Каспар, Мельхиор и Бальтазар [Мишель Турнье] (fb2) читать постранично, страница - 2

Нилу охотиться за белыми цаплями между восьмым и пятым порогами. Я уже повернул обратно к дому, не обращая внимания на безмолвную и угрюмую толпу закованных в цепи людей, которые ожидали возможных покупщиков. Но я не мог не отметить два золотистых пятна, резко выделявшихся среди всех этих черных голов: то были молодая женщина и юноша. Кожа молочной белизны, зеленые, как вода, глаза, а по плечам рассыпались густые волосы цвета самого драгоценного, самого солнечного из металлов.

Я уже сказал, что меня привлекают диковинки природы, но по-настоящему я люблю лишь то, что привозят с юга. Недавно пришедшие с севера караваны доставили мне гиперборейские плоды, которые созревают без тепла и солнца, — зовутся они яблоками, грушами и абрикосами. Я не мог наглядеться на этих уродцев, но на вкус они оказались отвратительны — водянистые и пресные. Конечно, весьма похвально, что они приспосабливаются к условиям дурного климата, но на столе могут ли они соперничать даже с самым скромным фиником?

Памятуя об этом, я все-таки послал моего управителя узнать, откуда родом молодая рабыня и сколько за нее просят. Управитель скоро возвратился. Женщина и ее брат, рассказал он, составляют долю добычи, захваченной массилийскими пиратами с финикийской галеры. Рабыня стоит дороже обычного, оттого что торговец продает ее только вместе с юношей.

Пожав плечами, я приказал купить обоих пленников и тотчас забыл о своем приобретении. По правде сказать, мысль о пигмеях занимала меня гораздо больше. К тому же я собирался на большой ежегодный базар в Науарике, где можно найти самые пряные приправы, самые лакомые засахаренные фрукты, самые хмельные вина, а также самые действенные лекарственные снадобья, наконец, самые пьянящие восточные благовония, смолы, бальзамы и мускусы. Для семнадцати наложниц моего гарема я приказал купить несколько буассо косметической пудры, а для самого себя — ларец, наполненный ароматическими палочками. На мой взгляд, когда я отправляю официальные обязанности — судебные или административные, а также во время религиозных церемоний, — мне подобает быть окруженным курильницами, из которых поднимается дым благовоний. Это придает величие и поражает воображение толпы, фимиам сопутствует царскому сану, как ветер солнцу.

По возвращении из Науарика, пресыщенный музыкой и яствами, я снова неожиданно увидел двух моих финикийцев, и опять мое внимание привлекла их белизна. Мы приближались к колодцам Хасси-Кефа, где собирались заночевать. К исходу жаркого дня, проведенного среди полного безлюдья, мы увидели, как множатся признаки того, что мы приближаемся к источнику: на песке следы людей и животных, погасшие костры, пни, оставшиеся от срубленных топором деревьев, а потом и кружащиеся в небе грифы, ибо об руку с жизнью всегда идет смерть. Едва мы начали спускаться в широкую котловину, на дне которой находится Хасси-Кеф, облако пыли указало нам местонахождение колодца. Я мог бы послать моих людей вперед, чтобы очистить место для царского каравана. Время от времени меня укоряют за то, что я слишком часто отказываюсь от своих царских привилегий. Но это происходит отнюдь не из уничижения, которое и в самом деле было бы совершенно неуместным. Гордости мне хватает с лихвой — моим приближенным не раз случалось обнаруживать во мне ее переизбыток в промежутках между периодами, когда я мастерски разыгрываю доступность. Но я люблю вещи, люблю животных и людей и плохо переношу обособленность, которую налагает на меня мой сан. И в самом деле мое любопытство вечно борется с необходимостью обуздывать свои порывы и держать всех на расстоянии, как мне предписывает царское достоинство. Смешаться с толпой, бродить, наблюдать, примечая лица, движения, взгляды, — упоительная мечта, возбраняемая венценосцу.

Меж тем Хасси-Кеф в красноватом облаке пыли являл собой величавое зрелище. Увлекаемые движением вниз по склону, в глубь долины, длинные вереницы животных пускаются вскачь, чтобы влиться в ревущее стадо, осаждающее корыта. Верблюды и ослы, быки и бараны, козы и собаки отталкивают друг друга, топчась в грязи, где смешались навозная жижа и крошево из соломы. Вокруг животных снуют пастухи-эфиопы, тонкие, сухощавые, словно выточенные из черного дерева, — они вооружены палками или колючими ветками. Иногда они наклоняются и, взяв комок земли, бросают его в затеявших драку козлов или баранов. Терпкий запах жизни, усиленный жарой и водой, пьянит, как крепчайший спирт.

Но одно божество возвышается над всей этой толпой. Взгромоздившись на поперечную балку, переброшенную через колодезное жерло, водочерпий двигает руками словно мельничными крыльями — перехватывая веревку как можно ниже, он вытягивает ее вверх, высоко над головой, чтобы приблизить к себе наполненный водой бурдюк. Светлая жидкость мгновенным потоком изливается в корыта, тотчас превращаясь в грязь. Похудевший бурдюк свободно падает в колодец, веревка осатанелой змеей извивается в ладонях водочерпия,