Ночь с Достоевским [Евгений Николаевич Гусляров] (fb2) читать постранично, страница - 147

сидящих в ней знакомых лиц: то были Зеленовский, Зенаида и Нелли. Они поравнялись со скамейкой, на которой я сидел: меня никто не заметил. Зеленовский опустил весла и говорил что-то с большим одушевлением, Нелли слушала, опустив глаза и немного отвернувшись, он смотрели на Зениду, которая сидела напротив. Она казалась взволнованную и почему-то это подействовало на меня неприятно. Я поздно возвратился домой: у нас был Зеленовский и ещё несколько гостей. Все сидели в зале, разговаривали, спорили, смеялись. Я вышел на балкон и сел на нижних ступенях лестницы. Вскоре за мной на балкон вошли Зенаида и Зеленовский. Зеленовский говорил что-то с большим жаром; я начал прислушиваться.

– Если бы я искал только женщины, я бы очень много нашёл их, – говорил Сергей Петрович: – и для чего же я бы искал её именно в вас?

Я не расслушал что ответила Зенаида.

– Какия-ж вам нужны доказательства? – продолжал он. – Чем наконец ваш муж заслужил право на вашу любовь? Разве тем, что вас за него отдала ваша мать, а меня вы избираете сами?

– Что ж будет потом? сказала Зенаида после долгого молчания.

– Вы предпочитаете оставаться с вашей золотой срединой?

– Кто ж вам это сказал?

– Так что же?.. Что вам мешает? Неужели вы придерживаетесь извращённых понятий нравственности? Неужели принадлежать мужу, которого не любишь и не уважаешь, по-вашему, нравственно? В вас нет даже самолюбия!.. Ведь вы знаете, что я люблю вас…

– Этого мало: нужно, чтобы я любила.

– Вы никого не полюбите! – отвечал Зеленовский после долгого молчания.

   Дверь балкона стукнула: вошёл мой брат и Тёщин. Они заговорили о балах в Сокольниках. Брат уверял, что там не стоит быть: публика дрянь, зала никуда не годится. Тёщин вступился за залу. Анатолий уверял, что она могла быть лучше. – Но ведь и все существующие предметы могли быть лучше! – глубокомысленно заметил Тёщин.

– Я с этим согласен, отвечал брат: – но в Сокольниках должно быть лучше…

Разговор продолжался в этом роде. Наконец Тёщин и Анатолий ушли в комнату.

– Вот вы кого мне предпочли? – сказал Зеленовский Зенаиде вслед уходящого Анатолия.

Зеленовский скоро уехал. С этого дня он почти перестал к нам ездить. Моя мать и сестры сделались к нему очень холодны; но всё моё внимание было обращено на Зенаиду. Я заметил, что всё семейство смотрит на неё как-то враждебно, сестры втихомолку советуются о чём-то, и едва подходит Зенаида, как они прекращают разговор. Мать особенно сделалась холодна с ней. Зенаида почти не выходила из своей комнаты; все её знакомые оставили её, потому что мать и Анатолий обращались с ними очень нелюбезно. Наконец брат с женою уехал на свою квартиру.

В доме нашем без них точно опустело: сестры притихли, мать начала хандрить, гости съезжались редко. Я почти перестал видеть Зенаиду; она ездила к нам редко, я к ним почти никогда. Бывало, в сумерки, когда я без огня хожу в зале с любимыми думами, часто в каком-то забытьи я останавливался и смотрел на двери прежней комнаты Зенаиды. Я ждал, что вот отворятся эти двери и покажется высокая, смуглая женщина. Я с напряженным вниманием прислушивался и – слышался мне шум её шёлкового платья, в глазах мелькали неопределённые тени; мало-помалу они сгруппировались в один любимый образ: он делался всё яснее и яснее, и приближался ко мне медленной, величавой походкой Зенаиды… Я хватался за голову, бежал вон и долго ходил по улицам без мысли и цели.

VIII

Раз как-то Зенаида пришла к нам утром. Сестер и матери не было дома, а ей непременно нужно было их видеть Я сказал, что они скоро возвратятся и она осталась дожидаться.

– Вы, кажется, читали, Александр? – сказала она мне. – Прошу вас, продолжайте: я не буду мешать вам.

Я уверял, что мне приятнее говорить с ней: она не обратила внимания на мои слова, села поодаль от меня и задумалась. Я заметил, что она особенно грустна, и чтобы развлечь её, я заговорил о посторонних предметах. Мало-помалу её весёлость возвратилась: она казалась особенно оживленною, острила и как-то неестественно смеялась; но в её шутках проглядывала жёлчь и горечь.

– Ах, как тяжело! – сказала она, схватив себя за голову. – Вот это хорошая пословица «Что имеем – не храним, потерявши плачем». Как бы я не хотела теперь расставаться с Москвой: здесь всё-таки лучше, чем где-нибудь в провинции.

– Везде хорошо, где вас любят! – сказал я, не понимая к чему всё это она говорит.

– Не знаю, отвечала она: – меня никто не любил.

– Неправда, – сказал я, не смотря на неё.

– Вы думаете? – спросила она, и я чувствовал, что она на меня смотрела. – Если любовь может существовать при желании приобресть любимую личность в свою собственность, подчинить своему произволу, присвоить себе право располагать её судьбой, взять на себя ответственность за её поступки, вмешиваться в дело её совести, то и меня любили. Можно ли же не желать избавиться от такой любви? Но как избавиться?..

Она закрыла лицо руками и с минуту сидела неподвижно. Но вот она подняла голову, и в её лице, в