Нина [А. Месропян] (fb2) читать постранично, страница - 14

садятся за стол посреди гостиной, обставленной картинами с натюрмортами Седы, пейзажными фотографиями, сделанными ею самой, и забитыми книжными полками, в том числе с ее собственными книгами, две из которых она дарит своим гостям. Во время застолья Седа выпивает с Арамом бутылку вина, пока Нина не спеша пьет по глоточку свой бокал («как пила медленно, так и пьешь, бесстыжая», – качает головой Седа), и вспоминают старые времена. Ближе к вечеру Арам ненадолго оставляет их наедине, и Седа с Ниной спустя столько лет остаются вдвоем. Они остаются вдвоем, и Седа наконец ненамного и ненадолго приотворяет дверь в свой внутренний мир, в котором очень мало света. В полумраке Нина разглядывает перед собой одинокую женщину, которая признается ей, что больше всего она жалеет, что «развелась, не перетерпела, не вынесла. В те дни я убила, похоронила свое сердце. Я просто не думала, не могла вообразить, что это так… так отразится на моей жизни». Седа унимает трясущиеся руки, молчит с секунду, делает глоток вина, ухмыляется. «Второй развод дался мне куда легче, я почти не нервничала». Седа допивает вино, кладет пустой бокала на край стола, и смотрит на подругу ясными, но отрешенными глазами, глазами человека, который так часто и подолгу мучился из-за мыслей о своем прошлом, что это ему надоело вконец. Нина выслушивает все молча, как подобает старому другу, и смотрит на Седу с любовью, с преданностью, с прощением; чувствует себя виноватой, что не была рядом. Возвращается Арам, и дверь Седы тут же захлопывается, она снова становится невозмутимой, стойкой, сильной – такой, какой внешний мир ее сделал. Провожая своих гостей, она обещает Нине, что они еще встретятся, что она очень хочет снова встретиться и рассказать ей, может, и что-нибудь хорошее; они долго прощаются.

Следующий день мать и сын проводят вместе, путешествуя по стране: едут в Гехардский пещерный монастырь восьмого века, удивляются красоте наскальных рисунков, наблюдают за поведением французских туристов; затем едут в языческий храм первого века в Гарни и сами растворяются в море туристов, фотографируясь на фоне храма и зигзагообразных горных плеч; а вечером они возвращаются в Ереван, ужинают в лучшем ереванском ресторане и не спеша возвращаются домой.

На третий день по дороге в аэропорт (это неминуемо случается перед расставанием, по дороге) Арам опять просит прощения у матери, что не смог привезти сюда ее внука, своего сына. Он просит у нее также прощения, что так часто подводит ее. Просит наконец прощения, что не смог стать сыном, которым она гордилась бы. Нина гладит его по руке и говорит привычным заботливым голосом, что он ни в чем не виноват: она любит его именно таким, какой он есть, и другого сына ей не нужно. Арам хмурится, словно сомневается, но наконец признается ей: он до сих пор ищет в толпе отца, он до сих иногда надеется, что он просто скрылся от них, что он жив; у Арама вздрагивает нижняя губа, когда он произносит слово «отец». Нина молча выслушивает его, не отнимая своей руки. Это его судьба, проносится голос в сознании, это судьба моего сына. Они уже подъезжают к аэропорту. Но есть судьба, и у него есть судьба, неотвратимая судьба.

Нина уже в самолете, провожает взглядом Ереван, удаляется от родной земли в небо, а мысль неумолимо развертывается в ее уме. Живу не сама, а по чужой воле. Самолет растворяется в больших белых облаках. Что-то иное, неизвестное, но властное надо мной толкает меня, мое сердце с одной земли на другую, из одного дома в другой, от одного человека к другому, а я лишь послушно иду, куда мне прикажут, иду туда, где мне можно любить. Нина устало откидывается на спинку кресла, когда земля окончательно исчезает из виду. А кто приказывает сердцу, поди угадай, кто ему приказывает, откуда я знаю, и если не знаю, то хоть и догадываюсь, как всякий человек догадывается. Затем взгляд Нины становится сосредоточенным, на лбу появляются складки, лицо делается серьезным, задумчивым. Но нет, это не несвобода. Это и есть свобода. Я прислушиваюсь к своему сердцу, а сердце прислушивается к нему, а он… он и только он и есть наивысшая свобода. Лицо Нины проясняется. Со стороны кажется, что она только что узнала хорошую новость.

После плотного обеда Нина попробует прочитать книгу Седы, но в итоге проспит почти все девять часов полета.