Застава в степи [Владимир Максимович Богомолов] (fb2) читать постранично, страница - 100

нашел».

Я считал, что вопрос этот уже решен и завтра я смогу написать ребятам имена всех, кого мы так долго искали. А оказывается…

— Видишь, Сеня, в чем трудность, — медленно говорил Редькин, отхлебывая чай. — Никто не помнит их фамилий. Много рабочих ушло тогда в деревню. У меня в голове все время крутится одна фамилия. То ли Гостев, то ли Гостяев, то ли Гостевой… А почему я запомнил, потому что в первый день приезда пришел он к нам в комбед и сказал: «Хоть я и гостевой фамилии, но приехал сюда не в гости, а хозяевать». Через неделю я ушел на Колчака и больше его не встретил. В отделе кадров завода мне обещали перерыть архивы и выбрать все фамилии, похожие на Гостевых. Но тут есть одна трудность. Многие архивы погибли во время войны.

Я показал Маркелу Аникеевичу записку дедушки Терентия. Редькин долго читал ее, приговаривая: жив Терентий. Потом бережно свернул бумагу и сказал:

— Верно пишет Тарелкин: были эти ребята металлистами. Значит, следует искать их на «Красном» или «Баррикадах». Завтра съезжу на «Баррикады».

Я подумал, что одному Редькину будет нелегко выполнить эту задачу. Если я буду ему помогать, все равно уйдет много времени. Надо, чтобы на каждый завод поехало хотя бы по человеку. Выходит, мне опять идти во Дворец, к ребятам из третьего отряда? А что, если вызвать сюда, в город, моих друзей? Денег им на дорогу дадут, жить есть где…

А Маркел Аникеевич продолжал рассказывать, как он думает организовать поиск коммунаров. Он уже, оказывается, побывал в музее у ветеранов. Завтра ему обещали показать какие-то документы времен гражданской войны.

Может быть, эти документы помогут разгадать тайну?

— Коммунаров-то мы вряд ли найдем, — говорил Редькин, — но фамилии их для истории восстановим. Это уж точно, это уж ты поверь мне…

Эпилог

И вот эта долгожданная минута наступила. Почти полгода прошло с тех пор, как Генка Синицын, выведенный из Камышинского театра старшиной милиции, узнал о коммунарах.

Над просторной площадью, над темными шапками и платками плывут торжественные, аж мурашки бегают по спине, звуки «Интернационала». Кажется, что это не медные трубы, а сильные голоса выбрасывают в морозный воздух слова:

Ну, конечно, это поют не трубы, а люди. Вон Журавлев, поднимая и опуская в такт музыке кулак, широко открывает рот. Рядом со мной гудит бас директора школы Николая Андреевича, а чуть левее в хор нежно вливается мягкий голос Вовки Грачева, нашего отрядного запевалы… Новый куплет поет уже вся площадь, Журавлев, кажется, забыл, что гимн исполняется, как договорились, в ту минуту, когда Дмитрий Петрович потянет за ленту, и белое покрывало спадет с острогранного обелиска. Обелиска в честь тех, кто почти пятьдесят лет назад приехал в наши места и посеял первые семена на общественных полях. Пусть их было мало. Всего шестеро. Против них выступила банда в десятки штыков. Но они не дрогнули, не отступили. Вместе с первыми семенами сами легли в эту землю…

Так говорил о коммунарах Дмитрий Петрович Журавлев. Я даже удивился, что Журавлев и вдруг так говорит. И куда только подевались его любимые слова «значит», «вот», «так сказать». Он всегда их умудрялся вставлять в свои выступления, когда призывал рабочих подготовиться к уборке или севу. А тут без бумажки и без этих ненужных слов. А вот сейчас он забыл, что надо потянуть ленту на себя, чтобы все увидели обелиск и могли прочитать имена тех, кого знали пока что немногие. И все собравшиеся тоже забыли, что надо открыть обелиск: они пели о том, что только люди труда имеют право владеть землей. А ведь было такое время, когда этой землей владели помещики и цари. Они грабили и душили народ. Так говорил и наш историк Петр Петрович. Но это время не вернется.

Эту песню пели те шестеро, когда озверевшие бандиты обложили их дом соломой и подожгли. Чтобы замести следы своего преступления, бандиты спалили весь старый хутор, а о коммунарах пустили слух, будто они убежали обратно в город.

Об этом рассказал на суде бывший механизатор Хамугин. Оказывается, он знал все о судьбе коммунаров. Его отец был одним из главных в банде. Советская власть судила его, а маленького сына есаула Хамугина отправила в детскую колонию… Но младший Хамугин не оценил великодушие новой власти. Так говорил на пионерском сборе участковый милиционер лейтенант Петров, которому мы помогли поймать Прыща с поличным. Но даже если бы Прыщ не рассказал о последних днях коммунаров, мы сами узнали бы все равно правду.

Когда я сообщил в лагерь о том, что контора коммуны находилась в доме Хамугиных, красные следопыты узнали, где стоял этот дом и раскопали бугор. Под бугром, --">

Пожертвовать