Мужество любви [Борис Александрович Дьяков] (fb2) читать постранично, страница - 2

разглагольствование — к черту, в корзину! А потом на летучке такого перцу всыплет… В набор статья была сдана без всяких поправок. Но это ничего не значит. Швер мог в полосе прочитать и выкинуть. Хотя — как выкинуть? Съезд открылся, и отчет о нем должен быть напечатан. Тем более, перед ликбезовцами выступил секретарь обкома Варейкис… Скорей, скорей увидеть газету!

Еще убыстряю шаг, почти бегу. Настроение — именинное. И город кажется каким-то особенным. Нарядился как на праздник: в снежно-белой одежде, прошитой солнцем… Мой любимый, любимый Воронеж! Колыбель русского Петрова флота! Родина песенной музыки Кольцова и Никитина! Город многих старых большевиков, сынов Октября!.. Который час?.. Уже девять. Бегу, бегу… Вот и почтамт, с его двумя шарообразными фонарями над входом… Вот Дворец труда, в белых высоких колоннах… Вот… Кто-то хвать меня за рукав!

— Котыч?!

Он смеется — коренастый, с широко расставленными глазами, с курносым, усыпанным веснушками лицом, в теплой кепке мышиного цвета.

— На пожар мчишься?

— Ага!

— Где горит?

— Здесь! — Я ткнул себя пальцем в грудь.

— Пусть горит! Это хорошо.

Котов — один из первых выпускников Коммунистического института журналистики в Москве. По путевке приехал в «Коммуну», чтобы, как он взволнованно заявил, служить пером и сердцем пламенному большевистскому слову. Мы любовно окрестили его «Котычем». Он и впрямь какой-то весь свой. А журналист — отменный. Никто так быстро и с таким огоньком не напишет передовицу, как он. Никто не придумает более хлестких, звучных заголовков, чем он. И никто с таким завидным упорством не отстаивает свои материалы, как он — заведующий промышленным отделом. Мы — друзья. Ни водой, ни пивом не разольешь!

— А ты, Котыч, куда и зачем?

— Всю ночь, понимаешь, проторчал в редакции. Иду отдохнуть часик, другой… Морока получилась с моей передовой. Швер искромсал ее безжалостно!

— Твою передовую?!

— Да понимаешь… все шло нормально! Вдруг бац! — две сверхсрочные информации: о пленуме обкома и о выезде рабочих на колхозный фронт. Одну надо, хоть умри, — над передовой, а другую — под передовой. Ну, и весь номер — вверх тормашками!

— А… моя статья?

— Твоя осталась. Швер даже похвалил… Ну, бывай!

Он — домой, а я бегом в редакцию. От радости не чуял ног под собой.

Развернул газету. Есть статья!.. В центре полосы, крупно: «Из тьмы — к свету». И — подпись!

Затренькал телефон.

— Быстро наверх, к Шверу! — прохрипел в трубку Калишкин — секретарь редактора.

«Хм!.. Редактор запросто не вызывает репортеров», — подумал я, взбегая по лестнице на второй этаж.

Кабинет у Швера узкий, продолговатый. Он топчется в нем, как медведь в клетке. Дымит папиросой… И стены, и мебель впитали острый запах табака. Редактор — полноватый. Овальное лицо, роговые очки, надо лбом — взбитые черные волосы: симпатичный такой хохолок. Но в нем уже — серебристые паутинки. И это в тридцать два года!..

Кивнул мне. Остановился сбоку громоздкого письменного стола, заваленного старыми гранками, оттисками уже подписанных газетных полос, непрочитанными рукописями.

— Хочу послать вас в командировку. — Он коротко кашлянул.

— Куда?

Швер сел в кресло. В пальцах зажата папироса. Сощурился.

— Вы, кажись, молодожен?.. Садитесь.

— Год как женат… («Почему спрашивает?..»)

У стены — низкий диван с потертой кожей, выпирающими пружинами. Злые языки прозвали его «эшафотом». Я присел на краешек.

Швер смахнул с лацкана пиджака пепел. (А пиджак-то помятый!.. Видно, прикорнул редактор на «эшафоте». Так вот и живет: ночь — в работе, день — в поте!)

— Разлука с женой будет недолгой. Поехать нужно в деревню Верхняя Грайворонка. Там суд над шайкой кулаков. Надо широко подать в газете… Справитесь?

— Постараюсь.

— Дело незаурядное. И преступники необычные: двенадцать лет маскировались. Но обстановка в той деревне, учтите, напряженная.

— Возьму оружие!

— Ух ты какой!.. — Швер засмеялся. — Не надо. Острый карандаш, и — все.

«Трык-трык-трык!.. Трык-трык-трык!» — позвал телефон.

(«Ну и звоночек!.. Словно петух зерна клюет».)

— Слушаю… Доброе утро, Иосиф Михайлович… Кого?.. Вот тут и закавыка. — Редактор сморщился, подергал очки. — Весь мой «мозговой трест» в разгоне. Посылаю репортера Дьякова. Есть такой у нас вьюноша! («Слава богу: уже двадцать восемь, а все «вьюноша»!») Нет, беспартийный… «Из тьмы — к свету»?.. Его, его статья… А вот этого не знаю. Генетикой не занимался!.. Прямо сейчас? Хорошо.

Он опустил трубку.

— Варейкис звонил. Его интересует процесс в Верхней Грайворонке.

Швер вышел из-за стола. Снял с оленьих рогов коричневое с широким поясом кожаное пальто на теплой подкладке.

— И вы одевайтесь. Варейкис вас тоже вызывает.

II

Скрежещут по замерзшим рельсам трамвайные вагоны. Четвертый год курсируют они по проспекту Революции, бережно храня