Жизнь продолжается [Александр Гарцев] (fb2) читать постранично, страница - 3

деревенская крестьянская гордость.

Заняли один раз, ну не получилось отдать, что делать-то? Бывает. Грибки потом предложат, рыжики. Или, как Нинка, ягоды, землянички бидончик.

А когда нет грибков и ягод, проблема решается просто. Не подходят и не занимают второй раз.

Гордые люди, крестьяне. И мы, городские, тоже вежливые. Если и встретимся, где на дороге, о том, о сем поболтаем, а о долге ни-ни.

Никогда не вспомним. Не корректно это. Некрасиво. Не по-деревенски.

И радуемся уже тому, что хоть и не отдают никогда долг деревенские мужики и бабы, зато во второй раз попросить денег уже точно никогда не подойдут.

Не унизятся.

Гордые они.

Более человек

Я отложил в сторону томик Горького. Этот роман еще не изучают в школе. А я его прочитал. Сколько же я за последнее время передумал! О, боже! Как сложен мир!  Но как он ни сложен, а еще сложнее, а еще прекраснее человек, с его душой, с его мыслями, сложен и интересен его ум, его высокий интеллект, размышляющий постоянно о сути бытия. "Все в человеке должно быть прекрасно"…

Об этом и думал я, сидя над чистым пока листком своего дневника. Не вел я его что-то давно. Потому, что весь этот период во мне происходила усиленная борьба за переделку своего характера, развитие и закрепление положительных его качеств, поиск себя как личности.

Прошло время сокрушений, упреков, самоистязательства. Хватит. Это плохое оружие в борьбе за свое будущее. За свое новое я. Самовоспитание – вот чем отныне я буду заниматься. Очень жаль, конечно, что только сейчас взялся за дневник. Но ничего, наверстаем. Благо, ко всему этому располагают все мои сегодняшние житейские обстоятельства.

Я живу в деревне, вернее в поселке городского типа. П.г.т. – вот так короче будет.  Так мы пишем на конвертах. Живу в доме у отчима. На чердаке я оборудовал себе кабинет. И мне никто там не мешает.

Итак, я взял ручку. Закатил глаза к небу и начал писать. Хотел писать, да не получилось. Сглазил я. Только записал фразу о спокойствии, о красоте души человеческой, то тут же пришлось прерваться.

А случилось вот что.

Пришел дядя Саша, брат моего отчима дяди Пети.  (Они в гостях здесь на выходные). Хотя, что это я говорю «пришел». Это весьма условно. Пришел не смысле пришел, а в смысле появился. На самом деле, он не пришел. Его принесли друзья и аккуратно так поставили у калитки, где он, держась двумя руками и толстым животом за столб, так у калитки и стоял с невинным и добродушным видом, как ни в чем не бывало, мило всем улыбаясь.

Улыбаясь всем добродушно и ласково так, но, однако, боясь не только сделать первый и последний шаг, но, видимо, боясь даже и пошевелиться-то. Чтобы не упасть тут же.

И где он успел так напиться? Вообще-то это не новость. Вчера тоже почти таким же был.  А утром ушел с племянником Вовкой на футбол:

– Дак мы ж только на один тайм. «На минутку», —говорит.

На один тайм его и отпустили. Через тайм Вовка прибегает, уже дома, а дяди Саши все нет. Остался досматривать второй тайм, думаем. Ну ладно, пусть досмотрит любитель футбола.

Мы все сидели и смотрим телевизор, фильм интересный уже кончился. И чай мы попили. Сидим футбол смотрим. Поели. А дяди Саши все нет. Я ушел к себе на чердак. Работал. Читал "Клима Самгина". Начал дневник писать. Вдруг слышу звонок. Не обратил внимания сначала. Шум и шум. Но шум продолжался.  Прислушался: возгласы, возня. Не выдержал, спустился.

Интересная картинка нарисовалась.

Посреди тротуара какой-то весь обмякший, добродушный и всему, и направо и налево улыбающийся, парил в табачном дыму дядя Саша.

Рядом напротив, видимо в роли наблюдателя, стояла моя мама.

Чуть поодаль ближе к выходу – бабушка Савиновна и дед Павел Петрович.

Мне сразу дали получение, чтобы я помог ему добраться до туалета. Я довел его до двери и принял обратно, когда он из него вывалился. Я понимал, что пить плохо, но что-то ни ненависти, ни раздражения к дяде Саше не испытывал. Может, потому что он мне улыбался?  А наоборот, какая-то жалость к нему меня охватила. Может от его беспомощности? Не знаю.

А дальше события (события ха-ха-ха!). Развивались чрезвычайно быстро. Так что я даже не успел и опомниться.

Я тащу его из туалета, он постоянно брыкается, я сам, я сам, лезет ко всем обниматься.  Беспокойный такой. Но я жалею его, помогаю, тащу, тяжелого и рыхлого такого.

И вдруг передо мной у самой двери в комнате возникает бледное и разъяренное лицо его жены. Из глаз черненьких и маленьких гром и молния, и искры так и сыплются. Я и опомниться не успел, как у меня перед лицом замелькали кулачки такой маленькой, но такой громкой супруги. И мелькали, и мелькали, лупаря рожу дяди Саши.

Глухие удары посыпались на его добрые глаза, улыбчивые щеки, по шее, по груди везде, куда она только могла дотянуться.

Какое-то время стоял только глухой стук кулаков и истерические крики типа:

– Ты мне всю жизнь испортил. Гад! Сволочь!

И шлепки, и шлепки, и шлепки.

А я и растерялся. А я и выпустил тело. Оно и упало по странной какой-то такой траектории. И не