Воскрешение из мертвых [Николай Владимирович Томан] (fb2) читать постранично, страница - 3

Омегин». — Какие же могут быть пределы у науки?

— Пределы, однако, существуют, — усмехается Возницын. — Это объективные законы природы. Вы знаете, конечно, почему, например, скорость света предельна для любой материальной частицы?

Омегин, к которому обращается Возницын, смущенно молчит, делая вид, что вопрос этот относится не к нему. А его сосед восклицает почти возмущенно:

— Ну, это, знаете ли, запрещенный прием!

— Давайте все-таки, — стучит стаканом по графину Добрянский, — вернемся к повести Русина и дадим возможность товарищу Фрегатову закончить его выступлений. Куда он, кстати, делся?

— А меня Гуслин выжил с трибуны, — смеется Фрегатов. — Да я и забыл уже, что хотел сказать. А что касается предела скорости света, то я тоже думаю…

— Давайте подумаем сначала о повести Русина. Вы, кажется, сетовали, что она недостаточно «сумасшедшая»?

— Не только она, но и вообще вся наша фантастика. А в повести Русина не очень убедительно утверждение высокого совершенства фаэтян. И это досадно, ибо сама жизнь подбрасывает такие доказательства. Вы, наверное, читали сообщение о Калифорнийском метеорите? В нем обнаружили какие-то сплющенные пластмассовые детали, но главное — кристаллы химически сверхчистого кремния! Разве не ясно, что это такое? Это транзисторы!

Какое же вам еще доказательство несомненного существования высокоразвитой цивилизации на Фаэтоне?

— Но ведь их нашли в метеорите, который мог быть и не осколком Фаэтона, — замечает кто-то.

— Ну, едва ли, — покачивает головой Фрегатов. — У астрономов почти нет сомнений, что метеориты — осколки астероидов, а астероиды, видимо, осколки Фаэтона, хотя эту точку зрения разделяют далеко не все. Я лично не сомневаюсь в этом, но гибель Фаэтона, описанная Русиным, меня не убеждает. Едва ли это результат атомной катастрофы. Да и не ново. Такую гипотезу высказал еще в тысяча девятьсот шестьдесят втором году украинский писатель Микола Руденко. У него, правда, имеется в виду атомная война, а у Русина спонтанная детонация огромного количества термоядерного оружия, накопленного многими государствами Фаэтона. В этом есть, конечно, некоторая разница, но все равно не оригинально.

Потом выступают другие, но Алексей никого больше не слушает. У него уже не остается никаких сомнений, что повесть нужно переделывать.

3

Русин живет в тихом узком переулке. В эту пору тут всегда безлюдно, но сегодня почему-то необычно много народу, и как раз перед окнами Алексея. А может быть, под окнами Вари? Ну да, конечно, под ее окнами!

— Видно, опять учинил дебош Ковбой? — спрашивает Алексея какой-то пожилой мужчина.

— Не знаю, — неохотно отвечает Алексей. Уличные происшествия его не интересуют.

— А я не сомневаюсь, что это именно он.

— Господи, да кому же больше! — вступает в разговор старушка лифтерша, вышедшая на улицу. — Ну просто житья нет от этого хулигана!

— И вовсе это не хулиганство, — раздается тоненький голосок какой-то школьницы. — Это, тетенька, любовь. Любит он ее — это же всем известно.

— То, что он под ее окнами представления разные почти каждый день устраивает, это у вас любовь, значит, называется? — хмурится лифтерша.

Алексей уже не слушает их болтовню, и не только потому, что она ему неинтересна, — она ему неприятна. А неприятна потому, что ему жалко ту милую девушку, о которой он знает только то, что зовут ее Варя. Не верится ему, однако, что Вадим Маврин действительно влюблен в Варю. Сомневается он, что такой тип вообще в состоянии влюбиться.

Более же всего неприятна Алексею мысль, что Вадим может быть не безразличен Варе. А это вполне вероятно- не случайно же многие часы проводит она у окна…

С высоты своего пятого этажа Русин хорошо видит окно Вари, живущей напротив тремя этажами ниже. Вот и сейчас, наверное, ее тень колышется на занавеске. Значит, она дома и видела, что происходило на улице.

Алексей уходит в комнату отца, чтобы не думать больше об этой девушке. А Василий Васильевич снова, кажется, не в духе? Неужели произошла очередная схватка с мамой?

Ну да, невозмутимая Анна Павловна что-то слишком уж тщательно прикрывает многочисленные дверцы кухонного шкафа. Обыкновенно она оставляет их распахнутыми, а ящики всех столов в квартире выдвинутыми почти до отказа. Педантично аккуратный Василий Васильевич Русин время от времени приходит в ярость от этой, как он выражается, «жизни нараспашку».

— Как ты не можешь понять, — говорит он в такие минуты своей супруге, — что для меня порядок не прихоть. Он мне нужен для работы, он помогает мне думать. Считай меня чудаком, оригиналом, странным человеком, которому кажется почему-то, что дверцы и ящики устраиваются для того, чтобы открывать их лишь по надобности, а в остальное время держать закрытыми. И считайся, пожалуйста, с этой моей прихотью и странным убеждением, будто в противном случае вообще незачем было бы делать дверцы…