеные часы. Сказала, что надеется, что все пройдет хорошо, и эта наша первая встреча окажется последней. Свет в окне снова качнулся, я разглядел ее морщинистое лицо и седые волосы, да ей явно за пятьдесят, если не больше. Я дернулся, прижался к стене, она напомнила, что мы договаривались не бояться. Хорошо. А что будем делать? Ничего. Просто расслабься и смотри, а хочешь — не смотри, закрой глаза, как хочешь. Этот свет как маяк на берегу туда-сюда, еще раз вгляделся, нет же, смазливая девочка, никаких морщин, сладкая как с эротической обложки. Она взяла мое лицо ручками, остановила его, ладони положила на щеки, приблизилась и… кажется, сильно дунула мне в лицо. Наше дыхание соединилось, все наполнилось тем приятным запахом из сна.

Первое место, где я оказался, можно назвать «розовое молоко». Похоже на то, когда ложишься летом на природе, лицом к яркому небу, и закрываешь глаза. Все густое, еле подвижное, плывешь и не различаешь образов. И все хорошо. Если бы был под влиянием тех утренних волн, то вся эта густота либо отдалялась, либо приближалась, а то, что я не падаю, а просто существую, показывает равновесие. Так же как в состоянии ровного ожидания. Примерно так плавают накаченные транками, без резких поворотов, рывков, остановок. Возможно, я в дурке под капельницей, меня таки отвезли туда, но это уже неважно.

Если бы мне показали это состояние в каком-то экране, в кино например, подумал бы, что там нет воли. Но это не так. Воля вполне присутствует. Можно направлять и мысли, и себя вообще. Ты не ведом этим «розовым молоком», а существуешь в нем как в облаке. Наверное, так появляются сюжеты во снах, тебя несет течением, мысли цепляются за образы, а дальше все это раздувается в узнаваемые и понятные истории.

Есть куски воли, направленной к тому, чтобы присмотреться.

Митя лег на рельсы, сказал, что дорога дрожит, можно не успеть соскочить. Мы с Аликом переглянулись. Только что им рассказал про тоннели между событиями. Алик подбодрил Митю, если поезд резко выскочит, срежет макушку как режут вареные яйца для салата острым ножом.

Рельсы звучат, но не постоянным звоном, а обрывками. И эти звучания походят на слова, произнесенные на непонятном языке. Нас трое, нам спокойно. Нас трое, никого больше нет. Никого там больше быть не может.

Рядом с Митей на рельсах сидит человек. Я его вспомнил. Из картинки все в той же книжке о войне. Митя лежит, а он улыбается. Тело чуть прозрачное, как будто из слизи. Прямо над головой Мити еще одни глаза, без лица, просто в воздухе.

Природа дрожит вместе с железной дорогой, внутри этой дрожи видны силуэты.

3 апреля. Мы со Светой одни на хате. Никого больше нет. Она обняла меня за шею сзади и укрыла своими волосами мое лицо. Поворачиваюсь к ней, целую ее плечи, шею. Она задорно смеется, закрывает глаза. Никого больше нет.

Около дивана стоят люди. Как со старинных фотографий, в длинной темной одежде, внимательно наблюдают за нами. Переселенцы на вокзале в ожидании далекого поезда. Четверо, неподвижные. Женщина с покрытыми волосами, тонкими сжатыми губами.

Интересно, если я резко вскочу с дивана и уставлюсь на одно из них, он пошевелится? Вообще-то у нас тут происходит очень личное, неприятно, что выстроилась целая процессия. Если бы мы знали, что здесь проходной двор, выбрали бы другое место.

Неужели эти люди видят все, что происходит на этом диване, все наши милые игры? И игру в похороны? И всех винтовых, и курение пыли? По их лицам кажется, они никуда не собираются, скорее те, кто на диване отъедут, а эти будут так же стоять и смотреть.

Актовый зал в больнице. Голос Эдуарда Петровича: «Хорошо. Сейчас поезжай во второму адресу, внимательно повторяя все движения.» Я плутаю по дворам, нахожу нужный дом, захожу в подъезд. Дверь. Голос «Заходи». Коридор. Темная комната, кровать. Я могу видеть в темноте — удивительно. Все заполнено лицами. Лица наслаиваются друг на друга. В углах их больше, они там сидят плотнее. Кто-то прячется в темноте как в густой роще.

Пленки внутри пленок, теплицы внутри теплиц, если чуть расслабить зрение, все исчезнет, поглотится темнотой, надо разглядывать эти лица. Они могут таять и проступать. Можно подумать, вокруг полно кинопроекторов, они и создают все эти лица. Махнуть рукой — они не заденутся, или воспримутся как легкий холод.

Они смотрят и ждут, что я буду делать. Или вглядываются в меня.

--">

Пожертвовать