Мемуары советского мальчика [Анатолий Николаевич Овчинников] (fb2) читать постранично, страница - 3

коридорчик-проход на кухню, из него дверной проем без дверей в комнату метров 13–14. В этой комнате обитал отец, а мы с бабкой на кухне, потому что там при тех лютых морозах было теплее — там была печка. Не русская, безразмерная, но обычная с чугуниной на пару конфорок — для готовки (летом готовили на керогазах), с топкой — это куда дрова засовывают, ниже поддувало — для регулировки подачи воздуха и выгребки золы. Над всем этим обязательная вьюшка, которую на ночь надо было обязательно задвигать, чтоб тепло не ушло, но и чтоб при этом не угореть. С обратной стороны в сторону отцовой комнаты была духовка.

Дрова нам заготавливали централизованно совместно со всем зданием суда — в суде были голландские печи с изразцами (это был старый деревянный купеческий дом с парадным крыльцом на улицу и даже при колоннах. Но эта парадная при Советах никогда не открывалась, почему-то все лезли со двора на крыльцо для прислуги и далее в покои), для чего существовал специальный истопник, он же конюх (и таки-да! — у нас во дворе жила настоящая лошадь), он же «жнец и на дуде игрец» — на все руки мастер, эдакий дядя Митяй, но о нём как-нибудь в другой раз. Но дрова из сарая и из полениц отец с бабкой таскали домой сами, уголь, кстати, тоже — без угля дров не напасешься. Меня же по малолетству лет до 8–9 к общественно полезному труду не привлекали, зато потом на мне отыгрались по полной.

Воду из колонки тоже таскали сами — по два ведра, которые стояли в холодной прихожей и зимой вечно обмерзали. Стирка была частая — в корыте. Вместо стиральной машины была доска «Амурские волны» — гофрированный цинковый лист в деревянной рамке — об него надо было тереть намыленное бельё. После такой стирки белье (и «черньё» тоже) надо было еще обязательно полоскать, что в моем детстве делалось в специальных мыльнях-купальнях с проточной водой, обустроенных на ручьях или на родниках. Особенно люто приходилось зимой — я сам не пробовал, но догадывался, какой это «кайф» в ледяной-то воде! Но никто не стонал, другой жизни мы не ведали: мероприятие веками отработанное и, в общем-то всем привычное и обыденное. Хотя сегодня, конечно, это полоскание в ледяной воде (да еще с обязательным битьём специальным валиком по жгуту из белья) выглядит дико.

С освещением (имеется в виду электричество) тоже было не все гладко. Если у отца в комнате под потолком висел шикарный абажур с обязательной бахромой, то у нас с бабкой на кухне почему-то была просто лампочка (ну очень часто перегоравшая) в традиционном капюшоне из газеты вместо плафона. Так тогда у многих было: то ли плафонов в продаже никаких не было, то ли денег на них жалели… С газетой было попроще, но она, правда, частенько начинала тлеть, а то и гореть, но это уже мелочь, лишь бы свет был. Но вот как раз электричества частенько и не бывало: свет пропадал на часы, а то и на всю ночь. Я так понимаю, сети были ненадежные и провода гнилые — они вечно рвались от снега и льда, да и просто от ветра.

Сидели тогда при свечах или с керосиновой лампой (а я еще не говорил — телевизоров не было тогда вообще ни у кого, первые появились году в 65-66-м). Красота: полумрак, за окном вьюга, в печи потрескивают поленья, а моя престарелая бонна-донна Маргарита Михална рассказывает мне сказки.

Я разве о ней еще не упоминал?! — Боже! — да весь этот рассказ посвящен именно ей и навеян воспоминаниями об этой загадочной, но доброй старухе из далекого дореволюционного прошлого моей многострадальной Родины.

Читателю, наверное, понятно, что бабуля моя — Мария Васильевна — народный судья и член КПСС-ВКП(б) с довоенным стажем, сталинистка до мозга костей обязана была быть по определению лютой атеисткой. А вот хренушки! Да, икон и священных книг у нас не было. Но в душе моей любимой бабки-коммунистки, краснокосыночной комсомолки 20-х годов, все равно таился тысячелетний православный нравственный закон, поневоле вбитый в её сознание десятками поколений богобоязненных предков. От него избавляются только конченые негодяи, особо расплодившиеся в последнее время, но мы не о них.

Городок наш, между прочим, известен был на Руси до октябрьского переворота как один из центров православия, таковым он остается и поныне. Но на ту большевистскую пору из двух десятков церквей и трех монастырей в городе действовала только одна, а в известном теперь на всю страну мужском монастыре тогда одновременно располагались: консервный завод, центральная больница с моргом, райпищекомбинат, детский дом № 3, несколько неведомых контор и даже пара-тройка жилых двухэтажных домов.

Вокруг единственной на район действующей церкви (типовой постройки середины XIX века) толпилось, в том числе, множество юродивых, нищих, убогих непонятного происхождения, а главное, мест проживания и источников пропитания. Власти смотрели сквозь пальцы на это «рваньё», а местные церковники тогда не ездили на «Поршах», а как могли поддерживали на плаву эту братию собственными трудами и подаяниями — за что их тогда и уважали. Ведь