пахнет ли здесь крамолой.
— А как же наш кружок?
— Кружок я не брошу. Его даже нужно расширить. Придут молодые рабочие, студенты, реалисты. Я хочу работать, быть не только учеником, а участником. Мне рассказывали по секрету, что на Курбатовском заводе расклеены нелегальные листовки.
— Листовки? Какие листовки?
Яков вдруг представил себе жёлтые листочки бумаги, ночную работу отца, его растерянное, испуганное лицо, когда выяснилось, что он оставил незапертой дверь...
— И куда же ты?
— Не знаю. Вероятно, наймусь в одну из аптек. Работы, правда, будет много, но по вечерам смогу читать.
Постепенно мальчишечьи забавы сменялись дерзкими, с точки зрения гимназического начальства, поступками. И в журнале «О манкировках и проступках учащихся», или попросту кондуите, появились записи о том, что Яков Свердлов пропустил такие-то и такие-то уроки, задавал двусмысленные вопросы, имеющие целью подорвать авторитет учителя, и высказывал во время ответов крамольные мысли.
Конец девятнадцатого столетия был отмечен постоянными волнениями среди студенческой молодёжи в Юрьеве, Петербурге, Москве, во многих других промышленных центрах Российской империи. Не был исключением и Нижний. Во время занятий гимназического кружка Яков всё чаще видел молодого человека с высоким, в полголовы, лбом, небольшой бородкой и отвислыми усами, в зелёной студенческой куртке. Ребята называли его Яром. Многие читатели «Нижегородского листка» не знали, что под псевдонимом «Корнев» помещал свои очерки писатель Яровицкий, высланный в Нижний под надзор полиции «за студенческие дела». Именно от него услышал Яков, что каждый марксист, социал-демократ должен «начинить себя» теорией, закалять нравственно. И физически.
— А то может случиться, как с Германом Ливеном.
Поначалу эти слова удивили гимназистов — ведь Яровицкий приехал в Нижний уже после похорон Германа. А потом поняли: они наверняка знали друг друга по Московскому университету, и, хотя учились на разных факультетах, их объединяли революционные кружки.
Коренной нижегородец, Герман Ливен был человеком разносторонних способностей. Он учился в дворянском институте в Нижнем, а затем поступил сразу на несколько факультетов Московского университета, отдавая предпочтение химии. Но мало кто знал, что этот юноша — один из организаторов «Союза Советов» — революционного студенческого кружка. Он был дважды арестован. А в третий раз, не выдержав глухого одиночного заключения, решился на самосожжение.
В семье Свердловых этот трагический случай вызвал различные толки. Мать сокрушалась о том, как переживут это родители, — такой сын, такая умница. Отец, точно кого-то предупреждал, говорил, что, если революцией занимаются дети, ничего хорошего не получится ни для революции, ни для детей.
Яростно заспорили Зиновий и Яков.
Зиновий сказал, что поступок студента достоин самой высокой похвалы, что его подвиг сродни смерти Джордано Бруно, что один этот факт сыграет бо́льшую роль, чем десять забастовок или пять запрещённых книг.
— У меня к тебе вопрос, Зиновий: кому польза от такого геройства? Одним умным, образованным революционером стало меньше на земле. По-моему, у Германа, к сожалению, не хватило духу, моральных сил бороться. Его сломили и физически, и духовно.
— Сломили? Ты понимаешь, что говоришь? Сжечь себя — значит быть сломленным?
— Представь себе, что все революционеры поступили бы так. Кто бы совершал революцию?
— Значит, ты и на похороны Ливена не пойдёшь?
— Почему же? Пойду. В знак солидарности с революционными взглядами Германа. В знак протеста против вандалов, убивших славного парня. Но не в знак солидарности с актом самосожжения.
Мать с ужасом смотрела на детей, на мужа... О чём они говорят, её сыновья? О какой революции? И это в её семье, в её доме?
Михаил Израилевич видел состояние жены и, то ли всерьёз, то ли желая успокоить её, махнул рукой:
— А-а-а, болтуны. Они рассуждают о революции! Яшка — революционер!
Но ему было невесело.
Пешков бывал у Свердловых в мастерской, любил поговорить о жизни с отцом, снисходительно похлопать по плечу Зиновия, к которому питал симпатии и который был своим человеком в доме писателя. Бывал здесь у Горького вместе со своими сверстниками и Яков. Однажды Алексей Максимович спросил у него:
— Ну что, гимназист, революции ещё не совершил?
Яков понял, что Алексей Максимович шутит, но ответил серьёзно:
— Один человек революции не совершает.
Пешков рассмеялся:
— Вот оно как! Ну тогда расскажи, как тебя на днях застал учитель за чтением книги.
— У нас в гимназии, Алексей Максимович, всё запретно, ничего нельзя. Даже во время перемены книги читать.
— Что же дальше, грешник-книгочей?
— Остался во время перемены в классе, сижу на задней парте, а учитель увидел: «Что читаешь?» — «Книжку». — «Какую?» Как на допросе. Я разозлился: «Бумажную». Что тут было!.. Книжку отобрали, отца в гимназию
Последние комментарии
5 часов 13 минут назад
13 часов 13 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад