— Наивно, правда?
— Как знать. — Метревели задумчиво провел по усам большим и указательным пальцами. — Наверное, все мы этим переболели. Продолжайте, что же вы?
— По отношению к зданиям мой восторг еще можно понять. Что же до людей… Вы были в Одессе?
Метревели кивнул.
— Помните оперный?
— Ну еще бы!
— На стипендию не очень-то разбежишься. Но я старался не пропускать ни одной премьеры. А потом еще долго сидел в скверике и любовался театром. Ночью он как-то особенно красив. Скверика, собственно, не было. Во время войны разбомбили угловые здания против театра. Восстанавливать их не стали, просто убрали мусор, разбили цветники и поставили скамейки.
Из обрубленной стены нелепо торчали кирпичи, и дверь с улицы вела прямо в темный, словно туннель, коридор. Дверь почему-то никогда не закрывалась, и однажды ночью меня окликнул оттуда чей-то маслянистый голос:
— Ты, пижон, иди сюда!
Я сделал вид, что не слышу, но голос не унимался. Подлый нагло уверенный в своей безнаказанности, он выплеснул на меня поток липкой площадной брани. Судя по смешкам и хихиканью, он там был не один.
Конечно, благоразумнее всего было встать и уйти, но я вдруг отчетливо понял, что если уйду, то до конца своих дней потеряю уважение к самому себе. И пошел на этот голос, и вбежал в темную пасть коридора, слепо размахивая кулаками и ничего не различая во мраке. Кажется, я все-таки зацепил одного, но тут что-то острое впилось в левый бок, и потолок обрушился мне на голову…
Говорят, меня нашли утром с пропоротыми в трех местах легкими, переломом ребер и сотрясением мозга.
Андрей дрожащими пальцами достал сигарету, но Метревели поднялся с кресла, мягко взял ее и положил обратно в пачку.
— Рассказывайте дальше, Андрюша, и постарайтесь не волноваться.
— Дальше… — Рудаков вздохнул. — Дальше была больница. Четыре с половиной месяца. А потом ребята из горкома комсомола выхлопотали путевку в санаторий на Карпатах.
Тогда-то я впервые увидел и полюбил горы. Понял, что не смогу без них жить. Забрал документы из иняза, поступил на географический. Стал метеорологом. Уехал работать на Памир. А теперь… Теперь горы нагоняют на меня ужас…
Несколько дней спустя Рудаков встретил Сандро Зурабовича перед завтраком в расцвеченной багрянцем и желтизной пустынной аллее парка.
— Гуляете? — улыбнулся доктор.
— Следую вашим советам. Поменьше никотина, побольше кислорода.
Метревели укоризненно покачал головой.
— Напрасно иронизируете. Понять ваш скепсис могу, согласиться — ни-ни. Ваш друг говорит, что у вас бессонница, а с этим шутки плохи, можете мне поверить!
«Ну и стервец же ты, Боренька! — с досадой подумал Рудаков. — Хотел бы я знать, о чем ты еще натрепался!»
— А отчего у меня бессонница, он, конечно, тоже сказал?
— Вы знаете, отчего она у вас?
«Молодец, Борька! Хотя какой смысл делать из этого секрет?»
Андрей вздохнул.
— Знаю.
— И давно это началось?
— Полгода назад.
Метревели присвистнул.
— Ну, а причина? Мне, как врачу, вы можете сказать все… Если хотите, конечно.
— Хорошо, Сандро Зурабович. Я вам расскажу все. — Андрей огляделся и, увидев ярко раскрашенную скамейку, пригласил: — Давайте присядем.
И он рассказал Метревели про ту страшную февральскую ночь, несвязно, перескакивая с одного на другое, волнуясь и снова переживая ужас беспомощности и отчаянья, и вновь слышал леденящий душу нечеловеческим спокойствием голос Галины, грохот и рев лавин, которые оборвали ее жизнь, вдребезги разнесли мир, где он был счастлив, и по злой прихоти оставили в живых его самого — одинокого и задыхающегося, словно выброшенная на песок рыба…
Андрей попытался закурить, но пальцы дрожали, и спички ломались одна за другой.
— Успокойтесь, Андрюша. — Метревели взял у него коробок, чиркнул спичкой и поднес огонек к сигарете. — Возьмите себя в руки.
Рудаков несколько раз жадно затянулся сигаретой, не ощущая вкуса, откинулся на спинку скамьи и виновато глянул на собеседника.
— Жалок?
— Не мелите вздор, батенька! — Метревели хотел что-то добавить еще, но передумал и, достав из кармана часы, щелкнул серебряной крышкой. — Вам пора идти завтракать.
Андрей пропустил его слова мимо ушей.
— Знаете, о чем я думаю все это время?
— Вы обещали говорить все, — мягко напомнил Метревели.
— Иногда кажется, что сумей я во всем разобраться, мне стало бы легче.
— В чем именно?
— Понимаете, этого не могло быть! У нее не было с собой рации. А если бы даже и была, аппаратура на станции не могла включиться сама собой.
— Галлюцинация?
— Не знаю. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что я схожу с ума. Этого не могло быть, но я могу поклясться, что это было!
Андрей подобрал с земли прутик и стал рассеянно передвигать им опавшие листья. Он сидел согнувшись, глядя под ноги, и голос его звучал невнятно и глухо.
— Помогите мне, Сандро Зурабович. Ведь правда, — это по
Последние комментарии
5 часов 25 минут назад
5 часов 42 минут назад
6 часов 7 минут назад
6 часов 39 минут назад
7 часов 46 минут назад
9 часов 27 минут назад