Мальчишки [Рустем Адельшевич Кутуй] (fb2) читать постранично, страница - 54

- Мальчишки 2.79 Мб, 141с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Рустем Адельшевич Кутуй

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

строчки, приговаривал:

— Пусть прочитает. Мне легче станет. — Но вдруг разрывал бумагу.

А утром, отчаявшись, снова коротко спрашивал:

— Нет?..

— Будет, Санечка, успокойся, — всегда одинаково отвечала Люда.

Стук каблуков двинулся ко мне.

— Ну, герой, сегодня глядеть будем. Ты часто говорил об осени, вот и увидишь ее.

Я взял Люду за руку, и мы пошли. Меня бил озноб. Я шел, как в тумане, в забытьи.

Мне сняли повязку. Я видел! Только все было будто обернуто слюдой. Я испугался, закрыл глаза.

— Смелее. Открой глаза пошире. Еще, еще…

Слюду откинули — мир ожил. Все ярче, четче, настойчивей он распахивался передо мной. Я уже стоял у окна. Я видел улицу, листья, летящие по мостовой, и быстрых прохожих. Увидел капли, крупно и редко падающие на подоконник.

Я видел Люду. Конечно, она похожа на Марту. Я вернулся к креслу и вдруг почувствовал усталость.

— Спасибо, доктор, — сказал я.

— Э, нет. Мы сейчас снова забинтуем. Постепенность всегда хороша.

Мне снова забинтовали глаза. За дверью Инга взяла мою руку:

— Я говорила. Я говорила. — Потом, чуть помедлив, добавила: — А меня сегодня выписывают.

— Меня тоже скоро выпишут, — громко сказал я, и мне стало так хорошо от маленькой ладони Инги, что я покраснел.

В палате меня расцеловал Саня.

— Везучий ты, малец. Ох и везучий.

И столько искреннего отчаяния было в его голосе, что я погасил вспыхнувшую радость и сказал:

— Может, еще плохо будет.

Я хотел остаться с Саней в мире звуков и ожидания. Я не хотел покидать его.

Люда вошла за мной следом, она внесла запах цветов.

— Вот тебе, Родя, цветы. Ты молодец.

ВЫСТРАДАННАЯ РАДОСТЬ

Утро. Солнце заполнило комнату.

Я медленно просыпался. Звенело стекло. В комнате висел какой-то необыкновенный шум улицы, города. Я услышал вскрик и голос Марты:

— Победа, Родька… Победа!

Как мы ждали этого слова, как мы хотели его услышать!

Победа…

Даже тогда, когда она была далека, непостижимо далека, когда приходили тревожные вести с фронта, мы верили в нее, как верят в утро после долгой зимней ночи. Мы тоже сжимали кулаки и прятали слезы. Мы тоже были бойцами, маленькими, не очень сильными, и не наша вина, что мы — всего-навсего мальчишки, жадные до выдумки и озорства.

Мы узнали цену этого короткого, желанного слова — победа. Столько раз мы загадывали ее наперед, и после каждого раза она казалась близкой, громадной, как небо.

Пусть не мы — наши отцы падали на развороченную землю, унося навсегда в глазах отраженье мирных облаков родного неба, мы оставались, как завещанье, как их дыханье, их жизнь.

Многие отцы не вернулись.

Пустой стул остался дома, пустая тарелка, пусто стало в рабочем кабинете отца. Вместо слова «папа» — осталось «отец». И почему-то тяжело было произнести такое обыкновенное, выученное с рожденья: папа…

Папа…
Теперь даже очень
хочется выдохнуть ночью
слово,
что часто слышишь
из уст мальчишьих.
О,
тогда я так мало знал,
таращил на солнце глаза, —
я знал,
что на ночь
расскажут сказку,
а после — сон,
как мамина ласка.
Я знал,
что война —
это сабля из жести,
не горькие слезы последней вести,
что это просто
на самом виду
приклеить
взаправдашнюю звезду…
В восемь —
какой он, мир?
Понятный,
как горошина,
снежком запорошенный,
окнами замороженный
и пахнет,
как мороженое, —
он был горошиной
очень понятной:
ледяная горка,
            салазки,
            валенки.
Еще я не знал,
что слезы горькие,
что мир большой,
а я маленький.
Мне был спасеньем
материнский подол,
пахнущий
теплым домом.
Но ветер вдруг
сильно подул
и рассыпал небо громом,
высек молнией,
бросил ливнем —
встала война на порог.
И каждый сук,
            кривой
            и длинный,
стал похож
на взведенный курок.
Я завидовал тем
пацанам и девчонкам,
по-отцовски
зачесывающим челку, —
я за ними
тогда подглядывал,
в ту весну
сорок пятого —
я подглядывал
радость их громкую,
под ресницами
слезы комкая.
Облаков водянистая вата
все плыла
и плыла куда-то.
И казалось, — не мало,
                   не много,
что появится у порога
мой отец —
не погибший,
а выживший,
за порогом весны