Лихой хмель [Федор Федорович Чешко] (fb2) читать постранично, страница - 2

глядя на чуть не плачущего кота, я невольно фыркнул, и объект номер один, естественно, принял это мое ехидное фырканье на свой счет. Он словно бы поперхнулся недоговоренным, закраснелся, как барышня, и вдруг ляпнул:

– Господин полковник, разрешите… а вас самого не корежит от всего этого?

Неопределенный тычок оттопыренным большим пальцем куда-то через плечо явно имел целью объяснить мне, что именно должно бы меня корежить. И я (не без изрядного труда) сообразил-таки: речь идет о голосящем вижне. Тот продолжал щедро поливать аллею грохотом, прилязгивающим механическим ревом да натужными ударами взрывов, – передавали не то фильм какой-то, не то программу новостей.

Ответить я не успел. И хорошо – потому что вопросец оказался куда как непрост.

– А вот меня – корежит! – заявил парень с таким отчаянным вызовом, словно бы собрался доказывать нашей ученой братии прогрессивный вклад среднеазиатских деспотий в становление моральных общечеловеческих ценностей. – Ковровые бомбардировки, залповые системы корректировки рельефа местности, орбитальные «метлы»… лазеры загоризонтного поражения… теперь вот еще «землеройки» эти, от которых даже не закопаешься… Во что превратилась война?! Когда только-только появились дальнобойные винтовки и нарезные орудия, кое-кто начал сокрушаться: солдаты перестают видеть живого противника и оттого превращаются в бездушных убийц. А что же нам теперь говорить?! У нас теперь даже на мониторах не люди, не объекты, не техника – звезды-кляксочки! Совмещаем крестик с ноликом, давим клавир, и где-то за тридевять земель горный хребет превращается в Марианскую впадину… А мы… Во что мы превратились, господа о-фи-це-ры?!

Стыдно признаться, но я чуть не наорал на него. И не только потому, что он уж чересчур сгущал краски, и даже не потому, что эти излияния очень напоминали истерику. Стыдно, стыдно сказать, но меня заело другое.

«Мы… господа офицеры…».

Ах ты, щенок! Всего-то два месяца как погоны нацепил, войну только по вижну знаешь, а туда же: «Мы»!

Слава богу, хоть вслух это не прорвалось.

А кандидат в первопроходцы тем временем перешел ко второму акту – свистнул на помощь классиков:

– «…Люблю лихой хмель атаки и отблеск пожара на звонком клинке! Но не люблю я вертеть ручку котлетной машинки, и оттого мне скучно теперь…».

– Ты что, по сабельно-штыковой романтике сохнешь? – я успел взять себя в руки, и спросил это, как нужно было спросить, – не раздраженно, а с жалостным удивлением.

– «Романтика, молчи, горластая ощипанная птица!» – буркнул «номер один» (цитаты – они как стрельба длинными очередями: только начни). – А почему она должна все время молчать, господин полковник? Вот, посмотрите!

Пальцы его судорожно затыкались в клавиатуру, индикатор брызнул багряно-золотым лоском щитов, ясным серебром начищенной стали…

Насколько могу судить (а знания мои тут невеликие) это разворачивался для атаки византийский легион. Я вроде бы даже начал узнавать фильм, но картинка уже сменилась. Кони, в бешеном галопе подминающие пыльную степь, лазурь и золото выстеленных по ветру ментиков, праздничные сполохи на вскинутых к поднебесью клинках… И тут же новое: четкая пехотная шпалера, белоснежные мундиры, каски с орлами, каменно-суровые лица, ряд граненых штыков, безукоризненность которого лишь на краткий миг ломает себя, когда строй деловито и споро смыкается над упавшими…

Там было много чего. Какие-то фрески, картины, кадры древних выцветших хроник, и снова отрывки нынешних многосерийных видеоэпосов, от которых млеют домохозяйки и которые вызывают у наших институтских балбесов припадки громоподобного ржания в самых драматичных местах. Общим для всех этих лоскутьев было одно: ощущение какой-то грозно-суровой праздничности. Везде. Даже в черно-белой пленочной допотопщине, где движения эпилептически суетливы и дерганы.

Что и сказать – ошарашил он меня. Нет, я, конечно, знал все, что мне полагалось знать: и про его членство в военно-исторических клубах, и про всякие-разные чемпионаты по «железному» фехтованию, и про перелом ключицы – это его на которой-то из ролевых игр звезданули алебардой (весь госпиталь потешался)… Но мне в голову придти не могло, до какой степени сия опогоненная великовозрастная дитятя принимает свои игрушки всерьез…

Он чего-то там рассказывал, комментировал, пояснял, но я в его пояснениях уже не нуждался. Я уже все понял: и отчего он вызвался добровольцем, и почему эскулапы из сотен добровольцев выбрали именно его.

А еще я начал подозревать, что сегодняшний эксперимент опять добром не закончится.

И надо же было, чтоб именно когда подозренья эти уже почти, без какой-то ничтожно ничтожной малости оформились в доказуемую уверенность, черт дернул рассвиристеться мой коммуникатор. Правительственная комиссия уже в аэропорту, через пять минут директор начинает предзапусковое совещание…

Я встал, толчком в плечо помешал вскочить номеру первому… А вместо всего, что должен был бы ему