Хроники города М. Сборник рассказов [Владимир Петрович Абаев] (fb2) читать постранично, страница - 11

себе.

«…Чего же мне не хватает? Всё вроде бы купил, всё сделал. Даже абдоминопластику сделал и фото с голым торсом по сети разогнал. Но что-то упустил, видимо. Ещё что-то должно оставаться…»

А оставалась татуировка.

Каплунов, когда это понял, в теме разбираться не стал, а решил сразу самую дорогую в самом дорогом салоне сделать. Ну чтобы не как у всех, а лучше.

Закрыли салон под Каплунова аж на целый день.

— Вам, — спрашивают, — синими чернилами бить или цветную? Есть идеи, пожелания?

— Мне, — говорит, — на ваш вкус. У вас опыт большой. Но подороже чтобы. А это больно?

— Не больно, но чувствительно. Мы вам местную анестезию сделаем спреем.

— А можно под общим наркозом? Я все под общим делаю, да и набить хотелось бы сразу побольше, подороже.

— Можно под общим. Анализы сдадите, документы подпишете и приезжайте в конце недели. Мы всё подготовим.

В конце недели, 30 апреля, лёг Каплунов под общий наркоз на самую дорогую татуировку.

Вечером из наркоза вышел — тело почти всё, а лицо наполовину синее. На шее акула пасть разинула, из-за уха осьминог выползает. По лбу и через щёку мачта корабельная опрокинута. Очень дорого и очень по-морскому получилось. По мотивам «Пиратов Карибского моря».

Скандал был. С использованием всей лексики, которую Каплунов выучил.

Второй скандал был у него на работе. Ему как раз нужно было перед Днём Победы патриотический эфир вести, а куда с таким лицом и с осьминогом? Каплунов тогда ещё много новых слов узнал.

Вот так лишился человек всего из-за комплексов. Сейчас работает пиар-менеджером в ночном клубе. И до сих пор с тату-студией судится.

Август 2022 г.

Высшее общество

Отполыхали пожары гражданской войны. Завершились великие стройки 30-х годов. Отгремел салют Победы. Пролетели, как сладкий сон, годы застоя. Закончились семьдесят лет советской власти. В 1991 году началась новая Россия. Вернулись в новую Россию капитал, неравенство и сословия.

И вот самые предприимчивые граждане вспомнили о своём дворянском происхождении. Стали поглядывать на других, не таких предприимчивых граждан свысока, а главное — потребовали себе привилегий.

Пооткрывали многочисленные клубы, общества и прочие дворянские прелести.

Самый большой из клубов располагался в центре Москвы, в доме купца Смирнова. Был он местом закрытым, престижным, для простых москвичей недоступным и, если бы кто-то с улицы зашёл, очень дорогим. Для элиты же дворянской был свободным и бесплатным. Оформили такое важное для страны дело на НКО и грант на это получили.

Общество собиралось в высшей степени высшее, благородное. Мужчины не в каких-нибудь костюмах от Большевички, а в Китонах или, на худой конец, Бриони. Женщины тоже не в чём-попало, а не меньше, чем в Праде или Дольче-Габбано.

И ели гости не какие-нибудь суши, а русские дворянские блюда, французские. Трюфели, бланманже, гребешки соловьиные. В общем, интеллигентное было общество.

В тот вечер, когда произошел описываемый ниже случай, на ужин подавали биточки Скобелевские, пулярды с трюфелями и бланманже. Бланманже в этом клубе каждый вечер подавали.

Общество, как всегда, восхищало. Всё люди гуманитарных профессий. Журналисты, кинорежиссеры, критики, рестораторы и бизнесмены.

И был среди этого восхитительного общества некто Горшков. Очень известный в творческой среде человек неизвестной, впрочем, профессии. Другими словами, кем он работал и что делал никто не знал. А только видели его часто по телевизору или в обществе совсем знаменитых людей и понимали, что должно быть непростой человек. Великого ума, значит.

И вот, ровно в 22 ноль-ноль, после биточков, пулярдов и трех рюмок водки выступил Горшков прямо-таки с неожиданным и, если подумать, весьма провокационным заявлением.

Мол, вы все тут дворяне как дворяне, а я повыше других буду. Прапрадед мой не какой-нибудь уездный помещик, или профессор, или офицер полковой. А у самого императорского величества Николая Александровича постельничим был. То есть, его императорское величество видел часто и в самой, что ни на есть, интимной обстановке.

А потому, стало быть, и тут, и в современной России, праправнук его, то есть он, Горшков, на самую близкую приближенность и интимность с властью претендует.

Присутствующие, как это ни странно, не обиделись. А ну как правда? Зачем же с таким человеком, ко власти, значит, приближенным, ссориться и в споры вступать. Позвонит ещё кому следует и скажет, что не надобно. А лучше с таким человеком подружиться. И стали к нему подходить, заговаривать и рюмки подносить.

И вот тут понятно стало, что алкоголь, как некоторые раньше и говорили, вещь в умеренных дозах полезная. Сосуды прочищает и память восстанавливает.

После девятой рюмки вспомнил Горшков, что не постельничим был прапрадед, а хранителем печати.

После пятнадцатой присутствующие узнали,