разные бывают. Другие даже слушать не хотят — не приставайте, мол, с глупостями и дверь закройте, а то дует... Иду я, значит, по адресу. Лабораторная, 12, квартира 14, флигель, второй этаж. Открывает мне женщина, пожилая уже, с сединой, интеллигентная такая. Я ее до этого лишь несколько раз видел. Знаю только, что живет здесь недавно, и что у нее две взрослых дочери. Даю ей письмо. Увидела она, обрадовалась, засуетилась. «Господи, говорит, да это ж от Володи. Вот спасибо вам. Я так ждала...» И дрожащими руками конверт вскрывает. А я стою, не ухожу. Наконец, решился: «Простите, говорю, нельзя ли у вас марку попросить? Для сына. Он у меня болен сейчас. Марки собирает...»
Встрепенулась она: «Пожалуйста, пожалуйста», — и отрывает мне часть конверта с маркой. — «Вы уж сами, говорит, дома отклейте, а то я, боюсь, порву ненароком, испорчу. И передавайте привет вашему сыну. Пусть скорее выздоравливает». Так и сказала. Добрая, видать, душа... Выхожу я и встречаю у подъезда дворника. Я с ним хорошо знаком. Маркой хвастаюсь, рассказываю, кто дал, а он мне: «Знаешь, — говорит, — несколько дней назад, как раз на Новый год, арестовали обеих дочерей той жилички. Говорят, против царя они. Революционерки». Я так и охнул. Со стыда чуть не сгорел. У женщины такое горе, а я к ней со своими глупостями... И поди ж ты — человек! Другая б на ее месте и говорить со мной не стала. До того ли! А она еще и мне посочувствовала — что болен ты. И добрым словом согрела. Мало таких людей на свете...
Отец и сейчас чувствовал себя как-то неловко. Не мог себе простить, что надоедал той доброй женщине в такую неподходящую минуту. Но делал он это ради меня, и я с благодарностью обнял отца...
Швейцарская марка принесла мне счастье не на один день. Я долго не мог нарадоваться. И, конечно, она стала украшением моей коллекции. Первая и пока единственная зарубежная марка! Именно поэтому память и сохранила так четко, на всю жизнь, обстоятельства, при которых она попала ко мне...
Пришла весна, наступило лето. Я начал выздоравливать и понемногу уже выходил на улицу, гулял возле дома. Но, несмотря на выздоровление, я продолжал заниматься марками. Ты же знаешь, какая это заразная штука.
Единственная зарубежная марка не давала мне покоя, и мне ужасно хотелось заполучить их еще. Но где? Подумав, я все время возвращался к той женщине с Лабораторной улицы.
«У нее, может, и есть, — размышлял я. — Раз она получила письмо из Швейцарии, то могла получать и из других стран. И марки могли сохраниться. Все бывает».
Лабораторная, 12 — это же почти рядом с нами. Всего-то пройти полквартала и сразу за углом — ведь Лабораторная пересекает нашу Предславинскую.
От ребят с Лабораторной я узнал, что ту женщину, что дала отцу марку, зовут Мария Александровна. Я часто ходил возле ее дома, но зайти не решался. Не до меня ей было!..
Но однажды ребята сказали мне, что дочери Марии Александровны, наконец-то, вернулись — выпустили их из тюрьмы.
Обрадовался я ужасно. Ну, теперь можно! Теперь удобно! Мал я был и глуп. Радовался главным образом не потому, что люди из тюрьмы вышли, а потому, что теперь удобно было о марках у Марии Александровны спрашивать.
На следующий же день я пошел к ней. Набрался духу, поднялся на второй этаж, постучал. Щелкнул замок, и в дверях появилась женщина — молодая, с высоким лбом. Наверное, одна из дочерей, что в тюрьме сидели.
Я стушевался и робко пробормотал:
— А Марию Александровну можно?
Она улыбнулась:
— Конечно! Почему же нет?
И громко позвала:
— Мама! Это к тебе. Молодой человек какой-то.
Послышались легкие шаги, и вот передо мной Мария Александровна. Такая же, как и описывал ее отец. Седая, в возрасте, держится прямо. Лицо красивое, гордое такое. А глаза приветливые и ласковые.
— Здравствуйте, — говорю я, а сам краснею: не знаю, что дальше говорить.
— Здравствуйте, — отвечает она мне и смотрит выжидающе, с интересом. Поборол я тогда боязнь и говорю:
— Я сын почтальона, которому вы швейцарскую марку дали. Помните? Вы мне еще привет передавали...
Здесь Мария Александровна с дочерью как засмеются — весело, звонко так.
— Ой,— смеется дочь,— я и не знала, мама, что у тебя такой кавалер и что ты ему приветы передаешь.
Понял я, что ерунду ляпнул, от стыда готов провалиться был. Но они заметили мое смущение и сразу перестали смеяться.
— Да ты заходи, заходи, — опомнилась Мария Александровна. — Что же это мы на пороге стоим... Как же, помню, конечно. Передавала тебе привет. Ты болел тогда, кажется. А теперь, вижу, здоров. Прекрасно.
Завели они меня в комнату, посадили за стол, чаем стали угощать. Расспрашивают обо всем. Отошел я немного, набрался смелости да и высказал, наконец, просьбу свою.
Мария Александровна озабоченно сморщила лоб. Вздохнула.
— Эx! — говорит, — He смогу я, пожалуй, ничем тебе помочь. Нет у меня больше зарубежных марок.
И так она искренне была расстроена этим, что я даже пожалел о своих словах. Не привыкла она, видимо, людям отказывать.
Потом
Последние комментарии
1 день 9 часов назад
1 день 11 часов назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 7 часов назад
2 дней 11 часов назад