От стен великой столицы до великой стены [Вячеслав Семенович Кузнецов] (fb2) читать постранично, страница - 4

показалось? Поерзал Кванхэ-гун, хотел проверить, скрипел ли трон иль только померещилось ему. «Почудилось, наверно», — и любовно он подлокотники погладил. Не мешкая он занял это место и делал все, чтобы подольше усидеть, хоть права не имел на то. Как в детстве говорила мать, сладкий кусок охота слопать всем, и потому спеши быть первым. А кто потянет тоже лапы, по ним сильнее бей, а по голове — еще надежней будет.

К весне той, памятной, отец-ван слег. Обыкновению изменив, уже не выходил в дворцовый сад он полюбоваться цветением сливы. И тронный зал стал пустовать. В личных покоях ван уединился. «Почти что не встает, — шептал на ухо одному из сыновей его, Кванхэ, верный человек,_больше лежит». От этих слов как часто билось сердце и на ладонях выступал пот. «Видно, ван умрет вот-вот. И кто тогда сядет на трон? — Кто поспешит и ждать не станет? — Так говорил себе наложницей рожденный Кванхэ-гун. — А я-то уж не стану медлить. В отличие от тех двух вана сыновей, которые на трон права имеют, надеяться мне нужно только на себя».

— Государь умирает, — эти слова, которые выкрикнул слуга, выйдя из покоев вана, разнеслись по всему дворцу и за его пределы. Кванхэ напрягся весь, как тигр перед прыжком, никак себя не выдавая. И, затаившись у себя, известий новых ждал.

В помещении, примыкавшем к королевским покоям, собрались придворные. Томительное, напряженное ожидание читалось на многих лицах. Оно усилилось, когда из комнаты вана вышел евнух, держа в руке листок бумаги. «Когда я умру, — гласила записка, — пусть Кванхэ-гун будет добр к наследнику-отроку»^{5}. Прочтя записку, сановники тут же послали её куну. С ней ознакомившись, ничем себя не выдал он, поклоном выразив почтение к воле вана. Второй записки, что послал умиравший отец, кун не читал сам, но содержание ему её пересказали слово в слово. «Семи сановникам государства. Я умираю. У меня лишь одно желание. Мальчик юн, и меня не будет здесь, чтобы увидеть, как он возмужает. Обращайтесь с ним ласково»^{6}.

Ван повернулся к стене и замер. Лекарь, что не покидал королевских покоев, склонился над недвижным телом и отошел, сокрушенно разводя руками.

Пальцами крепкими держа печать, вчерашний сын наложницы и вана Кванхэ-гун, а нынешний правитель Чосон скрепил указ свой первый: «Чвасана Ю Енгуна в ссылку».

С первым врагом внутри управившись, уведомил, как повелось, владыку Великой страны, что ван теперь в Корее — Кванхэ.

— А почему не старший сын покойного, Имэ-гун, стал чаосяньским ваном? — насторожился минский двор. — Нужно доподлинно узнать, в чем дело тут^{7}.

— Что будем делать? — спросил ван своих наперспи-ков, когда посланец минского двора в Сеул ради дозпа-ния прибыл. — Ведь Имэ нет сейчас в столице. Он в заточении на острове Кёдон.

— Сдается мне, — первым ответил Ли Ичхуп, — что хлопотно вести его сюда. Достаточно будет того, что голову его покажем посланцу минского двора.

— Нет, нет, — затряс седою головой престарелый Ли Ханбок, — этого никак делать нельзя.

— Ну ладно, — согласился Кванхэ-гун. — Пусть привезут Имэ в столицу.

От отвращения лицо у минского посла перекосило все. Перед ним стоял мужлан какой-то. Весь грязный, волосы висят патлами. Вместо одежды— вонючие лохмотья. «Извольте лицезреть, как Вам было угодно, Имэ-гуна», — с почтением в голосе представил куна Кванхэ-гун. Минский посол оторопело поглядел на вана и замахал руками: «Довольно, видеть больше не хочу его» — и нос зажал, так смраден был мужик, которого за куна выдавали. Отправлен был Имэ обратно туда, где в ссылке прежде находился. И там остался навсегда. Ему по предписанию вана отравы с нищей дали.

Наказ отца заботиться о сводном младшем брате Кванхэ-гун из памяти своей не выбросил. Юнца, которому лет было шесть иль семь, отправил в ссылку на остров Кан-хвадо, подальше от столицы. А матери его, вдовствующей королеве, сказал: «Мне батюшка велел заботиться о братце. Ему столичный воздух вреден, а там, на Кан-хвадо, так дышится легко!»

Напрасно в стены колотил и звал на помощь мальчик-принц, когда невыносим стал запах гари. Печку под комнатой его поставили нарочно, чтоб удушить наследника престола. Так сделать надоумил любимчик вана Ли Ичхун^{8}. На пальцы поглядев свои, Кванхэ-гун глубокомысленно изрек: «Никто сказать не может, что руки я испачкал кровью брата».

Из тех, кто более всего опасен был, осталась королева-мать. С нею управиться сложнее было. В том отдавал себе отчет Кванхэ-гун. Она лишилась сына-малолетки, и мира от нее никак не жди. Враз не покончить с ней — опасно. Смутой великой дело может обернуться. А лучше будет, коль исподволь свести ее на нет.

И для начала Кванхэ-гун приказал, чтобы вдовствующая королева оставила свои хоромы, а жила в его дворце. Не в ссылке, но и не на свободе. Что делала, что говорила—