Ба [Мирон Высота] (fb2) читать постранично, страница - 2

старое, и пахло невкусно. Кровать скрипит, от подушки сухой травой отдает, аж голову кружит, Тася еще днем в тумбочку полезла, а у нее возьми и дверца отскочи — так и висит теперь на одной петельке. А у Таси в ее комнате, что там далеко осталась, в большом и красивом городе, вся мебель белая, и обои белые, и звездочки на стене — папа их в виде созвездий наклеил. Это такие звездочки специальные, которые солнцем питаются, а как темно станет, так они светится начинают. А у бабушки в квартире из интересного только Мурзик, да и тот спать с Тасей отказался, к родителям ушел.

Тасе надоело в темноте бабушку высматривать, она уже подумала маму позвать — пусть ночничок починит, как тут скатерть, что на зеркале висела — вот еще придумали зеркало спрятать — вдруг поползла, поползла, да и съехала. И сразу ночничок включился. Сам по себе. Тася аж ахнула. Только свет от него слабенький, как нездешний. Дрожит, моргает. А зеркало у бабушки большое — целых две Таси влезет, даже если одна другой на плечи встанет. Там-то, внутри этого зеркала бабушка и стояла, прям рядом с Тасиной кроватью, и Тася там была, вон глазищами испуганно хлопает, сама заспанная, Бобика к груди прижимает.

По полу царапнуло. Курочка пробежала белая. За ней перышко полетело, запорхало.

— Что это у тебя, бабушка? — спросила Тася.

— Так курочка твоя. Ты мне с собой курочку дала.

Бабушка без одежды совсем некрасивая. Сгорбленная, кости торчат, грудь у нее после операции только одна, да и та пустым мешочком на животе лежит, и живот складками, кожа вся сморщенная, вены набухли, ноги как у слоненка, широкие у ступней.

— Ты, бабушка, совсем неприличная, — сказала ей Тася.

— Одежду мне с собой не дали! Пожалели!

— Да как же не дали, бабушка?

— Это все Зинка — паскуда! Сдернула с меня все. Себе заграбастала.

— Точно, бабушка, точно! — запальчиво начала объяснять Тася. — Она меня от гроба твоего отгоняла. Вот оно чего.

— И ты Таська — жадоба. Жрачки пожалела. Сиди бабуля голодная.

Тут бабушка неожиданно цапнула проходящую у ее ног белую курочку. Та закудахтала, давай вырываться — закружили белые перья. Бабушка как-то очень уж ловко стала крутить курочке голову, как будто белье выжимает, а та только крыльями машет. Шея у курочки скрипит как резиновая, у бабушки даже синие вены набухли на плечах от напряжения, и наконец лопнуло, хрустнуло, и бабушка сунула почерневшими вдруг пальцами что-то совсем небольшое, кругленькое себе в рот, щека у нее сразу надулась, вспухла, отчего один глаз совсем сощурился.

Бабушка пососала, почмокала, сглотнула, и шарик за щекой исчез.

— И челюсть мою Зинка прибрала!

Курочка все не унималась, вырывалась, царапал бабушку прямо по животу когтистой лапкой. Это без головы-то!

— Тасечка, внученька ты моя сладкая, только ты обо мне заботишься, — бабушка всхлипнула. — Только ты, кровиночка моя.

Тася заплакала, так ей бабушку жалко стала. И себя.

— Ты, бабуля, скажи, чего тебе еще надо? Я все доставлю, все!

— Поесть чего, и вкусненького чего. Помнишь, вот эти вот конфетки там у тебя были? Помнишь? И телевизор еще бы мне, а то тут совсем скучно. Погибаю я тут, Тасечка.

Бабушка запустила руку куда-то прямо внутрь курочки. Та разом перестала биться. Как будто завод кончился. Что-то всхлипнуло и по бабушкиным ногам побежали черные струйки.

Тут и ночничок погас.

***

— Ты подушку разорвала? Вся голова в перьях.

Тася не ответила, она сосредоточенно рисовала в альбоме. Уже были у нее готовы страницы серьезные, обеденные — там, где супы, и каши, и котлеты. А эта страница у нее будет конфетная. Сначала Тася рисовала по памяти всякие сникерсы и шоколадные, трюфели и карамельки, а потом стала придумывать конфеты разные — сама бы ела. А когда места почти не осталось, она маленьких разноцветных точек понаставила всюду — это вроде как драже, всякие эмэндэмки и скителсы.

На стол запрыгнул Мурзик, ударил по руке, потом вообще начал катать фломастеры и карандаши, так что они полетели на пол.

— А ну, пошел, — замахнулась на него Тася. Мурзик окрысился на нее, завалился сверху на рисунок, спину выгнул, лапы поднял.

— Давай, давай, — попробовала вытащить альбом из-под кота Тася. А тот все вертелся, когти выставлял и ни в какую. — Мам, скажи ему.

— Лицо мыть и завтракать, — сказала мама.

Тася тщательно вымыла лицо, выдавила белую горошину зубной пасты, запустила щетку гулять по зубкам, а сама все слушала как переговариваются родители на кухне. Про квартиру, и про наследство, и про то, что пора возвращаться в большой город. Ванная у бабушки старая-престарая — вся в желтых разводах, на трубах паутина, и кран гудел — ничего в итоге так и не слышно. Когда домой-то уже? Скукота какая тут. И немножко страшно.

— И чего, пап, большое у бабушки наследство? — спросила потом Тася на кухне.

Мама снова всхлипнула и давай вытирать салфеткой глаза. А папа пожал плечами и как-то неумело, словно первый раз начал маму обнимать. Мурзик радостно