Правда и Небыль [Дмитрий Сергеевич Грунюшкин] (fb2) читать постранично, страница - 4

часть жизни Игоря Сергеевича. Самойлов спешил взглянуть на свежие работы, завезённые позавчера.

Огромные гулкие залы усиливали звук шагов, дробилось эхо.

Ладно, бабы бабами, дрючба дрючбой, а служба службой. Пора было сделать обход, немного пройтись, размять ноги. Игорь Сергеевич хорошо усвоил: жизнь — это постоянное движение. Особенно половая жизнь. Майор всегда всё делал по правилам. Как учили. Вот и сегодня он сначала проверил входную дверь. Потом остановился возле новой экспозиции. Экспонаты были уже свезены и частично расставлены.

Пенсионер, как положено, проверил, всё ли на месте. Чем-чем, а зрительной памятью Самойлова Бог не обидел. В военном училище он удивлял курсантов, точно называя число предметов на чьей-нибудь тумбочке или цвет глаз генерала. Ему завидовали, прочили большое будущее. Ну что ж, на границе с Китаем это и в самом деле пригодилось. Самойлов привычно потёр левый бок и отправился на обход.

Под конец он задержался в главном зале, у входа, где стояли два мольберта с основными экспонатами.

На самых видных местах красовались картина и фотография. Фотография была старой, на толстой картонке. Молодая женщина в каком-то пышном платье — Самойлов про себя решил: «Буржуйское» — шла через площадь, покрытую лужами. Фотографу не хватило мастерства и умения заставить свою модель раздеться. От этого фотография, по мнению Игоря Сергеевича, не удалась. Хотя и было в ней что-то притягательное — разрез платья у дамы был достаточно глубок, и то, что таилось за этим разрезом, можно было почувствовать. Где-то далеко виднелась конструкция с огромными портретами. Портреты Самойлов узнал, как и любой человек его возраста: Ильич и Усатый. Присмотревшись, можно было увидеть, что вожди отражаются в лужах и женщина наступает на их отражения. Более того, если серьёзно вглядеться, то становилось заметно, что гении всех времён и народов смотрят в разные стороны, как бы стараясь не глядеть друг на друга.

«Фига в кармане, антисоветчина», — решил сторож. Он-то знал, что в советское время эти творцы в кавычках только и делали, что намекали, дескать, плохая советская власть. Не нравилась она им, видишь ли. Ну и донамекались, уроды. Что со страной стало? Как в девяностые люди жили? А с армией что Ельцин с Гайдаром и Чубайсом сделали? А с промышленностью? А этим всё Сталин не нравился. Хозяина на них нет! Ничего, придёт ещё Хозяин. А барышня на фоточке всё-таки ничего. Смазливая, как Нинка, медсестричка из В/Ч 27492. У неё тоже сиськи были что надо.

Отвернувшись от фотографии, Самойлов перевёл взгляд на картину.

С картиной было посложнее. На первый взгляд — какая-то ерунда: чёрные пятна на тёмном фоне, смотреть не на что. Но Игоря Сергеевича обдурить было не так-то просто. Он помнил, как тогда, на границе, приходилось до одури вглядываться в тёмную степь — не ползут ли китайцы? Он научился различать, есть в тёмной пустоте что-нибудь или нет. В тёмной пустоте картины что-то было.

Майор постарался расслабиться и смотреть только на полотно. Главное — сосредоточиться, как учил сержант Мамсиков. Сам он, к сожалению, по пьяной лавочке заснул под гусеницей БМД. А молодой курсантик… Лучше не вспоминать. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Самойлов весь обратился в зрение с одной целью — понять, не прячется ли в тёмном фоне женский обнажённый силуэт. Мощная чуйка говорила ему, что художник Апятов не так прост, как кажется. И на этот раз смекалка не подвела военного пенсионера. Он постепенно начал различать всё больше деталей. В конце концов всё сложилось. Там, на полотне, был город — тёмный, мёртвый, без единого огонька. А над ним, в чёрном небе, летели переплетённые, перекрученные женские руки — то ли стая, то ли поток рук, едва видимый на тёмном фоне. Они плыли в тумане и, казалось, шевелились. В их движении был некий потаённый смысл. Ещё немного, и он станет ясен…

Самойлов встряхнул головой, проморгался. Перед ним снова была старая тряпка с чёрными пятнами.

«Хмарь болотная», — вынес Игорь Сергеевич строгий, но справедливый приговор. Старый солдат не любил вещей, которые не такие, какими кажутся.

Майор снова повернулся к фотографии. Женщина смотрела прямо на него с холодной презрительной улыбкой. Как Люська, буфетчица из-под Армавира. Он был тогда трезв, а она — без макияжа. Тоже сначала не хотела давать. Мол, муж у неё. А что муж? Прапорщик. Курица — не птица, прапорщик — не офицер. Казалось, дамочка смотрит на него, как первый раз посмотрела Люська, — как на мелкую сявку.

«Барыня. Наглая», — решил Самойлов. Ничего, и не таких обламывали.

Наконец он вернулся в свой закуток. Там его ждали пакет молока и батон — сегодняшний ужин. Или ранний завтрак, смотря как посмотреть. Так или иначе, то были молоко и хлеб. На дежурстве нужна пища простая и грубая. Она не должна отвлекать внимания, пачкать руки, вызывать сонливость. Спать на посту Игоря Сергеевича отучили китайцы. Если бы в ту ночь сорок лет назад он…

Стоп!

Что-то заставило отвлечься