Возвышенное и земное [Дэвид Вейс] (fb2) читать постранично, страница - 2

промысел божий.

Повитуха, принявшая младенца минуту назад, в нерешительности держала его в руках, словно не зная, что делать дальше. И все же она была лучшей акушеркой в Зальцбурге, именно поэтому Леопольд и нанял ее. В этом городе одни только повитухи и могут быть уверены в завтрашнем дне, невесело подумал он; уж они-то зарабатывают больше музыкантов.

Младенец не шевелился, и Леопольду сделалось страшно. Разве бывает, что новорожденный молчит? Все нормальные младенцы плачут. Сам Леопольд Моцарт гордился своим крепким здоровьем. В тридцать шесть лет он, как и остальные музыканты при дворе архиепископа зальцбургского Шраттенбаха, был занят выше головы. В качестве помощника капельмейстера Леопольд давал уроки музыки, обучал хор мальчиков, играл на скрипке в придворном оркестре и был придворным композитором, ко с внезапным ужасом он подумал: если младенец умрет, жизнь потеряет всякий смысл. Здоровье Анны Марии и так уж подорвано частыми родами, еще об одних нечего и помышлять. Правда, Наннерль, которой не было и пяти, уже училась играть на клавесине, но она ведь девочка…

Повитуха, спохватившись вдруг, что младенец все еще не дышит, дала ему звонкий шлепок, и ребенок закричал.

Никогда еще Леопольд не слышал столь желанного звука. Для него крик был слаще музыки, и он возблагодарил бога за этот признак жизни.

– Нет, вы только посмотрите, это же уродец какой-то, – сказала повитуха, разглядывая мальчика при свете лампы.

Он и вправду весь сморщенный и красный, и кожа у него дряблая, подумал Леопольд, но назвать его сына уродцем – нет, это уж слишком.

– И все же вам повезло. Никаких повреждений. Даже головка не помята.

– Дайте его мне, госпожа Альбрехт.

Дрожащими руками Леопольд взял сына и нежно прижал к себе. Младенец перестал кричать, словно согретый отцовской лаской.

Анна Мария сказала:

– На вид он такой слабенький.

– Маленький, а не слабый. Этот будет жить.

– Да, – подтвердила повитуха. – Слава тебе господи, разродилась наконец.

Со вздохом облегчения Анна Мария откинулась на подушки. В долгие часы родовых мук ей не раз казалось, что она не вынесет страданий и умрет. Все ее тело обливалось потом, хотя снег покрывал землю и на дворе стоял январь. Но теперь кровать перестала быть ложем пытки. Волнение исчезло с лица Леопольда, и Анна Мария тоже успокоилась. Она нащупала под подушкой ручное зеркальце. Как она выглядит после седьмых родов – измученной и постаревшей или обновленной и похорошевшей? Она изучала свое лицо в зеркале. Ни то и ни другое, лицо совсем не изменилось, и это ее разочаровало. Если бы она похорошела, то могла бы насладиться победой, добытой столь дорогой ценой, в противном случае можно было бы упиваться жалостью к себе. Анна Мария почувствовала себя обманутой и сунула зеркальце обратно под подушки. Когда они с Леопольдом поженились, их считали чуть ли не самой красивой парой в Зальцбурге, но это было так давно, с тех пор каждый год был отмечен беременностью и очередной неудачей, за исключением Наннерль и, быть может, этого младенца. А вот Леопольд почти не изменился, подумала Анна Мария. Тс же правильные черты лица, острый, выступающий вперед подбородок и темно-серые глаза – живые и проницательные. Как, должно быть, Леопольд, не лишенный тщеславия, гордится, что у него родился сын!

– Ради такого случая я сочиню мессу, – сказал Леопольд.

– Л разрешит ли архиепископ? – усомнилась Анна Мария.

– В честь моего собственного сына?! Ну, конечно! И потом я сочиню мессу и в честь его светлости.

– Дай мне ребенка, Леопольд.

Он осторожно положил ей на руки младенца, нежно поцеловал и повернулся к окну, выходившему на узкий задний дворни. Каждый раз при виде полоски неба, светлеющей за окном, он чувствовал себя узником и приходил в раздражение. Его научили воспринимать мир таким, каков он есть, и все же с некоторыми вещами было трудно мириться. Если вспомнить, что отец его был скромным переплетчиком – в Аугсбурге и что до него музыкантов в семье не было, он поднялся необычайно высоко, однако бывали моменты, когда Леопольд Моцарт сомневался, получит ли он когда-нибудь должность капельмейстера – слишком уж велико было итальянское засилье в Зальцбурге. Спальня вдруг показалась ему оскорбительно убогой. Ненавистными стали скрипучие дощатые полы, скудное освещение.

Анна Мария, заметив, что муж вдруг помрачнел, огорчилась.

– Леопольд, ты не обиделся на меня? – прошептала она.

– За что?

– Ты достоин того, чтобы стать капельмейстером. Архиепископ Шраттенбах относится к тебе с уважением. Ты прекрасно исполняешь свою работу.

Анна Мария слишком добрая, с горечью подумал он, ждет от всех людей только хорошего, даже от князя-архиепископа, по сам-то он не столь наивен. Кое-кому не составляет труда гнуть спину перед кем угодно, а для него это настоящая пытка. Леопольд был ревностным католиком, но мало кого любил из духовных лиц; он был искренним сторонником архиепископа Шраттенбаха и императрицы Марии