Пять портретов (Повести о русских композиторах) [Фаина Марковна Оржеховская] (fb2) читать постранично, страница - 2

острый взгляд, сдвинутые брови, закинутая назад голова — какая самоуверенность, надменность! Стасов был даже рад, что знакомство не состоялось.

3. Песня Баяна

Но в те времена юноши быстро взрослели.

Бывая среди музыкантов, Стасов невольно вовлёкся в «орбиту» Глинки. Всюду говорили о новой опере композитора, очень смелой, в каком-то необычном для него, сказочном духе.

В начале сентября Стасов получил записку от князя Одоевского^[6]:

«Любезный Вольдемар, если хотите перенестись в мир волшебного, постарайтесь приехать ко мне завтра, к пяти часам».

Дом князя Одоевского был один из наиболее известных в столице; там всегда выступали лучшие артисты, а поэты читали впервые свои стихи.

В тот вечер Глинка пел свои романсы.

Он аккомпанировал себе сам, и оттого казалось, что фортепьяно и голос — единое целое. А голос был небольшой, даже немного хриплый, но неистощимо богатый оттенками. Сколько значений имеет слово? Среди бесчисленных — только одно верное. И это единственное значение было известно Глинке. Что бы он ни пел: давний ли, всем известный романс Баратынского или новые — на пушкинские стихи, Стасова не покидало чувство, что и он причастен к этому. Не так полгода назад он слушал Листа. Тогда он восхищался виртуозом. Теперь же не мог ни одобрять, ни судить, ни даже восхищаться, а только переживать то, что велит чародей: отвергать запоздалые уверения, любоваться милой Мери, нетерпеливо ждать и ревновать испанку Инезилью^[7].

Глинка пел долго, но восхищённые гости не отпускали его и просили спеть что-нибудь из новой оперы: ведь до спектакля целых два месяца. Тут вмешался хозяин дома. Шепнув что-то Глинке и, видимо, получив согласие, он поднял руку.

— Господа, — начал он, — то, что вы сейчас услышите, может быть, требует разъяснения. Беру это на себя. Опера, написанная на пушкинский сюжет, сама по себе памятник Пушкину. Но вы убедитесь, что наш великий поэт присутствует в опере незримо… Каким же образом он очутился среди витязей и древних колдунов? — продолжал Одоевский, возвысив голос. — Как удалось соединить языческую старину и наше время? Спросите об этом Глинку: он и сам кудесник.

Но Глинка молчал: художник не разъясняет свои творения. И, поскольку Одоевский взял это на себя, он продолжал:

— По русским сказаниям нам хорошо знаком облик вещего Баяна, непременного участника языческих пиров. Выведен он и в опере Глинки — в прологе. Он славит новобрачных, ибо присутствует на свадьбе, — поминает минувшие битвы, а хор радостно откликается. Но старцу ведомо и грядущее. И он запевает новую песню^[8]. «Через многие века, — так предвещает Баян, — родится на Руси великий певец: он вновь воспоёт Людмилу и Руслана и тем сохранит их от забвения».

— Пушкин! — воскликнул кто-то из гостей.

Одоевский кивнул и торжественно закончил свою речь:

— Так был воздвигнут памятник внутри памятника!

…Когда хозяин умолк, Глинка начал фортепьянное вступление к песне Баяна. То было сильное, но печальное предвестие — не в лад со свадебным весельем.

…Есть угрюмый край, безотрадный брег…

По смыслу и звучанию песня была светла — пророчество силы и славы. Но какой-то щемящий звук слышался в ней и не умолкал, какая-то скрытая боль и горесть. Глинка пел протяжно и заунывно, запевал, как полагалось в древние времена Баяну, но произносил слова с такой живой грустью, что не прошлое, а настоящее предстало перед всеми: недавняя утрата — гибель Пушкина.

Торжественно и медлительно Глинка заключил песню скорбным афоризмом:

…Но недолог срок на земле певцу…

И последний перебор струн не возвращал к языческому пиру.

4. Опера

На первое представление не удалось попасть; может быть, и к лучшему, оттого что несравненный Ратмир^[9] не участвовал в первых спектаклях.

До поднятия занавеса шли толки об опере.

Насколько счастлива была судьба «Сусанина», настолько труден путь второй оперы Глинки. Говорили, что он и сам «замучил» своё создание всевозможными переделками.

— Они были необходимы, — объяснял своему соседу сидевший неподалёку от Стасова граф Вьельгорский^[10].— Я сам многое сокращал и, полагаю, — удачно. Дирекция этого требовала. Но даже и теперь, в сущности, сюжета нет, а есть лишь ряд картин с прекрасной музыкой.

— Странные вы люди, господа! — возразил собеседник Вьельгорского, седой полковник. — Прекрасной музыки для вас уже мало! Как будто она раздаётся всюду и всегда… А что до сюжета, то позвольте спросить: что такое сюжет в опере? Можно ли говорить столь определённо о сюжете, когда мы в основном