Детство [Василий Сергеевич Панфилов] (fb2) читать постранично, страница - 2

числилось, но был. Козы, овцы, мерин старый. Изба, опять же. Старая, но была, на дрова раскатали, теперь и вовсе никакой нет.

Чиж говорит, что как мерин наш, Касатик, помер два года назад, так сразу дармоедом я у тётки и стал, хотя и до того не в почёте был. Известное дело, кого этим удивишь?

А как память после болезни потерял, так совсем плохо стало. Старики говорят – дерзкий я стал. Ладно бы ухи мне накрутить, да объяснить, что я не так сделал. Нет… они сперва ухи накрутят, а потом к тётке. Та ещё добавляет. А за что? Памяти-то нет, я не понимаю – что не так делаю-то. Эвона, дерзкий!

Санька вот тоже косится, что в наземе коровьем ноги не грею, вроде как гордый чересчур. Но то Санька, дружок мой единственный. И я него один дружок.

Держимся друг дружку, судьбинушки у нас похожие. Если рассоримся, совсем кисло жить станет. И так-то… то старики ухи крутят не пойми за что, то мальчишки деревенские отлупить норовят. Заступиться-то за нас некому, что ж не отлупить-то?!

– Ну чо? – Поинтересовался Чиж, когда мы подошли к пастбищу, – Я костерок разведу?

– А и давай!

– Дед Агафон, Егорка пока вдоль реки побродит?

Отмашка старческой рукой, и мы занялись делами, поглядывая краем глаза в сторону коров. Санька реки боится крепко, топили его как-то парни деревенские шутка ради. Им хаханьки, пьяненьким-то, а он чуть не потоп. Плавать вроде как учили, несколько раз на глубину сбрасывали. Только выберется, а его назад… Потом года два было – как шутить начнут снова, что в реку скинут, так сразу штаны мочил со страху. Сейчас не ссытся, но воды большой боится покамест. Бабка егойная говорит, годика через два-три совсем отойдёт.

Начало светать, от солнышка сразу потеплело. Трава оттаяла, а вода у берега маленько прогрелась. Зябко… но жратаньки хочется больше. Кусом хлеба наешься разве?!

Вот и приходится то корневища рогоза с ракушками печь, то ловушки на рыбу ставить. Деревенские брезгуют ракушками-то, только в голодные годы и едят. А у нас с Чижом все годы и есть голодные. Эвона, тощие мы какие, и это летом! Что зимой-то? Доживу если до весны, так вовсе былинкой стану, на ветру шатающейся.

Получасом позже, отогреваясь у костра, в котором запекался рогоз, ракушки и несколько попавшихся под руку раков, слушал байки подтянувшегося к костру пастуха. Тоже сирота ведь. Хоть и взрослый, отношение немногим лучше, чем к нам. Ухи, понятное дело, не накрутят, а в остальном – чуть лучше, чем к собаке.

– О чём думаешь? – Пихнув меня в бок Санька, жуя печёное корневище.

– Как зиму пережить.

– Эт да, – Посочувствовал он, – тётка у тебя… да и урожай этим годом хреновый. Я с бабкой говорил, но сам знаешь.

Он виновато пожал плечами, да и что тут говорить? На себя да на Саньку еды на зиму бабка ещё заготовит, даром что дряхлая. А на меня уже шиш, хоть и дружок единственный. Сами впроголодь, даром что бабка травничает немного. Кусочничать^[4], похоже, зимой придётся.

– Куды, куды! – Заорал внезапно дед, щёлкая кнутом, – А ну, вернулась, стервь такая!

Одна из коров, взбрыкнув ногами, нехотя вернулась назад, покинув место с травой, от которой молоко начинало горчить.

– Стал быть, глисты у ней, – Заключил Агафон, озабоченно теребя седую жидкую бородёнку, – протравить утробу хочет. Эхе-хе… Сказать надо Марье, стал быть. Травок ей заварить, а пока пьёт горечь такую, так и не напьёшься молочка, стал быть. Опять ругаться начнёт, пустая баба! Будто я сам эту дурную скотину куда ни попадя загоняю!

Глядя на Агафона, и будто предвижу собственную судьбу. Проживу коли несколько лет, переживу зимы, так и сменю его на посту деревенского пастуха. Неуважаемое ремесло в Костромской губернии, а деваться-то и некуда!

Отделиться от тётки смогу лет в пятнадцать, но толку-то? Дома нет, скарба нет, даже переночевать негде – только у неё, у тётки. Ну или как Агафон – по тёплышку по сараям где придётся, а зимой у хозяев, всегда у разных, по жребию. Чуть ли не в сенях ночует, да ест едва ли не собакой. Судьбинушка…

Во рту стало кисло и на глаза сами собой навернулись слёзы, но посыпавшийся с серого неба дождик скрыл их.

Накинув на головы плетёные из рогож старые кули, распущенные по шву с одной стороны, зябко бродим по пастбищу. Агафон, кряхтя, собирает у краешка леса, по кустам, травы да попадающиеся изредка грибы.

Мне не доверяет это дело, боится. Я когда из беспамятства вышел, да к Агафону приставили, так чуть не все подряд собирал да жрал, а не как все люди. И как только выжил? И сейчас собираю, но уже украдкой, а то на меня и без того косятся.

А чего? Сам не понимаю иногда, чего. Кажется иногда, что внутрях сидит кто-то более взрослый и умный, он-то и подсказывает. Как с грибами. Я о том помалкиваю, а то и вовсе в нечистики запишут. Даже на исповеди помалкиваю.

К полудню распогодилось и совсем захорошело. С некоторой опаской ждал появления Федула с компанией, но наверное, они нашли себе более интересные занятия. Ну или что вернее, родители им нашли. По такой погоде если по хозяйству заняться