башню, выгон и остановилась на меже ржаного и пшеничного полей. Дверца отворилась, но долго никто не показывался. Потом грузно, неуклюже вывалилась угловатая, крупная фигура Егора Кузьмича.
— Что, отец, узкий проем для тебя? — смеясь, бросил Андрей, такой же плечистый, только поджарый.
— Еле выполз в эту щель. Отяжелел.
— Лишь бы нутро здоровое было, а прыткость в твои годы не нужна.
— На нутро не в обиде. Ты поезжай, Андрюха, на восьмое-то поле, а я тут побуду, посижу на меже. Солнышко вон как баско выглядывает. Шибко уж тут хорошо. Душа петухом поет — хлеба какие вымахали!
— Добро. Я через часик вернусь.
— Можешь и боле. Че тебе торопиться? Давай кати.
Андрей улыбнулся. Он знал, что отцу хочется побыть одному, полюбоваться хлебами, установившейся погодой и поворошить в голове всякие дела…
«Волга» поплыла меж хлебов и нырнула за густую стену ржи.
Егор Кузьмич подошел к полю вплотную, нагнул стебли, сорвал несколько ржаных колосьев, помял в шершавых больших руках, подул на них. «Скоро пора убирать». Потом подошел к кромке пшеничного поля, сорвал бережно два колоса, хмыкнул довольно: «Хорошо набирается». Взглянул на бирюзовое небо, зажмурился от солнца. «А погодка как по заказу». Отошел обратно к меже, сел на нее, задумался.
…Не сразу колхоз таким стал, сколько мытарств было. «Эх, война! Война! Да чего говорить — каждому понятно». Но особенно был он в обиде на перебежчиков, которые, видя худыми дела колхозные, после войны в город потянулись, смалодушничали, лучшей жизни искать кинулись…
Безрассудно и планы спускали… Спорил, боролся, в область ездил. Трудно был председательствовать. Ну а когда ограничили держание скота в деревне, тогда уж он так возмутился, что прямо в Москву написал, что, мол, рано еще к такому делу подходить, необходимо колхозникам подсобное хозяйство. Все это проплыло у него в мыслях. А сейчас люди как зажили!.. Он улыбнулся, погладил широкую седую бороду. «Полдеревни уж в квартирах новых живет».
— Воду не таскать, дрова не понужать, — проговорил он вслух.
А вот он не желает из своей избы выезжать, хоть и давно уж зовет его Андрюха. Ему все мило в своей избе — и полати широченные, и голбец у печи, и лавки вдоль стен, а икон таких на божнице ни у кого нет. Приезжали как-то из города на уборку, так один привязался: «Сколь хочешь, дедушка, не пожалею вон за ту крайнюю». Но Егор Кузьмич в достатке живет и не рехнулся еще, чтобы иконы продавать. Ты, сказал, парень из ума, видно, выжился: бога торгуешь. Он усмехнулся, вспомнив. Но если станет Андрюха больно настаивать, он переедет, сын все-таки.
Солнышко уже пригревало хорошо, туман над рекой оседал, разливался молоком по низине, из-за него вырастали верхушки сосен, скалы в заречье. Тепло…
Егор Кузьмич видит колхоз еще богаче, дома все новые…
— Отец? Уснул? Приморило на солнышке? — услышал Егор Кузьмич голос Андрея. — Вставай, поедем. Егор открыл глаза, улыбнулся сыну.
— А я уж сон увидел, Андрюха.
— Какой?
— Да уж в коммунизме мы.
— Ну и хорошо! Садись!
Егор Кузьмич тяжело поднялся, в широких шароварах, в красной рубахе навыпуск, он казался еще больше, шире, грузнее.
Андрей подумал: «Не зря, видно, говорят, что наволочку от перины с пшеницей с места на место на спор в молодости перетаскивал. Была, видно, в нем сила. Ну, дай бог ему здоровья».
Егор не спеша подошел к машине.
— Однако центнеров по тридцать ныне опять будет, Андрюха.
— Пожалуй, отец.
У Андрея мысли сейчас были об отце… Председательствовал. Всю войну колхозом правил. Такой старик… А кто меня удержал, когда я после войны драпать из деревни хотел? Кто мне был всегда поддержкой и опорой, когда председателем стал? Все он — отец…
А Егор, уронив голову на грудь, задумался.
Уходил в четырнадцатом году на германскую, в родительском доме восемь душ оставалось, все бабы да девки; земли не хватало, не считали бабу за человека, не было на нее надела.
Дрался с германцами, не щадя себя, ранили четыре раза, «Георгия» получил, думал бумагу писать, надела на землю просить, заслужил…
…И против царизма пошел, за который раньше тело дырявили, теперь уже не выпрашивать землю думал, а биться за нее.
…Завоевали свою власть народную, землю получили. Лучше зажили, трудись знай, не ленись. Семью завел.
…Тут Деникин поспел — опять винтовку в руки, опять дырявили пули Егора Кузьмича — еще три ранения. Намяли бока деникинцам — снова к земле вернулся. Как вол пахал, рубаха не просыхала. Выбился из нужды. Хватать хлеба стало…
В двадцать девятом обобществлять хозяйства начали. Долго мыкались те, которые мало-мало зажили, не хотели в общую артель идти. Но понял Егор, что опять большевики дельное предлагают, и шагнул в коллективное хозяйство. Двух лошадей вместе с упряжью привел. Потянулись за ним мужики. Сначала худовато было: всяк в свою сторону тянул. Потом поняли, добросовестно робить начали.
Трактор когда пришел, и
Последние комментарии
28 минут 35 секунд назад
32 минут 50 секунд назад
5 часов 53 минут назад
1 день 17 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 16 часов назад