Полыхают зарницы [Валентин Тимофеевич Непрокин] (fb2) читать постранично, страница - 3

Нежно-розовые облака уже давно стали серыми, на землю медленно опускается ночь. Тымчик осматривается, не зная, в какую сторону идти, однако первым разговор не начинает.

На малой высоте проносится девятка «юнкерсов». Из примыкающей к боевым порядкам полка густой рощи, тронутой первой желтизной осени, остро буравит небо кроваво-красная ракета, а за ней — зеленая, потом снова красная. Описав дугу, ракеты дробятся на искры, снижаются и гаснут, не долетев до земли.

— Как раз в направлении позиции артиллеристов, — ужасается Заседателев.

Фашистские пилоты замечают сигналы. Развернувшись, «юнкерсы» ложатся на левое крыло и разгружаются прямо над батареями. Огненными столбами вспыхивают разрывы.

— Кто нас поддерживает из артиллеристов?

— Дивизион Алтухова, — отвечает военком. — По-моему, опять недосчитается орудий.

— И забрался же лазутчик! Следует сейчас прочесать рощу, — майор оглядывается вокруг, ища взглядом кого-нибудь из командиров подразделений, и, не найдя никого, хмурится.

— Поручим старшине Пугину. Пусть подымет свой взвод…

Слепящие сполохи бомбовых разрывов тают в вышине, скоро от них не остается и следа. Ничего не дают и поиски, организованные Пугиным — лазутчика и след простыл. Командир полка мрачнеет и не то констатирует, не то упрекает:

— Караульная служба не шибко налажена…

— Четко выраженной линии фронта на реке Чутовке нет. — Комиссар говорит безотносительно. — То вражеская разведка проникнет в пределы нашей обороны, то мы прорвемся в тыл противника…

— Ну, что ж, посмотрим… Дни в октябре становятся все короче…

Заседателев догадывается, что имеет в виду новый командир полка, но, понимая, насколько тот устал, отговаривает его от сегодняшнего посещения подразделений.

— В темноте ничего не увидишь. Да и подкрепиться с дороги не мешает.

— Значит, в хату? — не сразу соглашается Тымчик, глядя на холодные и бесстрастные звезды, а сам думает: «Завтра поднимусь чуть свет и — в батальоны».

Ему слышится телефонный зуммер, и он просыпается. Но деревянный аппарат на краю стола молчит, а над ухом носится рой надоедливых мух. Кирилл Яковлевич резко сбрасывает легкое байковое одеяло, порывисто встает. Заседателева уже нет. Его постель аккуратно заправлена. «Интересно, что комиссар обо мне вчера подумал?» — досадует он. И отчетливо воссоздает короткую картину за ужином. Пока ординарец накрывал на стол, Валерий Федорович поинтересовался, какими судьбами он, Тымчик, попал в 300-ю дивизию. «Окруженец я». Ответ тотчас насторожил собеседника. Пришлось кратко рассказать, как севернее Кременчуга в рыбацких лодках переправлялись на левый берег Днепра, как пробивались к своим. От полка даже роты не осталось — всего-то с ним вышло семьдесят пять человек. Но это был полк, потому что знамя сохранилось. Что довелось пережить? Не опасность, подстерегавшая на каждом шагу, тяготила его, а неизвестность. Поверят ли в искренность поступков? А вдруг он теперь никому не нужен? Пострадавших хоть и не винят, но особенно и не жалуют. От апатии и тоски не так-то просто отделаться. «Пойду рядовым, лишь бы на фронт». И приняв это единственно верное для себя решение, он сразу же избавился от гнетущих дум. Отправился спать, и в ту первую ночь после долгих мытарств в тылу врага сны не терзали его.

Так или примерно так пересказывал он свое состояние. Заседателев слушал, насупившись. Желая поскорее переменить тему разговора, Тымчик обрадовался приходу ординарца и без всякого перехода сказал, что уметь приготовить и подать пищу — самое древнейшее из всех видов искусств. Бывает же так: обмолвится человек словом, не подумав, и сам же затем раскаивается. Услышав его пышную фразу, военком расценил ее по-своему и мигом выставил на стол бутылку водки. Ему бы уж выпить рюмку, а он опять невпопад: «Комдив в машине угощал из своей фляги, так я отказался. Не рисуюсь, но не охоч до этого зелья…» Выручил его военком, выделив из всей тирады одно слово — машина. «Командирская „эмка“ — в автороте, ремонтируется, — улыбнулся он. — А вот конь найдется. Подберешь по своему вкусу!»

— Проснулся? — Заседателев вносит в комнату утреннюю прохладу. — Ночь прошла на Чутовке спокойно. Перестрелка была, но это обычный обмен мнениями между воюющими сторонами. Потерь нет.

Улица встречает их нестройным лаем собак, тягучим скрипом повозок, разноголосым говором. По деревне там и сям снуют красноармейцы. У соседнего дома с весело разрисованными наличниками под деревом стоит запряженная телега с пузатой деревянной бочкой посредине: в нее бойцы не спеша наливают воду из неглубокого колодца. Другая группа красноармейцев, что сгрудились у приземистого домика напротив, просто удивляет. И молодые, и пожилые безумолку присвистывают, визжат, весело хохочут. Оказывается, режутся в «жучка» — припечатывают ладонь к ладони водящего и выставляют к носу кулаки с оттопыренным большим пальцем: дескать, угадай, кто шлепнул больнее.