Хранитель сна [Сергей Валерьевич Мельников] (fb2) читать постранично, страница - 2

спугнуть. Страх ползёт, накрывая меня влажным саваном, я жду на готове, пальцы подрагивают от нетерпения, но надо ждать.

Девочка парализована страхом, на меня он действует иначе. Тварь разумна, она поймёт, нельзя спугнуть её раньше времени. рваный угол с шевелящейся бахромой высовывается из-под одеяла, дотрагивается своими сороконожьими конечностями до подбородка. Я не могу полностью защитить ребёнка от этого кошмара, какие-то его отголоски заставляют Лию беззвучно закричать. Мне больно и мерзко, но я жду. Как только стылая дрянь добирается до моего рта, я вцепляюсь в неё зубами.

Она кричит истошно, на одной ноте. Хитиновые ножки судорожно сгибаются и разгибаются, пытаясь разжать мои зубы. Маски сброшены, притворяться больше нет смысла. Я сажусь, вцепляюсь обеими руками в шевелящуюся ткань, чувствую, как перекатываются тонкие псевдомышцы под её поверхностью. Это ещё не мой враг, это не больше, чем одно щупальце спрятавшегося в темноте чудовища.

Там, за чёрной тенью, копошащейся в такой же чёрной тьме, стоит платяной шкаф. Это знание живёт во мне. Родители девочки не виноваты, им просто не повезло, так бывает. Я никогда не видел этих тварей, но знаю, что их порождает.

Когда то самое лёгкое марево с одной стороны встречает вместо такого же марева бурую мглу равнодушия, начинается реакция. Равнодушие превращает любовь в обиду, обида порождает страх. Обида, смешанная со страхом — разрушение. Она заразна, она высоковирулентна, она стремится заразить всех, и тогда плачут и пугаются дети, и их страхом питается монстр, вырастающий из старых ветшающих тряпок в дальнем углу шкафов, кладовок и антресолей.

Этот монстр не мог появиться в такой семье, он мог только достаться по наследству. Я это знаю, потому что смотрю не глазами.

Знакомый незнакомец. Я тяну серую дрянь на себя, заворачиваюсь в неё, она мне больше не страшна, надо вытащить из темноты того, из кого она растёт, того, кто ей управляет. Мне и жутко, и интересно, как он выглядит.

Маленькая трёхлетняя девочка заматывается в кокон из мокрой серой тряпки, монстра уже не обмануть, он понимает, что в мягком червячке с тонкой розовой кожицей скрывается его самый страшный враг. Я чувствую его страх, и от этого страха начинает расползаться ткань под моими пальцами. Так ящерица отбрасывает свой хвост. Этого я допустить не могу. Отчаянным прыжком на границу тьмы и слабого серого света я сокращаю расстояние, перекручиваюсь в воздухе, захватывая больше этой мерзко шевелящейся тряпки, обхватываю её обеими руками и тяну, тяну, уперевшись крошечными пятками в изножье кровати.

Жаль, что монстры не приходят к детям постарше и покрепче, с тренированными мышцами и сбитыми на спарринге костяшками пальцев. Их мясо грубое и жилистое. Оно пропитано запахами пота и агрессии. Монстры любят детей помладше: тех, кто расстраивается чаще, чем злится. У них мясо нежное, воздушное, с лёгким сливочным привкусом.

Я тащу на себя эту гадкую тянущуюся ткань и слышу, как кряхтит мой враг. Веду, подёргивая, из стороны в сторону. Чернота передо мной приобретает объём, на её поверхности вздувается пузырь. Он не круглый, а продолговатый, высокий, почти под потолок. Пузырь натягивается, и чем сильнее я его тяну, тем менее чёрным он становится. Плёнка истончается, проявляются плечи, лоб, руки, судорожно вцепившиеся в серую тряпку страха.

Я решаюсь. Даю слабину, чуть согнув колени. Существо за потемневшей плёнкой от радости расслабляется, но в этот момент я дёргаю всем телом. Трещит ветхая ткань, с влажным чмоканьем расходится чёрная плёнка и из черноты на меня вываливается старуха, замотанная в тряпьё. Она падает на меня сверху.

Её лохмотья похожи на выцветшее одеяние цыганки: многослойное, разномастное: индийские огурцы, польский горошек, матрасные полосы, тельняшечная зебра, ситчик в мелкий рубчик, крепдешинчик в крупных маках. Все эти тряпки почти потеряли цвет, зияют прорехами, но они живые, они ползут, оплетают, пеленают, душат запахом нафталина. Я задыхаюсь. Старуха вцепляется мне в горло многосуставчатыми пальцами и шипит:

— Где она? Где моя девочка? Я соскучилась.

Тряпки взлетают над её головой и опадают, накрывая и меня и её.

"Я проиграл" — проносится мысль в моём мозгу.

— Ты проиграл, — вторит мне старуха.

Её водянистые глаза смотрят с нежностью на моё лицо.

— Моя девочка, я так скучала. Не вырывайся, дай мне тебе помочь, дай мне тебя уберечь, дай мне тебя сохранить. — Её голос больше не шипит, он ласковый и успокаивающий, его можно принимать вместо валерьянки. — Я спрячу тебя среди моих платьев, моя маленькая девочка. Я положу тебя на старую подушку с кружевной оторочкой, обложу тебя веточками лаванды, сиреневой лаванды, она такая красивая, и она отгоняет моль. — Левая рука душит моё горло, правая поправляет белокурые локоны. — Я накрою тебя мягким стёганым одеялом, лоскутным покрывалом, гобеленом с оленями и ты согреешься, ты успокоишься, ты заснёшь. Ты так долго не спала. Будет сухо,