Сильнее смерти [Михаило Реновчевич] (fb2) читать постранично, страница - 3

бриться.

— Вот чудак! Ему, видно, мало… Ха-ха-ха! — смеялись плевичане.

Они наблюдали, как Проле ищет себе место, старались рассмотреть его длинную, веселую физиономию, непокорный вихор, вылезавший из-под кепки, заглянуть в светло-карие любопытные глаза. Одет Проле был в короткую кожаную куртку, на длинных ногах — потертые брюки и сапоги. Когда он наконец сел, они навалились на него с вопросами:

— Ты ведь, наверное, Проле, должен знать, какие дела творятся в нашем государстве. Нас вот собрали, а куда и зачем везут, не знаем.

— А разве вы не получили повестки?

— Получить-то получили, да только не знаем, что все это значит. Может, война, а?

— Нет, о войне я ничего не слышал, — сказал Проле. — Болтают, что в Белграде замышляют что-то…

— Вот и расскажи нам, кто там что замышляет, — настаивали плевичане.

— Ну что же, можно, только боюсь, что напугаю вас.

— Не беспокойся, не испугаемся. Рассказывай по порядку все, что тебе известно.

Проле поудобнее устроился и начал:

— В Германии, говорят, изобрели такую печь. В нее бросают человека, нажимают кнопку, и через две минуты от него остается кучка золы. Тогда в печь бросают следующего. Когда всех сожгут, золу из печи выгребают, упаковывают в мешки, грузят на машины и отвозят на поля. От такого удобрения репа вырастает по десять килограммов штука.

— Ну и ну! — удивлялись плевичане.

— Но ведь рано или поздно сырье-то кончится, что делать? — продолжал Проле. — Приходит тогда один ученый к Гитлеру и говорит: «Как показывает наша германская наука, самое лучшее удобрение получается из славян. Надо бы еще по кому-то из них ударить, тогда урожай будет обеспечен». Гитлер задумался, а потом сказал: «Разобьем югославов». Так что сейчас печи стоят и ждут нового сырья, — закончил Проле.

— Выходит, они собираются нас всех на золу пустить? — зашумели плевичане.

— Думаю, что нас затем везут, чтобы помешать этому, — спокойно заключил один бородатый плевичанин.

— Хорошо бы, если так… — произнес Проле.

— А что же ты думаешь, мы дадим немцам загнать нас, как мышей, в клетку? И правительство не допустит этого.

— В том-то и дело, что оно не будет им препятствовать, — продолжал Проле.

— Ну да!

— А ты не удивляйся. Так оно и есть.

— Как же так? Объясни! — рассердились плевичане.

— Очень просто, — отвечал Проле. — Наши министры думают вот как: «Раз вам, немцам, требуется удобрение для своих полей, мы можем с вами договориться без всякой войны. Только нас самих оставьте в покое. Да и для удобрения мы не подходим: слишком часто моемся».

— Гляди-ка, — рассвирепел бородатый, — выходит, нас собираются как удобрение везти в Германию?

— Очень может быть, — подтвердил Проле.

Плевичане оторопело посмотрели друг на друга и вдруг разом загоготали.

— Черт бы его побрал, чего наговорил. Ха-ха!

— Ну и мастер выдумывать небылицы! Дурная голова! Смотри, мы тебя из вагона выбросим, — все пытались разогнать страх, вызванный словами Проле.

Проле лукаво ухмылялся и вдруг заметил Шолаю, сидевшего молча в углу.

— Симела! А я тебя и не заметил! Здорово! Давно не виделись! — подскочил он к нему.

Шолая спокойно посмотрел на него и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Выглядел он задумчивым и усталым. Тревожился о доме: как они там будут без него? Не знал и того, что ожидает его впереди. «Сволочи, опять до меня добрались», — со злостью повторял он про себя, хотя и сам в точности не знал, к кому обращается.

Он поднял голову и спросил Проле:

— За что ты сидел?

— Кто-то распространял запрещенные газеты, а подумали на меня, — ответил тот.

Шолая недоверчиво прищурился:

— А сейчас в армию идешь. Доволен?

— Не сказал бы. Но все же лучше, чем в кутузке сидеть.

— Да, вместо часового будет теперь капрал, а вместо одиночной камеры — окоп. Как-никак, лучше.

Проле уловил в словах Симелы издевку, но решил не обращать на это внимания.

— Ты сам-то давно из тюрьмы?

— Больше года, — ответил Шолая.

— Смирился, значит?

— Да нет, я-то не смирился. Но столько насажали политических, что нас стало негде содержать.

Как-то во время давнего спора Проле сказал Шолае, что тот всего-навсего бунтарь-одиночка, а не сознательный борец. Теперь он посмотрел на мрачное лицо Шолаи и дружески сказал:

— Забудь нашу ссору. Не обижайся на меня. На войну идем. Сейчас не до этого.

Шолая не ответил. Молча смотрел он, как развлекаются плевичане. «Недолго им осталось смеяться, скоро капралы оденут на них намордники, — думал он. — Глупые люди, беззаботные». Он вспомнил, как служил действительную службу, припомнил дни, проведенные в заключении и заполненные унижающей человеческое достоинство работой, пощечины… Больше он никогда не стерпит их. Обязательно даст сдачи. Боже, какой это невыносимый стыд! Шолая беспокойно заерзал на сиденье, провел ладонью по щетинистому подбородку и посмотрел на Проле.

— А война