Подьяческий мост [Александр Николаевич Абакумов] (fb2) читать постранично, страница - 3

лицо открытое и приятное, не похоже, что гуляка. Речь вежливая, немного сбивчивая, но так ведь и ситуация непростая. Значит, волнуется…

– Если Вы на Казанскую, то нам по пути. Вы позволите? – спросил молодой офицер. Их разделяла маленькая лужа и начинающие устаревать общественные предубеждения. Анна ничего не ответила, лужа и предубеждения были преодолены, и поручик пошёл рядом с ней по Фонарному к Казанской.

Знакомство состоялось.

Тепло вспоминала она первые их встречи и свою записку, приготовленную заранее и переданную так удачно и тайно в сквере у собора.

И венчание, которое доставило ей сердечную радость, хотя в церквах Анну Сергеевну видели нечасто. Вспоминалось, как косые полосы света из высоких окон храма становились осязаемы в клубах ладана и казалось ей, что где-то высоко над головой поют прекрасными, чистыми голосами само солнце и облака. И не было уже никакой разницы между этим чудесным светом, дымкой её фаты, призрачными надеждами и прозвучавшим таинственно "…венчается раба Божия Анна рабу Божию Николаю…".

А вскоре началась война.

Письма погибшего мужа Анна не перечитывала. Тусклые дни проходили медленно, безответные небеса проливали на город холодные дожди вперемешку со снегом. В доме стояла тишина, но иногда этот нарыв вскрывался и Анна, никого не пуская к себе, в голос рыдала в подушку, колотя её кулаками. Потом, обессиленная, она забывалась, свернувшись клубочком на кровати. В это время в соседней комнате тихий плач душил её мать; у отца было неподвижное лицо, слезы из его закрытых глаз лились потоком. Через какое-то время матушка все же решалась войти к дочери, накрывала ее пледом и долго сидела рядом в кресле, прислушиваясь к ее неровному дыханию. Бывало, что до самых предрассветных сумерек окно комнаты, где жила Анна, беспокойно светилось.

Очнувшись, они находили дома какие-то дела, пытаясь сохранить рассудок; отец же отправлялся на Адмиралтейские верфи, где он трудился в каком-то техническом бюро.

Однажды Сергей Михайлович Вяземский пришёл со службы позже обычного и имел с женой долгий разговор. На следующий день за утренним чаем родители, с трудом подбирая слова, спросили у Анны, что она думает о переезде в Москву. Дочь ответила, что ей это безразлично. Через месяц, окончив мучительно тянувшиеся сборы, они в последний раз перешагнули порог этого дома.

Сейчас никому точно неизвестно как сложилась их дальнейшая судьба. Времена тогда были непростые, военные. Жизнь постепенно теряла яркость, все больше в ней было путаницы, неприятной суеты и лишений. Революцию в феврале 1917 года Вяземские приняли с надеждой, настроение было какое-то пасхальное. Потом пришел кровавый октябрь и с той поры люди разное говорили об этой семье. Кто-то якобы видел их в 1920 году в Крыму на пути в порт, к уходящему на запад пароходу. Эти же люди потом утверждали, что встречали их во Франции, где Сергей Михайлович Вяземский применял свой опыт, работая на какой-то верфи. Анна Сергеевна, по их словам, вела жизнь отшельницы, а в годы нацистской оккупации неожиданно была арестована ненавидимыми ею ещё с прошлой войны немцами и увезена, и не вернулась…

Впрочем, другие люди говорили совсем иное. Будто бы видели Анну в Москве после гражданской войны в качестве совсем неожиданном. Короткая стрижка, кожаная куртка, решительность и какая-то вседозволенность выдавали в ней сотрудника некой организации, название которой произносилось гражданами зловещим шепотом.

В каком качестве она там обреталась было неизвестно, но только однажды перед новой войной всё с теми же немцами арестовали ночью Анну Сергеевну и быстро осудили, и привели приговор в исполнение. Громовой удар расколол ей затылок, чья-то теплая ладонь провела по щеке, и была это её кровь…

.

3.Рабинович

Моя фамилия Шмидт. Отто Карлович Шмидт.

Так называют меня с тех давних пор, как прошла моя конфирмация в немецкой реформаторской кирхе на Большой Морской и я, хоть и не по зову сердца, стал полноправным членом местной лютеранской общины. А для тех, кто знал меня раньше как Натана Рабиновича, я – мешумад (отступник, чтобы вам было понятно); они давно отреклись от меня и правильно поступили. Вы можете сделать то же самое, если в Вас течет хоть капля еврейской крови. Я отнесусь к этому с пониманием, поступайте так, как считаете нужным. Конфессию я выбирал недолго, мне было все равно. Знал, конечно, что родственники от меня отвернутся, но пропадать в безвестности и нищете где-то на границе империи мне казалось ужасно несправедливым. Кроме того, родители Иды дали ясно понять, что мне не стоит рассчитывать на брак с их дочерью. Сейчас, вспоминая свою молодость, убеждаюсь, что невозможность быть с Идой было главной причиной моего бегства. При всем при этом, как будто кто-то нашёптывал мне, что шаг этот для меня катастрофой не обернется, и что в своё время там, наверху разберутся, и поступят с моей душой опять-таки справедливо.

Я тружусь в конторе компании "Зингер", что на Невском. Все