Век Екатерины [Михаил Григорьевич Казовский] (fb2) читать постранично, страница - 5

чину статский советник, кстати), презирали его, даже ненавидели.

Был у Тауберта свой любимчик — двадцатидевятилетний историк Август Людвиг Шлёцер. Тот, работая в петербургских архивах, разбирая русские летописи, в том числе и «Повесть временных лет», как-то высказал патрону идею — издавать анналы в виде книг в типографии Тауберта и пускать в продажу, а потом перевести на латынь, французский и немецкий и издать за границей, что сулит баснословные барыши. Так составился их союз. Разумеется, под вполне благовидной вывеской популяризации русской истории.

В воскресенье, 6 июня 1764 года, в те часы, когда Ломоносовы готовились к приезду императрицы, Шлёцер обедал дома у Тауберта. Молодой ученый обратил внимание, что Иван Андреевич не в своей тарелке, отвечает рассеянно, невпопад и почти не ест. Август Людвиг не замедлил спросить (разговор у них обычно шел на немецком):

— Вы какой-то сам не свой, герр секретарь. Что-нибудь случилось?

Тот, взглянув на него затравленно, только отмахнулся:

— Ах, потом, потом, это разговор сугубо конфиденциальный. — И, когда они оба удалились в кабинет последнего, озабоченно произнес: — Ветры переменяются, дорогой Август. Это-то меня весьма беспокоит.

— Ветры? О чем вы?

— Бецкий интригует против нас!

— Вот как? Что он хочет?

— Русифицировать Академию.

— То есть?

— Ограничить число иностранцев, работающих в ней. Упразднить канцелярию. И на все ключевые должности рассадить русских.

Шлёцер помолчал, обдумывая сказанное. А потом невозмутимо ответил:

— Против его идеи возражать трудно: в русской Академии большинство должно быть за русскими. Но на практике это реализуемо вряд ли — ну, по крайней мере, теперь. Ибо где взять столько русских ученых? Иностранцев и приглашают работать в Петербург, потому что своих не хватает. И к тому же императрица — сама немка. Нас не даст в обиду.

Тауберт начал горячиться:

— Вы напрасно думаете так, милый Август. Государыня всячески старается походить на русскую, даже распускает глупые слухи, будто Бецкий — ее отец, будто мать ее с ним грешила в молодости.

— Это правда?

— Чепуха, конечно. Но весьма сейчас в моде в светских кругах. Как бы там ни было, защищать иностранцев впрямую она не будет, чтобы не вредить своей репутации.

— Ну, не знаю, не знаю, — отозвался историк, — сможет ли нынешний президент Академии господин Разумовский сдвинуть с места этакую махину. Он приятный человек, но не более того. Тут необходим крупный авторитет. Целеустремленный, упрямый…

У Ивана Андреевича от наплыва чувств даже съехал на затылок парик.

— Есть такой! — прошипел он, склонившись к другу. — Бецкий выбрал своим орудием Ломоносова! Понимаете — Ломоносова! Русского медведя!

Шлёцер помрачнел:

— О, вот это уже серьезно.

— Более чем серьезно, мой дорогой! Если Ломоносов встанет во главе Академии, нам конец. Нашим планам конец!

Август Людвиг проговорил:

— Возвратиться в Германию мы всегда успеем.

Тауберт, закатив глаза, глухо произнес:

— Вам-то что, молодому, рьяному — вы успеете сколотить капитал везде. Мне уже поздно начинать в Германии с чистого листа.

— А нельзя ли как-то воспрепятствовать замыслам Бецкого? — озадачился его протеже.

У хозяина типографии вырвалось:

— Если только Бог приберет Ломоносова!

Оба с перепугу перекрестились. Шлёцер заметил:

— Кстати, говорят, Ломоносов тяжко болен…

Собеседники встретились взглядами и замолчали. Каждый подумал о своем. Но пришли они к общему выводу: новая цель их объединит еще больше.

4

Понедельник, 7 июня 1764 года, выдался нетяжелым: ни прохладно, ни жарко, облачка на небе, легкий ветерок. Бецкий ехал в одной карете с двумя Екатеринами — самодержицей и ее ближайшей подругой, княгиней Дашковой. В свете говорили, что последняя — не простая, а интимная подруга государыни; впрочем, как говорится, свечку никто не держал… Дашковой шел в ту пору двадцать первый год, но она была матерью уже троих детей (младший сын родился семь месяцев тому назад). Юная, пикантная, с дерзким взглядом, в новомодных нарядах и высоком белом парике, выглядела она превосходно. Бецкий развлекал дам-насмешниц байками о крутом нраве Ломоносова: несколько лет назад на того напали трое бродяг, чтоб ограбить, так профессор их поколотил; в результате первый бродяга потерял сознание, третий убежал, ковыляя, а второго химик сам «ограбил» — снял с него одежду и унес, в виде компенсации за доставленные волнения. Из чего генерал-поручик делал вывод:

— Именно такой человек должен встать во главе Академии и очистить ее, как Геракл авгиевы конюшни.

— Вы, конечно, правы, Иван Иваныч, — согласилась императрица, — но поймут ли нас в свете? Сын крестьянина, хоть и вольного, хоть и жалованный теперь дворянин за его заслуги, но крестьянина, простолюдина, во главе такого ведомства? Нет, боюсь, не поймут и осудят.

— Что же вы намерены предложить