Выключатель [Лайман Феро] (fb2) читать постранично, страница - 3

ремнями, не в силах пошевелиться, и мне в рот засунули какой-то резиновый шланг. В нем есть отверстие, чтобы я мог дышать. Я чувствую винил под руками и под задницей, там, где больничный халат не совсем закрывается. Я также замечаю, что фиксирующие стяжки, которые все еще держат мою голову, тоже покрыты неестественно зеленым винилом. Я пытаюсь высвободиться, но винил прилипает к моей щеке, как стул из кухонного набора к голой заднице. Интересно, почему арт-деко был так популярен? Это было искусство хрома и странных квадратных углов, повторяющихся, повторяющихся, повторяющихся и заставляющих вас любить это непрактичное уродство.

Я вспотел и чувствую, как винил прилипает к моей груди сквозь больничный халат. Я думаю, что это позор, что у меня нет груди, так как я уверен, что тонкий материал покажет темноту моих сосков. Затем я слышу, как она плачет из угла комнаты. Я вижу ее мысленным взором. У нее красные губы и такие же красные глаза, и она плачет, я уверен, крокодильими слезами. Ее тушь стекала по щекам, как дешевая имитация Тэмми Фэй, движимая духом Иисуса. Когда-то я думал, что я Иисус. Аллилуйя, я ошибся. Доктор, как будто говорит с полным ртом крекеров, он произносит: "Еще один разочек", и я хватаюсь за винил. Я слышу, как мои пальцы скрипят по нему, а зубы рефлекторно сжимаются. Почему-то я думаю о запеченной рыбе. Может потому что пахнет жжеными волосами и кожей. Пахнет страхом и болью.

Потом кто-то щелкает выключателем.

В комнате слишком светло. Даже под капюшоном, который должен заслонять мне зрение, я могу сказать, что в комнате слишком светло. Я слышу низкий голос начальника тюрьмы, ругающегося на заднем плане. Голос "Палача" Джона Доу возражает. Что-то насчет сока. Не натуральный сок. Интересно, надпись на пачке гласит: "СВЕЖЕВЫЖАТЫЙ СОК"?

— Ради Бога, пусть на этот раз все будет как надо! — кричит надзиратель.

Я слышу, как плачут женщины, а мужчина говорит, что это судьба. Мои руки болят от кожаных ремней, которые их удерживают. Почему то снова пахнет горелым, рыбой... И я знаю, что это я. И вот я здесь, в похоронной зоне. Мне почему-то показалось, что это будет грандиознее, как ждать, когда лопнет пуговица на натянутой блузке, или, может быть, представлять ее рот, вишнево-красный, манящий. Я чувствую запах остатков моей последней трапезы, рыбы, самой ароматной рыбы, печеной скумбрии с картофелем и горошком. Особая дань уважения всем моим "Прыгающим Бетти". Я чувствую кожу сиденья и спинки стула. Наконец-то я стал достаточно важен для кожи.

Я думаю о ней с ее каштановыми волосами и такими вишнево-красными губами. Она свистела и раскачивалась в своей обтягивающей футболке, без лифчика и без стыда. Ее задница влилась в слишком узкие джинсы. Ее большой палец был поднят вверх, как какой-то языческий фаллический символ, и я остановился, чтобы подвезти ее. Что я и сделал. Она предложила мне отсосать, если я отвезу ее в Хьюстон. Я заартачился. Она предложила мне выпить русской водки. А я... Что я? Я выстрелил в нее из "Магнума" 44-го калибра, который лежал под сиденьем. Она скрипела, скрипела, скрипела на сиденье моего универсала, время от времени издавая неясный звук метеоризма, когда ее кожа касалась винила. Кровь от единственного выстрела в ее грудь приковывала меня к ней с каждым толчком бешено колотящегося сердца. Кровь приклеила футболку к ее груди. Это страшно и эротично до безумия. Я держал ее мертвые руки над головой, а второй ладошкой блуждал по твердым соскам. Когда я закончил свое исследование и отпустил ее руки, одна упала ей на рот и отскочила, как будто она послала мне воздушный поцелуй. Я показал ей средний палец, вытащил свой 44-й и выстрелил еще раз, чтобы быть уверенным. Не надо меня злить! Я обнял ее, поцеловал в лоб и назвал мамой, хотя она сказала, что ее зовут Кристина, и я помнил, что мама давно мертва. Я похоронил ее в пустыне.

Я слышу щелчок еще до того, как до меня доходит толчок. Я слышу, как скрипит кожа, когда мои плечи напрягаются на спинке. Забавно, как я ошибался насчет плоских стульев. Даже кожа прилипает к обжигающей плоти, щелчок, звук похожий на пердеж от содрогания тела, снова щелчок и снова, когда каждый разряд электричества проходит через меня. Это казнь, наказания за все мои убийства девушек, с ярко-красными губами.

Потом кто-то щелкает выключателем.

Я просыпаюсь и открываю глаза. Я привязан к кухонному стулу. Красный винил на блестящем хроме. Это мамина кухня. Сегодня среда. Рынок — свежая скумбрия готовится в духовке. Запах апельсинового сока тяжело давит на мои губы, его липкая сладость стекает по моей щеке. Она прикасается ко мне, а моя голая задница скользит и стонет взад-вперед. Потный винил, прилипает и трещит, я краснею от стыда. Спрятанный в соке антибиотик — это горячий уголь в моем желудке, хотя напиток был ледяным из морозилки. Я думаю о весе ее сисек на моих бедрах, о ее губах, о ее неистовом и извращенном сосании, сосании, сосании моего возбужденного члена. Я умоляю ее остановиться.