Древо и жертва [Анатолий С. Герасименко] (fb2) читать постранично, страница - 2

Сволочами были, прежде всего, мальчишки, загнавшие его сюда; определенно сволочью был самосвал, преградивший в тревожный момент путь к бегству; редкой, подлой сволочью было дерево, которое сначала заманило Василия в густую крону, воспользовавшись его беспомощностью перед судьбой — а теперь вот обратилось в ловушку, в надмирную тюрьму, в позорный эшафот… Ветер взъерошил шерсть на загривке, суля вечернюю свежесть и ночной холод. Василий съёжился и мяукнул, завистливо вспомнив младшего своего брата Рыжика, который обладал редким, бесценным даром скоростного спуска. Забравшись на дерево, Рыжик не пятился и не боялся, а, наоборот, разворачивался головой к земле и с невнятным мявом устремлялся по стволу вниз. Добежав до самого низа, он прибавлял скорости и, спрыгнув, мгновенно уносился вдаль, оставляя с носом ждавших на земле преследователей. Василий со смутным злорадством подумал, что мучители в его отсутствие непременно примутся за младшего брата, но завидовать от этого Рыжику не перестал. Внезапно и сильно захотелось есть. Кот мяукнул во второй раз, в третий, помолчал, исполняясь жалости к себе, и стал орать, протяжно, надрывно и безнадежно.

Через некоторое время снизу раздались голоса. Василий замолк и прислушался. Голоса принадлежали не мучителям. Говорили несколько людей, которых он для себя называл кормушками. Кормушки были выше и толще мучителей, кричали не так противно, гораздо реже швырялись тяжелыми предметами, а главное — имели обыкновение делиться с котами едой. Добровольно (это было важно). Сейчас, если судить по звукам и запахам, под деревом собралось трое кормушек.

— Ой, как кричит! (Первая кормушка).

— Сымать надо! Залез, а спрыгнуть никак. (Вторая).

— Да я вас умоляю, жрать захочет — сойдет. (Третья).

— Нет, ну как же… Вон какой бедный. Где он, кстати… Не видно… Кис-кис-кис…

— Не, не спрыгнет. Сымать тока. На ту ветку забраться и сымать.

— Я вас умоляю, еще за ним по деревьям лазать.

— Кис-кис… Сейчас ему рыбки принесу. (Первая кормушка ушла).

— Да не надо вашей рыбы, надо звать кого-нибудь. Во, Степан идет. Степан!! Сте-па-ан!!! Иди сюда!

— Чо? (Осиплый далекий голос).

— Ничо! Сюда иди, говорю! Алкаш старый.

— Ну? Чо надо? (Осиплый Степан приблизился).

— Да тут кошак мяучит, снять бы. Залезешь?

— Кошак? Ну и нехай.

— Залазь, бутылёк поставлю. (Вторая кормушка оказалась сердобольной).

— Я вас умоляю. Лучше бы мне тот бутылёк дали. (Третья, похоже, зря носила звание кормушки).

— Ну, это… Лестницу надо.

— Пойдем, в сарае возьмешь.

Голоса удалились. Василий сидел на ветке и периодически орал, чтобы себя обозначить. Минут через десять голоса вернулись.

— Ну, я того. Полез.

— Давай, давай. А то оно ж кричит. Жалко.

— Я вас умоляю… (Третья кормушка явно не собиралась спасать Василия и была здесь с целью поглазеть).

Дерево вздрогнуло от приставленной лестницы и мелко затряслось: Степан начал восхождение. Василий завертел головой, пытаясь оценить ситуацию. С одной стороны, он был рад, что привлек какое-никакое внимание и привел в действие силы, ведущие к спасению. С другой стороны, это спасение он представлял как-то иначе. Рисовалась в кошачьем мозгу этакая бесплотная сила, которая волшебным образом, нечувствительно перенесет вниз и предоставит себе. Потный, разящий перегаром мужик, лезущий по лестнице и готовый, судя по всему, ухватить Василия за нежный загривок, в воображаемую схему не вписывался. И вообще: Степан явно относился к третьему виду людей — самому непредсказуемому и оттого опасному. Такие, как он, являлись чем-то средним между кормушками и мучителями. Крупные, с низкими грубыми голосами, они могли порой накормить кота и даже вызволить из затруднительного положения — например, цыкнуть на гавкающую собаку. Но часто они же при виде Василия принимались кричать, шикать и бросаться чем-нибудь тяжелым. Из-за такого Василий их не любил, старался обходить подальше и про себя называл — врагами.

Враг по имени Степан продрался сквозь ветки и, балансируя на последней ступеньке лестницы, потянулся к коту огромной грязной ладонью. Василий вздыбил шерсть и сложил на голове уши. От ладони пахло железом, краской и человеческой грязью. «Сволочь», — уверенно подумал Василий. Растянув до ушей пасть, он издал короткий шип и метко стукнул по степановой руке когтями, после чего проворно убрался на недосягаемую для врага высоту. Степан заревел матом. Оскальзываясь через две ступени, ссыпался на землю, обрушил лестницу и высказал кормушкам все, что родилось в душе — насчет Василия, дерева, самой идеи спасения, травмированной руки и мира в целом. Одна из кормушек — сердобольная — вновь посулила бутылёк. Степан исключил бутылёк, пожелал кормушке многого и удалился, посасывая ладонь. Василий проводил его взглядом и победительно обшипел.

— Ну чо ж ты так-то, а? — спросила снизу сердобольная кормушка.

— От паразит, — заметила другая.

Василий опомнился. Боевой запал