какая-то. Зажмуришься даже, только бы, думаешь, с ума не сойти бы. А сам будто от земли отделяешься. И сладостно. Улетел бы, кажется. Или, например, за всенощной стоишь на клиросе – я певчий – стоишь на клиросе и смотришь на Богоматерь иконостасную, и вдруг у тебя к горлу что-то подкатит, и плачешь, и дрожишь весь. Архимандрит Афанасий выговаривал: ты, говорит, испорченный человек. Тебя, говорит, поп, когда крестил, окунал плохо. Чего, говорит, ты перед иконой Заступницы, как изувер грохаешься. Небось, перед Николаем чудотворцем на земле не валяешься. Вы, молодой человек, меня не осуждайте, что я так все вместе путаю – и божественное, и плотское. Это я без намерения. И сам тому не рад. А сны какие! Господи, Боже ты мой! И трудно понять, где сон, где явь – только и понимаешь, что сновидение, потому что неправдоподобия бывают, а что до видимости, так все, как есть и для глаза, и для руки живой. Бывают, однако, несуразности. Вот, например, снится мне, вхожу я ночью в пустую церковь, дверь за собою запер, иду будто бы к правому приделу. Смотрю, у новой иконы, которую Михаил Никифорович пожертвовал, по случаю приезда великого князя к нам в обитель, смотрю, женщина какая-то склонилась, вся в черном. Я к ней будто бы. А ее уж нет. А позади голос: «Я здесь, Гавриил». Меня Гавриилом звать. Я обернулся, нет уж ее, из другого угла кличет: «Я здесь, Гавриил». Я – туда. Так мы с ней как будто в прятки играем. Страшно мне стало. Закрыл я лицо руками. И вдруг чувствую, кто-то меня за плечо трогает ручкой такой маленькой… Жутко… А если наяву с бабой спутаешься, грех такой разведешь, что и рассказать невозможно. И почему ко мне бабы льнут, тоже не понимаю. И монах я. Да и жесток я с ними бываю. А все для них нипочем. Ежели меня соблазнит какая, так я уж потом измучаю ее. Бегаю по комнате, волосы на себе рву, о грехе тоскую. Все прощают и опять ко мне лезут. А то вот еще раздвоение у меня бывает. Распалишься, знаете ли, и баба разомлеет, и вдруг голос откуда-то, как во сне: «Я здесь, Гавриил». И как только я этот голос услышу, так у меня к бабе отвращение. Хочется ту увидеть, что из темноты кличет… Однако, кажется, спать пора, молодой человек. Простите, если что лишнее сказал.
– Нет, напротив, я бы еще послушал…
В это время дверь к нам в каюту приоткрылась и на пороге появилась дама. Я успел заметить, что глаза у нее красивые и робкие, с поволокой, и рот большой, доверчивый, с алыми губами…
– Простите, – сказала она, – позвольте к вам дверь открыть… В дамской каюте кроме меня никого. А мне страшно… В газетах все разные ужасы пишут…
Я пробормотал торопливо:
– Пожалуйста… Пожалуйста…
А монах мой отвернулся и стал возиться с подушками. Дама пошла к себе, шурша юбками, обвеяв нас своими духами.
Я лег спать. Часа через два я проснулся и посмотрел на диван, где спал монах. Там его не было. Я поднялся на палубу. Вольно гулял с посвистом ветер. И капитан опять кричал:
– Эй, лоцман! Ломи налево.
И пароход шел все дальше и дальше навстречу ночи, слепой и темной.
Монаха и здесь не было.
А когда я спустился вниз и проходил мимо дамской каюты, дверь ее была заперта.
Последние комментарии
1 день 1 час назад
1 день 3 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 3 часов назад