Беседы о дирижерском ремесле [Борис Эммануилович Хайкин] (fb2) читать постранично, страница - 4

которым он умел обойти любую самую сложную конфликтную ситуацию. В самые напряженные моменты работы он был располагающе спокоен, неистощимо остроумен и предельно доброжелателен. Оркестровые музыканты обожали его за это, но и побаивались его острого языка.

Можно обладать абсолютным слухом, феноменальной памятью, природной музыкальностью и обширнейшими знаниями, но не найти контакта с исполнителями. Игорь Маркевич говорил, что отношения дирижера с оркестром — это цепь конфликтных ситуаций, из которых дирижер должен уметь всегда выйти с честью, быть готовым достойно ответить на любой каверзный вопрос. Борис Эммануилович считал, что дирижер должен уметь «…всегда вернуть в горячем виде», а здесь не было ему равных: Хайкина невозможно было застать врасплох, во всяком случае испытывать с ним судьбу никто не отваживался.

Уменье организовать и вести репетицию — искусство очень трудное и не всем доступное. К сожалению, не во всех консерваториях будущих дирижеров обучают этой важной основе нашего ремесла. Да и не всякий это может. Репетиции Б. Э. Хайкина были академией рабочего общения с оркестром, они всегда были предельно насыщенны и продуктивны, но не утомительны.

Борис Эммануилович умел вовремя прервать репетицию шуткой или остроумной репликой, снять этим усталость музыкантов, но никогда не позволял себе закончить работу раньше времени в угоду горстке нетерпеливых. Вообще не шел на сделку с совестью, и всегда считал, что компромиссы разрушают авторитет художника.

Музыканты часто говорили, что репетиции Хайкина никогда не утомляют, хотя проходят не менее напряженно, чем у других очень строгих дирижеров. Хайкин на репетициях тоже был строг, иногда даже очень, но никогда не допускал строгости ради строгости, тем более грубости, он даже порицал не в меру сердитых дирижеров, которые, говоря его словами «…еще не зная, что произойдет, становились за пульт с суровым видом следователя по особо важным делам».

Большинство исполнителей, к сожалению, подвержены опасности повторения, эаученности, штампов. Хайкин обладал ценнейшим даром работать с артистами, особенно оперными певцами, как бы открывая им «второе дыхание».

Замечательно сказал об этом С. Я. Лемешев: «…Хайкин заметно отличается от многих дирижеров, с которыми мне приходилось работать… Свои знания и замыслы он не навязывал прямолинейно исполнителям, а с большим тактом и остроумием объяснял, что и как нужно сделать оркестрантам и нам, певцам. И, кстати, добивался куда больших результатов, а, главное, быстрее и легче, чем дирижеры, которые истают за пульт с таким видом, будто им очень тяжело носить в себе уйму музыкальных знаний, боятся улыбнуться — вдруг улыбка или теплое слово подорвут их непререкаемый авторитет».

Я много лет играл в оркестре и знаю, как важно, когда дирижер умеет вовремя почувствовать перегрев атмосферы и своевременно разрядить напряжение. Юмор или остроумное замечание придают уставшим исполнителям силы и поднимают настроение. Об остроумии и находчивости Б. Э. Хайкина ходят легенды; говорят, существует целый альбом записей многих остроумных высказываний Бориса Эммануиловича, увлекательное чтение которых заняло бы не один вечер. Мне доводилось быть свидетелем многих остроумных реплик Бориса Эммануиловича во время репетиций, уроков или просто в жизни.

Помню, в 1954 году я приехал в Москву для участия во Всесоюзном параде физкультурников и, узнав, что в Зале им. П. И. Чайковского идут репетиции Госоркестра СССР под управлением Хайкина, примчался в Филармонию. Успел я к последнему часу репетиции, которая проходила в студии Государственного ансамбля танца, очень душном и акустически неприспособленном помещении. Надо сказать, в Москве в тот год было жарко (35–37 градусов в тени), и оркестр был явно переутомлен. Репетировалась Вторая симфония Тихона Хренникова. Когда дошли до финала, обливающиеся потом оркестранты, как мне показалось, с трудом перевернули нотные страницы и нехотя взялись за инструменты. И вот тут сидящий за дирижерским пультом Борис Хайкин, вытирая платком лоб, обращается к музыкантам со словами: «Ну что же, дгузья мои (он вместо „р“ говорил „г“), в финале автор требует исполнять „аллегро кон брио“, то есть быстро и с жаром… жар, можно сказать, обеспечен — остается соблюсти скорость» (!?) Раздался дружный веселый смех, усталость как рукой сняло, и финал был сыгран, как говорится, на одном дыхании. Повторений не потребовалось.

Остроумие Хайкина никогда не являлось самоцелью, а всегда было реакцией на сиюминутную ситуацию, как бы драматургически вписывалось в действие. И еще случай. В 1969 году одному известному музыканту, начинающему дирижеру, была доверена постановка «Евгения Онегина» в Большом театре. Учитывая малый опыт дирижера, дирекция театра назначила Б. Э. Хайкина музыкальным руководителем постановки, который, кстати, немало способствовал успешной работе, но в афише имя Б. Э. Хайкина не упоминалось, и публика,