Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы [Владимир Сергеевич Березин] (fb2) читать постранично, страница - 2

в Берлин.

Тот Берлин оставался вполне восточным, хоть в нем не было уже

Сталин-аллеи. Но для молодого Гольденмауэра это путешествие без визы было вполне заграничным. Перед ним лежала страна, где делали игрушечные железные дороги PIКO, компьютеры “Роботрон” и фотопленку с составным названием “орвохром”. Дин Рид еще плавал туда-сюда по своим озерам, а Варшавский договор был в состоянии навалять кому угодно – даже своим. Гольденмауэр, вместо того, чтобы искать сервиз

“Мадонна” в свободное от музейной работы время, сидел в темном музее и пил непривычно хорошее пиво.

Ночью, накануне отъезда он проник в пустой музейный зал, благо, это было почти обязанностью. Гольденмауэр прошел мимо спичечного зиккурата имени Третьего Интернационала, мимо черных и красных квадратов, филоновской мясорубки и страшных моноклей Родченко. Он вытащил из подсобного помещения красивую немецкую стремянку и поднялся к потолку. Там, разлапистый, похожий на летучую мышь, висел татлинский махолет.

Гольденмауэр продел руки в ветхие кожаные петли и отвязался от растяжек. Несколько раз он стукнулся о стены, но скоро дело пошло на лад- он с уханьем пролетел по залу, свалив несколько экспонатов, и выпорхнул в окно под крышей.

Стараясь иметь за спиной Солнце, он летел к Стене. Руки с непривычки устали, крылья скрипели, но цель была близка.

Доктор биологии Клопшток поглядел на него в подзорную трубу и аккуратно записал в тетрадке для наблюдений: “Видел большую летучую мышь. Пьяную или в брачной поре”.

После этого Клопшток потерял интерес к феномену – ведь он уже был описан.

Задрав голову, в недоумении, смотрели на татлинский махолет бойцы

Немецкой народной армии в шлемах-казанах. Пальцы их замерли на спусковых крючках тоже в недоумении, и Леонид Гольденмауэр благополучно перелетел через серый бетонный занавес.

Солнце обгоняло его, двигаясь, как и он, с Востока на Запад, но не успело оно подняться высоко, как Гольденмауэр, отдуваясь как жаба, упал в западноберлинский лес.

Было тихо и пусто, отчетливо стучал дятел. Леня прислушался к звукам дикой природы – в отместку за предательство ему до обидного мало прокуковали вдалеке.

Он был здесь не нужен – никто не искал его и не спрашивал, зачем он выбрал свободу.

Так началась заграничная жизнь Леонида Гольденмауэра. И вот долгие годы, пока мы боролись против тоталитаризма на своих кухнях, он жировал по иностранным бидонвилям и на каждый ужин имел сочный гамбургер с жареной картошкой.

Оттого и не любил его Рудаков.

II

Слово о непростом быте великого человека по фамилии Рудаков, технике глубокого бурения и особенностях дачной кулинарии.

Мы свернули в мокрый от водолейных усилий коммунальных служб двор, упали в затхлый подъезд. Главное было пролезть через две детские коляски, скутер и мотоцикл у лифта. Наконец, мы позвонили в заветную дверь.

Рудаков жил на первом этаже запущенного и потертого дома. Это позволило ему украсить квартиру буровым станком, двумя корабельными мачтами, стопкой покрышек и несколькими детьми. Дети были, впрочем, почти не видны.

Не сказать, что нам были рады. Рудаков, в больших семейных трусах, сидел перед небольшой дырой в полу – скважина уходила в черное никуда, откуда время от времени слышался звук проносящихся поездов метрополитена.

– Знаешь, что… – начал я. – У нас тут возникла мысль.

С Рудаковым так и нужно было разговаривать – прямо, без обиняков. Я знал толк в подобных разговорах и, сказав это, замолчал надолго. Мы наклонились над дыркой одновременно, стукнувшись лбами. Снова сблизили головы и, еще раз посмотрев в черноту, стали разглядывать друг друга.

– А что там?

– Вода, – отвечал Рудаков. – Там чудесная артезианская вода. По крайней мере, должна быть.

Дырка дышала жаром, и, похоже, в ней застрял черт, объевшийся горохового с потрошками супа.

– Меня обещали повезти на дачу, – не вытерпев, сказала невпопад мосластая.

– Так, – осуждающе сказал Рудаков. – На дачу, значит. Это, значит, вы к Евсюкову собрались? Понимаю.

– А что? – вступился я. Очень мне стало жаль эту девушку, которую мы таскаем по городу безо всяких перспектив для нее, да и в ее отношении – для меня. – Посидим в лесу, у костра…

– Что я, волк, в лесу сидеть? – задумчиво протянул Рудаков.

– Ну в доме посидишь, водку попьешь. Поехали.

– А я-то вам зачем?

И тут Гольденмауэр выдохнул нашу главную тайну:

– Ну, ты ведь дорогу знаешь.

– И что? Что с того? Что, я теперь должен… – Рудаков не договорил, потому что Гольденмауэр сделал политическую ошибку и брякнул:

– А какие там девки будут…

Рудаков втянул голову в плечи, будто по комнате, холодя все живое, пролетело имя злого волшебника. Поникла герань на окошке, пропустили удар часы с кукушкой, а в буровом станке что-то лязгнуло наподобие затвора. Напрасно Гольденмауэр это сказал, совершенно напрасно.

И вот тогда, именно тогда, бросаясь в атаку как эскадрон улан летучих на тевтонскую броню, именно тогда я