на этом кресле, в которое посадила его партия, слушать доклады, делать то, что делают в своих учреждениях тысячи партийцев... Что ж, надо... Это – будни революции... С каким наслаждением он бросился бы сейчас в прежнюю тревожную, столь родную и понятную ему обстановку, оставшуюся там, далеко в прошлом!
– Ничего, ничего, брат... привыкнешь... надо привыкать изучать экономику, надо научиться быть искусным руководителем советского учреждения, – говорил ему Котэ. – Хватит, боевая работа кончилась. Теперь наступила очередь управлять громадной машиной. Это – сложнее и труднее, чем экспроприировать денежные транспорты и симулировать четыре года сумасшествие... Да, брат. Знаю, ты не умеешь быть чиновником... Вон, ты со служащими держишься так, будто ты у всех у них детей крестил.
Так говорил Котэ, изредка навещая старого своего друга. Они подолгу засиживались, много говорили о революции, вспоминали прошлое. Как-то раз Котэ остановил свой взгляд на волосах Камо. Он как будто заметил их в первый раз:
– Э-э... да ты совсем старик!.. Не ожидал. Седин-то сколько!
Камо улыбнулся и согласился:
– Старик.
– А ведь как будто вчера был тот день, когда ты пришел к нам впервые. Щупленький, черный, с глазами, как у мыши. Ты угрюмо, исподлобья смотрел на нас, и я тогда усомнился, что из тебя выйдет хороший революционер... Помнишь, как ты взял какое-то поручение и спросил: «Камо отнести это?» Ты тогда плохо владел русским языком. Даже слово «кому» ты не мог произнести правильно... «Эх, ты, Камо, Камо», – помнишь, как окрестил тебя с тех пор Тоба?
– Воды утекло много, – улыбнулся Камо.
Однажды Котэ зашел к Камо и удивился: тот сидел, заваленный книгами.
Котэ тихо подошел к нему и взглянул через плечо. Перед Камо лежала тетрадь с чертежами.
– Что, начинаем учиться? – улыбнулся Котэ, – одолеваем географию?
– Учусь, брат, учусь, – буркнул Камо. – За дал мне вчера учитель теорему о равнобедренных треугольниках, объяснял, но я ничего не понял, а спросить стыдно. Может быть, ты знаешь доказательство? Покажи.
– Постой, постой, – все больше удивляясь, проговорил Котэ, – откуда все это? Почему?
– Что «почему»?
– Да вся твоя геометрия, книги... Куда ты готовишься?
– Ого, ты не знаешь ничего. Вот смотри.
Он подал ему мелко исписанный лист бумаги. Котэ прочел: "...и еще: товарищ Ленин просит передать тебе, чтобы ты без промедления принялся готовиться в Академию Генерального Штаба. Он знает, что тебе несвойственна обстановка «учреждений». Ты не в состоянии дышать таким воздухом. Это вполне понятно. Словом, Ильич метит тебя в красные генералы. Жму руку будущему «вашему превосходительству»...
– Понимаешь, – сказал Камо, – я не предполагал, что Ленин знает меня так хорошо. Оказывается, я не знаю себя так. Я никогда не думал об Академии и только после получения вот этого письма из Москвы осознал: Академия и есть именно то, что больше всего мне подходит. И как это я сам до этого не додумался?..
– Ну, ну, ни пера тебе ни пуху... – сказал Котэ, – учись, учись, а доказательства равенства равнобедренных треугольников не знаю... Геометрию никогда не учил.
Поздним июльским вечером 1922 года по Верийскому спуску, ведущему к Куре, двигался на велосипеде некий человек. Было душно и темно. Впереди, внизу, замирая от горячего воздуха, медленно ползла черная, пересыпанная огнями моста, река. Позади велосипеда, громыхая и качаясь, катился грузовой автомобиль. На середине спуска машина ускорила ход: шоферу показалось, что дорога свободна.
Он дал скорость, всматриваясь в дрожащую и прыгающую в снопе света дорогу, и вдруг заметил, как в этом снопе, близко от машины появился силуэт велосипедиста. Шофер инстинктивно повернул руль, но было поздно: что-то внезапно толкнуло машину и подбросило ее вверх. Шофер мгновенно остановил машину и вгляделся во мрак. Стояла тишина. Только издали, откуда-то с другого берега Куры, доносился шум трамвая.
Шофер хотел уже трогать, как вдруг услышал слабый стон. Тогда он сошел с машины и увидел, что у дороги валяется велосипед, а недалеко от него лежит человек, уткнувшийся лицом в пыльную дорогу.
Через десять минут велосипедист был доставлен в ближайшую больницу, а еще через два часа врач, оказавший первую помощь пострадавшему, доложил члену Совнаркома, спешно прибывшему с какого-то заседания, что положение раздавленного безнадежно, пульс прекращается и что человек, которого записали в книге больницы под фамилией Камо, умирает...
1929-30 гг.
--">
Последние комментарии
17 часов 17 минут назад
17 часов 27 минут назад
17 часов 40 минут назад
17 часов 48 минут назад
18 часов 30 минут назад
18 часов 46 минут назад