Моя жизнь в Мокше [Пётр Гряденский] (fb2) читать постранично, страница - 34

знак — «ярга». За время раскопок в районе Мурома и Старой Рязани, соратникам Ведослава удалось собрать коллекцию артефактов, помеченных этим знаком. Данная коллекция послужила доказательством существования ведической империи, упоминавшейся в летописях под именем Артании — высокоразвитого индоевропейского государства, воздвигшего богатые городища на земле диких финно-угорских племен. А рязанский край приобрел статус центра арийской культуры и древнерусской ведической традиции.

Историко-археологические исследования подтверждают — народ, создавший культуру рязано-окских могильников, был воинским, подобно ариям, и пришел в эти места издалека. Однако в исторической ретроспективе существовала эта культура недолго и была отдалена во времени от периода индоарийских миграций минимум на два тысячелетия. Игнорировать исторические факты сложно, но стоит отметить, что помимо них также имеет место мифологический пласт истории, уходящий в глубины народной памяти. В действительности именно он привлек внимание Аненербе к рязанскому краю.

Древние арии оставили здесь после себя клады и захоронения, наполненные боевой амуницией, среди которой, если верить старинным преданиям, находились предметы, наделенные магическими свойствами. Оккультная история Третьего Рейха связана с поиском технологий мирового господства, к числу которых были отнесены мифологические артефакты — молот Тора, копье Вотана, кельтская чаша Грааля и воздушные корабли «виманы» из древнеиндийского эпоса. Не остались без внимания и «предметы силы» русских народных сказок, которых там фигурирует немало — скатерть-самобранка, ковер-самолет, меч-кладенец, шапка-невидимка и прочие.

В сказаниях земли Рязанской особое место занимает легенда об Агриковом мече. Это волшебное оружие из Повести о Петре и Февронии, получившее название по имени Агрика, сына царя Иудейского, также упоминается в сказочных и былинных сюжетах как «меч-кладенец». Характерным признаком этого меча, способного наделить своего владельца сверхъестественной силой, является мотив его нахождения в кладе или погребении. Рязанская летопись дает по этому поводу определенный ориентир — что хранится он «в насыпном холме под отрубленной головой».

По версии Аненербе, данный артефакт имел отношение к мистическому наследию Арьяварты, в поисках которого они снарядили рязанскую экспедицию в самый разгар боевых действий. Неизвестно, была ли в их распоряжении информация о его местонахождении, но согласно директиве, поступившей в декабре 1941го, были прекращены обстрелы многокилометровой зоны между Рязанью и Муромом. Именно там по легенде был спрятан Агриков меч, обращающий в бегство целые армии и, видимо, именно он, по мнению Гитлера, должен был сыграть решающую роль при взятии Москвы.

Было ли заблуждением со стороны нацистов понимать буквально сказочный образ или мистическая сила была воплощена для них в его символическом значении, как в случае со свастикой и гиперборейским крестом? Для меня было очевидно одно — этот меч выступает символом радикальной трансформации, способным изменить ход истории, и в моем мифологическом сценарии вероятно является заветной целью героических похождений. Ожидая своего часа под курганом внутреннего опыта, он был призван ознаменовать финал мифологического путешествия, в направлении которого я двигался, ведомый знаками, открывшимися мне в былинах и пуранах.

Меня не покидало чувство, что этот символ — ключ, который позволит отворить последнюю дверь тридесятого царства. Во время медитации на кургане я наблюдал голубоватое свечение, которое по легенде распространял вокруг себя меч-кладенец. Казалось, что этот свет прорывается откуда-то из недр бессознательного, на которое символически указывала отрубленная голова, и я напряженно всматривался в пустоту за пределами ума. Но сокровище, спрятанное там, оставалось недостижимым. Не помогали найти разгадку и литературные источники. Требовалась подсказка со стороны, ей мог бы стать совет человека, знакомого с моей личной историей, совет друга, наставника, гуру.

Я мысленно обращался к Васудеве и Шанкаре, утверждаясь в готовности покинуть свое уединенное пристанище и нанести им визит. Вслед за ними в памяти появился образ Льва Эдуардовича, моего научного руководителя, который фактически стоял у истоков моего интеллектуального и духовного становления. Пожалуй, лишь благодаря ему мне удалось укорениться в позиции наблюдателя, хотя теперь мои наблюдения не ограничивались рамками научной парадигмы — через меня на мир смотрело космическое сознание, свободное от догм и идеологий. Быть может в этом и заключается главное правило мифологического путешествия — пройти его, избежав ловушек саморефлексии, не отождествляя себя ни с одной из встреченных сил или образов.

Несколько дней спустя, оставив свою «Мукти Кшетру» с ее воображаемым ашрамом, я оказался у двери кабинета Льва Самохвалова. Он словно уже