которые намного пережили породившие их социальные условия. Особенно наглядна такая «проверка» в повести «На солнце». Строительство завода, о котором взволнованно и дотошно рассказывает старик крестьянин, оставшийся без своего дела — землепашества, а значит, и без смысла существования, обернулось благом не для всех жителей окрестности отнюдь не по государственной необходимости. Завод нужен, но кое-кто любит строить слишком размашисто, не считаясь ни с чем, даже с хлебородящей пашней; ведь передвинь кто-то это самое строительство на рядом лежащую пустошь — заводу это не повредило бы, а деревня осталась бы цела. И никакой трагедии не было бы, крестьяне по-прежнему работали бы, жили и умирали там, где родились они сами, их отцы и деды. Притом потерянные гектары далеко не самое главное, ведь социалистическое государство возмещает убытки с лихвой — хочешь, деньгами бери за изъятые морги, хочешь, бери землю в другой деревне. Главное, что исчезает вросший корнями в землю слой жизни, неповторимые духовные ценности, имя которым — людские взаимоотношения, людская память о месте, событиях и ощущениях; пусть в масштабе всей страны эта потеря незначительна, но почему, если возможно, не сохранить и крупицы этого важнейшего богатства?
Пафос писателя понятен и близок нам не только потому, что мы все больше и больше ценим каждое дерево, каждый кусочек живой природы и мудрость тех людей, которые своим трудом, даже бытом, помогают зеленому ростку в борьбе с дымом и ядовитыми отходами в водах и воздухе. Нам понятен пафос писателя, ибо он защищает не только деревья, птиц, тишину, но и воспоминания целых поколений о тех же деревьях, птицах и тишине, оберегаемой крестьянской натруженной рукой. (Кстати, об этой руке очень впечатляюще сказано в повести «Ищу дом».)
Пафос писателя понятен нам еще и потому, что деревня для него не прозрачно-чистый колодец, в котором плавает несколько соринок. Она, в авторской интерпретации, — круговорот судеб в постоянной смене поколений, накал страстей, порою губительных, которые подвластны, к сожалению, не совести, а звериным инстинктам собственника, могущего убить за пядь земли, убить даже тогда, когда в этом нет уже необходимости, — ведь социалистические преобразования в Польше первым делом освободили труженика деревни от ярма земли, от страха остаться без нее. Да, психологическое может пережить социальное, притом надолго, как и косность, и суеверия, и жестокость, — и Юлиан Кавалец в меру своего таланта смотрит этой правде в глаза.
Власть земли, а по существу уродующее душу ярмо социальных условий владения землей при капиталистическом строе, заставляет обыкновенного, трудолюбивого крестьянина «Войцеха Трепу, 1906 года рождения, сына Юзефа и Катажины, урожденной Багелувны», убить другого крестьянина, кандидата в женихи его сестры, «красавца кавалера» Кароля, сына такого же крестьянина Миколая Котули («К земле приписанный»). Отдать два морга в приданое сестре, которая уже в положении, значило обречь все хозяйство на гибель, и потому он, мирный крестьянин, убивает веслом Кароля, а через десятилетия — уже другого человека, совсем не причастного к этому, но тревожащего его совесть, убивает как раз тогда, когда и земли вдоволь, и жизнь становится человеческой.
В повести «К земле приписанный» автор развертывает перед нами не только типическую историю — она, бесспорно, типична, хотя психологическая подоплека двух убийств индивидуальна, отличительна и достоверна. Рассказывая, он ведет спор с судьбой, передвигая своих персонажей и себя, рассказчика, словно шахматные фигуры по шахматной доске Времени. И пролитая кровь, и страшные мучения совести — все оказалось «ненужным», сама история, решившая проблему землевладения, как бы «посмеялась» над Войцехом Трепой и ему подобными, и от этого угрызения совести у обвиняющего его прокурора, тоже крестьянского сына, но родившегося двумя десятилетиями позднее и получившего от Времени «зеленую улицу» для человечески достойного существования.
О Времени с большой буквы Юлиан Кавалец рассуждает много, порою, в силу полюбившегося ему приема, даже несколько навязчиво, но он прав, напоминая о том, что судьбы Войцехов Трепов сложились бы иначе, родись они в другое время. Увы… Не только Войцеху Трепе не угнаться за умчавшейся жизнью, которая в конце концов дала ему, как и другим крестьянам, землю и достойное существование, тем самым еще сильней подчеркнув тяжесть им содеянного за проклятый морг. Не угнаться и «танцующему ястребу» — Михалу Топорному (повесть «Танцующий ястреб»). Социальное значение поражения Михала Топорного, пожалуй, любопытнее поражения Войцеха Трепы, ибо оно является историей уже наших дней и аккумулирует интереснейшие социальные сдвиги, над которыми, к сожалению, порой еще тоже довлело прошлое.
Пусть читатель, закрыв последнюю страницу повести, вернется на мгновенье к первой, где автор как бы приоткрывает суть этого недюжинного человека, нетипичного и в то
Последние комментарии
10 часов 19 минут назад
10 часов 19 минут назад
15 часов 38 минут назад
19 часов 20 минут назад
19 часов 40 минут назад
20 часов 35 минут назад