Маска для манекена (СИ) [Вадим Михайлович Векслер] (fb2) читать постранично, страница - 3

образа, мастер уже бережно поместил демона в печь для обжига, а парень нервно сжал виски, пытаясь поймать ускользающее "я"...

  - Теперь ты, - Анхель передал мне брусок глины.

  - Но я не умею... - я ещё пытался возражать, но руки сами уверенно схватили заготовку.

  - Ты умеешь.

  Я почему-то поверил ему на слово:

  - Мне тоже лепить какого-нибудь демона или духа?

  - Ты знаешь, что ты должен воссоздать.

  Я догадался и начал работу. Пальцы, казалось, сами понимали, что им делать: погружались в мягкую, податливую глину, меняли форму, привычно рассчитывая трехмерность объема. Я ощупывал свой лоб, скулы и воссоздавал, не ощущая времени. Музыка не прекращалась, только ускоряла темп. Огонь разгорался ярче, тени играли на стенах...

  Я бережно провел пальцами по своему глиняному лицу и внезапно вспомнил своё имя. А затем я вспомнил всё.

  Вспомнил первый решительный шаг. Когда я был очень молод, горяч и непоседлив. Бросил родителей, унылую деревню с бесконечно повторяющимся однообразным днем; ушел в большой город в поисках новых ощущений и настоящей, достойной меня жизни. Встретил группу таких же молодых и порывистых людей. Те хотели справедливости. И я тоже захотел. Или поверил, что захотел. В любом случае, было что-то во мне, что ожидало от будущего размаха и подвига. И в итоге я влюбился. В очень странную женщину. Её звали Революция. Она требовала от меня слишком многого. Она требовала не быть... Не быть, но становиться; не жить, но умереть. Превратиться в факел, указывающий путь друзьям и сжигающий врагов. Она вела к своей победе и моей смерти.

  Но в итоге всё вышло наоборот: она умерла, а мне повезло. И когда я остался без нее в большом городе в кругу горстки оборванцев, озлобленных и объявленных вне закона, и меня уже начинало наизнанку выворачивать от таких родных и привычных, но всё ещё пламенных, осточертевших лиц борцов с режимом, я отчаялся и потерял надежду. Но организм уже привык к острым ощущениям, и я нашел суррогаты: стал пить и нюхать белый порошок из листьев коки. Я был сломлен, я стал никем. В таком виде меня и подбросили в больницу - я уже был почти овощем.

  Развернувшаяся за несколько секунд в памяти история всей жизни заставила содрогнуться, но не пожалеть: через определенные вещи ты должен пройти, чтобы судьба считалась состоявшейся.

  4.

  Пасмурное небо совсем низко зависло над старой хижиной и, казалось, вот-вот продавит дырявый навес над покосившейся верандой. Два старика, видимо, совсем не боялись обрушения: уверенно сидели под ненадежной крышей, тихо и размеренно беседовали.

  - Что это ты нацепил на голову, Хесус?

  - Это - лючо, разве не видишь? Их вязал еще мой дед, - старик снял шапочку и принялся вертеть ее в руках, поигрывая небольшим помпоном. - Изрядный мастер был. Вот такие, с зелеными наушниками - разбирали на сувениры. Его сын, мой отец, приторговывал ими в порту. Разлетались как горячие пирожки. А папаша был парень не промах - всё на девок спускал. Да, молодец. Помер, правда, молодым - от сифилиса. Может, потому и я такой некрепкий получился. Да... Твой-то всё вспомнил?

  Анхель довольно усмехнулся:

  - Вспомнил. Вылепил маску, предки и нашептали.

  - Прямо-таки, предки? Персонально? - недоверчиво прищурился Хесус.

  - Ну, я вижу это именно таким образом. Возможно, существует более научное объяснение, - Анхель пожал плечами. - Но для меня главное не объяснение, а фактический результат.

  - Добренько, - Хесус нацепил обратно шапочку на голову. - И где он пропадал столько лет?

  - Справедливости хотел. Революцию делал.

  - Неудачно? - понимающе кивнул Хесус.

  - Сам видишь.

  - Жизнь устроена несправедливо. И это правильно. Каждый человек страдает. Это тоже правильно.

  - Ну ты загнул, - Анхель недоверчиво покрутил головой.

  - Слушай, человеку только и остается, что терпеть несправедливость и страдать. Именно так он и становится, учится быть настоящим человеком. Иногда ему не хватает терпения и доброты, и он сам начинает устанавливать справедливость. Тогда льется кровь и цепной реакцией распространяется еще больше страдания, а справедливости в жизни не прибавляется, - старик сделал паузу и присосался к изогнутой трубочке, что другим кончиком тонула в чайничке с мате. Он глотнул, его сморщенное лицо немного расправилось в