Прикосновение к человеку [Сергей Александрович Бондарин] (fb2) читать постранично, страница - 3

Борькой? — как-то многозначительно и недружелюбно переспросил Стивка. — Ты все еще с ним водишься?

— А почему бы и нет?

— Петер — сын домовладельца. Это все-таки, знаешь, родимые пятна. А где он?

Но я удержался от ответа, что-то мешало мне поделиться со Стивкой предстоящей радостью встречи с поэтами. Я переживал мучительное состояние. Я не мог решить, хорошо ли я делаю, утаивая от Стивки то, что казалось мне таким важным и радостным? Справившись со своей алгеброй, Стивка вдруг, повернувшись ко мне, спросил:

— Слушай, хочешь пойти со мной на одно собрание?

— Какое собрание?

— Ну, об этом говорить пока нельзя. Но я тебе верю. Если хочешь, пойдем, там как раз разберешься, где правда.

— Стивка! — воскликнул я. — Это, наверно, конспирация!

— Дурак, зачем кричишь… Конспирация или операция — там видно будет.

— А где?

— Так тебе и сказали — где. — И Стивка рассмеялся. — В кафе Фанкони… Как хочешь, но, скажу тебе по правде, нам нужны такие, как ты: у тебя хороший почерк, ты рисуешь даже лучше меня… И вообще.

— Ой, Стивка…

— Что, ой, Стивка?

Действительно, тут было от чего вздохнуть: как выйти из положения — либо со Стивкой, либо с Борей?

Я уже представлял себе конспиративное собрание, на которое хочет вести меня Стивка. Почему-то мне казалось, что это обязательно должен быть подвал-лабаз для хранения рыбы на Новорыбной улице. А может быть, керосиновая лавка? Я видел такую керосиновую лавку на спуске в порт под Сабанеевым мостом. Будто привезли керосин, а на самом деле привезли оружие или прокламации. Нам со Стивкой поручат расклеивать листовки на Пересыпи или на Молдаванке в рабочих районах. Мы станем пролетариями. В момент борьбы мы влезем на баррикады…

Все это я уже живо представлял себе. Я начал доказывать Стивке, что для баррикад лучше всего использовать трамвайные вагоны: готовый блокгауз. Разве только слишком широкие окна-амбразуры, но их можно заложить мешками. Я это излагал с таким жаром, как будто действительно перед нами стояла задача баррикадировать улицу. Стивка только усмехался:

— Так говоришь, как будто на самом деле, а сейчас это уже романтика истории, сейчас нужно внедрять в сознание, а не баррикады… Вот пойдем — услышишь.

Да, это был трудный час, трудный выбор, может быть, даже трагический. Кто знает, как сложилась бы судьба подростка, выбери он не вечер поэзии, а конспиративное собрание в подвале керосиновой лавки под Сабанеевым мостом.

Но я не нашел в себе силы признаться Стивке, что мешает мне безоговорочно отозваться на его предложение.

В вестибюле Новороссийского университета (тогда еще не выветрились старые названия) я был вовремя. Боря ждал меня. Из-за отворота шинели у него выглядывала знакомая тетрадь в шершавом клеенчатом переплете со словами, вырезанными перочинным ножичком: «Муза на броневиках». В эту тетрадь Боря начисто вписывал свои стихотворения названного цикла.

Оглядев меня, Петер, хотя ему и не были свойственны сильные выражения, воскликнул:

— Вот, черт, наблистался! Ничего, не смущайся, приободрись.

— Я не смущаюсь, — отвечал я. — Наоборот.

Однако на душе у меня было неспокойно — и не только потому, что вот-вот произойдет встреча с музами. Вокруг толпились студенты и девицы, гимназисты старших классов, какие-то солидные пожилые люди с черными бородами, какие-то старушки в замысловатых старомодных шляпах; с некоторыми Боря раскланивался; толпа, не раздеваясь у вешалок, шумно поднималась по широкой мраморной лестнице. А в моем воображении рисовалась другая картина: полутемное сводчатое подполье, в его глубине желтый свет керосиновой лампы освещает лицо возбужденного оратора, вокруг сидят люди с внимательными лицами, среди них Стивка: ему внедряют правду… Тут мог быть и я, и мне тоже могли непреклонным голосом сообщать конспиративное задание пролетарской революции…

— Да встряхнись же ты! Поэт должен голову держать высоко, — не без резона заметил Боря, и мы поднялись с толпою в знаменитую четвертую многоярусную аудиторию, давнее прибежище литературных чтений, дебатов, революционных митингов.

Здесь мы прошли в угол, где возвышалась кафедра и где за длинным столом под зеленым сукном собрались участники литературного вечера.

Я жадно искал кого-то, не отдавая себе отчета, кого, собственно, я выискиваю, тут все были люди пока незнакомые, но среди них я узнал того молодого человека с нависшей на глаза прядью, которого Боря назвал рапсодом Эдуардом Багрицким. И тут же, в следующее мгновение, я увидел ту девушку, которую искал, я понял в этот момент, кого я ищу, ради кого, собственно, я променял на этот вечер в четвертой аудитории приглашение Стивки на подпольное собрание.

Да, конечно, этого-то я и ждал. Конечно, я пришел сюда в надежде увидеть эту юную гордую женщину с пышными каштановыми волосами. Она сидела передо мной — нога на ногу, непринужденно. Короткая юбочка не прикрывала круглых колен, замшевые